Текст книги "Беспамятство"

Автор книги: Светлана Петрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

Часть 2

 Глава 11

Самолет, на котором Ольга с Максимом возвращались в Москву, задержался – на Сейшелах свирепствовал ураган. Они едва успели на похороны. Процессия была невероятно пышной и, возможно, соответствовала статусу покойной как супруги Большакова, но совсем не тому месту, которое Надежда Федоровна занимала в его жизни и сердце в последнее время. Груды венков и духовой оркестр выглядели неожиданно и несколько сбили Лялю с толку – мама всегда мало значила для отца. Но гораздо сильнее поразило дочь растерянное папино лицо, по-стариковски вытянутая вперёд шея. Прежде, благодаря занятиям спортом, Большаков всегда находился в форме и держался ровно. И вдруг эта старческая согбенность. Что могла изменить смерть женщины, которую он давно разлюбил? Да и любил ли вообще?

Между тем Виталий Сергеевич чуть не плакал. Лицо мертвой Нади было совсем маленьким, почти детским, и он поразительно отчётливо, со всеми деталями, штанишками и ботиночками, представил, как силой взял сё, беспомощную, в своём служебном кабинете. Сколько до неё там перебывало девок, он не считал и, конечно, предположить не мог, что память сохранила такое ничтожное в его жизни событие. Но нет же, случившееся много лет назад пряталось в глубинах сознания, чтобы сегодня укорить и напомнить – он живёт долго и неправедно. И самое ужасное, что не только ничего нельзя вернуть, но и дальнейший путь уже начертан по лекалам прошлого, и изменить траекторию собственного падения он не властен.

Народу на Новокунцевском кладбище собралось порядочно. В основном приятели и сослуживцы Большакова: кто из сочувствия, кто из любопытства и пристрастия к похоронам (ещё не я!), но больше в силу корпоративной этики и лизоблюдства. Впрочем, на этот раз старались они зря: муж покойной никого не замечал и вряд ли мог оценить верноподданнические потуги.

Вероника в шикарной, на английский манер шляпе с вуалью, несомненно заказанной исключительно для данного случая, вместо того чтобы стоять за спиной любовника, не привлекая внимания, вылезла вперёд и поправляла руками в замшевых перчатках накидку и цветы на груди покойницы,

Сразу стало ясно, чьё место заняла эта женщина с маской вместо лица,

Ольга сквозь зубы сказала с другой стороны гроба:

– Руки уберите.

Вероника подняла на неё непонимающие глаза.

– Уберите руки, – громче повторила Ляля.

Её трясло. Кто-то рядом смущенно улыбнулся. Наплевать!

Психологически референтка уже распоряжалась в душе Виталия Сергеевича как заботливая, но суровая хозяйка, и он с этим смирился. Осталось только предать забвению картинки прошлого, так некстати выплывшие из беспамятства. Но любовь Большакова к дочери ещё длилась,

– Да. Пожалуйста, не трогай, – тихо попросил он будущую супругу.

Ее зрачки сузились, как у кошки, вобрав вглубь жажду мести.

– Я стараюсь как лучше. Что ты имеешь против? – спросила Вероника примиряющим тоном и сделала шаг назад – её время настанет очень скоро.

– Да, да, конечно, – согласился подавленный чужим энергетическим полем Большаков, отвёл взгляд от дочери и незаметно положил под язык валидол.

Ляля жалела отца больше, чем погибшую мать. Не только потому, что он всегда был ей ближе. Маме уже всё равно, а что чувствует отец, узнав о такой ужасной смерти? На аэродроме она нежно обняла папу, целовала застывшее лицо, ища и не находя на нём следов скорби. Ну, разумеется, он приучен сдерживаться и все переживания носит внутри! Теперь, увидев его виноватый взгляд и новую избранницу, уверенно державшую отца под руку, Ольга почувствовала себя глубоко и беспричинно обманутой. Обида усиливалась вместе с осознанием несправедливости, которую сотворили близкие люди. От этого кощунетва мама искала защиты у смерти. Причина её жуткого поступка начала смутно проясняться. Но почему она оказалась в больнице?

