Текст книги "Серебряный блеск Лысой горы"
Автор книги: Суннатулла Анарбаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)
После обеда Бабакул, прихрамывая, собирал овец, которые разбрелись по окрестностям. Увиденный в руках Максума нож стоял у него перед глазами. Он не мог ошибиться – это нож Кучкара. Четыре года назад он сам дал эти рога Кучкару, подковавшему его ишака. И он прекрасно знает, что Кучкар сделал из них рукоятку для своего ножа. Многим джигитам и самому Бабакулу нравился этот нож, и они просили отдать его за барана. Кучкар не соглашался.
Бабакул вспомнил собрание, которое проходило в эту зиму в бывшей мечети. Выйдя на трибуну, Кучкар сказал тогда: «Эй, бедняки, не имевшие никогда ни одежды, ни сапог, раскройте глаза! Отличите друзей от врагов». Тогда эти слова, влетев в одно ухо Бабакула, тут же вылетели через другое. И все потому, что у него была одежда, хоть и старая, была и пища. К тому же ему не нравилось, как Кучкар обращается с почтеннейшими людьми кишлака. Но теперь он подумал: «Может быть, он и безбожник, как называет его Максум, но защитник бедняков и сирот. Главное, тяжело теперь придется его семье. Ведь если бы Кучкар был жив, он дал бы о себе знать. Но почему же нож, его нож из черной стали с рукояткой из рога находится сейчас у человека, которого он ненавидел больше всего на свете? Ведь Кучкар никому не доверял этого ножа, как же он попал в руки Максума?!»
«Не может быть! – тряхнул головой Бабакул, отгоняя от себя страшные мысли. – Не увидав глазами, не поймав руками, так думать? Это грех!»
Так говорил ему отец. При воспоминании об отце Бабакулу стало еще тоскливее. Далеко позади осталось кладбище с чинарой и Аксай, где родился и рос он, и сочные пастбища около Лысой горы, и река, по берегам которой росли густые деревья, и шалаш, и родник. Странный был этот родник: когда Бабакул подходил к нему в хорошем настроении, он смеялся, как жизнерадостный ребенок, а когда он был чем-то огорчен, родник скорбно журчал. Родник слез был другом Бабакула. Когда умер отец и он остался сиротой, родник оплакивал вместе с ним его горе.
Были бы у него крылья, полетел бы он сейчас к Лысой горе. Поцеловал бы землю на могиле отца и матери и выпил бы воды из Родника слез. Не зря говорят, чем царствовать в чужой стране, лучше нищенствовать в своей. Зачем ему понадобилось хождение по мукам? Не видать конца-края этому тяжкому пути! «О аллах! Стоило Максуму сказать «пойдем», и я побрел, как баран, погоняя его стадо».
Бабакул вернулся на место ночлега, когда уже стемнело. Максум пытался разжечь огонь, чтобы вскипятить чай. Увидев Бабакула, он закричал:
– Где ты пропадал?
Бабакул ничего не ответил и, собрав хворост, разжег огонь.
Когда они пили чай, Максум тем же ножом резал оставшееся от обеда мясо.
– Почтенный, этот нож не Кучкара? – неожиданно для себя спросил Бабакул.
Максум, растерявшись, порезал ножом палец на левой руке.
– А-а? – Он запнулся. – Да... нет, нет! – Выпучив глаза, он посмотрел на рану, потом на Бабакула и закричал: – Не можешь не помешать, поганый?!
Бабакул оторвал кусок от своего платка и склонился над пальцем Максума.
– Пусть будет место Кучкара в раю... Но жене тяжело без него...
Максум, протянувший палец Бабакулу, отпрянул.
– Какая низость! Недаром говорят: вырастишь ягненка – получишь сало, вырастишь сироту – получишь кулак. Вы все: ты, твой отец и дед ели наш хлеб...
– Почтеннейший, если мы ели ваш хлеб, то не зря, наверное? Мы работали на вас, вылезая из кожи... Жалко человека...
– Ты печалишься об этом безбожнике, да? Сколько моих земель, сколько райских садов, сколько богатства он отнял у меня, даже спрятанное зерно откопал! Все сделал этот сын кузнеца! Будь он проклят! Сколько я сделал тебе добра, а ты горюешь не обо мне, а о нем? Ты жалеешь такого человека, место которого в аду!..
