Текст книги "Велик (СИ)"
Автор книги: Светлана Багдерина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
Часть вторая. Заговор
Его окружало море тьмы.
Тьма колыхалась повсюду, словно дегтярное желе, и не было у нее ни начала, ни конца, ни верха и ни низа, а только цвет – дымной ночи, и запах – стоялой воды, пота и страха. Анчар судорожно вздохнул, рванулся в поисках света и чистого воздуха – но липкий мрак не отступал и не отпускал.
«Может, это сон?..» – проплыла неуклюжая, как медуза, мысль. – «Может, я снова… перебрал накануне?.. Или перетрудился?.. Или пере… чего-нибудь еще… хоть и не помню, чего?.. И даже то, что я сейчас думаю… мне тоже снится? И стоит только… проснуться, как… как… Как мне проснуться? Надо доплыть до края… до берега… или вынырнуть… если я глубоко… Но если глубоко… тогда я не смог бы дышать?.. И откуда вообще… взялось… это зловонное липкое море… если когда я засыпал… засыпал… засы…пал…»
Тьма закружилась, и всё вокруг поплыло медленным водоворотом, вновь затягивая его с головой, вымывая из нее слова и мысли, как поток уносит щепки.
– Белый шаман? Белый шаман? – тихий настойчивый шепот, бившийся ранее на грани слышимости, как муха о далекое стекло, ворвался вдруг в его удушливый сон.
Налетевший на препятствие поток вздыбился волной, тьма затряслась, задрожала, помутнела и стала расползаться на клочья.
– Белый шаман! С тобой всё в порядке? Сколько можно спать! Я тут скоро с ума сойду! У тебя совести нет!
«У меня… есть… совесть…» – качался мир, звеня его головой в такт словам. Но кто-то неотвязный и настырный жарко дышал ему в ухо и тряс за плечо, не удовлетворившись ответом – или не поверив в него. Каждое движение незнакомца сопровождалось странным глухим позвякиванием.
– Белый шаман! Открывай глаза немедленно! Ты не имеешь права лежать вот так вторые сутки!..
«Сколько?!»
– …и если ты прямо сейчас ничего не произнесешь или не сделаешь, то я скажу им, что ты и вправду помер, и они выбросят тебя за борт, как уже полдня порываются! Ты слышишь меня? Слышишь?! Отвечай!
«Я не умею… плавать…»
– Ты живой? Ну скажи что-нибудь! Пожалуйста! Там акулы, между прочим, и если ты сейчас не до конца помер, мне потом будет стыдно всю жизнь!
– М-м-м-м?.. – смог промычать атлан и, вдохнув и собравшись с силами и иронией, уточнил: «Я что, похож на покойника?». Но получилось отчего-то только: – М-м-м-н-н…
– Живой! – тут же сообщил ему голос, да с такой радостью, что Анчар и сам поверил – и тут же понял, что до сей минуты сомневался в этом.
Он долго пытался открыть глаза, кривясь от усилия и от очнувшейся вместе с ним головной боли, пока не понял, что это не он ослеп и не глаза заросли от долгого неупотребления, а вокруг снова – или все еще – непроглядная тьма.
– Нас в трюме заперли, – изрядно потеряв в веселости, проговорил тот же женский голос, и имя «Оламайд» всплыло в памяти.
– Зачем? Кто?.. – атлан попробовал вскочить, но внезапное головокружение – и какие-то железные штуки на запястьях и лодыжках – уронили его на что-то мягкое, пахнущее прелью, и стукнули головой о камень.
– Тихо, не прыгай! – испуганно зашипела Оламайд. – Руки сломаешь!
– Кому? – пробормотал маг, неуклюже пытаясь перевернуться на бок и сесть – и одновременно потереть многострадальный затылок.
– Себе!..
Мягкое под ним оказалось еще и склизким, и при каждом его движении противно чавкало под голой спиной и боками, пропитывая холщовые штаны чем-то немыслимым[1]. В затхлом воздухе воняло гнилью и стоялой водой. Если бы он не знал, что в корабельных трюмах болот не бывает, он бы не сомневался, куда угодил.
– …потому что эти гадюки заковали нас!
– Могла бы и раньше предупредить…
И тут он вспомнил и катастрофу на складе, и побег, и склонившееся над ними во мраке узкое смуглое лицо, и вспышку магии – точно удар молотом по голове.