Большаков скрыл от дочери, что не разрешил следователю её допрашивать – девочка и без того слишком страдает. Да, у жены и раньше были попытки суицида, она лечилась в частной психиатрической клинике, но он – публичный человек и не хотел этого афишировать. Большаков положил перед прокурором увесистую пачку долларов. Как обычно, это сработало безотказно. Дело не открыли – мало ли психов умирает по больницам. Из медицинекой справки ясно: самоубийство совершено в состоянии депрессии, в момент помрачения сознания.

Ляля была сражена внезапностью несчастья и способом, которым мать рассчиталась с жизнью. Дома она долго рассматривала глубокие вмятины с внутренней стороны кабинетной двери, осторожно трогала пальцами ямки и торчащую щепу. Бронзовая Диана с копьем и собакой у ноги была местами сильно погнута. Мама гордилась этой фигуркой XIX века, которую отыскала в антикварной лавке на Старом Арбате. Когда-то она так любила ходить по магазинам! Ляля почувствовала, как ломит голову и подступает тошнота. Как же всё-таки это произошло? Что послужило толчком? Это она своим безразличием и насмешками подтолкнула мать к самоубийству!

Но признание вины не умалило страданий. «Господи, почему всё так, а не иначе? – вопрошала Ляля мысленно того, кому не верила. Да, веры не было, но скорее по недостатку духовного воспитания, из-за душевной лени, а не из взвешенного принципа, не допускающего возможности существования высших нематериальных сил. И к кому же ещё можно обратиться в минуту отчаяния просто так, не ожидая ответа и надеясь хотя бы на сопереживание, которого ни муж, ни отец в данном случае ей дать не могли. Между нею и мамой лежало пустое, необитаемое пространство. После смерти матери – казалось, нелюбимой, неуважаемой, всем надоевшей, – перед Лялей впервые мелькнула мистическая тень одиночества.

Поминок не справляли – Большаков запретил:

– Терпеть не могу этого языческого ритуала.

Он уже пришёл в себя. Крышку гроба закрыли, могилу засыпали землёй, черты лица бывшей жены стёрлись из памяти, а те, что не стёрлись, он оттуда выбросил.

После кладбища Большаков заехал к дочери и зятю на Кутузовский, где на кухне, не чокаясь и не закусывая, они выпили по стопке «Столичной»,

– Почему? – в который раз произнесла Ляля и заплакала.

– Твоя мать была прекрасным человеком, – вздохнул Виталий Сергеевич, не ввязываясь в объяснения главного. – Прежде всего, она подарила мне тебя. Ну и ещё много чего хорошего. Правда, ревнива была без меры. Помнишь историю с вилкой? В период климакса ревность переросла в болезнь. Я тебе не стал говорить, но однажды она явилась прямо в офис с пистолетом, который неизвестно где взяла, и грозилась застрелиться на глазах у служащих. Тогда мне удалось се успокоить. Жаль, что все так печально закончилось. Пусть земля будет ей пухом!

Большаков был опытный стратег, разбирался в людях и умел ими управлять. Ляля с чувством благодарности прильнула к отцу, такому дорогому и теперь уже единственному родному по крови существу. Мысль о предательстве, которая внезапно пронзила ее на кладбище, выглядела глупой. Отец сё любит. Но откуда у мамы пистолет?

Максим пил молча, и тесть старался не смотреть ему в глаза – этот казак носом чует враньё. Может, поэтому извинился и вышел, оставив его наедине с Лялей. Какой деликатный! Впрочем, говорить больше не о чем.

– Ну, мне пора, – сказал Виталий Сергеевич и поцеловал дочь в макушку. – Вероника ждёт внизу, в машине. Мы возвращаемся за город, будем пока там жить. Как видишь, очень деликатная и воспитанная женщина.

– С таким каменным лицом хорошо в покер играть.

– Не будь к ней строга.

Ольга сразу напряглась.

– Пусть знает своё место, раз моложе меня.

– Она тебе не нравится?

– Думаю, это не имеет значения, если она нравится тебе.

– Вероника человек новой формации, поэтому не всегда понятна.

– Времена меняются, а люди нет. Могут трансформироваться роли, но не суть.