– Почтенный, возьмите обратно свои слова, ведь и Кучкар сын мусульманина.
– Нет! Нет! Он безбожник!!! Он оскорбил дух Гаиб-ата! Он испачкал мечеть – собрал туда таких же безбожников, как сам!.. – Максум гневно вскочил с места и кричал, размахивая кнутом, неизвестно как попавшим в его руки: – Что посеешь, то и пожнешь! Это возмездие за его грехи! Одним нищим стало меньше на свете! Об этом ты горюешь, поганый?!
Напуганный состоянием Максума, Бабакул попятился.
– Побойтесь аллаха, почтенный! Нищий тоже человек. Или в шариате написано, что убить нищего не грех?
– Да! Написано: убить и растерзать их! Да, написано: вырезать язык болтунам и залить рот свинцом!
– О аллах, это не человек, а дьявол. Настоящий палач, – прошептал Бабакул.
– Что ты сказал? Будь ты проклят! Я для этого кормил и поил тебя, неблагодарный?
Кнут Максума заходил по спине, плечам, лицу Бабакула. Через минуту он был весь в крови. Защищаясь рукой, он пятился назад, пока не наткнулся на винтовку.
– Эти глаза поздно открылись! – закричал Бабакул, схватив винтовку.
Максум оцепенел.
– Ты что, с ума сошел, сын поганого?! Поставь на место! Не смей стрелять! – испуганно кричал он, не сводя глаз с дула винтовки.
Бросив кнут, Максум схватился за нож, но в это время раздался выстрел. Бабакул сам не понял, что произошло. В нескольких шагах от него лежало грузное тело Максума. Бабакул закачался. В ушах его гудело. Земля и небо закружились перед глазами. Все было в крови. И он, пошатнувшись, упал...
В эту минуту на берегу мутного, неспокойного Аксая, в низком, бедном доме появился на свет новый человек. Бабка-повитуха, купая ребенка в соленой воде, говорила:
– Вот так кричит! Сразу видно, что он сын знающего свои права.
Хури, лежавшая в постели, улыбнулась и подумала, что назовет сына Шербек. Отец хотел его так назвать. Слова бабки и плач ребенка напомнили ей о Кучкаре. На подушку скатились две крупные слезы. Ей показалось, будто сын спрашивает: «Где мой отец? Найди его!»
Заглушая шум Аксая и щебетание птиц, ребенок плакал, извещая соседей о своем появлении на свет.
Часть вторая
Водопад Аксая
Глава первая
Клубы дыма, поднимающегося из труб, в лучах заходящего солнца становятся розовыми и висят, как радуга, над кишлаком. И кажется, что это розовое облако – источник тишины и благодушия.
Со скрипом открылась дверь дома, стоящего возле дороги, и показалась голова мальчика.
– Мама, стадо возвращается! – крикнул он и скрылся.
Тишина нарушилась скрипом дверей и громыханьем ведер. Облако пыли, сопровождавшее стадо, вместе с дымом образовало на небе темный полог. Пегая корова тетушки Хури шагала впереди стада гордо, будто знала себе цену. Ворчливая сорока спрыгнула с забора и уселась корове на спину. Но корова шла невозмутимо, покачивая головой. В середине стада два бычка, давно уже зло поглядывавшие друг на друга, вдруг столкнулись лбами, растормошив все стадо.
– Ух, чтоб вы сдохли! – закричал пастух.
И опять в стаде установилось спокойствие. Коровы, дойдя до своих ворот и почуяв запах оставленных телят, мычали, как бы давая знать: «Мы пришли».
Стадо прошло. Пыль осела. Воздух был пропитан запахом пастбища и сырого молока. На чердаках прекратилось воркование птиц. Только летучие мыши, весь день прятавшиеся в сенях и на скотных дворах, охотились за мухами. Навозные жуки, готовясь к зиме, выползли на дорогу, где прошло стадо, и, толкая навозные шарики, торопились в свои норы.
