Текст книги "Серебряный блеск Лысой горы"

Автор книги: Суннатулла Анарбаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Унылая, горькая мелодия словно поднималась вместе с туманом из ущелья и преследовала их:

 
Мелкие-премелкие речки,
Позевывающие годовалые жеребята,
Полетевшие вниз соколята,
Передайте поклон возлюбленной моей...
 

– «Передайте поклон возлюбленной моей», – прошептал Шербек. Перед его глазами, всплыла палатка на склоне горы Каракуш и Нигора с поднятой для прощального приветствия рукой.

А из ущелья все доносилось:

 
Расчесав волосы, положив на плечи,
Осталась сладкая, любимая моя...
 

Глава третья

Колхозный шофер Джалил даже не повернул головы к дояркам, выбежавшим на шум подъехавшей машины. Он с грохотом сбросил пустые бидоны на землю, нырнул в кабину, и машина, заурчав, укатила. Женщины, привыкшие видеть Джалила всегда веселым и разговорчивым, глядя друг на друга, недоуменно пожимали плечами: «Что это он, с левой ноги встал, что ли?»

Нет, с утра у Джалила было превосходное настроение, потому что он собирался ехать на свадьбу своего друга Суванджана. Но когда он пришел к механику отпроситься на пару дней, тот не разрешил: нет замены.

И сейчас, по дороге, вспомнив разговор с механиком, Джалил еще больше насупился. «Сел бы вместо меня за баранку, ничего бы не случилось!» – подумал он.

Однако, несмотря на плохое настроение, Джалил все же не забыл о своей машине: разве можно на такой грязной развалине появиться в кишлаке! И он повернул к речке.

После вчерашнего ливня погода прояснилась, но Аксай все еще был разбухший. Обливая машину из помятого ведра, Джалил вдруг заметил, что невдалеке, в низине, где вода залила берег, неподвижно стоит оседланный белый жеребец. Сердце Джалила екнуло, будто что-то предчувствуя. Он сел за руль и направился прямо к жеребцу. Несмотря на приближение машины, тот стоял как вкопанный, угрюмо опустив голову. Не шевельнулся, даже когда Джалил медленно подошел и ухватил поводья. Ему показалось, что их кто-то держит. Глянул вниз – в зарослях мяты по пояс в воде лежит человек. Джалил, никогда не видевший покойников, от испуга заорал во все горло. Старик, возвращавшийся с базара, заслышав крик, подъехал к Джалилу на своем ослике.

Старик сразу узнал белого жеребца.

– Да это же конь Ходжабекова!

Теперь и Джалил вспомнил, что не раз видел Ходжабекова на этом коне.

Старик сполз с ослика, подошел к покойнику и перевернул его лицом кверху. «Да, это Ходжабеков», – подтвердил он, хотя лицо покойника было разбитое и распухшее до неузнаваемости.

Вдвоем они оттащили Ходжабекова подальше от воды.

Старик три раза кряду прочел молитву, а потом сказал:

– Хороший был человек покойник.

– Э, дедушка, а что в нем хорошего? Правильно говорят, если сделаешь плохое другому – оно к тебе же и возвратится!

– Ой-ей-ей, нельзя говорить так об усопших, сынок, грех! У человека, живой ли он, мертвый ли, на плечах обязательно сидят два ангела. Они все заносят в книгу записей его поступков. И вот, когда пробьет его час и человек умрет, то пришедшие прочесть молитву за упокой души всегда говорят: «Хороший был человек покойник», чтобы душа его попала в рай, – наставительно разъяснил старик.

– Ну, а если он плохой, все равно нужно говорить: «Был хороший»?

– Все равно.

– Тогда выходит, что бог любит липовых свидетелей.

– Ой-ей-ей, сынок, не забудь, что ты мусульманин.

Джалил подрулил машину. Нарвал травы и расстелил в кузове. Вместе они положили Ходжабекова в машину и, захватив коня и ослика, двинулись в Аксай.

Как только странная процессия появилась на улице кишлака, мгновенно разнесся слух, что нашли труп Ходжабекова. У больницы собралась толпа, откуда-то появился Саидгази. Выбежал Акрам и здесь же, в кузове, стал делать Ходжабекову искусственное дыхание.

Толпа замерла в молчании. Через несколько минут послышался голос Акрама:

– Ходжабеков жив.

