Текст книги "Александр Великий. Дорога славы"

Автор книги: Стивен Прессфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

Глава 3
ИНДИЯ

Гефестион прибыл с Инда вовремя и смог увидеть казнь. Два предводителя отрядов и два младших командира из числа «недовольных» были преданы мечу. Гефестион явился на казнь прямо с марша, не задержавшись даже чтобы утолить жажду, и во время процедуры держался невозмутимо, но позднее, в моём шатре, его пробрала такая дрожь, что ему пришлось сесть. Гефестиону тридцать, он старше меня на девять месяцев, и мы с ним дружим с самого детства.

Это он завёл разговор о «недовольных», о тех, кого я приказал вывести из состава их подразделений. На всю армию их всего-то человек триста. Казалось бы, число ничтожное, но это не так. Однако именно эти люди, закалённые, славные своей доблестью, ветераны многих походов и битв, пользуются в войсках таким авторитетом, что я не мог бы позволить себе ни просто содержать их в лагере под стражей (где бы они лишь распространяли заразу неповиновения), ни уволить со службы и отправить по домам (такое решение поощрило бы тех, кто сочувствовал непокорным, но не решался заявить об этом открыто). Расформировывать «недовольных» и распределять по разным подразделениям после того, как я сам вывел их из состава лояльных отрядов, было бы, мягко говоря, непоследовательно. Признаться, я только о том и думаю, как с ними поступить. От этих мыслей у меня голова идёт кругом, тем паче что именно сейчас мне больше всего пригодились бы и их опыт, и их умение, и их доблесть. Именно сейчас, когда предстоит форсировать эту проклятую реку.

Палатки с колышками в Индии не в ходу. Здесь слишком жарко. Мой шатёр представляет собой скорее навес, открытый со всех сторон, чтобы продувал ветерок. Так прохладнее. Правда, ветер так и норовит снести прочь бумаги, каждый клочок приходится прижимать грузом. Даже мои карты и те норовят улететь домой.

Оглядевшись по сторонам, Гефестион примечает, из кого состоит царская свита, и говорит:

   – Что, обходишься без персов?

   – Я от них устал.

Мой друг молчит, но я знаю, что он испытывает облегчение. С его точки зрения, то, что я предпочёл видеть близ своей персоны соотечественников, говорит о моём желании вернуться к истокам. К моим македонским корням. Он, конечно же, не оскорбит меня благодарностью, но я вижу, что друг доволен.

Гефестион является вторым по значению военачальником в экспедиционных силах, а следовательно, и во всей армии. Вторым после меня. Многие яростно ему завидуют. Кратер, Пердикка, Коэн, Птолемей, Селевк – все они считают себя лучшими полководцами, чем он. И правильно считают: так оно и есть. Но для меня Гефестион стоит многих. Если он бодрствует, я могу спать. Если он на фланге, мне не нужно смотреть ни вправо, ни влево. Его личная ценность превыше всякого военного искусства. Он захватил более сотни городов без кровопролития, исключительно благодаря дипломатическому умению. Терпимость и милосердие, которые, будь они присущи человеку помельче, воспринимались бы как слабость, для него настолько естественны, что это обезоруживает даже самых высокомерных и предубеждённых вождей противника. Ему свойственно удивительное умение преподносить этим правителям реальность их положения таким образом, что они сами начинают верить, будто склоняются к присоединению (слова «подчинение» я предпочитаю избегать) не под давлением и даже не по его предложению, а по своей собственной инициативе. Право же, иные из них начинают проявлять приверженность нашему делу столь рьяно, что их приходится унимать. Благодаря его усилиям в сотне столиц, куда вступали наши войска, их встречали на улицах толпы, охрипшие от ликующих криков. Без него эти города пришлось бы брать с боем, что неизбежно увеличило бы наши потери раз в десять. Ну а уж личной доблестью он не уступит никому: на его теле девять тяжёлых ран, и все они, разумеется, были нанесены спереди. Гефестион выше меня ростом, привлекательнее лицом, он превосходный оратор, умеющий почувствовать и понять, чего ждёт народ в каждой из завоёванных нами стран. Только одно не даёт ему стать равным мне. В нём нет и капли чудовища.