В окнах зажглись лампы. На улицах стало меньше людей. Затихли даже крик и смех детей, которые играли на площади возле школы. Настал тот священный час, когда женщины в каждом доме разливают своими руками приготовленный ужин: густой или жидкий, жирный или постный, с кислым молоком или без молока. Это час отдыха всех, кто трудился целый день. Весь кишлак утопает в тишине. Только Аксай нарушает эту тишину. Он, как нарочно, вечером шумит еще больше. Обозревая свои берега, он как бы кричит людям, которые превратили долину в цветущий сад: «Спасибо вам!»
Один из этих людей – Шербек. Он сидит в комнате, прислонившись к столу, перед ним кипа исписанных бумаг. Время от времени он поправляет рукой черные волосы, нависшие на лоб. Его задумчивый взгляд бегает по строчкам, иногда хмурятся густые брови.
Убрав со стола, тетушка Хури пьет во дворе чай, посматривая на сына в открытое окно. Да, тот же высокий лоб, те же густые брови, что были у Кучкара. Скуластое лицо за последние дни немного осунулось. Пухлые, как в детстве, губы обветрились в горах.
Раньше для тетушки Хури Шербек был только сыном. Теперь не так. Если в колхозе нужно посоветоваться о каком-нибудь деле, председатель колхоза идет к Шербеку. Прибывающих из района и области представителей сопровождает Шербек. Он знакомит с колхозом гостей из других стран.
В глазах тетушки Хури Шербек особенно вырос после одного случая. Неожиданно заболела корова, славившаяся не только в районе, но и в области. Несколько дней она не брала в рот даже соломинки. Потом заболели еще три коровы. Ветеринарная амбулатория далеко, в районном центре. Старики, осмотрев коров, сказали: «Не выживут». Тетушка Хури очень опечалилась. Телята, не умеющие даже самостоятельно есть, останутся сиротами. Хури не отходила от больных коров ни на шаг. «Где Шербек? Найдите его», – сказал председатель. Поехали за Шербеком на дальнее пастбище. К вечеру он прискакал. Молча проверил температуру больных коров, покачал головой. Оторвав от одной коровы клеща, напившегося крови, он сказал: «Вся беда в этом».
– Какое отношение они имеют к болезни? Где есть скот, всегда бывают и клещи, – возразила Хури.
– Нет, мама, – сказал Шербек, – вы слышали о такой болезни – малярия у скота? Эту болезнь как раз распространяют клещи. Наши коровы болеют этой болезнью, еще будучи телятами. А пятнистые коровы, привезенные из России, раньше не болели этой болезнью, их организм не привык, и поэтому им трудно.
Шербек сделал укол сначала больным, а потом и здоровым коровам. Он осыпал скот и весь пол лекарствами. И что же? Умирающие коровы через день-другой ожили и начали есть. Вот после этого-то Шербек и показался Хури другим. Он вырвал коров из когтей смерти! Удивительно, что это ее сын, тот Шербек, который еще недавно бегал по улице, поднимая пыль.
Хури снова посмотрела в окно и вздохнула. Хорошо бы женить сына. Самому ему и в голову не приходит это: с утра до вечера на работе. Наверно, он и во сне видит только животных. Надо позвать его пить чай. Хури подошла к двери и тихонько приоткрыла ее.
Будто ожидавший только этого, игривый весенний ветерок влетел в комнату. Он, как красивая танцовщица, закружился, подхватил листы бумаги и разбросал их по полу. Задержав ладонью и локтем оставшиеся листы, Шербек посмотрел на дверь. На пороге стояла мать. Ветер трепал ее седые волосы, раздувал ситцевое с голубыми цветами платье.
– Мама, закройте дверь, – сказал Шербек.
Хури скрылась за дверью. Через мгновение послышался ее голос:
– Чай совсем остыл, сынок...
Шербек почувствовал себя неловко: в голосе матери была робость и вместе с тем нежность.
Собирая разбросанные по полу бумаги, он ответил:
– Спасибо, мама, у меня собрание.
– Твоей работе и собраниям конца не видать! – Теперь голос матери стал резким. – Может, принести тебе холодной простокваши?
– Я спешу.
Хури постояла за дверью, придумывая, что бы еще предложить сыну. Наконец, решив, что он все равно не послушается, тихо вышла во двор.
Завернув в газету исписанные листы, Шербек направился к калитке.