Вернувшись из больницы, Саидгази печально скользнул взглядом по табличке на двери кабинета с надписью «Председатель» и направился в бухгалтерию. Переворошил бумаги на столе, но работать не мог.

Когда Ходжабеков исчез из Аксая, это его обрадовало. И во сне и наяву он просил всевышнего, чтобы Ходжабеков так и не возвратился, пропади он пропадом. Давно он так не верил в бога, как в эти дни. И вот Ходжабеков появился снова. Что же теперь будет?

Стемнело, а Саидгази все сидел за столом, подперев голову ладонями, уставясь в одну точку. Вдруг ему показалось, что кто-то назвал его по имени. Он испуганно обернулся. Из темноты вынырнул парнишка с торчащими во все стороны, как колючки, волосами. Саидгази узнал Тухтасина, которого недавно устроил работать на свиноферму.

У Тухтасина шея тоненькая, видимо, поэтому его голова, когда он говорит, раскачиваясь из стороны в сторону, валится то на один, то на другой бок.

– Свинарь... этого самого... нет человека... – пробормотал Тухтасин.

– Так что ты от меня хочешь? – оборвал его

Саидгази и тут же испуганно подумал: «Сейчас я не должен так разговаривать».

– Вы видите, какое сейчас время. Неспокойное. Ноту послали США. Читали? – сказал он неожиданно. Саидгази любил вставить в разговор что-либо из политики и оглушить человека, как неожиданно сорвавшаяся с крыши черепица.

Тухтасин впал в смятение, не зная, что ответить. Уставившись на Саидгази, он помотал головой.

А Саидгази только этого и ждал. Он ткнул пальцем в комсомольский значок на груди парня:

– Йе?! И это будучи комсомольцем, в авангарде молодежи?!

Тухтасин, щеки которого пылали от стыда, не поднимал глаз.

А Саидгази, молодцевато расставив ноги в брезентовых сапогах, заложив руки за спину и вперив победоносный взгляд в Тухтасина, поучительно продолжал:

– Неспокойно в мире, друг! Недавно чанкайшистские разбойники захватили наш танкер «Туапсе». Кто знает, что будет завтра. Поэтому нужна бдительность и еще раз бдительность!

После этих слов Саидгази хотел отпустить парня, но вдруг вспомнил, зачем тот пришел.

– Вы знаете, что бывшему председателю, утвержденному народом, плохо?

Тухтасин закивал головой, будто говоря: «Знаю».

– А новый, еще не утвержденный наш председатель прохлаждается в горах. И это, наверное, известно вам?

Тухтасин в этот момент вырос в собственных глазах. Еще бы! Такой человек, как главный бухгалтер, глаза и уши, совесть колхоза, делится с ним, как с равным. Хотя он и не понимал толком, куда клонит Саидгази, но утвердительно кивал головой.

– Вот вы говорите, что исчез свинарь. А что я могу сделать? Я, как и вы, простой колхозник. У меня нет прав председателя, чтобы принять действенные меры. У нас не один, а целых два председателя. Вполне достаточно. Два председателя – двоевластие! Хе-хе-хе! Не правда ли?

После смеха Саидгази и Тухтасину то, что сказал бухгалтер, показалось забавным. Ведь были же в истории такие случаи!

Увидев, что Тухтасин собирается уходить, Саидгази деловито спросил:

– Надеюсь, свиньи не остались без присмотра?

– Там мой младший брат...

– Как дополнительная нагрузка?

Тухтасин снова мотнул головой.

– Эх, и молодцы! Комсомольцы такими и должны быть! Хорошо. Пока присматривайте, а как появится один из двух председателей, я доложу...

А через несколько дней в кишлаке Аксай произошло событие, которое заставило Саидгази задуматься больше, чем воскрешение Ходжабекова.

Глава четвертая

Шербек проснулся от холода. Он был накрыт черным ватным халатом, поверх халата еще и одеялом, но все равно почему-то промерз.

С трудом пробивается рассвет, но, кроме Шербека, все уже на ногах. Туламат и Суванджан бродят по загону. Они отделяют длинношерстных ягнят и связывают их вместе веревкой.

Потом Суванджан начинает точить ножницы, от усердия высовывая кончик языка каждый раз, когда лезвие касается точильного камня. Он выглядит молодцевато, будто всадник на козлодрании: поверх сапог надеты зеленоватые брезентовые штаны, на голове белый войлочный колпак, на поясе висит длинный нож в ножнах. Тут же на корточках сидит Туламат. Он мастерит из палок треножник для весов.

