Текст книги "Велик (СИ)"
Автор книги: Светлана Багдерина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)
Часть третья. Путь в Мангангедолу
«Кабуча габата апача дрендец!» – хотел сообщить Анчар окружавшему миру, едва пришел в себя, но всё, что вырвалось из губ, залепленных какой-то вонючей гадостью, было:
– Капут… тьфу!
Ощущая под ладонями нечто подозрительно мягкое и склизкое, он встал с двадцатой попытки, покачиваясь, сплюнул еще с десяток раз, яростно вытирая лицо ладонями[1] от субстанции, отдающей прелой травой и обезьяньим навозом, и разлепил глаза.
И еще раз.
И еще.
Нет, ничего не менялось: непроглядная тьма вокруг дышала влажной гнилью, скрипела насекомыми, хрипела лягушами, цыкала птицами, чавкала грязью, воняла болотом, и вообще вела себя как брюзгливый хозяин, выпроваживающий незваного гостя.
Впрочем, будь его воля, чародей и сам бы засиживаться в таких гостях не стал ни минуты – но как раз воли-то и не оставалось. После схватки со Старухой он чувствовал себя едва ли энергичней выжатого лимона[2]: ни мыслей, ни четких воспоминаний – лишь сухая жара, вспышки, напряжение, крики, грохот, бег… подмышкой Великана…
Великан!
Одним слепящим воспоминанием к чародею вернулось всё: их с Агафоном план пробраться с обозом к месту строительства храма, Оламайд и мальчишка, выскочившие невесть откуда, битва со Старухой, завершившаяся их поражением – и Великан, спасший их и успевший в невероятном для голема броске проскочить в закрывающийся портал.
Портал в пустыню.
Над ухом Анчара что-то заржало гнусным голосом, шаркнуло по кончику носа, просвистело мимо и пропало. Над головой, как оседающая кипа мокрого пергамента, шелестели листья.
Джунгли!
– Кабуча… копата… лопата… – атлан сделал вторую попытку.
Джунгли! Да в радиусе сотни километров от города, не говоря уже о храме, уже несколько сотен лет не было никаких джунглей! Или Велик неплохо приложил его головой обо что-то, когда уносил от Старухи, или…
Волшебник ущипнул себя за руку, повозил ногой, вдохнул-выдохнул…
Нет, он не спал. И да, кругом был лес.
– Каменный Великан? – прохрипел чародей, но не расслышал собственного голоса за хохотом какой-то невоспитанной птицы. Откашлявшись, он попробовал позвать голема еще раз, но устыдился результатов и смолк. Решившись идти на поиски – если не друзей, то более комфортного места для ночлега, он шагнул вперед, но какой-то корень дал ему подножку, и маг повалился поперек толстой валежины. Та под его животом ожила, зашипела возмущенно, Анчар отпрянул, падая в грязь – да так и остался лежать в изнеможении. Но не успел он подумать, что хорошо было бы сейчас просто уснуть, а утром стало бы и светлее, и яснее, и проще, и может даже, кто-нибудь из товарищей нашел бы его, а еще лучше, оказалось бы, что всё это – лишь дурной сон, как…
Как между веток мелькнул свет. Чародей встрепенулся, впился взглядом, полным надежды, в далекие желто-оранжевые отблески, набрал полную грудь воздуха и закричал, насколько хватало сил:
– Я здесь! Здесь!!!
Сознавая, что сил его сейчас скорее не хватало, чем хватало, атлан лихорадочно завозился, тщетно пытаясь подняться, схватился за валежину… И вдруг ветки за ней расступились, являя ослепленным мраком глазам веселый свет нескольких факелов.
– Я здесь! – радостно поднял он глаза на спасителей.
– Он здесь! – бодро подтвердил незнакомый голос, что-то свистнуло в воздухе – и снова тьма погрузила его в свою назойливую пучину.
В очередной раз атлан пришел в себя оттого, что его запястья и щиколотки кто-то пытался перерезать. Он возмущенно замычал, приподнял одно веко – и тут же зажмурился: желто-оранжевый свет костра резанул отвыкшие глаза. Рука его машинально дернулась к лицу – но, к недоумению хозяина, осталась на месте. И место ей отчего-то было за спиной. В ноздри ударил запах, не совместимый с обстановкой.