В Аксае, как в городах, есть своя центральная улица. Она своим большим деревянным мостом объединяет две махаллы – две части деревни, расположенные по берегам реки. Все основные учреждения находятся на этой улице. Сейчас здесь было много народу: группами и по одному люди шли на собрание в клуб. Вон идет Туламат. Несмотря на свои пятьдесят лет, он держится прямо, как бравый джигит. Его, как всегда, окружает молодежь, слышится громкий смех, оживленный разговор. Даже председатель Ходжабеков, стоявший возле клуба в величественной позе, при виде Туламата слегка улыбнулся и вошел в клуб. Следом за ним в дверь проскользнул главный бухгалтер Саидгази.
Когда Шербек подошел к клубу, он увидел Нигору, которую все старики кишлака почтительно называют доктором. В ответ на приветствие Шербека она с улыбкой кивнула ему. А ее спутник, главный врач больницы Акрам, сняв свою белую шляпу, поклонился.
– Виновник сегодняшнего торжества, оказывается, вы, – приветливо сказал он.
«Нигора нарядная сегодня, – подумал Шербек. – И рядом с ней Акрам». Почему-то эта мысль была ему неприятна. После доклада на собрании, сидя в президиуме, Шербек вспомнил об этом и стал искать их в зале.
Вот они сидят рядом возле окна. Шербек вздохнул. Если бы он был не зоотехником, а врачом, тоже сидел бы рядом с Нигорой. Занятый своими мыслями, он не прислушивался к словам выступавшего Ходжабекова. Только к концу заставил себя слушать внимательно.
– ...Таким образом, товарищи, в этом году весна хорошая. Из доклада моего заместителя по животноводству видно, – засунув руки за ремень, он гордо посмотрел на Шербека – что в этом году наш скот перезимовал без потерь, кампания по окоту овец прошла удачно, а кампания по отелу коров идет планово. Да, мой заместитель по своей скромности не коснулся еще одного вопроса. По личному предложению Шербека и по его инициативе в позапрошлом году в колхоз были привезены тонкорунные козлы, а в прошлом году – тонкорунные овцы. Было начато на научной основе скрещивание этих тонкорунных пород с нашими местными грубошерстными породами коз и овец. В результате мы имеем сотни тонкорунных ягнят и козлят. Этих больших успехов, товарищи, мы добились, объединяя науку с практикой…
Прислушиваясь к докладу Ходжабекова, Шербек вспомнил прошлогодние слова председателя:
«Этого еще не хватало! Раз нет сверху указаний, что нужно развести тонкорунных овец, нет этого и в плане, значит надо выполнять то, что поручено. Пусть голоден, но зато спокоен».
Тогда, минуя председателя, он сам написал в Научно-исследовательский институт животноводства. Оттуда ответили телеграммой: «Высылаем, ждите». Он тут же приказал остановить случку, но обещанные бараны задержались. Положение его было очень тяжелым. Не только Ходжабеков, но и старые чабаны, в том числе и Бабакул, говорили ему: «Оставь свою затею». Наконец прибыли племенные бараны.
Теперь Ходжабеков говорит по-другому. Шербек улыбнулся. А председатель между тем продолжал:
– Товарищи, все успехи, которые перечислены в докладе по пунктам, были достигнуты в результате претворения в жизнь решений партии и правительства по сельскому хозяйству и особенно по животноводству...
Сидящие в зале слушали монотонную речь председателя равнодушно, зевая и переговариваясь. Когда Ходжабеков закончил, раздались жидкие аплодисменты. Председатель недовольно посмотрел в зал и, оправив гимнастерку, сел на свое место в президиуме.
Раньше так не бывало. Когда председатель во время собрания выступал с речью, окна дребезжали от аплодисментов. Это было, когда он только что пришел сюда из райцентра с авторитетом руководящего районного работника. Никто не знал причины, почему его снизили в должности, и не придавал этому значения. Все были довольны, что их председатель – такой большой человек.
Когда Ходжабеков уже хотел закрыть собрание, поднялась чья-то рука в конце зала. Широкий белый крепдешиновый рукав соскользнул до локтя, блеснула серебряная цепочка часов. Белая рука привлекла внимание председателя. Он кивнул головой, как будто говоря: «Пожалуйста».
– Товарищи, так как больше никто не хотел выступать в прениях, я сделал заключение. А теперь просит слова наш уважаемый доктор Нигора Назарова. Как быть?