– Стой. Оламайд. Что это за судно?
– На работорговца не похоже, – поспешила успокоить его женщина. – Мы в трюме одни. Среди камня и гнилой соломы, в смысле. Хотя, кажется, раньше тут людей перевозили тоже, если по запаху судить. А корабль – галера. Грузовая. Мрамор везет наш. Гребцов, вон, за переборками слыхать. Только пока, вроде, не гребут, потому что то ли шторм, то ли ветер попутный…
– Кабуча! – прорычал атлан и умолк, лихорадочно перебирая в уме заклинания, способные снять кандалы[2], но каждое из них требовало или свободных рук, или дополнительных приспособлений и компонентов, или одновременного высвобождения большого количества энергии.
Ничего из поименованного у него не было.
– Ты не торопись, белый шаман, подумай, – словно угадав его намерения и затруднения, деликатно прошептала Оламайд, – а я тебя пока накормлю. Принесли вот сухари вчера… сегодня… вечером… утром… днем… Короче, принесли. Я есть не стала… в горло кусок не лез. А вот теперь ты очухался, а он еще даже не размок… надеюсь… сильно… Сейчас, сейчас… Если сыщу… то, что надо…
Матрона завозилась во тьме, звеня оковами, и в глаз чародею ткнулось что-то мягкое. Боясь даже представить, что бы это могло быть – найденное на ощупь в трюме, где раньше перевозили людей – он зажмурился и откачнулся, но проворные руки Оламайд уже пытались засунуть это ему в ухо.
– Ну держи, чего ты… где ты там…
– Тут, – волшебник чудом успел предотвратить атаку на второй глаз, перехватив нечто маслянистое размером с кулак.
Вызвав из нокаута обоняние, оглушенное зловонием, маг настороженно нюхнул корабельный паек: помирать – так хоть знать, от чего. Или хотя бы догадываться.
Результат поверг его в ступор. Ибо, судя по запаху, в руках у него был не обещанный сухарь, и не традиционная для корабельного котла солонина, и даже не то, чего он боялся больше всего, а… селедка! Совершено определенно – селедка, причем жареная и даже не испорченная, что могло бы объяснить ее нахождение не на капитанском столе, а в трюме у пленных. И хоть селедку он предпочитал как раз исключительно в соленом виде, жаловаться на несовпадение меню с его вкусами было в их положении неприлично.
Проговорив «спасибо», маг опасливо откусил кусочек.
Вскрытие подтвердило правильность диагноза: селедка жареная, щедро обвалянная в муке с яйцом и смесью специй. Которых, на удивление, на корабле водилось наименований пятнадцать, и все их кок не пожалел тоже.
– Хоть за это им благодарность… – пробормотал атлан, жадно впиваясь в рыбу зубами: в последний раз он ел утром того дня, когда господин Ква-Ква нанял его голема. Какой день был сейчас, и где было его изделие…
При первой мысли о Каменном Великане маг сморщился и закачал головой: а вот теперь его точно не найти никогда.
При второй мысли он вдруг обнаружил, что рыба кончилась.
– Кхм… Оламайд… А… еще там немножко не найдется случайно? Если ты уже поела и остался вдруг лишний, и ты больше не хочешь, – спохватился и добавил Анчар.
– Ох, бедняга… – матрона жалостливо зацокала языком. – Оголодал… такую гадость есть – и добавки просить…
Чародей замер и прислушался к органолептическим воспоминаниям.
Селедку можно было назвать как угодно, но «гадостью» ее могли окрестить только закоренелые рыбоненавистники или избалованные гурманы. Ни к тем, ни к другим он себя не относил – и до сего момента не думал, что торговка рыбой может входить в одну из этих категорий.
– А мне понравилось, – отчего-то чувствуя себя виноватым, начал оправдываться он. – Запах приятный… и на вкус тоже… ничего… очень… даже…
– Да я бы это собаке голодной дать постеснялась!
– Спасибо, – обиженно буркнул атлан.