– Это философия, а жизнь проще и сложнее одновременно. Я дал тебе все: характер, профессию, независимость. Я оплачиваю роскошь, к которой ты привыкла. не на зарплату же доцента и даже не на деньги твоего мужа куплены норковые шубы и бриллианты в несколько карат, Я всю жизнь вкалывал, как грузчик. Под занавес мне тоже хочется пожить в своё удовольствие. Вполне естественное желание, не выходящее за пределы нормы. И с кем – решать мне.

Это уже была заявка на нового отца. Ответа он не ждал, И Ляля опять почувствовала, что её обманули. Боль была едва ли не сильнее той, которую она испытала, узнав о смерти матери. Даже подумала: почему люди не умирают раньше, чем изменятся к худшему? Отца, прежнего, которого она любила как себя, было отчаянно жаль.

Через неделю Большаков пригласил дочь с мужем в ресторан на свадебный обед в кругу семьи.

– Я плохо себя чувствую, – сказала Ляля.

– Прошу тебя. Для меня это важно.

Она понимала – он лжёт. Важно не для него – для новой жены: увидеть прежнюю, возможно, единственно настоящую любовь отца отодвинутой на второй план, униженной скоропалительной процедурой попрания матери и восшествия на престол новой повелительницы. Как у него повернулся язык озвучить такую просьбу?

– Ты понимаешь, что мне тяжело? – Ляля чуть не сказала «противно», но сдержалась.

– Я прошу, – повторил отец. – Очень прошу.

В его голосе звучали незнакомые нотки: он готов умалить свою гордость, лишь бы угодить чужой женщине. Неужели так низко пал? Надо его поддержать, но крайней мерс, пожалеть,

– Ну, хорошо.

Она медленно положила трубку на рычаг и задумалась: папа, ау, где ты?

Максим в ресторан не пошел, как Ляля ни просила, хотя понимал, что бросает жену на растерзание хищникам. Уж очень ему были неприятны «молодожёны», но он не стремился это обнаружить по причинам вполне прагматического свойства. Встреча может закончится скандалом: Вероника – не Большаков, ей дипломатические реверанеы без надобности, наоборот, чем хуже отношения, тем для неё лучше. Влияние на нового мужа должно быть чистым, без примеси старых сентиментальных привязанностей. Слепота Ляли по отношению к отцу всегда раздражала Максима, Когда-нибудь истина должна обнажиться. Возможно, именно Вероника явится катализатором. Однако принимать участие в разоблачении иллюзиониста ему не с руки, достаточно роли утешителя дочери, кстати, очень непростой, поскольку обман длился всю Лялину жизнь и оттого обладал редкой устойчивостью.

Столик в дорогом ресторане был сервирован безукоризненно – ничего, кроме ослепительно белой скатерти, мягких салфеток и маленькой вазочки с веточкой мелких орхидей. Кушанья, тарелки и приборы к ним, а также специи подавались по мере надобности. Мальчики-официанты демонстрировали блюда, сгибаясь пополам и поражая ровностью проборов в склеенных гелем волосах. Они старались не дышать, понимали, что клиенты опытные и размер чаевых непредсказуем.

Ляля оделась подчёркнуто просто и настроилась на иронию. Отец выглядел излишне настороженным и слегка торжественным, с дурацким цветком в петлице: ни дать ни взять Эркюль Пуаро. Вероника надела зелёное платье для коктейлей, жирафью шею украшало изумрудное колье, подаренное Виталием Сергеевичем Наде в благодарность за рождение дочери. Ляля сразу поняла, что это не случайность, а знак – мамины драгоценности унаследованы новой женой. Так не полагается. Если ис половина, то хоть что-то должно было перейти к дочери как память. Ладно, ведь ему нужно чем-то покупать любовь этой тонконогой серны. Бедный папа! Как могло случиться, что он выбрал себе подобную женщину? Впрочем, похоже, она его выбрала. Отец – мужчина, ещё не потерявший способности доставлять удовольствие партнерше, но мужчина стареющий, потому слишком сильно отравлен ядом молодой змеи. Бороться с этим бессмысленно. Со временем наступит привыкание, действие отравы ослабеет, и папа, прозрев, обретёт прежнюю независимость.