Шербек направился к роднику, чтобы умыться, и встретил Айсулу. Может, из-за тяжести двух полных ведер круглое, цветущее лицо ее пылало. «Счастливый, оказывается, Суванджан, здорово похорошела его жена», – подумал он и предложил помочь донести ведра. Айсулу еще больше зарделась и поспешно возразила: «Что вы, я сама».

Родник, кипя и волнуясь, выбивался из-под двух пожелтевших валунов, облокотившихся друг на друга. На дне его желтоватые и красноватые камешки, шальная вода будто вырвала их из самого сердца горы и раскидала по всему пути.

У самого берега расцвел куст шиповника. Шербек глубоко вдохнул сладкий аромат, и ему вспомнились кусты белых роз, что растут у него под окнами. Однажды он увидел белые розы в руках Нигоры и сейчас же посадил кусты таких же роз у своего дома.

Где-то невдалеке раскатисто застрекотал «горный дехканин» – так в народе называют сороку. Перетаскивая орехи, семена кустарников и деревьев, она по пути теряет их, а потом в горах, в самых неожиданных местах появляются рощи и заросли кустарника.

Услышав голос птицы, Шербек вздрогнул от неожиданности и быстро скинул халат.

– Ой-ей-ей! Недаром так и назвали этот родник! До чего же холодная вода!

Когда Шербек поднялся к стойбищу, там уже собрались чабаны и табунщики. Юлдаш и Кузыбай тоже были здесь.

Суванджан обрадовался приезду помощников. Он быстро расставил их по местам, и работа закипела.

– Ну-ка, братишка, взвесь-ка!

Это первым подошел к весам Туламат.

Шербек взял узел с шерстью из его рук и подвесил на крюк треножных весов.

– Двести пятьдесят граммов.

– Я думал, не меньше двух с половиной килограммов. Смотри-ка, ну, настоящий пух, а? – Туламат вывалил шерсть в канар и отобрал среди связанных ягнят одного, у которого шерсть была подлиннее и погуще, чем у остальных.

Кузыбай развязал остриженного ягненка, тот поднялся на дрожащих ногах, постоял в растерянности, потом, подпрыгнув, помчался разыскивать мать.

– Рад без памяти, что освободился. Смотри, как улепетывает, – сказал Кузыбай, провожая взглядом убегающего ягненка.

– Шербек, пиши, сынок, – сказал Юлдаш, глядя на металлическое клеймо лежавшего перед ним ягненка. – Сорок два, сорок пять...

Шербек записывает в тетрадь номер ягненка и фамилию того, кто стрижет.

– Белый, – диктует Юлдаш.

Шербек в графу «Цвет» записывает «Белый».

Юлдаш измеряет линейкой шерсть у лопатки ягненка:

– Семнадцать!

Шербек записывает.

Юлдаш, положив ножницы, что-то подсчитывает, загибая пальцы.

– Ты что подсчитываешь? – спрашивает Туламат.

Тебе не обязательно знать.

Юлдаш обращается к Шербеку:

– Сынок, вы сказали, что десять килограммов – это восемь сотых трудодня?

– Да.

– А если настригу двадцать килограммов, то запишете одну и шесть сотых трудодня?

– Совершенно верно.

– Я так и знал, длинный, что ты уже подсчитываешь доходы, – заметил Туламат.

– А тебе какая забота? Ты слышал когда-нибудь такое: «Каждому по труду»? Потрудился – и получу согласно труду...

– Туламат-ака расстроен, что не может угнаться за вами! – рассмеялся Шербек. – Ну-ка, Юлдаш-ака, покажите молодежи, как нужно работать. Кузыбай, Шавкат, принимайте вызов!

– Могу их научить не только ягнят стричь, – разгорячился Юлдаш. – Эх, Туламат! Только одного остриг! Под твоими усами можно разбить шалаш и выспаться в нем!

– Ай, молодец! Здорово вы его! – с восторгом закричали вокруг.

Время приближалось к полудню, когда появился Камбар со своей отарой. Глядя на растянувшуюся отару, Шербек подумал: «Первый раз после смерти Бабакул-ата мы нарушаем его метод. Бабакул никогда днем, а если было возможно – даже вечером, не пригонял в кочевье отару, которая паслась на лугу. Он говорил так: «Нетронутая трава овце жир прибавляет. Поеденная трава – болезнь прибавляет».