Матрона сконфузилась:
– То есть, я хотела сказать, что если бы здесь была собака, и она была бы голодная, в смысле, еще голоднее, чем мы, и если бы…
В предчувствии очередного монолога, способного превратить мозги в расквашенный сухарь не хуже трюмной воды, Анчар поспешил перехватить инициативу:
– Ну так есть или нет? Если нет…
– Ох, белый шаман… Странный вы, северяне, народ – такое есть, с чего люди мрут да дохнут, да нахваливать…
– У меня, кстати, имя есть, – морщась от боли в голове, буркнул атлан, чувствуя, что после всего, что произошло прошлой ночью, он, как порядочный человек, обязан хотя бы сказать, как его зовут.
– Да? – то ли удивилась сему факту матрона, то ли вежливо дала понять, что ждет продолжения.
– Анчар Атландский.
– Откуда ты?
– Из Атланды, – нетерпеливо пояснил маг.
– Никогда про такую не слышала, – хмыкнула Оламайд. – Говорят, у вас там зима круглый год?
Но пока чародей старался понять, каким образом одно вытекает из другого, торговка сменила тему разговора.
– Анчар Атландский. Ты, как шаман, обязан нас отсюда вызволить. Прямо сейчас. Мне не нравятся эти люди. Мне не нравится этот корабль. Мне не нравится темнота, сырость, вонь, плесневелый хлеб, гнилая солома, кандалы… Шаман ты или не шаман, в конце-то концов?!
– Я не шаман, я – маг-исследователь с дипломом и ученой степенью! – раздраженно огрызнулся волшебник. – И если ты думаешь, что только поэтому стоит мне ткнуть пальцем вверх и сказать «Криббле-Краббле-Круббль», как тьма разверзнется и воссияют хляби небесные…
Иллюстрируя свои слова, он театрально воздел руки горе… и в ту же секунду над их головами ослепительно вспыхнул голубой квадрат.
Это откинулась крышка люка.
Привыкшие ко мраку глаза, застигнутые врасплох, сощурились, слезясь, и открылись только когда трое матросов спустились по трапу и остановились рядом.
– Я требую встречи с капитаном! – сурово проговорил атлан, загораживаясь руками от света фонаря, кажущегося нестерпимо ярким, словно солнце.
Конечно, будь на нем одежды хотя бы раз в пять больше и чистотой раз в сто выше, а грязи раз в столько раз же меньше, а еще побриться бы, и встать, гордо выпрямившись и сложив руки на груди, а не пытаясь пристроить их поудобнее в кандалах – и заявление его прозвучало бы гораздо внушительней, и Анчар это понимал…
И поэтому не ожидал услышать моментального согласия.
– Сейчас капитан встретится, – мирно кивнул в ответ моряк с лампой – и ткнул пальцем в Оламайд. – Только с ней.
По его сигналу двое других подняли торговку на ноги. Один из матросов – пониже ростом – выудил из кармана штанов ключ, открыл ее кандалы и мотнул головой к далекому квадрату дневного света:
– Пошли.
– Куда? – испуганно попятилась матрона. – Анчар?.. Куда они меня ведут? Я не хочу!..
– К капитану ведем. Сами просили же, – старший обнажил в улыбке кривые зубы. – А не пойдешь – потащим. Ну?
Невысокий сунул ключ обратно и схватил пленницу за руку. Его товарищ – за другую.
– Клешни уберите, вы, крокодилы! – гневно дернула локтями Оламайд. – Я – замужняя женщина! И сама к вашему капитану дойду, если ему так надо, и скажу ему всё, что про него думаю, и про его отца, и про его мать, и про его братьев и сестер, если они у него есть, хотя как не быть, потому что такие дети каракатицы, как он, по одному из икринок не вылупляются, и все племя ихнее акулье, и как ему стыд глаза не выел до сих пор и печенки не повыворачивал наизнаночку, и…
Чародей поморщился было в невольном сочувствии капитану, но тут же отогнал жалость: так ему и надо. Сам заточил – сам пусть теперь ее и слушает. А у него сейчас найдется другое дело.
Он откинулся на штабель мрамора, расслабился и впился взглядом в нужную ему точку, пока свет – хоть и слабый – гостевал в их темнице…
Ослепительное сияние ударило в глаза Оламайд. Она зажмурилась, отвернулась, закрыла лицо руками, оступилась, покачнулась…
Через последние несколько ступенек трапа она вознеслась на руках матросов и сразу же была низвергнута на палубу.
Сзади с почти оглушительным грохотом захлопнулся люк.