За это я его люблю.

А во мне живёт чудовище. Так же, как и во всех моих полевых командирах. Гефестион философ, а они воины. Он благородный соперник, а они убийцы. Пойми меня правильно: он опустошал целые провинции и не раз лично возглавлял массовую резню, но это не коснулось его души. В глубине её Гефестиону удалось остаться добрым человеком. Чудовище не поселилось в нём, а потому он не может оставаться равнодушным к чудовищным поступкам. Он страдает от этого, тогда как я – нет. Кроме того, расправы устрашают его. Я без восторга отношусь к такого рода мерам из-за их малой эффективности, а ему они ненавистны в силу их жестокости. Для меня случившееся обыденно, а он заглядывает в глаза каждому из приговорённых и умирает с ним вместе.

   – И кого ты теперь поставишь командовать? – спрашивает он, имея в виду отряды «недовольных».

   – Не знаю. Теламон обещал привести двоих молодых командиров. Останься, посмотрим, что они собой представляют.

Входит Кратер, и моё настроение слегка поднимается. Из всех моих военачальников он самый изобретательный и самый суровый. Казни его ничуть не волнуют. У него прекрасный аппетит, он рыгает и портит воздух и, конечно же, на все лады клянёт здешнюю жару. Выдаёт витиеватую бранную тираду насчёт того, каким бы дерьмовым способом переправить всю эту ошалевшую от зноя и пота армию на тот берег. Он подходит к кувшину с водой.

   – Итак, – говорит он, поливая себе лицо и шею, – какие великие вожди замышляют наш разгром сегодня?

Принято говорить, что солдаты всё равно что дети. А я скажу так: военачальники и того хуже. К безответственности и неуправляемости рядового солдата в старшем командире добавляются такие «ценные» качества, как гордыня, обидчивость, упрямство, жадность, самонадеянность и двуличие. У меня есть полководцы, которые не дрогнут перед ордами ада, однако ни за что не решатся сказать мне в глаза, что допустили где-то промашку и нуждаются в моей помощи. Мои высшие военачальники готовы повиноваться мне, но ни в коем случае не друг другу. Они ссорятся и соперничают, как женщины. Спроси, опасаюсь ли я, что они взбунтуются, и получишь ответ: ни в коем случае. По той простой причине, что их взаимная ревность и недоверие никогда не позволят им не только сговориться, но и просто провести под одной крышей достаточно времени, чтобы замыслить моё свержение.

Дай им волю, ни один из них не омочил бы ног в этой реке. Каждый из них смотрит назад, на уже завоёванные земли. Они спят и видят себя правителями покорённых стран. Пердикка мечтает о Сирии, Селевк мечтает о Вавилоне, а что до Птолемея, так того уже открыто зовут «египетским фараоном». А вот уж чего ни один из них точно не желает, так это пускаться в новые приключения, рискуя получить копьё в живот. Ну что ж, трудно винить их в этом. Они прошли долгий путь, оставили за собой горы трупов и теперь желают воспользоваться плодами своих трудов.

Так или иначе, из одиннадцати моих высших командиров я доверю свою жизнь только двоим – Гефестиону и Кратеру. Ненавидят ли меня остальные? Напротив. Они меня обожают.

Да, друг мой, этот аспект военного искусства не отражён в руководствах. Я имею в виду соперничество внутри войска, противоречия в собственном лагере. Молодой, только что получивший под начало свой первый отряд командир думает, будто бы царь управляет своей армией. Как бы не так! Это армия управляет царём. Он должен постоянно поддерживать в бойцах боевой дух и хорошую физическую форму, заботиться о том, чтобы они чувствовали уверенность (но не чрезмерную, ибо таковая порождает дерзость), не допускать нарушений дисциплины и в то же время проявлять великодушие и щедрость. Не только давать возможность вдосталь пограбить, но и осыпать отличившихся бойцов почестями и наградами, создавая при этом все условия для того, чтобы они могли быстро спустить все заработанное ратными трудами на вино и шлюх. Ведь тогда их снова потянет в поход, за добычей.

