Текст книги "Серебряный блеск Лысой горы"
Автор книги: Суннатулла Анарбаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
Глава третья
В табеле Акрама в графе «Поведение» всегда стояла пятерка, когда он учился в школе. Педагоги были им довольны, а ученики за спиной называли тихоней. Акрам не обращал на это внимания. Пусть называют, как хотят, что ему до этого? В институте он старался держаться подальше от комсомольской и профсоюзной организаций. «Все это лишнее, мешает учебе», – думал он. Но когда ему давали поручения, он беспрекословно их выполнял. Поэтому имя Акрама стояло всегда в списке активистов. Его стройная, тонкая фигура, длинные волосы привлекали внимание девушек, но дружба с ним была обычно кратковременной. Девушки прозвали его «милой бабушкой». Акрам не мог понять, почему все его романы так неудачно кончаются, ведь он так деликатно ведет себя с девушками...
Теперь вот уже три года как он окончил институт и работает в этом кишлаке. Когда он приступил к работе, то прежде всего составил план расходов на несколько лет вперед, свою «пятилетку». Накопления первого года работы – на одежду и питание, второго года – на мебель для квартиры, третьего года – на ковры и другие предметы для создания комфорта, накопления четвертого и пятого года пойдут на свадьбу. Этот план он решительно претворял в жизнь.
В столовую он почти не ходил, готовил дома на примусе, белье стирал по ночам, чтобы никто не видел. Когда в кишлаке появилась Нигора, Акрам решил, что она неотъемлемая часть его плана. Но вскоре девушка начала удивлять Акрама. Она посещала комсомольские собрания, вмешивалась в колхозные дела. Даже не боялась критиковать руководителей. Зачем ей нужна эта морока? Зачем ей портить отношения с людьми? Вот он, Акрам, умеет же находить со всеми общий язык. Хорошими отношениями всегда можно добиться цели. Сначала он был простым врачом, а теперь главный врач! Если бы она была умна, разве бы спорила с Ходжабековым? Ведь Ходжабеков – бог в Аксае.
– Сестра! – решительно позвал он.
Осторожно открылась дверь, и появилась маленького роста худенькая женщина в белом халате.
– Попросите Нигору, – приглаживая волосы, приказал он.
В коридоре послышались шаги. Акрам поспешно поправил галстук. Достав носовой платок, он вытер лицо и откашлялся. Опять тихо отворилась дверь, и вошла Нигора.
– Вы меня звали? – Нигора остановилась посреди кабинета.
Ее румяное лицо осунулось. Оттого ли, что ресницы были очень густые, глаза казались печальными.
Акрам зачем-то поднялся из кресла, раза два кашлянул. Взяв со стола карандаш, он повертел его и положил на место. Как будто что-то вспомнив, сел на стул и стал перелистывать тетрадь.
– Да, я хотел сказать... – начал он, придерживая рукой тетрадь, будто та собиралась улететь. – Из райздравотдела поступило указание, что надо произвести профилактику против дизентерии среди чабанов. Поэтому... – Акрам помедлил краснея.
– Когда я должна ехать?
– Вообще-то я сам должен.... Но если начальство будет искать меня...
– Когда я должна ехать?
– Завтра.
– Все?
– Пока все...
Когда за Нигорой закрылась дверь, Акрам, спрятав во внутренний карман тетрадь, подумал: «Лучше, если она пока будет подальше от глаз Ходжабекова». Он был доволен, что все обошлось так легко.
Шербек поправился. В последний день перед выпиской он долго сидел в больничном саду и думал о том, как прекрасны в эту пору плодоносные, выращенные заботливыми человеческими руками деревья с их пышно расцветающей зеленью, которая радует глаз и волнует сердце. Сколько плодов на яблоне! А как благоухают розы! Шербеку захотелось нарвать букет для Нигоры. Но как она истолкует это? Поймет ли как благодарность больного или посчитает шагом к примирению, молчаливой просьбой простить его за нелепые слова после собрания?
Когда Шербек вернулся домой, тетушка Хури встретила сына так, будто он вернулся из дальних странствований: поцеловала в лоб и щеки. Потом поспешила расстелить достархан во дворе под тутовником. Чего тут только не было! Сушеный тутовник, конфеты, сдобные лепешки, золотистого цвета пышлак – самодельный сыр – и множество других вкусных вещей.