Осознав, что происходит нечто непонятное и доброго не сулившее, маг снова рванулся – но не смог даже пошевелиться. Грубые веревки пребольно впились в руки и ноги, затылок ударился обо что-то твердое и круглое, изо рта вырвалось приглушенное гудение, и лишь стук сердца гулко отдавался в резонирующей в такт голове.
Нехитрые умозаключения подтвердили его опасения: он связан, стоит у столба, и рот его заткнут кляпом – судя по органолептическим показаниям, чьим-то старым носком. А то, что поначалу принял за стук своего сердца, оказалось ритмом, выбиваемым одиноким барабаном.
Чувствуя, что глаза уже можно было открыть без опасения ослепнуть, Анчар стремительно глянул направо, налево… и выругался. Если бы смог.
Ночная тьма висела над джунглями, как чугунный колпак. Разрывали ее лишь костры, опоясавшие место действия – большую поляну – кольцом нервного желтого света. По три между четырьмя столбами, к одному из которых аборигены определили атлана на постой. В центре поляны на самом большом костре стоял громадный котел, в котором что-то аппетитно булькало, наводя на мысли о картошке фри.
Кипящее масло!
Рядом с первым котлом стоял еще один такой же, только без огня, и верх его был затянут кожей, на которую в ритме зачаточной тахикардии опускались тяжелые палочки. «Ритуальный барабан», – наполняясь дурным предчувствием, понял волшебник, пригляделся в поисках барабанщика, уловил отблески костра на матовой коже узамбарца, черной, как сама ночь… и вздрогнул. Узамбарцы были повсюду! Черных, в набедренных повязках из черной ткани, за слепящим кольцом огней их было бы не разглядеть, если бы не зубы и белки глаз. Зная теперь, что искать, как на загадочной картинке, маг без труда различил их несколько десятков, если не сотню.
Силясь разглядеть за столбом напротив мужчину в головном уборе из черных перьев, то ли вождя, то ли шамана, Анчар прищурился… и охнул – хоть и мысленно. Взгляд его метнулся к правому столбу, к левому…
Так и есть. То, что поначалу он принял за грубую резьбу, оказалось человеческими фигурами. Делмара, Оламайд и Агафона. Связанными и с кляпами во рту.
Окончательно утвердившись в мысли, что делать им тут нечего, чародей усилием воли сосредоточился, вспоминая какое-нибудь подходящее невербальное заклинание, не требующее мануальной поддержки. Через полминуты во вводную была внесена поправка: «…и больших усилий». Еще через полминуты мозгового даже не штурма – генеральной уборки по самым дальним сусекам возможностей – еще одна: «…и вообще никаких усилий…». Схватка с проклятой старухой даром не прошла – магических сил не осталось даже на то, чтобы согнать муху со щеки.
Взгляд его метнулся на лицо Агафона – точно в зеркало заглянул. Наверное, именно такое выражение застыло сейчас и на его собственной физиономии: гремучая смесь из гнева, паники и бессилия. Зато взгляд на Оламайд заставил его тихо порадоваться – за аборигенов. Потому что если бы каким-то чудом сейчас почтенная матрона оказалась на свободе…
Тем временем барабанщик ускорил ритм, словно выгоняя на сцену новых действующих лиц – и они пришли. Из темноты навстречу друг другу в круг света вышагнули два человека в огромных черных масках с синими разводами, усаженных по краям страусиными перьями. За ними, как хвост змеи, цепочкой потянулись мужчины с горшками и женщины с кувшинами, все притопывая и прихлопывая в такт[3], и затоптались по прогалине в подобии то ли хоровода, то ли очереди за продуктами. И кто был этим продуктом, чародей уже почти не сомневался. Не надеясь больше на магию, он рванулся, и еще раз, и еще – но веревки из жесткого колючего волокна лишь сильнее врезались при каждом движении.
Если бы он был свободен… Если бы у него были свободны хотя бы руки… или даже рот…чтобы позвать Каменного Великана… потому что, не без основания подозревал маг, стоило туземцам отвязать его, сил у него хватило бы только на то, чтобы свалился наземь и тут же уснуть.