Командование армией походит на борьбу со стоглавой гидрой: ты отсекаешь одну голову, но остаётся ещё девяносто девять, а на месте отсечённой вырастают две. И чем дольше находится армия в походе, чем дальше остаётся родная земля, тем труднее эта борьба. Для тех, кто участвует в этом походе с самого начала, он продолжается уже девять лет, у многих из них за это время выросли дети, а у иных уже появились внуки. Они добывали и транжирили целые состояния, а пробуждать и поддерживать в них желание идти дальше приходилось и приходится мне. Сами они на это не способны. Я должен играть перед ними, как актёр пред публикой, любить их и направлять на верный путь, как хороший отец направляет своевольных сынов. Однако выбор командующего ограничен. В конечном счёте получается, что он может вести свою армию только туда, куда она сама пожелает идти.

   – Ну, а вообще-то, – подаёт реплику Кратер, – получилось не так уж плохо.

Он имеет в виду казни.

Не плохо?

   – По-моему, толпа осталась довольна представлением.

   – Ну и ладно, дело сделано. Те двое, за которыми ты посылал, находятся снаружи.

Мы выходим из-под навеса. Впечатление такое, будто залезли в печь.

Два молодых командира поджидают, сидя верхом. У обоих самый низкий командный чин, но зато ни тому, ни другому пока не предъявлялось никаких обвинений. Теламон привёл их ко мне по моему приказу.

Я смотрю на них, надеясь, что у них хватит крепости духа справиться с новым поручением. Младший из них родом из Пеллы, из Старой Македонии, старший из Антемоса, что в новых провинциях. Мы едем вдоль береговой насыпи. Я намереваюсь устроить этим молодцам испытание.

Этого молодого человека я знаю. Его зовут Ариббас. Отец и брат этого Ариббаса, прозванного товарищами Вороной, оба командиры царских телохранителей, пали при Гавгамелах, а ещё двое родных братьев и один двоюродный, все закалённые, не раз награждённые ветераны, продолжали нести службу. Сам Ворона с четырнадцати до восемнадцати лет служил мальчиком свиты при моём шатре, он умеет читать и писать и в своём лёгком весе считается лучшим борцом в лагере. Матиас постарше, ему около тридцати. Этот служака, из тех, кого в войсках называют «мулами», происходит из обедневшей знати присоединённого нами Херсонеса. У него есть женщина, изумительная красавица из Бактрии, оставившая свой народ и последовавшая за ним: мне говорили, что как раз она-то и питает его амбиции. Оба отличаются изрядным рвением, оба храбры и находчивы.

Я указываю на вражеские укрепления за рекой и интересуюсь у Матиаса, как бы он построил атаку.

Ширина реки более полутора тысяч локтей. Она слишком глубока для форсирования вброд, а преодолеть её вплавь трудно из-за слишком сильного течения. Значит, брать эту преграду придётся на лодках и плотах. Приблизившись на пару сотен локтей, мы окажемся под обстрелом лучников вражеских башен, последние сто локтей нас будут буквально засыпать стрелами, а одолев это расстояние, мы уткнёмся в берег. Обрывистый, глинистый берег в пять локтей высотой, вдоль которого тянется вдвое более высокий вал, утыканный кольями и шипами. Длина этого вала составляет тридцать стадиев. Ну а позади вала нас дожидается царь Пор со своими боевыми слонами и индийскими «кшатриями», принадлежащими к воинской касте, а потому обучающимися боевым искусствам с раннего детства. Они славятся как лучшие в мире стрелки из лука. А всего у Пора сто тысяч человек.

Младший командир поворачивается, чтобы встретить мой взгляд.

   – Что ты хочешь узнать, царь? Как поступил бы я, будучи на твоём месте, или как бы действовал самостоятельно?