Хури, не веря своим глазам, снова и снова ощупывала сломанную руку сына.
– Спасибо врачам, да осенит благодать Нигору! Вылечили так, что даже незаметно, – говорила она, не сводя с Шербека глаз, полных любви.
Через несколько дней Шербек наполнил свой хурджин, притороченный к седлу, свежими лепешками и вареным мясом, которые приготовили заботливые руки Хури, и отправился в путь. Ведь там, в горах, осталось столько начатых и незаконченных дел.
Целый месяц стоявший в ожидании хозяина гнедой, почувствовав прикосновение ноги к стремени, рванулся с места.
Вот уже последний дом кишлака. Раскаленное солнце, рассыпая лучи, поднималось из-за зубастой, как пила, Лысой горы. По обеим сторонам дороги зеленели посевы, разбуженные весной плодовые деревья тянулись к солнцу, словно восхваляя его. Было очень тихо. Даже Аксай, бурливший справа от дороги, как будто успокоился, почувствовав прикосновение солнца. Шербек вырос на берегу этой реки. Сюда он ходил вместе с ребятами пасти скот, видел, как богата и красива эта долина, кувыркался в траве от переполнявшей его радости. А когда учился в институте, по-настоящему понял, насколько дороги ему эти родные места. Иногда ему казалось, что он слышит шум Аксая, слышит, как вода прыгает и борется, чтобы свалить огромные камни. Воспетый в песнях и превратившийся в поэму Аксай. Муза народной поэзии и утоляющий жажду долины, жизнетворный Аксай. Глядя на него, Шербеку иногда хочется крикнуть: «Аксай, зачем ты так шумишь, зачем тратишь силы без пользы? Настанет время, оседлаем тебя, как оседлали диких лошадей. Вот тогда покажи свою силу!» Но разве Аксай послушает его? Прыгает с высоты тополей и хохочет, рассыпая по берегам свои брызги…
Шербек еще раз взглянул на реку и подстегнул лошадь. Гнедой вскинул голову и протяжно заржал.
Мысли Шербека рассеялись. Далеко впереди на саврасом коне кто-то карабкался на холм. Шербек не успел разглядеть всадника, круп саврасого коня блеснул на солнце и скрылся. Перед Шербеком открылось широкогрудое плоскогорье, покрытое зеленью. Травы будто шептали ему: «Слезай с лошади, иди к нам, отдохни хоть минутку». Воробьи шустро чирикали в ветвях боярышника, будто узнав своего старого знакомого. Впереди опять показался всадник. Расстояние между ним и Шербеком уменьшалось. Уже легко можно было различить белую рубаху и соломенную шляпу всадника. По тому, как он неловко сидит на лошади, видно было, что этот человек нездешний. В это время из-под соломенной шляпы выбились две тугие косы. «О, да это женщина», – в недоумении произнес Шербек. Кнут его невольно опустился на круп гнедого. Лошадь полетела, навострив уши.
Приближающийся топот заставил женщину оглянуться. Лицо ее озарилось радостью.
– Шербек?!
– Нигора?! – Шербек смотрел на Нигору, не веря своим глазам. – Каким ветром занесло вас сюда?
– Ветром? – переспросила она, пытаясь скрыть смущение. – Может быть, и ветром, но, во всяком случае, попутным с вами.
Шербек почувствовал, что задал неуместный вопрос. Ведь в таком животноводческом кишлаке, как Аксай, место врача на пастбище, среди чабанов. Это всем известно.
Оба замолчали.
– Я не думал, что так скоро поправлюсь, – сказал Шербек, чтобы нарушить затянувшееся молчание. – Спасибо вам...
– Не рано ли сели на коня?
– Нет, я здоров.
– После больницы нужно было прийти показаться...
– Не хотелось вас беспокоить...
Что мог еще ответить Шербек! Разве он мог сказать ей, что боялся показаться надоедливым...
– Что у вас нового?
Шербек, думая, что Нигору интересуют колхозные дела, начал рассказывать о ремонте стойбищ и о новых пастбищах, но она остановила его:
– Извините, я не об этом. Не только ведь овцы да пастбища у вас на уме. Человеческий мозг такая вместительная копилка, там откладываются бесчисленные впечатления от всего пережитого. Если вы, например, прочли интересную книгу или услышали хорошую музыку, некоторые впечатления, конечно, забываются, другие остаются и наталкивают вас на какие-то новые мысли. Так по крайней мере происходит во мне.