С едва ли не менее оглушительным стуком лоб ее встретился с горячими гладкими досками. Посыпавшиеся из глаз искры закружились, меняя местами верх и низ, на минуту затмили свет солнца, а когда осветительный и пространственный статус-кво был восстановлен, оказалось, что действие вокруг нее уже разворачивалось вовсю.
Приоткрывшиеся в крошечную щелочку глаза сообщили, что перед ее носом стоит пара крокодиловых сапог, прикрытых длинным подолом малинового шелка, вышитым по краю странными черно-желтыми узорами. Но не успела она подумать, что нормальная женщина в такую жару должна ходить если не босиком, то в полотняных туфлях, а черное на малиновом видно плохо, особенно в сочетании с мутно-желтым, и лучше было бы его заменить на синее, и желтое сделать поярче, а зеленая кожа обуви так и вовсе не сочетается с цветом юбки, как нервный мужской голос проговорил:
– Начинаем. Они уже близко.
Мужчина в юбке?..
– Кто это? – решив отложить консультацию по вопросам имиджа, шатко приподнялась на локтях торговка.
Но обладатель сапог, похоже, не только не умел правильно одеваться, но и вежливо себя вести, так как ответа она не получила, а вместо этого морской бриз внезапно наполнился удушливым запахом горелых перьев и мешаниной из резких бессвязных звуков.
– Что у вас там такое? Чайка в сигнальный огонь упала? – она подняла голову, но не успела ничего разглядеть, потому что в глаза ей тут же посыпался разноцветный порошок с запахом мяты, а в лицо и на шею брызнули капли апельсинового сока.
– Да что я вам – тунец перед жаркой?! И оглохли вы там все, что ли?! Я спрашиваю, что за ерунда тут происходит!
Оламайд возмущенно принялась тереть глаза, одновременно пытаясь встать, чтобы лицом к лицу на пальцах и неоднократно объяснить самовлюбленному мужлану в малиновом балахоне, как надо себя вести, когда с тобой разговаривают почтенные рыботорговки, но тут внезапный порыв ветра ударил волной галере в скулу – и палуба метнулась из-под ног. Матрона, не успев разогнуться, взмахнула руками и головой вперед повалилась туда, куда ее стапятидесятикилограммовую фигуру послали законы физики.
То есть на пижона в малиновом наряде – и за борт.
Молотя руками по воде, Оламайд вынырнула из бирюзовой толщи воды, хватанула воздух ртом, и тут же исторгла его обратно в истошном крике: «Помогите!!!..»
Справа, метрах в трех от нее, волна разорвалась, и на поверхность, отплевываясь и хрипя, выскочила голова с залысинами, сопровождаемая плечами и руками в малиновом шелке.
На палубе тут же завопили, забегали, и в воду полетели веревки.
– Хватайте!
– Держитесь!
– Они уже близко!
Оламайд, забыв тонуть, потянулась к ближайшей веревке – но та моментально взвилась вверх.
– Болван!!! – отплевываясь, прокричала она. – Куда?!
– Быстрее!!!
– Спасайте жреца!!!
– Да как его спасешь, капитан?!
– Прыгай!
– Я не умею плавать!
– Заодно научишься!
– А пока я буду учиться, кто будет жреца спасать?
– Фахак тебе в мерлузу, каранкс облезлый!
– И вовсе я не облезлый…
– Плывут, плывут!!!.. – голоса наверху зазвенели на грани истерики.
– Кто?!.. – впервые осознав, что все происходящее – нечто большее, чем недоразумение и незапланированные водные процедуры, матрона панически оглянулась на море, но волны, малозаметные с высокого борта галеры, здесь, внизу застили всё, кроме зазубренных скал вдалеке.
– Они уже рядом!!!
Грань сломалась, и годовые запасы истерики посыпались на головы утопающих – вместе с новыми веревками:
– Хватайтесь, святейшество!!!
– Ловитесь!
– Ловись, святейшество, большое и маленькое…
– Каранкс плешивый!!!
– То-то же…
– Вот они!!!..
Накативший вал приподнял Оламайд на несколько секунд – и она впервые увидела два буруна, несущиеся к кораблю со скоростью голодной акулы. Матрона охнула, всплеснула руками, захлебнулась, закашлялась соленой горечью и ушла на несколько секунд под воду.