Внимательно разглядывая вблизи безжизненное лицо отцовской избранницы, Ляля убедилась, что его статичность удачно скрывает отсутствие эмоций. Подобных людей ничто не трогает, поэтому они способны на жестокость. Дочь ощутила почти мистический страх за отца. Он всю жизнь её опекал и вправе рассчитывать на поддержку.

– Вам повезло с моим папой, – сказала она. – Всё в наличии, и нечего желать. Наверное, это ваш идеал?

Вероника посмотрела на бывшую примадонну Большакова исподлобья и не сочла нужным ответить. Слова лишь бирюльки по сравнению с деянием. Она сделала всё, как хотела. Забавно препираться с повергнутым противником. Застывшее лицо референтки вдруг приобрело выражение самодовольства, чётко обозначившее, что она празднует не заключение брака, а победу над ценностями, из которых складывался прежний мир Большакова. Неправедную и скорую, но победу. Теперь этот некогда сильный человек будет подчиняться не дочснъкиным, а се желаниям и даже прихотям.

Между тем Ляля старалась во всю.

– Пана сильно устаёт и привык к вниманию. Он любит тихую музыку и природу. Ещё борщ. не выносит, когда цветы в вазах сильно пахнут. И не разрешайте ему долго париться в сауне, хоть он и хороший спортсмен, но сосуды уже требуют бережного отношения.

Вероника снова не ответила, словно обращались не к ней. Большаков улыбнулся дочери, но тему не поддержал, показалось, что она ему в какой-то степени даже неприятна.

Ужин закончился в молчании. Участники представления любезно распрощались и разъехались по домам. Не увидев на стоянке возле дома автомобиля мужа, Ляля из машины позвонила ему на работу, чтобы поторопить. Обычно Макс являлся поздно, а у неё сейчас так тяжело на сердце, что одиночество невыносимо.

Трубку взяла секретарша, почти приятельница – знакомы двадцать лет.

– Леночка, а где мой?

– Сказал, на объекте.

– А почему мобильный не отвечает?

– Не слышит, наверное, там грохот, как на войне,

– Этот аквапарк его совсем замордовал. Поужинает – и спать. Так мне мужика импотентом сделают.

– Ничего. Отдохнёт – злее будет.

– Злее некуда.

– Вот видите. Значит, я права.

– Ну, пока.

– Будьте здоровы.

– Постараюсь, – ответила Ляля и прислушалась к головной боли, которая время от времени наваливалась на неё без пощады.

Пока можно терпеть. Но она представила, как будет ходить из одной пустой комнаты в другую, томясь в ожидании мужа, поэтому не стала подниматься к себе, а пошла к Валентине. Там уютно pi спокойно. Милая глупая сестра Макса, с её тяжёлыми грудями и по-деревенски распущенным животом, с примитивными потребностями и наивным представлением о счастье. Ей даже муж не нужен – нашла себя в детях. А что она ещё может?

Ляля нажала кнопку звонка. Дверь открылась почти мгновенно, словно Валя караулила, но явно не её. Кого же? Своего любовника? Так тот вроде уехал. Нового завела? Но кто на неё польстится? Растолстела после вторых родов, обабилась. Они давно не виделись – отпуск, потом похороны, все эти переживания. Но почему так испугана?

Необязательные мысли пронеслись метеором и вернулись к печальным событиям последних дней.

– Ты знаешь, моя мама умерла? – сказала Ляля, бессильно опускаясь на пуфик прямо в прихожей.

Валентина молча кивнула.

– Ужасно, ужасно! Мама была незаметным человеком, а без неё жизнь словно перевернулась. Сейчас обедала с отцом и мачехой (последнее слово Ляля произнесла брезгливо). Отвратительная баба, а он очарован и повергнут. Разве что ноги ей при всех не целует. Жаль его до слёз. И не представляю, что можно сделать. Такое впечатление, что он вполне счастлив. Но нормально ли эго? Он же умный! Мне так тоскливо, муторно, а Макс еще на работе. Я подожду здесь, можно? Наверняка он позвонит, будет меня искать.