– Дать слово!
– Хорошо, пусть говорит!
– Что я могу сказать, когда большинство... – Ходжабеков, горя желанием еще раз увидеть белую руку, поднятую над головами, посмотрел в ту сторону. Но Туламат, сидевший впереди, закрыл своими широкими плечами Нигору. Ходжабеков улыбнулся и широким великодушным жестом пригласил Назарову к трибуне.
Нигора вышла на сцену и окинула взглядом зал. Все смотрели на нее. Шербек, сидящий сбоку, тоже с нетерпением ждал: «Что она скажет?» Нигоре показалось, что пересохло во рту. Прикрыв ладонью рот, она откашлялась.
– Товарищ Кучкаров в своем докладе подробно говорил об овцах и козах, – эти слова Нигора произнесла с трудом и еще раз откашлялась. – Даже перечислил по кличкам коров, дающих много молока. Ничего не скажешь, коровы лаской и вниманием не обойдены! – В зале оживились. На некоторых лицах появились улыбки. Это оживление воодушевило Нигору. – Но докладчик совсем забыл о людях. О людях он не сказал ни слова. Ведь колхозники обогащают своим трудом колхоз, выращивая поголовье.– Нигора повернулась к президиуму. – Ваша хваленая корова Ласточка сама по себе дает много молока или из-за хорошего ухода?
– Только в сказке может течь в одном арыке молоко, в другом – мед! – крикнул кто-то из зала.
– Мне кажется, Ласточка не даст ведра молока, пока кто-нибудь не положит в ее ящик корм и не погладят чьи-то добрые руки. Неужели у товарища Кучкарова не нашлось теплых слов о труде этих людей? И заключительное слово председателя тоже ушло на перечисление цифр и успехов. А разве мало в колхозе недостатков? Не надо далеко ходить. Остановимся на личном предложении Шербека, о котором говорил председатель. Как у председателя хватило совести назвать это успехом? Ведь товарищ Кучкаров своим упрямством чуть не сгубил колхоз, об этом все знают...
Шербек побледнел. Он хотел крикнуть: «Разве я виноват в этом? Ведь погода же!», но сдержался. Если плохая погода, что мог сделать Шербек? Была засуха, трава не росла, земля трескалась от зноя. Зима пришла рано. Сначала день и ночь лил дождь. У овец копыта были в грязи. Вдруг поднялся холодный ветер. Комья глины, висевшие на шерсти, стали твердые, как камешки. После мороза снег. В таких условиях искусственное осеменение овец проводили с трудом. Но ведь это ей не объяснишь! Шербек исподлобья посмотрел на Нигору.
Ходжабеков, оглядев оратора, подтолкнул сидящего рядом Шербека.
– Гляди, как разошлась эта ученая баба! Авторитет наш подрывает! Да еще где – перед публикой, – зашипел он на ухо Шербеку.
Шербек уже не мог слушать, что еще говорила Нигора. Он мял и расправлял листок бумаги, лежавший перед ним, пока, наконец, не разорвал его на мелкие куски. Когда кончилось собрание и Шербек вышел на улицу, ему показалось, что все смеются над ним. Неожиданно перед ним появился главный врач Акрам.
– Обязанность врача – лечить больных. Я удивляюсь Нигоре, что она лезет не в свое дело, – сказал он с сочувствием в голосе.
– А я удивляюсь вам, как могли вы подобрать такую языкастую сотрудницу. Эту местность называют Межгорьем. И лечить чабанов надо не языком, а делом, почаще ходить по горам. Боюсь, как бы она не сломала свои высокие каблуки о камни, – зло усмехнулся Шербек.
Вдруг послышался тихий, но внятный голос Нигоры, в котором Шербек почувствовал скорее скрытую боль, чем укоризну:
– Оказывается, и мужчины могут заниматься сплетнями?
Шербек вспотел. Он достал из кармана платок, чтобы вытереть лоб, собрался ответить, но Нигора резко повернулась и ушла.
– Спокойной ночи, мой друг, – сказал Акрам и протянул Шербеку свою выхоленную, женственную руку.
Шербек остался один. «Ну и пусть слышала! Ведь это правда», – сказал он про себя. Но успокоиться все равно не мог. Слова Нигоры все звенели в его ушах.