Подстегнутый ужасом, человек в малиновом неистово заколотил руками по воде, поднимая фонтаны брызг – но не двигаясь с места. Попутная волна, точно сжалившись, подхватила его, шмякнула о борт, увешанный веревками как мастерская хорошего паука, и жрец – инстинктивно или рассчитав – мертвой хваткой вцепился в ближайшую. Матросы наверху рванули, и тут вода за его спиной вскипела, и из нее выпрыгнуло сине-красное чудовище, похожее на всех акул вместе взятых – и еще на полтора десятка монстров, науке не известных. Жрец взвизгнул, поджимая ноги – и чудище тенью прошло понизу и плюхнулось в воду, унося с собой зеленый сапог крокодильей кожи.
Оламайд вынырнула[3], задыхаясь и сипя – как раз вовремя, чтобы услышать, как над ее головой с высоты безопасности булькающий и отплевывающийся водой голос выразительно провещал:
– И прими в дар от нашего судна… о могучий Бугу… Бубу… Дугу… Дуду… Гугу-Дубаку… повелитель пролива… одноименного…. эту превосходную женщину… в самом соку…
И не успела матрона осознать, что даровая женщина в собственном соку она и есть, как вода справа забурлила, отбрасывая ее к самому борту, и прямо перед ней всплыл не то комод, не то сундук, обтянутый красной кожей в синюю клеточку.
Торговка вытаращила глаза – и взгляд ее встретился с парой крошечных черных глазок, расположенных там, где у нормального сундука были бы замочные скважины. Скважины моргнули – и сундук разинул крышку, обнажая широкую глотку и десны, усаженные частоколом зубов, зазубренных как пилы и торчащих вперед.
Потеряв дар речи[4], Оламайд отчаянно глянула наверх в поиске веревки, и вдруг почувствовала, как плеча ее коснулось нечто тяжелое и гладкое, а на голову упала неожиданная тень. Холодея от страха, она обернулась и обнаружила, что смотрит уже не в глаза, а самую глотку чудовища, что верхняя челюсть нависает над ее головой, подобно плотоядному зонтику, а короткие пальцами с когтями, торчавшие на плавнике величиной с лопату, пытаются сомкнуться на ее шее.
Торговка завизжала, словно чудовище уже отгрызало от нее кусок, выбросила руки вперед, отталкивая жуткое рыло и обреченно понимая, что с таким же успехом она могла пытаться оттолкнуть от себя галеру. Монстр замер, точно окостенел… неожиданно для всех[5] покрылся желтой бугристой коростой… издал странный запах… и ушел под воду, оставив после себя на бирюзовой поверхности маслянистые разводы.
Подозревая чудище в самом гнусном коварстве и, на всякий случай, не переставая верещать, матрона неистово забила по волнам руками, словно желая взмыть в воздух.
Зверь не заставил себя долго ждать.
Вынырнув метрах в полутора от корабля – снова сине-клетчатый, или это уже был другой? – он приоткрыл пасть-чемодан и потянулся к лицу Оламайд когтистым плавником. Матрона в ужасе метнулась в сторону, и когти зацепили туго намотанный на голову платок, сдернули его на глаза и потащили к себе. Оламайд, прибавив в громкости[6], впилась обеими руками в плавник, силясь высвободить из ткани кривые, как разделочные ножи, когти, и внезапно ощутила, как холодная гладкая кожа под ее прикосновением стала неровной и мягкой на ощупь, запахла странно, выскользнула из ее пальцев… и пропала.
Когда матрона, выпутавшись из-под складок платка, снова смогла взглянуть на Свет Белый, на зеленоватых волнах перед ее носом покачивались лишь загадочные радужные пятна.
А над головой на веревке – потрясенный служитель культа.
Впрочем, висеть ему долго не пришлось: с края борта донеслось энергичное «Вира!», и жрец, словно знатный улов, стал медленно возноситься из пены морской в распростертые объятия команды.
Оламайд, отчаянно озираясь в поисках новых неприятностей, поняла, что кто-то вспомнил и про нее, когда по макушке ей глухо стукнуло что-то увесистое.
– Да чтоб вас там всех раздуло да вывернуло! – гневно задрала она голову – и увидела перед собой веревку с завязанным на конце узлом.
– Хватайся, ворона! – проорали ей сверху.
Ее не потребовалось долго уговаривать, и через несколько минут она уже растянулась на палубе, истекая соленой водой и злостью.