А в это время на сцене сельского клуба народный ансамбль ударных инструментов дополнился солистом. Как горошина из пересохшего стручка, выскочил он на середину, бренча, дребезжа и стуча при каждом шаге привязанными к рукам и ногам жестяными кружками. На плечи и голову его была накинута шкура леопарда, и если бы не связка копий в руках и черная маска, оскалившаяся злобными красными зигзагами, его можно было бы принять за кота-переростка, жертву малолетних хулиганов. Но вместо мяуканья изо рта его вылетело нечто вроде боевого клича:
– Мухонго! Мухонго!
И тут же все узамбарцы подхватили его на разные голоса, но с одинаковым рвением, достоянным лучшего применения:
– Мухонго! Мухонго! Мухонго! Приди, Мухонго! Ты нам нужен! Дай нам, Мухонго!..
Шестое чувство подсказало Анчару, что дело близится к развязке, и что она им не понравится. Взгляд его, отчаянный и гневный, метнулся на Агафона – не придумал ли какого трюка ушлый пройдоха сабрумай – и встретился с точно таким же взором его премудрия, не понимающего, чего дожидается этот кабинетный фикус атлан.
– Мухонго, приди, дай, Мухонго! – неистовствовали танцоры, верещали зрители и надрывался исполняющий роль леопарда, перекрывая барабанный бой. – Му-хон-го!!!..
И вдруг лес за спинами болельщиков зашевелился, деревья затрещали, и люди с воплями ринулись врассыпную, не забывая выкрикивать заветное имечко. Нечто огромное, как ходячая стена, чтобы не сказать, как бойцовый голем, смутно обрисовалось меж листьев в отблесках костров, и Анчар едва не расхохотался от облегчения. Сейчас они получат своего Мухонго! Давай, Великан!
Объект ожиданий сделал шаг вперед, еще и еще, и аборигены зашлись от восторга. Костры вылепили из темноты сутулую фигуру с покатыми плечами, длинные мощные руки, огромные кулаки, маленькую голову… Еще шаг… и Анчар едва не проглотил кляп.
Более громадной гориллы, чем эта, он не видел ни разу в жизни.
Не оглядываясь, горилла – а, точнее, горилл – со скучающим видом монарха на променаде направился к центральному костру. Танцоры, псевдолеопард и даже барабанщик тут же повалились ниц, оттопырив зады, и зашлепали пятернями по земле, поднимая микроскопическую пыльную бурю. Рты их теперь были закрыты: включать пыль в вечерний рацион не хотел никто. Один из плясунов чихнул, звучно стукнувшись лбом об утрамбованную площадку, получил пинка слева, тычка справа, подзатыльника спереди и три щипка сзади, и испуганно застыл.
Вытянув презрительно губы трубочкой, горилл сымитировал неприличный звук, особенно громкий в наступившей тишине, обвел задумчивым взором привязанных к столбам, точно изучая строчки меню… и поковылял к Агафону.
Сабрумай замычал, вытаращил глаза и попытался то ли вжаться в столб, то ли провалиться сквозь землю[4] – но безуспешно. Мухонго остановился, попробовал подковырнуть веревки – но туземцы сделали свое дело на славу: между путами и столбом не пролезла бы даже травинка. Раздосадованный, горилл рыкнул, грохнул кулаком оземь так, что плясунов подбросило – и тут же хлопнул себя по лбу ладонью и растянул губы в улыбке.
Ухватившись за верхушку столба, Мухонго выдернул его из земли и воздел торжествующе вверх, будто мороженое на палочке. Только вместо эскимо главным лакомством, похоже, был поднятый вверх ногами волшебник.
Довольный собой донельзя, горилл не спеша направился к кипящему котлу. Агафон, почуяв, что пахнет даже не жареным, а фритюром, мычал и извивался – но тщетно. Мухонго с блаженной гримасой опустил конец столба в масло, и…
И голова чародея повисла в паре десятков сантиметров от энергично булькающей поверхности: вершина столба надежно уперлась в дно.
Горилл нахмурился, нажал посильнее… и еще… Непонятно, чего он ожидал, но столб оказался не складным, а дно котла – не резиновым. Раздраженно рыкнув, Мухонго подбросил столб, в воздухе перехватил его за другой конец, победно глянул на аборигенов, точно жонглер в ожидании аплодисментов – но толпа почтительно безмолвствовала. Разочарованно фыркнув, горилл снова макнул свою будущую трапезу в котел…
И с тем же результатом, что и раньше.