Валентина испуганно заморгала и ничего не ответила, В наступившей тишине из кухни доносилось, как малыш кряхтит и колотит пластмассовой погремушкой по столу. Потом выбежал старший, пятилетний Славик, и схватился за материнекую юбку. В это время в замке повернулся ключ – вошел Максим, нагруженный продуктовыми пакетами.

Ребенок бросился к нему с радостными воплями:

– Папа! Пана пришёл!

У Ляли непроизвольно задёргалось веко. В конце концов, мальчик мог назвать своего дядю как угодно, но она увидела округлившиеся глаза мужа, и в голове словно лопнула струна. Жалобный звук ещё длился, а она уже бежала вниз но лестнице. На улице оглянулась – нет, это невозможно! – но её никто не догонял, чтобы разубедить. Значит, правда. Ноги, а следом и всё тело отяжелели, словно налились свинцом. Она с трудом перетащила груз отвергнутой плоти на другую сторону улицы и оказалась на кровати в собственной спальне. Как нашла подъезд, села в лифт, вошла в квартиру – не помнила. В ушах продолжал раздаваться голос ребёнка: «Папа, папа, папа!»

Ляля накрыла голову подушкой. Какая жгучая боль! Еле успела в туалет – всё вырвало. Ужин из дорогого ресторана был горько– кислым. Хотелось выть.

Из неё словно вынули душу, и тело, лишившись стержня, превратилось в аморфную массу. Необоримая слабость охватила мозг, мышцы, суставы. Как подкошенная, не раздеваясь, она повалилась на одеяло, судорожным движением подтянула колени к груди и провалилась в обморочный сон.

Глава 12

Ляля очнулась с ясным ощущением свершившейся беды. Была ночь, в окна проникал голубоватый, призрачный свет уличных фонарей. Обстановка вокруг напоминала театральные декорации к бытовой пьесе. Стильная мебель, картины в золоченых багетах, слабо мерцающий хрусталь – вещи, которые она так тщательно подбирала, с таким азартом приобретала. Зачем? Невольно вспомнилась любимая мамина статуэтка Дианы-охотницы, с помощью которой та пыталась достучаться до совести отца. Вещи. Кому они нужны, если нет счастья? Парик на лысую голову.

Какая же она дура! Но было просто невозможно заподозрить в Валентине любовницу! Если мужчина уходит от одной женщины к другой, та, другая, должна быть чем-то лучше – красивее, умнее, уж во всяком случае, моложе. Да, обязательно моложе, молодость чаще всего является единственным преимуществом новой жены, на которую обменивалась прежняя. А они с Валей ровесницы. Что же он нашёл в толстой деревенской бабе? После французской парфюмерии родного говна понюхать захотелось! Одно слово – Есаулов. У него душонка безземельного казака, влюблённого в потную лошадь.

Ах, как ломит затылок! Ольга выпила несколько таблеток тазс– пама и снова на время отключилась, а когда вернулась к действительности, кожей ощутила, что Макс лежит рядом. Может, весь этот бред ей лишь приснился? Но посмотрев в лицо мужа, искаженное гримасой болезненного знания, Ляля заплакала. Они обнялись и теперь плакали уже оба, пытаясь смыть слезами презрение к себе.

Она стыдилась слабости, позволяющей любить лживого мужчину, он ненавидел своё неумение лгать и фатальную невезучесть, Слёзы сбили с толку обоих, Максим думал, что жена рада его возвращению и готова смириться, а Ляля думала, что Макс осознал вину и намерен исправиться. Почувствовав, как рука мужа ищет под одеждой ее голос тело, она застонала: «Нет, пет...» Но сил сопротивляться не было.

Потом они пили чай. Ляля сидела напротив, и мелкие слезинки без остановки катились по сё странно и быстро исхудавшему лицу, капая прямо на скатерть.

– Я так тебя любила. Как ты мог столько лет обманывать?