А ведь это действительно так. Если отара пасется все время в одном месте или все время возвращается в кочевье, то гельминтоз, который содержится в навозе больной овцы, попадает на здоровую.

Сегодня по необходимости пришлось нарушить правило, оставленное в наследство Бабакулом. Если не освободить ягнят, родившихся весной, от шерстяной одежды, то они будут плохо расти. К тому же колхоз должен получать прибыль от этих ягнят. Если настричь с каждого по килограмму шерсти, то это чистыми деньгами пятьдесят тысяч рублей... Раздумывая так, Шербек будто убеждал Бабакул-ата, сидевшего напротив.

Камбар, поставив палку у палатки, подошел и поздоровался со всеми за руку. С его худощавого, загорелого лица не сходила улыбка. Ловко сидящая на его стройной фигуре одежда, большой нож в отделанных медью, сияющих ножнах на боку – все это придавало его облику щеголеватость, свойственную молодым джигитам.

Айсулу позвала обедать. Все расселись около очага, и Юлдаш разлил в пиалы кумыс, привезенный табунщиками. Когда он протянул пиалу Камбару, Туламат не выдержал:

– Давай тяни, братишка, пожелай, чтобы душа дяди Юлдаша попала в рай...

– Типун тебе на язык! Это живого человека-то...

– Посмотрите, он не хочет попасть в рай! – скривил губы Туламат.

После третьей чаши кумыса тело Шербека раскалилось, он слышал, как бьется кровь в висках.

«Мы здесь веселимся, глядя на поединок Туламата и Юлдаша, а что там с Нигорой?» – задумался он. Взгляд его упал на Айсулу. Она, засучив рукава, повязав голову косынкой, хозяйничала у очага. На голых, крепких руках позвякивали браслеты. Айсулу легко подняла котел, из которого валил пар, и поставила его на землю. Затем присела рядом на корточки. Помазав кислым молоком лепешки, лежащие на скатерти, стала быстро лепить их к стенкам горячего очага.

– Вот это новость! – сказал Шербек.

Сидевшие повернулись и посмотрели в ту сторону, куда глядел Шербек.

– Это все выдумки Айсулу, – с теплой улыбкой сказал Суванджан. – Раньше запасались лепешками из кишлака сразу на пару недель. Но разве сравнишь черствый хлеб с горячим?

– Сначала давай попробуем горячей лепешки, а потом хвали, – бросил Туламат.

– Да, верно, после вместе будем хвалить, – согласились все.

Обрадованный Суванджан крикнул:

– Сулув! Лепешки поспели?

– Сейчас вынимаю, – усмехнулась Айсулу.

– Шер-ака записывает себе в тетрадь, как ты печешь лепешки в каменном очаге, – пошутил он. – Попалась на карандаш!

Айсулу принесла лепешки в плетеной круглой корзине и высыпала их на скатерть.

– Это правда? – Она удивленно взглянула на Шербека.

– Правда.

«А почему действительно не написать об этом? – подумал он. – Почему мы пишем о разведении тонкорунных овец и приспособлении их к горным условиям, а не пишем о людях, которые разводят этих овец, об их бытовых условиях на пастбищах? Вот, например, выпечка лепешек в каменном очаге...

– Правда напишу, – сказал Шербек полусерьезно, полушутя.

Айсулу стала разливать шурпу. На большом глиняном блюде принесли баранье мясо, нарезанное кусочками курдючное сало.

После крепкого кумыса ароматное вареное мясо и дымящаяся шурпа показались всем необыкновенно вкусными.

– Пусть руки твои не знают болезни! Дай бог тебе хороших детей! – приговаривали они по адресу хозяйки.

После обеда работа опять закипела. Все были так увлечены, что не заметили, как погас день. Уже в сумерках остригли последних ягнят из отары Суванджана. Теперь можно было переходить на другое стойбище.

Снова в очаге заплясал огонь. Теперь у котла хозяйничает Туламат. Заправив полы халата за поясной платок, засучив рукава, он приобрел необыкновенную ловкость и легкость. В руках у него шумовка. Из черного, прокопченного чугунного котла, что стоит на огне, брызжет вода и, попадая на головешки, шипит, будто сердится.

– Эй! Куда? – закричал Туламат, увидев, что табунщики и Кузыбай вдруг поднялись и засобирались.