Теламона такая дерзость смешит. Я закусываю губу и спрашиваю проверяемого, в чём разница.

   – Разница в том, – отвечает он, – что, будь во главе войска я, оно всё равно не смогло бы форсировать реку на виду у столь сильного и готового к атаке противника. Никакой план тут бы не помог. Но если войска поведёшь ты, они одолеют все преграды с лёгкостью, хотя наши бойцы устали, оголодали и пообносились.

   – Почему? – интересуюсь я.

   – Зная, что твой взгляд обращён на них, все воины будут соперничать друг с другом в доблести, стремясь заслужить твоё одобрение, значащее для них больше жизни. Кроме того, царь, ты, сражаясь в первых рядах, будешь личным примером побуждать каждого превзойти себя. Любой будет стыдиться именовать себя воином Александра, не доказав себе и товарищам, что он достоин такой чести.

Матиас умолкает, после чего Кратер громко фыркает и говорит, что странно слышать столь неприкрытую лесть от командира, принадлежащего к подразделению, склонному к своеволию, а по последним слухам, даже к мятежу.

Молодой человек хотя и почтительно, но с жаром возражает ему. Это естественно, ни один воин не останется равнодушным к упрёкам в адрес его товарищей.

   – К чему бы мы там ни были склонны, – говорит он, – царь всегда ставил перед нами самые трудные задачи, и мы всегда выполняли их, не щадя жизни. Или, может быть, тебе известны случаи, когда дело обстояло иначе?

В этом чувствуется dynamis, что не может не радовать.

Теперь я обращаюсь с тем же вопросом к другому молодому воину. К Ариббасу по прозвищу Ворона.

   – Во-первых, – отвечает он, – прежде, чем бросать армию в рискованную атаку, я бы испробовал мирные средства. Говорят, будто этот раджа, Пор, человек сметливый и практичный. Почему бы не попробовать с ним договориться?

Предложить ему остаться царём под нашим суверенитетом или просто заплатить ему за право прохода наших войск по его территории. Не исключено, что у Пора имеются враги, которых он ненавидит и боится больше, чем нас. В таком случае у него может появиться заинтересованность в военном союзе, направленном против этих недругов. Мы можем пообещать ему владения соперников, побеждённых нашими совместными усилиями. Зачем ему преграждать нам путь, если наша армия, пройдя через его царство, лишь увеличит его владения и богатства, а сама двинется дальше, на восток?

«Надо же, как у этого паренька всё просто», – думаю я.

   – Что-нибудь ещё?

   – Да, царь... эта река. Так ли уж нам нужно форсировать её именно здесь, напротив укреплённого берега, под обстрелом? Если уж переправляться, то почему не в ста стадиях к северу? Или в двухстах, или в тысяче? Да и вообще, если нам мешает река, то почему бы нам и не разобраться именно с ней?

   – Это каким образом?

   – Можно прорыть каналы и отвести её воды в другое русло, на западные равнины. Так, как поступил Кир Великий у стен Вавилона. Пусть кавалерия галопом движется вперёд по высохшему речному ложу.

   – Ну-ну, может быть, в этом есть смысл, – роняет Теламон.

Кратер постукивает по своему нагруднику, изображая насмешливые аплодисменты.

Я, желая умерить их пыл, указываю на набухшую от недавних дождей реку.

   – Чтобы отвести её, потребуется десять армий.

   – Ну так что же, значит, надо собрать десять армий. Я, например, предпочитаю пролить бочку солдатского пота, чем напёрсток крови. Чтобы справиться с Тиром, потребовалось полгода. Давайте задержимся здесь на два года, если уж без этого никак. Но вот что ещё важно, о царь: дерзость наступающих. Безрассудная смелость может повергнуть противника в страх и заставить его поверить в то, что ему довелось столкнуться с неприятелем, невиданным ранее. С армией, не имеющей себе равных по боевому духу, а потому обречённой на победу. А поверив в это, он станет сговорчивее.