Не веря в неудачу, горилл снова подбросил столб, поймал его за оба конца – одинаковой длины – и затряс, что было силы. Анчар застонал от видения надвигавшейся катастрофы: от буйной встряски сабрумай заскользил по обильно смазанной маслом струганной древесине, сначала медленно, сантиметрами, но с каждым взмахом со всё более увеличивавшееся амплитудой. Вперед-назад… вверх-вниз… и до самого-самого конца.
Обрадованный Мухонго взмахнул столбом, стряхивая неподдающийся ужин – или завтрак – в котел…
И промахнулся.
Ужин, не пожелавший стать завтраком, как стрела из арбалета, вылетел с блестящего скользкого столба и, сшибая зевак за кругом огней, исчез в темноте.
Горилл тупо моргнул, переводя несколько раз взгляд со столба на котел и обратно и замер. У него было два варианта действий: признать, что он не горилл, а ворона – или сделать вид, что всё идет по плану, а жертва на этот раз попалась растворимая моментального приготовления. Похоже, Мухонго выбрал второй, потому что, даже не покосившись в ту сторону, куда улетел сабрумай, он отшвырнул столб далеко в лес и повернулся к атлану.
Группа поддержки Мухонго перестала подозрительно кашлять и чихать в пыль и снова затарабанила. Под почти барабанную дробь, как циркач на смертельный номер, горилл гордо двинулся к новому пункту меню.
И тут из темноты вылетел огненный шар и ударил его в загривок.
Возможно, если бы шар был размером не с вишню, впечатление он произвел бы другое. Сейчас же Мухонго лишь махнул рукой, точно отгоняя насекомое, в несколько шагов покрыл остававшееся расстояние и принялся расковыривать веревки.
Сгусток чего-то бледного и липкого величиной с ладонь, прилетевший с того же направления, шлепнулся любителю ночных перекусов на поясницу и прилип. И там, где субстанция приземлилась, шерсть начала стремительно удлиняться нежно-сиреневыми кудрями. В воздухе, перебивая запах фритюра, пахнуло лавандой.
Что же подсказало гориллу, что в тылу его был произведен саботаж? Судорожные удары об землю не только ладоней, но и лбов его болельщиков? Сдавленные звуки, какие мог издавать оркестр порванных гармошек? Внезапно показавшийся в поле зрения сиреневый хвост? Как бы то ни было, Мухонго обернулся, свирепо скаля зубы и сжимая кулаки – и новый сгусток угодил ему в висок, откуда тут же стала расти роскошная лиловая коса.
Горилл рванул ее – и взвыл: предмет моментальной зависти женской половины племени покидать владельца не торопился.
«Давай, Агафон!!!» – воодушевленно промычал атлан. – «Покажи ему, кто тут венец творения природы, а кто мартышка краснозадая!» И будто по команде в грудь Мухонго полетело новое нечто, переливаясь всеми цветами психоделической радуги. Атлан замер, гадая, что еще изобрел сабрумай[5], горилл взревел, взмахнул передними лапами – и снаряд рассыпался бусами перед самым его носом. А спустя мгновение по траектории неудачливого заклинания из мрака полетел Агафон. Ошеломление на его лице было даже не написано – нарисовано масляными красками в десять слоев, руки и ноги исступленно мотались, будто стараясь затормозить о воздух, губы шевелились – то ли в беззвучной гамме ругательств, то ли в попытке озвучить заклинание. А горилл торжествующе ухмылялся, обнажая острые, как у тигра, клыки.
Не дожидаясь подлета, длинная мохнатая рука выметнулась навстречу чародею и ухватила его за горло. Пальцы второй сжались, и кулак ударил несколько раз в раздувшуюся грудь под аккомпанемент оглушительного улюлюканья.
Атлан вытаращил глаза. Действительно ли он видел сейчас то, что видел, или… Обезьяна-маг?! Что за… чушь! Бред! Дичь! Это невозможно!!!..
– Мухонго шутить?! Башка оторвать! – закончив сольный номер, прорычал горилл, злобно прищурившись в лицо противника.
Мозг атлана впал в ступор. Говорящая обезьяна-маг?..
– Позор смешить?! Белый от страха?! Сейчас покраснеть!
Не дожидаясь оправданий, с десяток которых, Анчар был уверен, уже роились на языке сабрумая[6], Мухонго двинулся к котлу, но наступил на косу и едва не растянулся. Взвизгнув и подскочив, как какая-нибудь мартышка, он чиркнул ладонью по наращенным локонам, и те с шипением посыпались на землю стаей змей. Лиловый хвост за спиной через пару секунд постигла та же участь.