Но не успела вторая, в отличие от первой, излиться в окружающий мир, как в поле зрения матроны возник человек в малиновом балахоне. Мокрая ткань обнимала его фигуру, со старанием опытного скульптора вылепляя тощие кривые ноги в одном сапоге, безбрачные трусы[7] до колена и округлый животик, вырисовывавшийся на худощавой иначе фигуре, как перевернутая лохань на скамейке.
«Седьмой месяц», – беспощадно перевела его размер в общепонятную женскую терминологию Оламайд.
– Ты колдунья? – не подозревая о поставленном диагнозе, грозно склонился над ней кривоногий.
– Я?.. – торговка, ожидавшая чего угодно, но не подобного вопроса, опешила.
– Нет, я! – жрец впился ей в лицо испепеляющим взором. – Что ты сделала со слугами Буду… Дубу… Губу… хозяина пролива?!
– Я?.. – на звание «Мадам Оригинальность» торговка сегодня явно не претендовала.
– Ты!!!
– Я?..
– Не думай меня обмануть!!! – прорычал кривоногий.
– Ваша просветленность, – прозвучал откуда-то сбоку другой, незнакомый голос, – конечно же, это колдунья!
– Я не колдунья! – взвилась матрона, словно обвиненная в краже кальмара у соседки по прилавку.
– Ты колдунья, – словно гипнотизируя, повторил тот же голос, и в поле ее зрения появился его обладатель: такой же белокожий и малиновобалахонный, но светловолосый и лет двадцати пяти от силы. – Ты колдунья. Признайся.
– Нет!
– А как тогда ты объяснишь… – прорычал кривоногий.
– Я не знаю!!! – точно прочитав его мысли, воскликнула Оламайд. – Это не я! Они сами! Или кто-то другой!
– Кто? – прищурились карие очи кривоногого.
– Не знаю!
– Ты говоришь правду? – зловеще уточнил старший жрец.
– Да чтоб меня акула съела! Чтоб глаза мои выпали и в подпол закатились! Чтоб волосы мои обратились в паутину! Чтоб…
– Хорошо, разберемся, – не дослушав список несчастий, призванных обрушиться на обмотанную платком голову пленницы в случае лжи, кривоногий сморщился, выпрямился и кивнул матросам: – В кандалы и в трюм.
– Погодите, ваша просветленность! – метнулся на перехват светловолосый жрец. – Минутку! Я знаю одно заклинание, которое позволяет определить, нет ли в человеке крови киндоки – узамбарской нечисти! Очень действенное! Сто процентов! Если не поможет – деньги обратно! Потому что, чуется мне, есть у этой женщины второе дно!
– Что?!.. – рты команды раскрылись, руки Оламайд, звякнув браслетами, метнулись к дну первому, а глаза старшего жреца расширились так, что будь здесь неподалеку подпол, за них стало бы страшно.
Но светловолосый, не дожидаясь ни сомнений, ни протеста, ни совета, куда бы он мог это свое заклинание применить, бросился к торговке, склонился над ней и принялся водить в сантиметре от головы ладонями, бормоча что-то со странным ритмом – то громко, то тихо, то быстро, то медленно – не иначе, волшебные слова:
– Кианда мбомбо говори чихубу дура баби что киттамба мухонго у тебя кимбанда кильманда кровь киндоки диндо иначе кигагала киху продадут набатанга таньга в рабство кишина самумба поняла дурында тумба?
Если бы дурында тумба и не поняла, то жуткий взгляд выразительно вытаращенных серых глаз, сопроводивший последние слова, заставил ее сглотнуть недовыплюнутую морскую воду.
– Это правда?..
– Вот видите, ваша просветленность! – с торжествующим видом выпрямился молодой жрец. – Она сказала, что это правда! Призналась! Я же говорил!
– Орал, скорее… – скривился старший и оценивающе уставился на торговку, бормоча себе под нос: – Хм… С одной стороны, не колдунья… С другой, магией владеет… хоть и, похоже, на инстинктивном уровне…
– В нашем положении, ваша просветленность, каждая иголка – в стогу, как говорил Шарлемань Семнадцатый, – не сводя взгляда с матроны, убежденно прошептал молодой жрец на ухо старшему. – Хоть зловония зажигать[8] и скорпионов на свежих в ямах менять – и то помощь стару… ее наивозвышенности. Не хватает у нас жриц, сами знаете – текучка, чтоб ее…
– А если пилозубы вернутся? – хмуро вопросил кривоногий. – Я не понял, что с ними случилось и насколько это перманентно.