– И что же нового отложилось у вас в памяти? – осмелев, спросил Шербек.
Нигора пристально посмотрела на него, словно решала, следует ли поверять ему свои мысли, и взволнованно заговорила:
– Вот хотя бы о вас... Оказывается, вы совсем не такой, как я о вас думала после того собрания. Вы лучше, чем кажетесь. А может быть, только... здесь, в горах? Я не раз замечала, как тускнеет человек где-нибудь в конторе, за столом, облитым чернилами, и как оживает он на природе. Почему это? А ведь на свете есть и такие люди, которые не замечают белизны снега, прелести раскрывающегося бутона и журчания ручейков, Они утопают в жизненных мелочах. Иные называют это «текучкой», при которой некогда оглянуться на себя, на свою жизнь с высоты... гор. – Нигора указала плеткой на величественно сверкающую Кашка-тав. – Кажется, Герцен писал о трудности нести «груз ненастоящих, хотя и сложившихся отношений», о том навязанном нам, но неестественном, что тяготит людей. Мне кажется, многие люди даже в наше время несут этот груз, Я на том собрании говорила не только из-за того, что была не согласна с вами или с Ходжабековым, а еще и не желая продолжать тащить груз этих «ненастоящих отношений».
Шербек смущенно молчал. Из книг Герцена он читал только «Кто виноват?», но, кажется, ничего этого там не было.
– Это в книге «Былое и думы». Я называю ее энциклопедией человеческих чувств и мыслей. Знаете, там есть обо всем...
– Неужели? – удивился Шербек.
– Да, именно обо всем. Я эту книгу прочла еще в институте, а недавно перечитывала. Кто полюбит эту книгу, не сможет равнодушно смотреть на свою жизнь и довольствоваться «текучкой».
Беседуя, Нигора и Шербек не заметили, как начало опускаться солнце. Они переехали вброд реку в том месте, где сливаются Тентаксай и Куксай, потом миновали густые заросли и начали подниматься на Кашка-тав, которая горделиво возвышалась над окружающими горами.
Вдруг из кустов выскочила косматая собака, за ней еще три, каждая величиной чуть ли не с ишака, с подрезанными ушами и хвостом. Это были собаки-волкодавы. Они с бешеным лаем окружили Нигору, Нигора подняла плетку. Шербек, подоспевший сзади, схватил девушку за руку.
– Так можно лишиться плетки, – сказал он, улыбаясь. – Нельзя поднимать на них руку, взбесятся.
Выручило давнишнее знакомство Шербека с волкодавами, он встречал их у чабанов. Говорят: «Ласковое слово даже змею разжалобит». Шербек окликнул собак, и они немного успокоились. Только одна, с ободранной мордой, не замолкала. Она крутилась вокруг Нигоры и рычала, скаля острые зубы. В это время раздался спокойный голос: «На место!» Собаки сразу успокоились и разошлись по сторонам, опустив головы и виляя обрубками хвостов.
Бледное от испуга лицо Нигоры порозовело.
Из-за ели навстречу им вышел Бабакул.
– А я думаю, кто это навестил нас...
Со стороны стойбища примчался Суванджан. После взаимных приветствий и расспросов о здоровье Бабакул пригласил гостей в шалаш. Суванджан взял их коней.
Насытившиеся за день овцы лежали возле стойбища и жевали жвачку. Собаки, которые напугали Нигору, лакали пищу из деревянного корыта. Возле шалаша полыхал костер. Из кумгана[23]23
Кумган – высокий металлический чайник.
[Закрыть], висевшего над огнем, капала вода. Из казана поднимался пар. Шербек присел на войлок, разостланный рядом с шалашом. Невдалеке он заметил огромную корзину, сплетенную из веток. В такую корзину чабаны обычно прячут от маток неокрепших козлят. Но когда Шербек пригляделся, он увидел, что корзина полна ягнят. Что это значит? Но тут же он решил, что Бабакул, наверное, намеревается пустить ягнят к маткам на рассвете. И все же Шербек встревожился. Неужели двум мужчинам не хватает молока от своих коз, и они будут доить овец, матерей этих крошечных ягнят? Нет, не может быть, чтобы этот бескорыстный старый чабан занимался такими делами. Ведь он порой отказывал себе даже в молоке от своих коз, чтобы отдать его козленку.