– Злобный нганга! Глупый нганга! – то и дело взрыкивал горилл, останавливаясь и возбужденно размахивая руками, и его премудрие болтался при каждом взмахе как связка соломы. – Думать Мухонго напасть! Мухонго сам напасть!
«Не только напасть, но и зараза, холера и чума ходячая!» – мысленно прорычал в ответ Анчар, с удвоенной силой пытаясь высвободиться – но получая только двойную боль в запястьях и щиколотках.
Горилл, похоже, вспомнив, что пришел сюда за хлебом, а не как источник зрелищ, оборвал речь и снова двинулся к котлу, давя пятиметровых сиреневых змей как дождевых червей. Те превращались под его ступнями в сухие ветки и рассыпались в пыль с оглушительным хрустом и треском.
И именно поэтому хруст и треск, доносившиеся из джунглей, никто сразу не услышал. А когда услышали, то было поздно. С топотом, способным устыдить стадо слонов, на поляну выскочило нечто громадное, заросшее лианами, покрытое ветками, паутиной и осиными и птичьими гнездами, и бросилось к Мухонго.
«Еще один криптоэндемик по наши туши? Это уже даже не смешно…» – атлан звучно откинул голову, ойкнул, моргнул… и пропустил момент, когда чудище лесное подбежало к гориллу, ошалевшему не менее всех присутствовавших, вырвало у него из лапы Агафона, а второй отвесило такую оплеуху, что Мухонго пролетел несколько метров и растянулся на земле, как коврик из самого себя.
Но ненадолго.
Рявкнув так, что аборигены кинулись врассыпную, не вставая с карачек, горилл вскочил, набрал полную грудь воздуха и стал расти. И вырос приблизительно сантиметра на два, прежде чем новоявленное чудовище угостило его хуком в скулу с левой. Покачнувшись, Мухонго ответил яростным джебом, способным свалить трехсотлетний баобаб. Как выяснилось почти тут же, баобаб от его противника отличался тем что стоял на месте. Пробежав по инерции пару шагов, горилл споткнулся о скромно подставленную ногу соперника и шмякнулся наземь. Но кумира туземцев так просто было не победить. Ревя, точно ошпаренный, он развернулся и бросился на обидчика. Правый размашистый свинг угодил незнакомцу в плечо… и Мухонго взвыл и заскакал на одной ноге, потрясая правой лапой как колокольчиком.
– Душу вынуть! Кишки на горло намотать! Глаз клевать ворона! – разразился он проклятиями.
– Макака! – не остался в долгу его противник.
Похоже, одно слово взбесило горилла больше десятка раундов, потому что глаза его загорелись оранжевым огнем, из них ударили лучи – в самое сплетение опоясывавшей врага растительности. Она вспыхнула, и яростное пламя в мгновение ока охватило лесное чудище, на несколько секунд скрывая от глаз. А когда погасло, вместо кучи пепла или печального остова атлан увидел неповторимые обводы экспериментальной модели класса три-один-один.
Каменного Великана.
От неожиданности и восторга атлан едва не подавился кляпом – и пропустил момент, когда вконец рассвирепевший обезьян метнул в голема новый пучок оранжевых лучей – но на этот раз из ладоней. Точно копья, они ударили в грудь Великана – и срикошетили в землю, мгновенно задымившуюся. Новую порцию копий постигла та же участь, только из лысой площадки на этот раз вырвался огонь и поструился к лесу. Еще один заряд – с тем же эффектом… Но когда Анчар было решил, что гориллу нечего больше противопоставить, тот молнией метнулся к нему, выломал столб из земли и в три скачка оказался у кипящего котла, чудом до сих пор не опрокинутого.
– Мухонго есть – придти сила! – обезьян сорвал угощение с шампура, обернулся к котлу… И в то же мгновение Велик в невероятном броске налетел на него всем телом. Противники грохнулись на землю[7], сцепились и покатились. Анчар, как ненужная игрушка, кувырком отправился в пылающие кусты.