– Бросим им мужика! – угодливо подсказал капитан.
– Ладно, – неохотно поморщился старший жрец.
– Погодите, а меня кто-нибудь… – возмущенно начала было торговка.
И тут с ясного, хоть и усеянного редкими клочками белых облаков неба грохнул гром, не очень громкий и с обертонами жести – словно вдалеке перевернулась телега со скобяными товарами и оловянной посудой, и одно из облаков пошло сине-лиловыми пятнами.
– Что это? – капитан настороженно задрал голову, а за ним – вся команда, точно по команде.
– Аллергия? – неуверенно предположил Агафон, с подозрением разглядывая психоделическую тучку.
– На кого? – насторожился капитан.
– Главное, чтобы не на нас… – пробормотал его премудрие.
– Если бы не обстоятельства… Я бы сказал… что кто-то мало сведущий в управлении погодой пытается вызвать бурю, – авторитетно и многозначительно сообщил старший жрец.
Агафон машинально сделал честное лицо: «Это не я!»
– А кто? – снова заволновался капитан.
Агафон на его месте тоже успокаиваться бы не стал, ибо по собственному опыту знал, что самые разрушительные последствия случаются именно тогда, когда дилетант пытается сделать дело профессионала.
Раскат неожиданно повторился – но теперь звучал так, будто на перевернутую телегу упал с десяти метров трехсотлитровый железный бак. И задел по лошади.
Когда визгливое ржание и нестройный стук отвалившихся колес затих, из пятнистого облака выпало несколько крупных, но быстро погасших искр.
Не исключено, что они были призваны изображать молнии.
Матросы на палубе нервно загыгыкали.
– Если хочешь знать мое мнение, – Агафон повернулся к капитану, – я бы на твоем месте или поднял паруса, или дал приказ гребцам махать веслами, пока руки не отвалятся. А лучше – и то, и другое. И еще что-нибудь третье. И как можно скорее.
– Твоего мнения никто не спрашивал, послушник! – старший жрец, только что собиравшийся сказать то же самое, одарил Агафона уничижительным взором.
Тот спохватился, вспоминая правила игры, скроил постную мину с кислинкой сожаления и банкой горчицы раскаяния, опустил очи долу и проникновенно заговорил:
– Конечно же, это не моего ума дело, о просветленный Узэмик, потому что рядом имеются такие умы, по сравнению с которыми…
Но какие высоты интеллекта покорил свехчеловеческий разум старшего жреца, осталось неизвестным, потому что, не дожидаясь окончания речи, палуба вдруг ушла из-под ног, словно галера посреди ровного моря провалилась в яму, а из-за носа выхлестнула волна и промчалась, сметая всех на своем пути.
Поэтому те, кто иначе посыпался бы вниз, взлетели вверх и были скопом вколочены сквозь разнесенную в щепы дверь в капитанские каюты.
– Бугага…
– Габубу…
– Нигугу…
– Дубаку!!!..
– Повелитель пролива!!!
Море, еще несколько секунд назад покрытое отарой смирных пенных барашков, словно взбесилось. Сколь мало разбирался неизвестный дилетант в производстве гроз, столь глубокими были его познания в штормах. Волны, оказавшиеся внезапно слонами в барашковых шкурах, встали на дыбы и ударили корабль одновременно со всех сторон, заливая палубы метровым слоем бурлящей соленой воды, а когда отхлынули, унося незакрепленные снасти и вещи вперемешку с кусками ограждения, то оставили на палубе огромные безобразные груды бурых водорослей пополам с камнями и коряжинами.
– Гребцы!!! Полный вперед!!! Кто собьется с ритма – шкуру спущу и акулью натяну!!! – выскочил наружу и проорал капитан, перекрывая рев уходящей воды.
Весла ударили по волнам, опережая ритм барабанщика.
– Что за?.. – мокрый и злой, как сам повелитель пролива, Узэмик высунулся из разбитого проема каюты и злобно уставился на ближайшую кучу мусора – прощальный сувенир от Гугу-Дубаку.