– Ты же знаешь, какая дорога, доехать бы до темноты, – ответил Юлдаш.

– Неужели вы бросите готовый плов?

– Извини, друг, на этот раз. Если уж объешься и у тебя застрянет в горле, оставишь шумовку плова на завтра.

– А ты куда торопишься, Кузыбай? Шавкат остается, и ты оставайся заодно с ним, – умоляюще сказал Камбар.

– Разве тебя кто-нибудь ждет в стойбище, расчесывая кудри, сотни раз заглядывая в зеркало? – поддержал Туламат.

Кузыбай помрачнел, но попытался улыбнуться:

– Братишка остался один...

Когда Кузыбай и табунщики отъехали, Камбар, запихивая шерсть в канар, усмехнулся:

– Ну и бес же Туламат-ака! Как подковырнул! – Камбар явно был доволен.

Шербек вспомнил грустные глаза Кузыбая, и ему стало жалко парня.

– Туламат-ака, зря вы его так.

– Э, ака, да вы ничего не знаете, – сказал Камбар, таинственно улыбаясь.

Позже, когда все улеглись, накрывшись ватными чапанами, Туламат снова вспомнил Кузыбая.

– Знаешь, братишка, – приподнявшись на локте, Туламат повернулся к Шербеку. – Горе чабану, если на пастбище он выехал без жены. Целыми днями смотрит за овцами, а придет – некому даже чашки горячей шурпы перед ним поставить! Что это за жизнь! У этого растяпы Кузыбая такая жена: красится, мажется, сидит целыми днями перед зеркалом, в горы ехать не хочет, боится, что лицо загорит. Был бы ребенок, тогда другое дело: мол, в горах тяжеловато будет. Оставил молодую жену, а в кишлаке разные разговоры: один ругает его, другой – ее. Кто их разберет!

– Суванджан уж говорил ему: что это за подруга, с которой спишь на одной подушке, если в такое время не поддержит? А он и в ус не дует, – вмешался в разговор Камбар.

– Действительно, кто же тут виноват? – Шербек невольно вспомнил грустную песню Кузыбая. – Может, он действительно несчастлив? Вот Суванджан нашел свое счастье: завоевал авторитет честным трудом, нашел любимую, по-настоящему близкого человека, хозяйство – полная чаша, душа спокойна. Наверно, Кузыбай еще больше чувствует одиночество, глядя на счастливую жизнь друга. Кто же не ищет счастья? Да только ищут его по-разному. Вон хотя бы Юлдаш. И он тоже говорит о счастье. У него ни в чем нет недостатка: ни в еде, ни в одежде. И сам неплохой человек. А попробуй заикнись, что раз кобылы колхозные, то и доход от кумыса должен идти не в свой карман, а на общую скатерть – в колхозную кассу. Назовет тебя скрягой, возненавидит на всю жизнь. Много еще таких людей, для которых радость – поживиться за счет других. А отнимешь у них эту радость – будут считать себя несчастными, неудачниками. Нелегко бороться с такими, а бороться надо беспощадно, невзирая на лица...

С горы Тысячи табунов дует прохладный ветерок. В воздухе стоит пряный запах горных цветов. Иногда в шуме далекого водопада слышится слабый звон колокольчика. В воображении Шербека предстал серый вожак – козел Суванджана: его рога будто искривленные клинки, походка величава, на шее колокольчик. Сколько неприятностей принес ему этот взбесившийся козел! А может, наоборот, упрямство этого вожака помогло его сближению с Нигорой! Разве не из-за него он сломал руку, упав с лошади, а Нигора, бросив теплый дом, устремилась в горы, чтобы помочь пострадавшему?

Мысли о Нигоре не давали Шербеку заснуть. На рассвете он вышел из шалаша и сказал Айсулу, подметавшей возле очага:

– Когда Суванджан и Туламат-ака встанут, скажите им, пусть едут в Песчаное кочевье и заберут с собой весы, ножницы, мешки.

Айсулу даже не успела сказать: «Куда это вы без завтрака?», как Шербек вскочил на своего гнедого и поскакал к горе Тысячи табунов.

Холодный ветер обжигал лицо, под копытами лошади чавкала грязь от растаявшего снега. На том берегу бездонного Азабсая кривые клыки гор еще затянуты туманом. По правую руку – пастбище Темиркапка – Железные ворота. Оно уже озарилось солнцем, запестрело первыми весенними цветами. Шербек слышал, что там свободно можно разместить десять отар овец; нужно осмотреть это пастбище, и если на нем действительно много травы, перегнать туда колхозные отары.