Вон Акрам догнал Нигору. Нагнувшись, он что-то зашептал ей на ухо, наверно одобряет ее словами: «Здорово вы его поддели, молодец!» Они нашли друг друга!
Шербек гневно провожал глазами белое платье Нигоры и тонкую фигуру Акрама, пока они не скрылись в темноте.
Когда он пришел домой, мать спала. Шербеку вспомнился прошлогодний случай, когда мать поссорилась с кем-то из-за него и потом долгое время переживала. «Хорошо, что она не пошла на собрание. А то бы...» – подумал он.
Шербек, не раздеваясь, лег на кровать, которая стояла под ветвистым тутовым деревом, но через мгновение вскочил и, схватив висевший на террасе кнут, пошел в конюшню. Оседлав своего гнедого, он больно стегнул его кнутом. Незнакомый с таким обращением гнедой навострил уши, взмахнул хвостом и помчался, как ветер.
Тишину кишлака нарушил гулкий стук копыт и тут же замер вдали. Только искры от удара копыт о камни еще долго сверкали в темноте ночи.
Бабакул был удивлен неожиданным ночным появлением Шербека, но ни о чем его не спрашивал. Посмотрел на Шербека, сидящего под высохшей елкой, и подумал: «Он чем-то огорчен».
Ветер, прыгая с одной горы на другую, ласкал и гладил лицо Шербека, трепал его волосы. Трава, покрывавшая горы, сверкала, как атлас, в воздухе был разлит аромат цветов.
Но Шербек ничего не замечал. Мысли его были далеко.
«Как это она сказала? Про животных-то говорил ласково, а о заботливых руках двух теплых слов не сказал. Что, великан Туламат или седобородый Бабакул нуждаются в моих ласках?» В глубине души он понимал, что Нигора в чем-то права, но ему было больно, что эти слова он услышал из ее уст. Шербек вспомнил, как Акрам с Нигорой скрылись в темноте, и сердце его вздрогнуло. Он не понимал себя. «Неужели... неужели я ревную?!»
Отара овец, поднимавшаяся с речки, окружила камень, где сидел Шербек. Вся окрестность ожила: бараны звучно жевали траву, ягнята искали своих матерей. Но Шербек не видел их и не слышал. Он продолжал сидеть в раздумье. Пришел в себя только от крика Бабакула: «Хайт чек!»
– Ты чем-то расстроен? – Бабакул подошел к Шербеку и сел рядом с ним.
– Да нет... Просто так.
Взгляд Шербека упал на белого барана, стоявшего у куста. Он тяжело дышал, открывая рот. Это один из тех, что прислал научно-исследовательский институт, из породы «рекорд». Все они находятся в стаде Бабакула.
«Не заболел ли?» – подумал Шербек и подошел к барану, пощупал живот, посмотрел на катышки. Нет, все в порядке.
– У меня от этих твоих баранов голова болит, – сказал Бабакул, приближаясь к Шербеку. – С отарой не ходят, все время отстают. Едва поднимутся в горы, начинают задыхаться, как девяностолетние старики.
– Я думал, что у вас прозорливый взгляд и вы знаете, что такое овцы, и поэтому отдал их вам, – улыбнулся Шербек. – Если вам трудно...
– Ладно, сынок, что за трудность девять овец. Я так просто...
Шербек стал осматривать баранов. «Может быть, они плохо переносят жару? Нет, если кинешь камень, в снег попадешь. Откуда тут жара?» Он раздвинул густую шерсть барана. Белая, как хлопок, кожа приобретала цвет пшеницы. Признак того, что они привыкают к здешнему климату. «Почему же тогда они задыхаются? Что ни говори, их родина – черноземные российские поля. А здесь высота над уровнем моря две-три тысячи метров, воздух разрежен».
– А если отделить этих баранов породы «рекорд» от отар и пасти их внизу, в тени гор, недалеко от стойбища, тогда как? – обратился Шербек к Бабакулу. – Им было бы легче. Но придется поискать другого человека, чтобы пасти их.
– Держать отдельного чабана, когда не хватает людей? Арслан! Арслан! Ко мне! – вдруг крикнул старик.