Он отвечал, страдательно кривя рот и прихлёбывая маленькими глоточками обжигающую жидкость:

– Просто попал в безвыходное положение, В станице Валя считалась моей невестой, я с ней гулял, уезжая в Москву, дал клятву жениться. Она забеременела и родители пригрозили выгнать. Они не казаки, пришлые, к тому же адвентисты седьмого дня, на них и так православные станичники косились, а тут такой позор! Не мог я бросить ее с ребёнком. Ты успешная женщина, ты сильная, а она такая незащищённая, мягкая, не способная бороться. Она без меня пропадёт, и дети пропадут. Детей жалко.

– Надо было всё объяснить мне с самого начала.

– Вряд ли тогда ты пошла бы за меня, а я влюбился без памяти, Да и чем лучше правда? Она разрушила нашу жизнь, которая могла длиться и длиться.

– Втроём?

– В этом нет ничего особенного, если женщины не возражают.

Ольга покачала головой.

– Конечно, всякая норма – лишь условное общественное соглашение. Но мы же не мусульмане – тысячу лет назад Владимир Красно Солнышко выбрал православие.

– И зря, многие проблемы страны сильно упростились бы. Что касается меня лично, хоть я и казак в энном поколении, но по духу протестантская церковь мне кажется приемлемее других – проще, больше ума, внимания к человеку и полное отсутствие мишуры. Веру надо выбирать сознательно.

– Что-то концы с концами не сходятся: выбрать сознательно, а верить неосознанно, ведь в вере логики нет. Во всех религиях главное – принимать на веру учение своего бога, и совсем не важно, как верить.

Ольга вдруг хлопнула себя ладонью по лбу: как же она сразу не догадалась, когда узнала, что Валя адвентистка? Ведь адвентистка не может быть казачкой!

Сказала с укором:

– Не думала, что влияние Валентины так глубоко, что ты готов забыть даже веру предков.

– Да какая вера, когда я только формально крещён, а на самом деле живу и чувствую как атеист! Я люблю и тебя, и Валентину, но там – без страсти, понимание и отцовство.

Ляля вспылила:

– Ах вот оно что! Лузсры разумеют друг друга без слов. И еще дети. Никогда не думала, что тебе так нужны дети. Их можно делать без страсти?

– Еще как! Ты ведь не хотела...

– В общем, здесь у тебя страсть, а там – покой, семья, укрытие от штормов. Комфортно устроился. Случайную измену я могла бы простить, но этот продуманный многолетний обман... Считаешь меня безучастной куклой? Не-с-т, скорее я идиотка!

– Ты прекрасна, и я люблю тебя.

Она прочла печаль на его лице, и душа у неё перевернулась в предчувствии того, что ждёт их дальше.

– Любишь... Ну и что? Я тоже тебя люблю, – сказала Ольга устало. – Ты заходи ещё, мы поговорим, поплачемся друг другу в жилетку, чаю выпьем, но близости больше не будет. Невозможно. Несбыточно. – Она сделала какой-то неповторимый, лёгкий и вместе с тем отчаянный жест рукой возле своей головы. Как будто была пьяна. – Всё. Улетело.

Максим не верил своим ушам: и это говорит его Ляля, которая выгибала спину, как кошка, и изнемогала в истоме от одного прикосновения руки? Но и он любил яростно, как не любил никогда, хотя, надо признать, что её сексуальный огонь горел ярче, чем его собственный. Тем сильнее она ему нравилась. Да, предпочтительнее иметь в тылу женщину без карьерных устремлений, рожающую детей, а не избалованную, самовлюблённую дочь жестокого отца, который супругу засунул в психушку, чтобы не путалась под ногами, а зятя задумал выдрессировать под себя. Жизнь, с виду благополучная, вдруг представилась Есаулову цепочкой невезений, задавленных обид, неотомщенных оскорблений, Ляля права, Валентина – спасительный якорь, тихая гавань, где чинят потрёпанные бурями жизни паруса,

Максим благодарно поцеловал жену и вернулся к любовнице, но почти каждый вечер после работы продолжал являться на Кутузовский, вздыхал, пил водку, закусывая балыком и икрой, сетовал на душевную неустроенность, на постоянные вопли малыша и невозможность выспаться. Заполночь, когда наставала очередь зелёного чая с мятой, варьировалась и тема жалоб: на улице мерзкая погода, много работы, целый день на стройках, порой присесть некогда да еще старик придирается – стариком Есаулов называл тестя – похоже, собирается уволить,

– Не уволит, – успокоила Ляля. – Я не разрешила.