Когда Бабакул подошел к шалашу, Шербек шутливо сказал:
– Бабакул-ата, от ягнят поступила жалоба, будто жестокосердный чабан разлучил их с матерями. Мы хотим проверить эту жалобу.
– Они еще малы, сынок, не понимают, что им на пользу. Если они хотят заболеть, питаясь и молоком и травой, я могу подпустить их к маткам, – улыбнувшись, ответил Бабакул.
– Да не убавится ваша борода, отец! Не обижайтесь на меня, но ведь у ягнят еще не окрепли кости, и если они не будут сосать маток, то как же им расти?
Шербеку показалось, что Бабакул-ата, поглаживая свою бороду, смеется над его словами.
– Сын мой, и тот зоотехник, который работал до тебя, говорил то же самое. Вас, наверное, обучал один и тот же человек, а человек тот – невежда.
Шербек обиделся, но промолчал.
– Я ведь не отнимал ягнят от матерей, когда они только появились на свет, а отнял тогда, когда они привыкли к подножному корму и кости у них окрепли. Послушать вас, так пусть они сосут маток шесть месяцев. А кому нужна будет матка, от которой после этого останется одна тень? Эту мысль ты запиши в свою книгу, нужная мысль.
Бабакул-ата присел на корточки и, в два глотка проглотив чай, поданный Суванджаном, поставил пиалу на скатерть.
– Ягнята без материнского молока не будут расти, отец, поймите это, – настаивал Шербек.
– Я понимаю. Я знаю даже, о чем ты сейчас думаешь, – улыбнулся Бабакул.
Шербек покраснел.
– Я думаю о том, что эти овцы – колхозные, и я хочу, чтобы за ними был хороший уход.
– Правильно, это овцы колхозные. Потому-то я смотрю за ними лучше, чем за своими. Я никогда не беру чужого, сынок. Ты не беспокойся! Говоришь, ягнята не будут расти? Да ведь в наших горных травах есть все, что есть в молоке матки. Если ягнята будут брать свою долю не от матери, а от земли, разве не двойная польза колхозу? – Бабакул посмотрел на Шербека, который вертел в руках пустую пиалу, и продолжал: – Пиалу передай Сувану, пусть нальет чаю, и слушай дальше, сынок. Есть у нас наука, переданная нам прадедами...
– Я слушаю вас, ата.
– Этого, наверно, в ваших книгах не написано, а знать не мешает. Вон, погляди, там лежит серая овца, рядом красно-бурая гиссарская и белая, все они рожают по двойне.
Было уже совсем темно, но Шербеку казалось, что он различает овец, о которых говорит Бабакул.
– А ты знаешь, почему они рожают двойню? Думаешь, такой у них организм? Нет, это потому, что, как только привыкнут их ягнята к траве, я отнимаю их от матерей. До осени матки поправляются, жиреют, поэтому зиму переносят легко. А к весне они дают двойню, только успевай считать.
Слова Бабакула заставили Шербека задуматься: то, о чем говорит старый чабан, в книгах не написано. У него, конечно, большой опыт, всю свою жизнь он наблюдает за скотом. Но что скажут обо всем этом ученые? Как бы там ни было, нужно разобраться во всем этом. Шербек знает, что в годы войны Бабакул спас целое стадо колхозных коз от тяжелой эпидемии. Этот старик многое знает. Как все же он, зоотехник, плохо подготовлен к практической работе. А ведь он должен быть наставником чабанов!
Шербек покосился на Нигору: что она может подумать о нем?
Он был рад, когда закончился разговор об овцах и Бабакул предложил устраиваться на ночлег,
– Если ложиться в шалаше, то ноги будут на улице, – сказал Бабакул. – Когда поднимались на Кашка-тав, оставили юрту в Тентаксае, вещей было много. Доченька, а ты оставайся в шалаше.
– Спасибо, ата, я хочу спать на воздухе.
Бабакул вытащил из шалаша коврик и одеяло и хотел постелить Нигоре, но она не позволила.
– Я сама.
Суванджан постелил себе и Шербеку. Бабакул вынес из шалаша тулуп и накрыл им ноги Нигоры,
– Теплые одеяла остались в кишлаке, доченька, укройся этим тулупом.