Дремавшая на солнце собака подбежала к ним. Шербек много слышал об этой собаке от молодых чабанов. По словам Суванджана, сына Бабакула, эта собака чует волков за семь верст и начинает выть. Если волк уйдет, хорошо. Если не уйдет, то Арслан вместе со своими сыновьями Джульбарсом и Капланом и их матерью Туркуз будет преследовать волка до тех пор, пока не разорвет на части.
– Вот Арслану поручим.
Шербек принял слова старика за шутку, но лицо Бабакула было серьезным. Арслан стоял напротив своего хозяина и не спускал с него глаз в ожидании команды, виляя обрезанным хвостом. Морда собаки была в шрамах, будто в заплатках. Постороннему человеку жутко было смотреть на нее. Но прищуренные зеленоватые глаза собаки сверкали не зло, а настороженно.
– Ладно, делайте, что хотите, отец, – сказал Шербек.
Белый ягненок с длинной густой шерстью и курдюком, как треугольная подушка, щипал траву у камня неподалеку. Этот ягненок был один из тридцати трех ягнят, полученных в результате скрещивания. Они тоже паслись в стаде Бабакула.
– А как они себя чувствуют? – кивнул Шербек на белых ягнят.
– Пушистой шерстью они похожи на отца, а своей энергией – на мать. В резвости не уступают козлятам.
Шербек осторожно подошел к ягнятам и схватил одного за ногу.
Ягненок жалобно заблеял.
– Не бойся, не бойся, милый, – Шербек ласково погладил ягненка, прислушался к его дыханию. Вытащив из кармана ножницы, срезал у ягненка клочок шерсти и отпустил его.
– Ну как, ничего? – спросил Бабакул.
– Ничего-то ничего, но этого недостаточно.
– Шерсть все-таки не такая, как у отца?
Шербек утвердительно кивнул. Глаза Бабакула остановились на белом козленке, который стоял на самом краю скалы.
– Посмотри на него, совсем ожил. А недавно лежал, чуть не сдох. В твоих уколах, оказывается, есть что-то магическое. Хорошие времена настали, сынок. Раньше, если заболеешь, говорили: «Бог послал болезнь, бог и снимет ее». Теперь не только для людей, но и для скота свой доктор. Смотри-ка, сын какого-то скотовода или деревенского кузнеца, отцы и деды которого прошли по жизни и ушли из этого мира с закрытыми глазами, становится доктором. – Бабакул задумался, потом прибавил: – Хорошее время настало.
Подытожив этими словами свои размышления, Бабакул встал, пошел за отарой, прямой и стройный, несмотря на свои годы.
Шербек опять остался один, но ход его мыслей был нарушен. Он взобрался на камень и посмотрел вокруг. На дальних холмах под дуновением ветра колыхалась еще не тронутая отарой высокая трава. Прямо над головой Шербека весело пел жаворонок, он то поднимался, то опускался, рассекая грудью воздух. Лысая гора отливала серебром. Она была великолепна. Вдруг Шербек увидел черные тучи, которые шли с запада. «Наверно, ливень будет», – подумал он и пошел к юрте, достал из сумки тетрадь и ручку, поставил число: «28 мая 1953 года». После недолгого раздумья продолжал:
«На теле баранов породы «рекорд» ясно видны изменения пигментации, но они мучаются сильной одышкой. Мне кажется, что это не от жары, а из-за разреженного воздуха. Несмотря на это, решили оставить их в горах и пасти отдельно, на тенистом склоне. В жаркие дни неразумно возвращать их в кишлак.
Мне показалось, что утеряны блеск и шелковистая мягкость шерсти. Так ли это?
...Ягнята растут нормально. По словам Бабакула, шерстью и жирностью они похожи на отца, а энергией – на мать».
Достав из кармана шерсть ягненка, Шербек пощупал ее. Потом снова начал писать: «Но все равно в шерсти много мертвых волосков. Должны ли мы этих овец-помесей с полумягкой шерстью размножать и дальше?
Шерсть грубовата. Да, это нас не удовлетворяет. Надо работать над вторым поколением, а это значит, полученных помесных овец нужно скрестить с породой «рекорд». Но есть другая опасность: в новом поколении может победить кровь «рекорда», и они не вынесут здешнего климата...»
Пока Шербек сидел, увлеченный своими записями, ветер усилился. Юрта покачивалась, деревянный остов и сцепы скрипели, словно прося помощи.