Несколько аборигенов налетели на него в тот же миг, вытащили из огня и принялись торопливо развязывать путы на руках и ногах, подтверждая старинную аксиому о том, что успех действия, требующего развитой мелкой моторики, обратно пропорционален количеству участников. Отталкивая друг друга и громко выкликая то ли заклинания, то ли свои имена, они тянули, ковыряли, резали и даже грызли веревки, получасом ранее затянутые ими же с таким старанием. Но даже вопли его освободителей не могли заглушить крики и плач людей – и треск сухого дерева, пожираемого огнем.
Не переставая намекать протяжным мычанием, что неплохо было бы вытащить кляп, чародей извернулся, поднял голову, и в свете разгорающегося пожара в джунглях увидел последнюю минуту схватки.
Более успешный в ближнем бою, Мухонго подрос метра на полтора, оседлал противника и настойчиво его душил. Тот так же настойчиво отказывался быть задушенным и пытался сбросить с себя горилла. Но горилл, вцепившись в колени Велика ступнями как руками, сбрасываться не собирался. Ситуация зашла в пат. Похоже, это заметили и узамбарцы: руки, еще полминуты назад так настойчиво распутывавшие узлы, куда-то подевались – то ли на перерыв, то ли в ожидании развития событий.
Мухонго с оглушительным рыком сдавил шею Велика, решил, что враг не душится потому, что силы мало, и выбросил руку вбок. Из земли вырвался столб с Оламайд и повис. Новый жест – резное дерево рассыпалось в пыль. Следующее движение – и торговка с вытаращенными от ужаса глазами полетела к котлу. Анчар замычал, забился, пытаясь вскочить, но лишь снова затягивая ослабшие было узлы… Велик думал быстрее. Отчаянным хуком он заставил горилла покачнуться – и в следующую долю секунды ловким пинком отправил его к котлу. Спина людоеда ударила в медный бок, посудина перевернулась, голем вскочил, хватая на лету Оламайд одной рукой и прижимая к земле другой исполинского обезьяна. Масло разлилось, вспыхнуло, поджигая грубую шерсть, горилл взревел от боли – будто гром прогремел…
И в ту же секунду с неба обрушился ливень.
В пару мгновений он потушил костры и пожары, наполнил все ямы и трещины, смешал с грязью сначала пепел и пыль, а потом и аборигенов с Анчаром, но даже закончив эти дела он всё лил, лил, и лил… Раскаты грома грохотали над головами, потоки воды и грязи с ревом неслись к низинам – а вспышки молний высвечивали восторженные лица аборигенов, обращенные к поляне, похожей теперь больше на озеро:
– Каменный Человек победил Мухонго!..
– …я на этом козу выиграл!
– …а я проиграл…
– Дождь – это слезы Мухонго!..
– …а вот нечего было!
– Мухонго стыдно!..
– …скорее, луку много съел!
– Уходи в свою Мангангедолу, Мухонго!..
– …на что ты теперь нужен?
– Мухонго жадный, Мухонго не давал машукани дождя!..
– …бесплатно!
– А Каменный Человек дал машукани дождь!..
– …бесплатно!
– Спасибо Каменному Человеку!
– …а точно бесплатно?
– Да умножатся стада небесных коз Каменного Человека – нового бога машукани!
* * *
Ливень кончился, и аборигены суетились на деревенской площади, раскладывая костры, настраивая барабаны, выдувая воду из дудок и таща на заклание сопротивлявшееся угощение: праздник дождя должен был хотя бы завершиться по плану.
В самом центре возвышался Каменный Великан, обмотанный гирляндами из цветов, ягод, фруктов, овощей, вяленой рыбы, сушеных змей, маринованных личинок и прочих узамбарских деликатесов. Вокруг него, как казалось со стороны, шла азартная игра: машукани тащили к ногам своего бога всё новые подношения, а Агафон, Оламайд и Делмар сколь энергично, столь безуспешно старались этому воспрепятствовать. Голем после нескольких попыток сбежать от внимания благодарных влаголюбивых аборигенов, закончившимися отдавленными козьими копчеными ногами, разбитыми кувшинами с ананасовым самогоном и рассыпавшейся крупой, стоял смирно, с видом не бога, но еретика, приглашенного на аутодафе в качестве почетного участника. Алкогольное амбре зависло над площадью, ввергая в приподнятое настроение как машукани, так и их живность, не говоря уже о друзьях Велика. Атлан взирал на всё это с неодобрением, но сил у него пока хватало только на то, чтобы не уснуть посреди разговора.