Куча уставилась на него.
И не успел он сказать всё, что про нее и ее хозяина думает, как куча начала подниматься, расти, увеличиваясь в ширину, на глазах превращая коряги в рога и когти, а камни – в чешую. Рваные клочья водорослей свисали с ее спины и головы, точно космы. Желтые глаза с горизонтальными зрачками моргнули и вперились в человека.
– Грррррмммммм?..
Узэмик, не мешкая, выбросил вперед руки и выкрикнул нечто гортанное. С пальцев его сорвалась синяя молния и ударила прямой наводкой в каменно-чешуйчатую грудь монстра.
Если бы жрец швырнул в него ботинком или картошкой, эффект оказался бы тем же. Чудище, то ли хорошо заземленное, то ли токонепроводящее по своей природе, глухо булькнуло, обнажая в улыбке кривые зазубренные клыки, протянуло к человеку перепончатые лапы и шагнуло вперед.
– Грррррмммммм.
И наступило себе одним когтистым ластом на другой.
И свалилось.
Жрец задохнулся от убийственной смеси ужаса и смеха, снова метнул молнию – но теперь оранжевую – но добился лишь того, что водоросли на шкуре морского зверя приобрели цвет недозрелого апельсина. А быстрый взгляд за спину чудовища показал, что оно больше не одиноко: к рубке, неуклюже переваливаясь, спотыкаясь и мотая рогатыми башками размером с акулью, спешили десятка полтора его родственников.
Спуск на палубу гребцов, как в отчаянии понадеялся старший жрец, чудовищ не заинтересовал – словно самонаводящиеся гарпуны, медленно, но неотвратимо косолапили они к нему.
– Грррмммм!!!
– Гррмм!!!
– Грррм!!!
– Грммммм!!!
– Грррррррмммммммм!!!..
– Это проклятая киндоки виновата! – панически мечась по каюте в поисках то ли подходящего оружия, то ли денег и документов, истерично причитал капитан. – Киндоки на корабле – к беде! Я так и знал! Отец мне говорил, да упадет радужный кит на мою бесталанную голову! Не надо было киндоки вытаскивать! Надо отдать ее хозяину пролива!
– Это тебя надо отдать, каракатица сушеная! – гневно двинулась на него Оламайд, и узамбарец, испугавшись, что она и его превратит непонятно во что, шарахнулся, споткнулся о сундук и грохнулся на пол.
Агафон тем временем посылал в монстров из-за спины Узэмика одно заклинание за другим, но каждое попадание лишь замедляло чудищ на несколько мгновений. В деревянном настиле зияло обугленными краями несколько дыр, через которые доносились многопалубные проклятия[9]. Как обороняющиеся убедились на своем печальном опыте[10], некоторые заклинания не поглощались шкурами чудищ, а рикошетили от них – и не всегда в воду.
Не дожидаясь рукопашной, жрец прорычал что-то непечатное и, расталкивая моряков и сухопутных, кинулся вглубь каюты. Переливающийся голубизной шар сорвался с его ладоней, ударился в стену и покрыл ее льдом от палубы до потолка. Ловкий пинок – и преграда обрушилась под ноги беглецам дождем ледяных осколков. Узэмик, схватив за шкирки двух матросов, бросился наружу.
– Где у вас шлюпки?! Быстрее туда!
– Я покажу! – путаясь в рассыпанных по полу вещах и приборах навигации, на четвереньках кинулся за ними капитан.
Опережая его, вперед ринулись оставшиеся моряки:
– Мы покажем!!!
– Послушник! Прикрывай наш отход! – рявкнул через плечо старший жрец. – И да поможет тебе всемогущий Мухонго!
Остатки дверного проема затрещали под натиском двухметровой фигуры, покрытой каменной чешуей и локонам ламинарии, и по ушам резанул исступленный рев.
Это матросы с воплями ломанулись вперед, расталкивая и сшибая друг друга.
– Это я прикрывай?! – возопил Агафон, пятясь и бессильно посылая в медлительную, но неотвратимую, как прилив, фигуру одно боевое заклинание за другим. Искры, лучи, пламя, ледяная крошка летели во все стороны, дырявя палубу, стены и потолок, но монстру всё было как с Гугу-Дубаку – вода. – От прикрывая слышу!!! Да пошел ты… в Катманду!!!