Шербек вышел из юрты и увидел серый столб пыли, поднимавшийся справа. Он уже захватил багровую от заката вершину Верблюжьего горба, сметая все на своем пути и увлекая прошлогоднюю сухую траву. Сердце Шербека беспокойно стучало. Он бегом вернулся в юрту, схватил двустволку Суванджана, вскочил на лошадь, что паслась поблизости, и поскакал во весь опор. Вот плоская вершина горы. Оказывается, он не зря беспокоился: козлы-вожаки, увлекая за собой всю отару, в панике бежали к пропасти, как будто за ними гналась стая голодных волков. В этот момент не только два чабана, но и десять крепких ребят вряд ли смогли бы остановить и направить их в другую сторону. Шербек, безжалостно стегая гнедого плетью, несся наперерез отаре.
Вот, выпучив от испуга глаза, серый козел резко остановился на самом краю пропасти. Шерсть у него поднялась дыбом, борода тряслась. Еще мгновение... Овцы, бегущие впереди, не смогут сдержать напор всей отары и неизбежно полетят в пропасть, а за ними последуют на свою погибель остальные. От этой мысли Шербека бросило в холодный пот. Он направил лошадь к краю пропасти, где стоял козел, загородив путь отаре, и нажал оба курка двустволки. От испуга лошадь подпрыгнула, как стальная пружина, и Шербек, как войлочная шапка, полетел на землю...
Очнулся он в юрте, бурана уже не было. Свежий запах влажной земли говорил о недавнем дожде, на камне, стоявшем посередине юрты, мигая, горел фонарь. Бабакул-ата, грустно почесывая седую бороду, сидел около Шербека.
– Ну, сынок, как себя чувствуешь? Испугал ты нас всех…
Лицо Шербека было искажено от боли.
– Лежи спокойно, сынок. Суванджана послал в кишлак. Скоро приведет доктора. Когда врач смажет и перевяжет твои раны, сразу поправишься.
Уверенный тон Бабакула подействовал на Шербека успокаивающе. Он не спускал глаз с двери, думая о том, что, как только придет врач, боль прекратится.
«А как с отарами?» Он вдруг вспомнил серого козла, который вел за собой овец к пропасти.
Этот серый козел в последнее время вообще был какой-то странный. Месяц назад, когда они переезжали на другое пастбище и подошли к Тентаксаю, этот козел вдруг упрямо остановился на берегу. Воды в речке было не так много, чтобы бояться, и холод был нестрашный. Но козлу ни крики, ни палки были нипочем. Он стоял как вкопанный. Шербек вынужден был взвалить этого пятипудового козла на лошадь, чтобы повести стадо через речку. Бабакул, сдерживая улыбку, тогда сказал: «И другие отары придется вести так же, сынок».
Шербек, покусывал губы, остался на берегу реки в ожидании других отар. Да, виноват он сам! Когда недовыполнили план по шерсти, он, послушав Ходжабекова, остриг всех козлов-вожаков. Говорил ведь тогда Бабакул-ата: «Что даст тебе шерсть десяти-пятнадцати козлов? Будь разумен, сынок». Но он не послушался. Теперь приходится расплачиваться за это. Потеряв свою многолетнюю одежду, тонкокожий козел, как только дождь или буран, начинает бегать в поисках укрытия. Вот и сегодня было так же.:
– Если бы ты не успел, погибло бы много овец, – сказал Бабакул. – Отара испугалась твоего выстрела и повернула назад. А тут подоспел Суванджан и погнал овец по тропинкам в ущелье.
«Бабакул-ата, наверно, успокаивает меня», – подумал Шербек.
В ушах его все еще звенело. Снова, как пропеллер, начал крутиться над ним потолок юрты...
На пастбище Туя-Уркач прискакали два всадника на взмыленных лошадях.
Шербек проснулся от топота копыт и чьих-то голосов. Как будто вместе с ним проснулась боль во всем теле. Он открыл глаза. На пороге стояла Нигора. Мгновенно промелькнуло воспоминание о вчерашнем разговоре с Акрамом.
«Ведь дошла сюда, не сломав каблуки», – как будто говорила всем своим видом Нигора. Шербек зажмурился.