Недалеко от этого пастбища пещера Каменной красавицы.

«Если Нигора захочет, отправимся осматривать пастбище вместе, под предлогом поглядеть на Каменную красавицу», – подумал Шербек.

Обогнув гору Каракуш, Шербек спустился в кочевье и увидел, что три женщины стоят подле юрты Юлдаша и о чем-то оживленно разговаривают. Нигоры среди них не было. Шербек с тревогой посмотрел на Уринбуви. Она поняла его без слов.

– Уехала, – сказала Уринбуви, махнув в сторону Куксая. – Получила телеграмму из кишлака и сразу же уехала.

Шербек остановился в растерянности...

Глава пятая

Накануне приезда Шербека, утром, когда Нигора пришла в палатку Юлдаша проведать больных, Юнуса на месте не оказалось. Уринбуви виновато объяснила, что он отправился помогать стричь овец.

– Говорю, Нигора не велела вставать, а он говорит: «Нет у меня жара, здоров как лошадь», и был таков...

Нигора хотела было сказать, что лучше бы еще дня три-четыре ему полежать, но промолчала. «Будь что будет, – решила про себя, – после свадьбы не бьют в барабан».

Вчера Нигора съездила в ближние кочевья, поставила там капканы на мышей и сусликов, предупредила чабанов, чтобы присматривали за капканами. Один из молодых чабанов, увидев капканы, посмеялся:

– Я слышал, что яд змеи – лекарство, а какое же лекарство у мышей и сусликов?

Нигора серьезно ответила:

– Может быть, мыши заразили бруцеллезом твоего отца, это мы и хотим выяснить.

Парень сразу перестал смеяться и предложил свою помощь.

От этого кочевья до кочевья Суванджана рукой подать. У Нигоры мелькнула мысль проехать туда, но она тут же отбросила ее, еще скажет кто-нибудь: «Ишь, прискакала вслед за Шербеком».

К вечеру в кочевье прибыл Джанизак-аксакал. Не ответив на приветствие Уринбуви, он прямиком направился к очагу. Разворошил наколотые дрова.

– Что случилось, дедушка? – удивилась Уринбуви.

– Кто-то, чтобы руки у него отсохли, срезал арчу на вершине Караташ. Недавно видел, как переливалась голубизной. Это кто-то из вашего кочевья, больше некому. Ах, поганые, добра не понимаете. Что, мало вам сухих веток и кизяка? Сами ни одного дерева не вырастили, так хоть бы берегли те, что есть. Ух, бесстыжие!

– Дедушка, мы ничего не делали...

– Если не ты, то еще кто-нибудь! – Джанизак бросил свирепый взгляд на крайнюю палатку. Он направился было туда, но вернулся, вынул из кармана помятый листок бумажки и молча сунул его в руки Нигоре. Пробурчал: – Вчера приехал чабан из Аксая, просил передать.

Нигора развернула телеграмму.

– Ой, что с вами?! – вскрикнула Уринбуви, схватив пошатнувшуюся Нигору за руку. – Да вы не волнуйтесь, девушка, Джанизак всегда так сильно ругается...

– Отец... Скорее... скорее, – вырвалось у Нигоры.

Раскинув руки, она вдруг побежала в сторону Куксая, потом остановилась и повернула назад. Уринбуви поняла. Она бросилась в палатку и вынесла ее сумку и одежду.

– Сейчас приведу лошадь! – крикнула она, направляясь к ручью.

Через несколько минут Нигора уже стремительно летела вниз, нещадно погоняя лошадь. Все женщины столпились вокруг Уринбуви, пытаясь выяснить, что произошло с Нигорой.

– Кто знает... Дедушка дал ей в руки какую-то бумажку, так она после этого не могла найти себе места, – рассказывала растерянная Уринбуви.

– Ой, бедняжечка, – вздыхали женщины.

– Как бы шею не свернула наш доктор, ишь, как несется!

– Думай о хорошем! Болтаешь чепуху! – отрезал Джанизак-аксакал. Но слова эти не давали ему покоя. Он отвязал от колышка оседланного коня и пустился вслед за Нигорой.

На взмыленной лошади Нигора прискакала в Аксай, не заходя в больницу, пересела на попутную трехтонку, шедшую в райцентр. Утром следующего дня самолет доставил ее в Самарканд, где ожидал отец.