Максиму сделалось стыдно, что она просила за него отца, и он стал твердить, как она добра и как ему без неё плохо. Ольга терпеливо слушала эту галиматью – нужно же было чем-то заполнить время, которое они раньше проводили на ложе любви, не нуждаясь в словах. Конечно, затащить себя в постель она не позволит, но хоть попытаться он мог? Вдруг не устояла бы? Странно видеть рядом мужчину, который столько лет дарил ей умелые ласки и не отличался осторожностью, а теперь боится даже приблизиться.

Но Ольга ошибалась; то была лишь передышка организма, неожиданно получившего контузию. Максиму нужна была пауза, чтобы приноровиться к новому ритму. Сохранялась также надежда вернуть ситуацию к первоначальной позиции, когда обе женщины играли в его жизни чётко обозначенную роль. Валя возражать не станет, да и кто её спрашивает? Ляля амбициозна, но сильно любит – веский аргумент в его пользу. Любовь приручает натуры и посильнее.

Действительно, оставшись без мужа на пике женской зрелости, Ольга была в отчаянии. Лучше бы она никогда не узнала демона страсти, который теперь не давал ей ни минуты покоя, демонстрируя остроту зубов и когтей. Ночами, распалив воображение, она пыталась представить, что испытывает Макс, когда хочет ту, др}^?– гую, женщину, прикасается к мягкому телу, находит губами губы, чувствует языком язык. Ляля стонала от боли. Засыпала на рассвете, и в коротком тревожном сне муж, молодой, загорелый, весёлый, обнимал её, доводя до исступления, но ии разу тела их не соединились – в решающий момент сон обрывался* Она протягивала руку и нащупывала в темноте стылую подушку на другой половине кровати* Потом горстями пила транквилизаторы, чтобы притупить зов гормонов и тоску одиночества* Получалось плохо.

Страшило, что завтра опять будет утро, когда надо встать, умыться, заварить кофе и выпить его, как это было вчера, позавчера, позапозавчера и будет завтра. А может, всегда. Потом она наденет пальто, сапоги и выйдет на улицу, где станет бессмысленно брести под дождём от дома к дому, вглядываясь в лица прохожих, безразлично устремлённых мимо неё по каким-то только им интересным делам. Но она-то знает, что и эти люди сегодня делают то же, что вчера, они вышли утром и пойдут той же дорогой вечером, но скрывают от окружающих ощущение вечного верчения, чтобы ие задумываться глубже и не впасть в отчаяние.

А она привычно заведёт машину, доедет до института, механически прочтёт очередную лекцию, с кем-то поговорит заученными стёртыми словами, вернётся домой, поднимется на лифте, повесит пальто на вешалку, а сапоги бросит прямо посередине прихожей, пойдёт и упадёт на постель, не чувствуя ни усталости, ни голода, а лишь желание потерять память. Ночь страшнее всего. Кровать похожа на могилу, где каждый обречён лежать один. Она и будет лежать в полузабытьи, пока не наступит новый день, такой же как все предыдущие и последующие* Можно ли назвать это жизнью?

Люди живут только потому, что родились и ничего иного не умеют. В этой неодолимой тяге к жизни заключена какая-то безумная тайна. Такая же, как в звездном небе, течении вод и страхе перед смертью. И она сама – одно из безумных созданий, которые замечают только себя – остальные плавно скользят мимо и говорят голосами, похожими на шорох листьев.

Иногда в эти звуки неожиданно врывались телефонные звонки, похожие на колокольный набат, или никчемные визиты знакомых, и она просыпалась на время, и делала вид, что тоже жива. Большаков, несмотря на увлечённость молодой женой и плотный рабочий график, все ещё выкраивал время для дочери. Изредка они обедали или ужинали вдвоем в ресторане, хотя без прежнего доверия это превращалось в муку.

Виталий Сергеевич сразу заметил страдальческие складки у рта и странности в поведении своей девочки.