– Не беспокойтесь, я не замерзну, ведь лето.
В темноте Нигоре показалось, что старик улыбается.
– Во времена царя у меня был хозяин по имени Максум, – сказал Бабакул-ата, подсаживаясь к Суванджану. – Однажды он приехал посмотреть, хорошо ли я пасу его овец. Я постелил ему на том же самом месте, где ты сейчас лежишь, дочка. У меня была новая, недавно скатанная белая кошма, и ею я укрыл ноги хозяина. «Своей поганой кошмой укрыл меня, нарушил мое омовение!» – закричал он и отбросил кошму. Было очень обидно, но я смолчал. А среди ночи слышу – кто-то зовет меня: «Бабакул!» Поднял голову, смотрю – хозяин. Весь дрожит от холода. Просит: «Дай что-нибудь укрыться». Я отвечаю, что, кроме кошмы, ничего нет. А он: «Пусть будет что угодно, хоть потник со спины ишака!»
Все рассмеялись.
– И с тобой бы так не случилось, дочь моя.
– Тогда я хорошенько укроюсь, – сказала Нигора и натянула на себя тулуп.
Где-то вдалеке залаяли сторожевые псы, и собаки Бабакула, дремавшие вокруг стойбища, мгновенно вскочили и с лаем исчезли в темноте. Суванджан схватил висевшее в шалаше ружье и побежал за собаками.
– Эти волки так обнаглели, что даже днем нападают на отару, – произнес Бабакул, прислушиваясь к далекому лаю собак. – Каждый год находим их логова, уничтожаем десятками, а они опять размножаются как мухи.
С той стороны горы раздался выстрел.
– Суванджан стреляет, – задумчиво сказал старик. – Ружье, которое сейчас у него, досталось мне в наследство от Максума.
Нигора заинтересовалась, кто этот Максум и почему он оставил Бабакулу свое ружье. И Бабакул рассказал все, что произошло с ним много лет назад, как из этого самого ружья выстрелил он в своего хозяина.
– ...Вот так было, – закончил свой рассказ старик.– Так и не дошел я до «мусульманского рая», который обещал мне Максум. Как хорошо, что я вернулся! Иначе до последнего вздоха пришлось бы мне пасти овец Максума и мои кости остались бы на чужбине. А вернуться в Аксай меня заставил тот нож с костяной рукояткой, который я увидел у Максума. Нож твоего отца, Шербек. Я отдал его Хури в память о муже.
Шербек кивнул головой. Этот нож теперь хранится у них дома, на дне сундука. Это единственная вещь, оставшаяся от отца. Ох, если бы он был жив!
В детстве Шербек представлял своего отца легендарным богатырем с широченными плечами, высокого роста. Он привык гордиться своим отцом. Сейчас, после рассказа Бабакула, Шербек подумал, какое великое счастье быть сыном такого замечательного отца. Да, его отец был борцом за новую жизнь, в борьбе за счастливое будущее отдал он свою жизнь.
– ...А овец Максума я привел в Аксай, – сказал Бабакул, – и передал дехканам. А сам остался чабаном, только теперь пасу не хозяйских овец, а наших, колхозных. Раньше в стаде было две тысячи овец, а сейчас больше тридцати тысяч, и ухаживает за ними не один человек, а пятьдесят.
Вернулся Суванджан. Повесив ружье в шалаше, он сел рядом с отцом.
– Ну что, поймал? – насмешливо спросил Бабакул.
– Как же! – улыбнулся Суванджан. – У соседей, оказывается, волк утащил одного барашка. Но мы все-таки отбили его.
– Устал, наверно, от беготни? Теперь ложись и гостям дай поспать. – Бабакул стал подниматься и вдруг вскрикнул, схватившись за колени.
– Что с вами? – Нигора озабоченно посмотрела на старика.
– Старость не радость. Посидел на прохладном месте, а теперь колет.
– Сделать вам спиртовой компресс?
– Э-э, дочка, не беспокойся. – Выпрямившись, Бабакул медленно побрел к шалашу. – Старость неизлечима.
Из шалаша до Нигоры донеслись кряхтенье старика и слова молитвы. Засыпая, она с любовью и жалостью думала об этом удивительном человеке, который перенес в своей жизни столько страданий.