В кишлаке только и разговоров было, что о возвращении бывшего председателя Назарова.

«Возвратился с бумагой, чистым как стеклышко!», «И партийный билет вернули!» – рассказывали наиболее осведомленные. Через несколько дней после возвращения из Самарканда Нигоры Назаров приехал в Аксай. Некоторые утверждали: «Приехал на машине первого секретаря. Видел собственными глазами!» Акрам, до которого дошли эти разговоры, вызвал к себе в кабинет Нигору и попросил извинения. В ее отсутствие он успел объявить ей в приказе выговор «за то, что вместо обслуживания больных чабанов занималась ловлей мышей в горах и самовольно уехала в Самарканд».

– Что же вы не сказали, что поехали к отцу, я порадовался бы вместе с вами. Какая вы скрытная,– упрекал Акрам. – А что касается вашей деятельности в горах, то запомните: вы и я – обыкновенные врачи. Наша задача ставить диагноз и лечить больных. Выяснение очага распространения болезни – обязанность научных работников.

– Такое безразличие хуже эпидемии! – возмутилась Нигора.

– Нигора Назаровна, зачем расстраиваться из-за пустяков?

– Какие же это пустяки? Посмотрите, сколько чабанов болеют бруцеллезом. Кровь Юнуса... Да вы сами видели под микроскопом! Сколько еще лет будет мучиться этот бедняга? А мы, ссылаясь на то, что наша задача выписывать лекарства, сидим сложа руки. Это по-вашему честно, да?

Акрам вскочил, но сдержался и сказал, мягко улыбаясь:

– Нигора Назаровна, да поймите же, наконец, что мы можем сделать? Хорошо, пусть ваша гипотеза оправдалась: грызуны оказались разносчиками заболеваний, в частности бруцеллеза. А что потом? Мы вдвоем с вами должны ездить по горам, подсыпать мышьяку в норы грызунам и, переходя из дома в дом, выявлять овец, коров, больных бруцеллезом, а потом уговаривать хозяев, чтобы они их закололи и закопали! Наконец, это дело санинспекции, зооветеринарных лечебниц. К чему нам вмешиваться?

– Понимаю, – Нигора насмешливо взглянула на Акрама. – Но нам с вами поручено охранять здоровье людей, и мы должны делать для этого все, что в наших силах, а не сваливать на кого-то. Вы тоже поймите это!

Нигора вышла.

Акрам пожал плечами.

– Вместо того чтобы радоваться приезду отца, ходит и ругается! Фантазерка!

Саидгази, услышав, что Назаров приехал на машине секретаря райкома, был потрясен. Жена, принесшая эту новость, показалась ему дьяволом. Она заметила, как побелело лицо мужа, и, зная, что в такие минуты лучше не попадаться ему на глаза, незаметно исчезла из комнаты.

Когда оцепенение, охватившее Саидгази, прошло, мысли его лихорадочно заработали.

А что, если навестить Назарова? Говорят же, что повинную голову меч не сечет. К тому же навестить родственника или друга, возвратившегося издалека, – древний обычай.

– Зубайра!

– Что-о?

Послышались торопливые шлепки калош по полу. В дверях показалась жена.

– Готовь плов!

Зубайра удивилась. Саидгази редко заказывал обед, ел то, что подавала на достархан.

– Гостей пригласили?..

– Нет. Пойдем проведать Назарова.

– Я тоже об этом думала.

– Не болтай лишнего, делай, что сказал!

Окрик мужа не подействовал на Зубайру даже как укус комара. Она обрадовалась, что увидит Назарова. Этот человек сделал им столько хорошего!

Пока готовился плов, наступил вечер. Зубайра накормила детей, переоделась, поставила на голову большое блюдо с пловом, завернутое в скатерть, и вслед за мужем вышла на улицу.

Вопросы один труднее другого одолевали Саидгази всю дорогу. Как обращаться к Назарову: «Товарищ Назаров» или как-нибудь по-другому? Как ни говори, а человек возвратился из лагеря, нужно делать все обдуманно. В то же время приехал в кишлак на машине секретаря райкома. Как же это понимать? Как бы там ни было, но, как говорят, «верхушки тополей качаются только при ветре». Произнеся про себя эту мудрую истину, Саидгази несколько успокоился, и мысли его приняли другое направление. Все-таки нельзя не признать, что у него есть способность предвидеть будущее. Эта глупая, как тыква, Зубайра, наверное, сейчас проклинает его, вспотев от тяжелой ноши на голове. А не понимает того, что несет не плов, а ключ к душе человека! В эту минуту Саидгази показалось, что в руках у него действительно ключ, а на груди Назарова – большой замок. Теперь вставить ключ в скважину, повернуть и рассмотреть, что там внутри. Отобрать полезное для себя, обезвредить опасное!