– Не понимаю, зачем вам нужен дождь? У вас и так грязи было до колена, – чувствуя, что от него что-то ожидается, проговорил он и поежился под пронзительным взором Киттамбы[8].
– Где грязи до колена? – нахмурился Киттамба, верховный жрец машукани, старичок в подпаленной и мокрой насквозь леопардовой шкуре, потерявшей хвост и две ноги.
– Там, где вы меня… нашли, – дипломатично подобрав нейтральное слово[9], напомнил Анчар.
– Там, где мы тебя… нашли, – брюзгливо прищурился Киттамба, – обычно не до колена, а выше головы, и не грязи, а воды, потому что это болото! Наше всё! Промысловые крокодилы! Деликатесные пиявки – в руку мою длиной, а толщиной – в две! Москиты, наконец – гордость нашей деревни! Ни у кого таких не было! С воробья размером! Да что там какой-то воробей – с пересмешника! С коршуна!.. И все разлетелись, разбежались и засохли!
Атлан представил разлетевшихся так вовремя крокодилов, разбежавшихся пиявок и засохших комаров – и криво усмехнулся:
– И это радует.
Киттамба окатил его холодным непониманием:
– Не вижу поводов для радости. Экономика племени несколько месяцев пребывала в кризисе, не говоря уже о том, что страдал туристический бизнес и имидж органов управления племени, а конкретно института жречества. И закрой рот, а то крокодил залетит. Я университет заканчивал в Соире и жил там, пока не умер отец и не пришлось вернуться и занять его место.
– Наверное, скучаете по Альгене? – спросил волшебник первое, что пришло в голову – и получил в ответ убийственный взгляд:
– Да я ее ненавижу.
Конфуз атлану помогли скрыть подоспевшие друзья. Потеряв надежду убедить машукани, что устраивать у ног голема продуктовый склад ни к чему, они веселой кучкой, дыша самогонными туманами, ввалились под крышу навеса, где сидели Анчар и жрец.
Мальчик на побегушках[10] тотчас притащил гостям свежих пальмовых листьев под зады, дымящегося мяса, только что с вертела, и кувшин козьего пива – субстанции, вкусом напоминавшей водку, крепко разведенную перестоявшей сывороткой. Довольные, они плюхнулись на мокрую зеленую массу, пахнувшую дождем и обезьянами, и принялись за еду с энтузиазмом людей, только что самих едва не ставших едой. И даже атлан, глядя на них, вспомнил, что в последний раз ел сутки назад и потянулся за подпаленными ребрышками, грудой наваленными на огромном деревянном блюде.
Тем временем вокруг продовольственной базы, где-то в недрах которой завалялся небольшой голем, устроились музыканты. Они забарабанили в барабаны, задудели в дудки, забубнили в бубны – и начались хороводы с песнями. Надо ли говорить, что каждая песня, на ходу складываемая главным песельником племени, и тут же подхватываемая остальными, касалась умопомрачительной, сногсшибательной и зубодробительной победы нового бога над старым и восхваляла без удержу, меры и вкуса его добродетели, реальные и вымышленные. Даже по каменному лицу Велика было понятно, что впервые в жизни он жалел, что Анчар создал его двухсполовинойметровым, а не сантиметровым, и он не мог улизнуть незамеченным и отсидеться в кустах, пока вся эта история не забудется.
Насытившись, путешественники помыли руки козьим напитком[11] и блаженно[12] откинулись на свернутые узлами шкуры, подложенные под спины проворным мальчишкой.
– А что, любезный Киттамба, – довольно щурясь, Агафон обратился к жрецу. – Каждый раз у вас такой антициклон перед дождем? В смысле…
– В смысле, циклон, ты хотел сказать? – сухо уточнил старикан и, насладившись ошарашенным видом гостя, кивнул: – Всегда. Но такой – впервые. Эта обезьянья задница Мухонго с каждым разом наглел всё больше, будто не знал, чего еще потребовать за то, что боги других племен дают свои людям бесплатно.
– А отчего вы не поклонялись Большому Полуденному Жирафу? – нахмурилась Оламайд. – К чему вам этот чокнутый шерстяной мешок?
– Жираф перестал отвечать на наши призывы, – брюзгливо скривился Киттамба.
– И давно? – уточнила матрона.