Когда Нигора проснулась, было уже светло. В очаге теплился кизяк, а в кумгане кипел чай. Она чувствовала себя легко, как птица. Только вот ноги болели. Это оттого, что не привыкла ездить на лошади.
Нигора достала из сумки мыло и полотенце и огляделась, раздумывая, где бы умыться. На Кашка-таве еще лежат снега, оттуда доносится шум водопада. До него далековато. Но таинственный шум водопада манил Нигору, и, закинув на плечо полотенце, она отправилась в путь. Кустарники и деревья вокруг были свежие, влажные, как будто только что выкупались. На склонах оврага сквозь расщелины камней пробивались красные и желтые тюльпаны. «Летом тюльпаны? – удивилась Нигора. – А рядом лежит снег!»
Нигора шла по тропинке в гору, и ее все больше охватывало восторженное удивление. Снег, лежавший в расщелинах, оттаивал, образуя снежные пещеры, из этих пещер вырывались струйки воды и, сливаясь в потоки, с шумом падали вниз. Нигора подошла к обрыву. Вот он, водопад. С огромной высоты вода с шумом падает на камни, рассыпается брызгами, кипит и пенится. Ветер несет с собой капельки холодной воды, оставляя их на листьях деревьев и траве.
«Кругом лето, а здесь зима», – подумала Нигора.
Где-то здесь, недалеко, должен быть подземный родничок, притаившийся в горах, как зверек в роще. Бабакул называет его Родником слез. Внезапно ее охватило желание ощутить рукой биение этого подземного родничка, струи которого, должно быть, и прохладны и нежны.
Нигора перешла через ровную площадку, как бы самой природой приспособленную для игры детей в лапту, и вступила в рощу. Здесь ее встретил куст шиповника. От его ярких цветов растекался по сторонам опьяняющий аромат. Цепляясь за платье, шиповник будто просил ее не уходить. Потом ей преградили путь разросшиеся кусты боярышника, горной алычи, и было неизъяснимо приятно не спеша разъединять их ветви, находить лазейку.
– Всех, всех вас хочу обнять, – шептала им Нигора.
Она достигла лужайки и остановилась. На кончик ветки села маленькая птичка с желтыми крыльями. Нигора не могла оторвать от нее глаз. Острый клюв птички немного открылся, и раздалось мелодичное щебетанье.
В ответ с разных сторон защелкали соловьи, будто соревнуясь между собой. Нигора никогда не видела соловья, она шла тихонько, на цыпочках, чтобы не спугнуть птицу. Но как ни старалась быть осторожной, соловьи не показывались.
Громадные орешники, образуя сплошную зеленую арку, закрыли небо, и Нигора шла, как в тоннеле. Водопад гулко шумел справа. Начали часто встречаться белые валуны, значит Родник слез где-то близко.
Перепрыгивая с камня на камень, Нигора перешла ручеек, и перед ее взором открылся естественный бассейн, окруженный огромными бледно-желтыми валунами. Вода в нем была чиста и прозрачна как слеза. На дне разноцветные камни: белые, желтые, коричневые. Можно подумать, будто какой-то путник специально подобрал их и, чтобы показать чудо природы, бросил в этот источник. Удивительно, что этот прозрачный, живой источник называют Родником слез. Кто его так назвал? Старики чабаны, видевшие много горя, назвали его так? Или влюбленный юноша, отчаявшийся найти свою возлюбленную, горько плакал на этом месте? Нигора легла на большой камень и посмотрела в воду. На поверхности отразилось ее лицо. Она рассмеялась и рукой расплескала свое отражение.
– Ой, тепленькая! – Нигора поспешно разделась и спустилась к источнику. Она вошла в воду и легла, раскинув руки. Ее охватило окрыляющее ощущение силы и молодости, хотелось петь и дурачиться. Она черпала горстями прозрачную, нежную, как шелк, воду, разбрызгивала ее по травам и камням на берегу.
Когда Нигора поднялась, капли воды на ее теле заблестели на солнце, как алмазы. На берег она вышла не спеша, ей хотелось продлить радостное ощущение своей слитности с природой.
Назад Нигора возвращалась другой дорогой, в обход, и скоро вышла к пастбищу. Суванджан ходил среди овец, вылавливая белых, как хлопок, ягнят. Он приносил их Бабакулу и Шербеку. Перевязав ремнем, Бабакул взвешивал каждого ягненка, а Шербек измерял линейкой шерсть и записывал в свою тетрадь вес ягненка и длину шерсти. Они так увлеклись своим делом, что не заметили, как подошла Нигора.