Саидгази огляделся. Оказывается, они уже у дома Нигоры. Два человека, перейдя мост через большой арык, вышли из калитки и направились прямо к ним. Занятые разговором, они не заметили Саидгази и Зубайры. Саидгази узнал их сразу: верзила, известный каждому в районе, – Туламат-усач. А тот, что идет рядом с ним в белом кителе, еле доставая головой до плеча собеседника, – Шербек. «Жених приходил навестить своего тестя», – подумал Саидгази. Вслед за ними из калитки вышли четыре старика. «Хорошо, что мы пришли позже. Поговорим вдоволь», – подумал Саидгази и, взяв под локоть Зубайру, подтолкнул ее вперед. Жена спокойно перешла мост и распахнула калитку. Электрический свет, словно ему было тесно во дворе, выплеснулся на темный мост. Изнутри вместе со светом вырвался громкий, веселый смех. Саидгази невольно вздрогнул, зажмурил глаза и отвернулся. Услышал, как какие-то женщины здоровались с Зубайрой. «Языки женщин быстро подходят друг к другу, а как я поздороваюсь с Назаровым?» – опять подумал он, но в это время чья-то сильная рука затащила его во двор и повлекла за собой. Он остановился лишь тогда, когда достиг супы. Сидевшие здесь в знак уважения встали с мест. А вот и Назаров. Саидгази быстро пробежал глазами с ног до головы: халат из бекасама[32]32
  Бекасам – шелковая полосатая ткань.


[Закрыть], обвязанный двумя поясными платками, на голове новая чустская тюбетейка с белыми узорами. Такой же солидный, как раньше, только немного похудел, да редкие волосы под тюбетейкой посеребрились. В глазах все та же улыбка. Саидгази спохватился и, раскрыв объятия, пошел навстречу Назарову. Назаров, будто не заметив объятий Саидгази, подал ему руку. Саидгази уцепился за нее обеими руками и пробормотал: «Жив, друг мой?»

Назарову, видимо, показалось, что Саидгази хочет поцеловать его руку, поэтому он тихонько высвободил ее.

– А ты думал, что исчезну? – засмеялся Назаров. – Вот, – он отступил на шаг, расставил руки, словно говоря: «Смотри, любуйся». И в его улыбке и в голосе не было даже искорки обиды. Но Саидгази каким-то внутренним чутьем понял: «Знает... Все знает...»

Саидгази предложили почетное место. Он устроился поудобней, взглядом обежал вокруг: двор в праздничном убранстве, слышится веселый говор женщин, крики ребятишек, играющих в прятки. Между гостями как птица порхает Нигора в белом платье.

На супе, покрытой кошмой, старики, закрыв глаза и покачиваясь из стороны в сторону, слушают чудесную песню хафиза[33]33
  Хафиз – певец.


[Закрыть]. Назаров поднес пиалу с чаем к губам, а потом раздумал и поставил на достархан: не хотелось перебивать удовольствия. Прямо над головой Саидгази ослепительно горит электрическая лампочка. Вокруг нее вьется майский жук. Ударяясь о горячую лампочку, он, видимо, совсем ошалел. «Еще раз ударится – и конец», – подумал Саидгази. Нет, он не жалеет этого летуна, стремящегося к свету. Что ж, одним жуком станет меньше. Он с нетерпением стал ждать гибели жука. Вот он ударился о лампочку, упал. Снова ударился. Конец… конец... Саидгази печально закивал головой. Почему-то показалось, что стало темно в этом мире. Хе, да разве в этот момент хочется слушать песню! Слушать музыку – удел бездельников. А в жизни надо работать, действовать. Покойный отец не раз говаривал: «Богатство человека – на улице, его нужно уметь собрать». Помнится, однажды Назаров, увидев, как он вечером обносил глиняным дувалом приусадебный участок, в шутку заметил: «Саидгази, сам-то ты щуплый, а работаешь, как осел».