– Еще во времена праотцев праотцев моих праотцев. Когда он только победил Брата и Сестру и стал верховным богом Узамбара, он щедро посылал машукани то, что они просили, и сколько просили.
– Извращенцы, – пробормотал Агафон, вспомнив болото и пиявок.
– Загадочная машуканьская душа, – политкорректно поправил его Анчар.
– Я и говорю – извращенцы, – согласился его премудрие.
– Думаете, нам было нужно это гнилое болото на наших охотничьих угодьях?! – ожег обоих воинственным взором Киттамба. – Но наши предки – мне отец рассказывал, а ему – дед, а деду – прадед, и так далее, жречество у нас в крови, видишь… хоть и не всегда Киттамбы были верховными… Ну да это оказалось легко поправимым, едва кто-то из предков догадался, что это надо поправить, – старикан скромно потупился, отхлебнул из кувшина козьего пива и продолжил:
– Ну так вот. Отец рассказывал, что верховный жрец того времени решил попросить у Жирафа ручей на земле машукани, но чтобы он не вытекал на земли соседей – пусть выпрашивают свой сами. То есть, чтобы ручей не вытекал никуда. Впадал сам в себя! Вы понимаете, что никуда не вытекающий ручей превращается в болото?! Да?! Понимаете?! – распаляясь с каждым словом, жрец воздел в жесте отчаяния руки к потолку, увешанному пучками трав и лука. – А этот сын многоножки и пустого калебаса не понимал! Маленький ручей превращается в маленькое болото! А он попросил большой ручей!.. Но этого ему показалось недостаточно! Он выпросил у Жирафа еще и самых огромных ящериц, чтобы машукани всегда были сыты. И огромные ящерицы, как выяснилось чуть позже, тоже всегда были сыты. Пока машукани не научились постоянно смотреть, куда ступают, даже у себя в доме. А еще этот пустоголовый гамадрил, намешав, видать, ананасового самогона с козьим пивом, вместо того, чтобы попросить сделать коршунов размером с москитов – эти треклятые бандиты постоянно воровали наших цыплят! – выклянчил москитов размером с коршуна! Правда, после этого коршуны облетали наши земли стороной… И цыплят стали таскать уже москиты. А про пиявок я вообще молчу!..
Старик сплюнул и в сердцах грохнул об пол пустой кружкой. На стук подбежал мальчишка и проворно наполнил ее ананасовкой. Осушив кружку до дна, Киттамба крякнул, вытер губы леопардовой башкой и продолжил:
– Когда же мой предок догадался, что верховный жрец машукани может происходить и из другой семьи, было поздно. Большой Полуденный Жираф перестал отвечать на наши призывы. Наверное, решил не обращать на нас внимания – для нашей же пользы. И я его понимаю. После этого, разумеется, мои прародители постарались извлечь максимум пользы из тех проклятий, что покойный верховный жрец обрушил на наши головы. Мы научились охотиться на крокодилов и есть пиявок. Напитанные крокодильей кровью и пожаренные в пальмовом масле они оказались очень даже ничего. Если не нюхать и глотать, не жуя. Очень питательные. Поев их один раз, второй порции хотелось не скоро. Но так как от повышенной влажности и москитов вся остальная живность разбежалась… то время второй порции наставало рано или поздно. Зато из ближних и дальних деревень приходили люди, чтобы посмотреть на наших москитов или сразиться с ними – ну и купить их изображения, фигурки или чучела, чтобы хвастаться перед односельчанами, конечно. В обмен они приносили нам муку, сыр, творог, вяленое мясо – всё, чего не стало у нас самих. И казалось, жизнь стала налаживаться, когда явился Гвала Трусливый, бог-ящерица, и сказал, что если мы не будем его умилостивлять, он отберет у нас дожди. Машукани прогнали его, увидели последствия… и стали его умилостивлять. Потом его одолел медоед Джикони Птица, того – жук-носорог Готто Сокрушенный… Дальше я не помню – к чему засорять голову именами проигравших, тем более, сотни лет назад? Предпоследним в этой свистопляске был крокодил Гвембеш Кривоногий, которого победил Мухонго Злонравный. Горилл оказался самым сильным из всех, и знал это. И требовал каждый раз за дождь всё больше и больше. Столько, сколько машукани не могли платить. И не хотели, если вы понимаете, что я имею в виду.