– Добро пожаловать, Нигора! – откликнулся Шербек на приветствие девушки. Он отрезал кусочек шерсти у ягненка и подал Нигоре. – Видите?
Нигора пощупала шерсть.
– Что тут особенного? Шерсть как шерсть, – пожала она плечами.
– А то, что это не просто шерсть. Чувствуете, какая нежная? Это же целое богатство для колхозной казны! – Шербек гордо улыбнулся и подумал: «А вы ругали меня за то, что я чуть не сгубил колхоз. Ведь вы ругали меня за это?»
Но Нигора не почувствовала, что творилось в душе Шербека. Она ласкала маленького ягненка, лежавшего у нее на коленях.
– За то время, пока я не был здесь, овцы прибавили в весе по десять килограммов. А шерсть выросла на шесть сантиметров, – сказал Шербек.
Нигора не понимала, насколько важны эти цифры. Ее больше занимали жалобные крики ягнят, которые попадали в руки Суванджана.
– А почему вы не пасете овец внизу, в овраге, ведь там трава по колено?
Шербек многозначительно посмотрел на Бабакула. Старик схватил овцу, проходившую мимо, и надоил в ладонь немного молока.
– Ну как? – спросил Бабакул-ата, показывая молоко Нигоре.
– Желтоватое.
– Да, правильно. А если бы мы пасли овец на берегу реки, где трава высокая, но водянистая, молоко стало бы обезжиренным, голубоватым. – Бабакул вытер о халат руку и сорвал под ногами пучок красной травы.
– Вот эта трава – кзыл тамир, от которой, говорят, лопнул вол Максума. Это не трава, а жир...
«Опять о Максуме», – отметила про себя Нигора.
– Да, это верно. Но здесь уже почти нет травы, они все очистили, – начал Шербек. – Не пора ли перебраться за Кашка-тав?
– Еще на недельку травы хватит, – сказал Суванджан, оглядывая овец. – Если бы не было травы, овцы сами ушли бы отсюда.
– Да, еще недельку побудем здесь, сынок, – подтвердил Бабакул.
– Вам, наверное, жалко оставить Родник слез, ата, он такой красивый и притом вызывает воспоминания, – улыбнулся Шербек.
– Э-эх, сынок, уж чего много в горах – так это источников, один красивее другого.
Бабакул устало побрел к шалашу.
Нигора пошла за ним, но, вспомнив о чем-то, оглянулась и крикнула Суванджану:
– А вы скоро придете в шалаш?
– А что?
– Я должна сделать вам прививку, ведь для этого и приехала.
– Я думал что-нибудь приятное... а вы о прививке.
Нигора и Шербек переглянулись.
– Приятно то, что после нее вы не заболеете.
После завтрака Суванджан сразу же исчез. Нигора сделала прививку Бабакулу, потом они с Шербеком вышли из шалаша и стали ждать Суванджана. Но он не появлялся. Шербек, встав на стремена, оглядел пастбище. В дальнем его конце на большом камне дремала собака, пригретая солнцем.
«Понятно», – подумал Шербек. Он сошел с лошади и, отдав Нигоре поводья, пошел в сторону камня. Собака открыла один глаз и, убедившись, что идет свой человек, продолжала дремать. Шербек подошел на цыпочках, чтобы сапоги не скрипели. За камнем, в тени, свернувшись калачиком и положив под голову войлочную шапку, спал Суванджан. Шербек махнул рукой Нигоре и, когда она тихонько подкралась к камню с другой стороны, крикнул:
– Попался!
Суванджан вскочил. У него было такое испуганное лицо, что Нигора и Шербек не выдержали и расхохотались.
– О-о! Неужели вы так боитесь укола?
– Сестрица, дорогая, как-нибудь в другой раз...
– Не бойтесь, ничего не случится, иголка-то тоненькая.
– Знаю я, какая тонкая! Наверно, с палец толщиной!
– Даже не почувствуете. Будто укус мухи.
– В прошлом году, когда делали, так искры из глаз посыпались...
Нигора достала спирт и протерла руки. Отколола конец ампулы и наполнила сывороткой шприц.