– А где мой драгоценный зять? – спросил он при очередной встрече на Кутузовском.

Это точное попадание в цель сломило Лялину гордость. Её нравственные силы были на исходе. В слезах она бросилась на шею отцу и, словно отношения между ними не были подпорчены последними событиями, поведала всё без утайки. Кому же еще она могла высказать всю горечь от измены Макса? До своей новой женитьбы отец безраздельно врачевал сё душевные раны и пока оставался единственно близким человеком.

– Папа, я в отчаянии! Я не знаю, что делать! Я погибаю! Мне жизнь не мила.

Узнав об измене зятя, Большаков подивился не тому, что Максим завёл бабу на стороне, а тому, что настрогал детей и незаконную семью нахально поселил в квартире Ляли. А когда она сообщила, что и квартира поменяла собственника, взъярился:

– Как ловко всё обтяпал, деревенский правдолюб! Плохой я психолог. Но кто ждал от ершистого провинциала такой прыти?

А про себя подумал: похоже, внуков, на которых он рассчитывал, ему не видать, так почему бы не заиметь собственного сына? Вероника молодая, гибкая и пользу свою блюдёт крепко, а дети во всяком деле, тем более наследственном, веский аргумент. Но сейчас надо помочь дочери.

– Я предостерегал тебя от связей с чуждым нашему кругу человеком, – сказал Виталий Сергеевич. – Ну, это дело прошлое. Разведись и брось о нём думать! Он ведь здесь уже не живёт.

Ляля зарыдала ещё горше:

– Я люблю его, я всё равно его люблю!

Отец обнял дочь и, гладя по голове, сказал:

– Милая, ну надо же хоть немного уважать себя. Помни, что ты Большакова, и не теряй достоинетва. Ты красивая, обеспеченная женщина, у тебя появится масса поклонников, мужей, любовников – кого только захочешь,

– Люблюююю...

Виталий Сергеевич вытер дочери нос своим платком и вздохнул.

– При сложившихся обстоятельствах развода всё равно не избежать. Только зря будешь терзаться. Лучше обрубить сразу.

Завтра же уволю его к чертям собачьим! Надеюсь, акции хранятся в доме?

Ляля словно не слышала вопроса.

– Умоляю, не увольняй! Тогда – конец! Я еще к этому не готова! Обещай мне!

– Хорошо. Сама подашь сигнал. Условились?

– Да.

Разговор с отцом хоть и не мог дать никакой надежды на восстановление отношений с Максом (Ляле казалось, что она и сама этого не хочет, слишком уж в унизительное положение её поставил муж), но вселил уверенность, что она противостоит своей беде не одна. Чем далее, тем яснее делалась неотвратимость полного разрыва, но она тянула время, надеясь смягчить болезненную остроту предстоящего шага. Чтобы отвлечься от навязчивых мыслей, стала сутками блуждать в Интернете. Интернет, уверяла реклама, упрощает жизнь, снимает эмоциональный накал; кончилась эпоха перехода от устного языка к письменному, теперь и книги, и почтовая связь становятся анахронизмом; выдать сообщение можно, нажав кнопку; от текста мы переходим к внутреннему диалогу; человек всё больше погружается в себя; тому, кто сидит за компьютером, мало что и мало кто нужен реально.

Задачи совпадают, подумала Ляля. Надо попробовать.

Быстро менялись разделы, картинки, но клиповое мышление не увлекало. Зашла на сайт знакомств, начала читать бесконечные послания ищущих себе пару – от предложений иерепихнуться в свободную минутку до серьезных матримониальных намерений. Попадались любопытные тексты, составленные со знанием психологии, но больше шелухи, стандартных фраз, за которыми зияла пустота и боязнь одиночества. Начать переписываться самой? Если бы ей, как основным пользователям блогов, было лет пятнадцать– двадцать, можно было бы попробовать, но к сорока отчётливо понимаешь, как мало значат слова. Даже более того – слова скрывают истинный смысл сказанного, речь и оформилась для того, чтобы передавать прямое значение действий, а не то, что за ними подразумевается. Подтекст уже есть продукт развитого воображения.