– Зато после этого укола никогда не будете болеть дизентерией. Если бы не было пользы, какой интерес вас мучить? Ну-ка, снимите рубашку... Разве больно? Вот и все.
Суванджан, довольный, что все обошлось так легко, подвел Нигоре лошадь и крикнул прощаясь:
– Когда будете возвращаться, заезжайте к нам. Я поймаю куропатку!
– Вместе поймаем, готовь силки, – поддержал Шербек.
Вечером Суванджан пригнал отару на ночлег. Потом собрался идти за племенными баранами, которые паслись отдельно, как вдруг увидел Арслана. Это был пес, который должен охранять племенную отару. Сытый и довольный, Арслан лежал на своем обычном месте. «Почему он оставил баранов?» – с тревогой подумал Суванджан. Он схватил палку и поспешил вниз, в ущелье.
Пастбище, где паслись бараны, было расположено на северном склоне горы и называлось Кукдекча – «Зеленый котелок». Здесь было прохладно даже в самые жаркие дни. Когда Суванджан, запыхавшись, достиг пастбища, спустились сумерки.
– Кур-рей, кур-рей! – крикнул он.
Из ущелья донеслось эхо. Но ответного голоса баранов не было слышно.
Суванджан, перепрыгнув через речку, вошел в кусты. Защищая лицо от ветвей, он упорно продвигался вперед. Какая-то птица пугливо выпорхнула из-под его руки. Невдалеке зашелестела трава: должно быть, осторожными мелкими шажками кралась лисица. Шелест этот вскоре замер. Но возник другой, более сильный. Обрадованный Суванджан кинулся туда, но тоже ничего не обнаружил. Он обошел все пастбища. Бараны как сквозь землю провалились!
Суванджан в изнеможении опустился на землю. У него сверкнула искра надежды: а что, если бараны сами вернулись в стойбище? Но он тут же отогнал эту мысль: ведь тогда он встретил бы их, другой дороги не было.
– Суванджан! – неожиданно послышался голос Бабакула.
Суванджан поднял голову и увидел наверху, на тропинке, черную фигуру отца.
– Нашел? – спросил Бабакул. Но тут же, заметив состояние сына, спокойно сказал: – Найдутся, иди-ка поешь.
Суванджан ел принесенный отцом ужин, и в это время мысленно продолжал поиски. Он восстанавливал в памяти все укромные уголки в зарослях на берегу реки, между утесами, которые стояли рядом, как пять пальцев одной руки. И вдруг он вспомнил, что на другом берегу реки есть поляна, где растет очень высокая трава. Однажды он нашел баранов именно там. Суванджан вскочил и взял в руки посох.
Бабакул крикнул вслед исчезнувшему в темноте сыну:
– Наведайся на соседнее стойбище, может, у них...
Ночью Бабакул проснулся от лая собак. Луна спокойно светила над спящими горами и речкой. Он поднял голову с подушки и увидел сына. Еле передвигая ноги, Суванджан подошел к своей постели и бессильно опустился на одеяло. Бабакул понял: сын вернулся ни с чем. Он притворился спящим, но долго не мог заснуть, пытаясь успокоить себя мыслями о том, что утром бараны найдутся.
На рассвете громко запела перепелка.
«Бит-биллик, бит-биллик, бит-биллик!» – с какой-то страстью, увлечением кричала она. В ее крике старому чабану почудилось: «Эй, человек, не пропусти свой час!»
Старик быстро поднялся, собрался и пошел пасти отару. Вскоре встал и Суванджан и отправился искать своих исчезнувших баранов.
Возле ущелья Кукдекча он заметил вытоптанные баранами тропинки. Следы вели к реке, и там они смешались со старыми следами других отар.
Суванджан пошел по течению Куксая. Навстречу ему стали попадаться отары овец из других колхозов, но пропавших баранов среди них не было.
Впереди показались два белых дома с камышовыми крышами, возле них большой огороженный сад. В конце сада росло большое ореховое дерево. Когда Суванджан подошел к нему, на голову его упали две большие урючины. Он удивился, что урюк падает с ореха, и остановился. Опять что-то больно ударило его по носу. Суванджан вздрогнул от неожиданности. За забором послышался звонкий девичий смех. Что-то зашелестело, как будто пролетела испуганная горлица. Юноша заглянул за забор. Меж деревьев мелькало яркое атласное платье и тоненькие косички девушки.