   – Твои победы, о царь, – поддерживает молодого командира его товарищ постарше, – научили всех нас видеть в противниках возможных союзников. Зачем проливать кровь смелых и умелых воинов и заставлять их проливать кровь наших товарищей, если при правильном подходе они могут маршировать с нами в соседних колоннах? В конце концов, не сводится же цель этого великого похода, в котором мы разбили столько армий и покорили столько царств, только к тому, чтобы всех их разбить и покорить?

Прикрыв глаза ладонью от слепящего солнца, я присматриваюсь к обоим командирам.

Старшему из них, Матиасу, как я уже говорил, под тридцать. У него густая каштановая борода, а глаза заставляют вспомнить образ Диомеда в усыпальнице героев, что в Леокадии. Тому, который помоложе, Вороне, очевидно, нет и двадцати двух. Он безбородый, поджарый, как гончая, а весь его облик красноречиво свидетельствует о целеустремлённости и смекалке.

Оба они, каждый по-своему, мне нравятся.

   – Вы, двое, примете командование «недовольными», – говорю я им и, не дожидаясь благодарностей, продолжаю: – Хочу, чтобы все поняли, почему я считаю необходимым форсировать эту реку. Хвала богам, там, на валах, нас ждёт самый достойный противник, какого мы не встречали с самой Персии. Посмотрите на меня, друзья мои. Думаете, меня не раздражает этот затянувшийся, нескончаемый марш, перемежающийся мелкими, не сулящими славы стычками и осадами? Но там, на том берегу, нас ждёт царь Пор со своими кшатриями... Я люблю его! Он вернул меня к жизни! И ему же предстоит воодушевить войско, включая и ваш отряд. Перед лицом такого неприятеля люди снова вспомнят о том, что они солдаты!

Глава 4
ТЕЛАМОН

Когда я был мальчиком, у меня было два наставника. Аристотель учил меня рассуждать, Теламон учил действовать. Ему было тридцать три. Мне семь. Никто не приставлял Теламона ко мне специально: скорее, я привязался к нему и ни в какую от него не отходил. Он казался, да и по сию пору кажется живым воплощением идеального солдата. Бывало, во время строевых учений я таскался за ним, подражая его походке так, что бойцы покатывались со смеху. Однако ни о каком неуважении или передразнивании с моей стороны тут не могло быть и речи. Мне лишь хотелось ходить, стоять, ездить верхом так, как это делал он. Теламон происходил из Аркадии, с юга Эллады. Моя мать желала привить мне чистое аттическое произношение и сокрушалась из-за того, что я всё время сбивался на тягучий, аркадский выговор. Тогда Теламон был десятником, теперь он командует армиями, но мне по-прежнему бывает трудно выманить его с поля в штабной шатёр. Его представление о хорошем завтраке сводится к ночному маршу, а о хорошем обеде – к лёгкому завтраку.

В десять лет я попросил Теламона объяснить мне, что значит быть настоящим солдатом. Он и объяснил, но отнюдь не словами. Вместо того чтобы втолковывать мне азы военного дела, Теламон на три дня взял нас с Гефестионом в зимние горы. При этом мы всю дорогу не могли добиться от него решительно никаких объяснений, как будто быть солдатом означало играть в молчанку.

Ночью мы промёрзли до костей, как будто быть солдатом означало уметь сносить лишения. Значило ли это, что он преподнёс нам первые уроки военного дела, сводившиеся к тому, что воин должен молчать, выполнять приказы, терпеть лишения и не задавать вопросов?

В третий вечер похода мы наткнулись на волчью стаю, выгнавшую оленя на лёд замерзшего озера. Теламон, подхлёстывая коня, галопом поскакал к озеру. В пурпурном закатном свете мы наблюдали за тем, как развернувшаяся веером стая преследовала добычу, направляя беглеца то в одну, то в другую сторону, не давая ему прорваться к берегу, под защиту деревьев. Олень превосходил волков быстротой бега, но они сменяли один другого, а он уставал. Наконец один из них перекусил оленю подколенное сухожилие: он рухнул на лёд, и вмиг стая набросилась на него. Мы с Гефестионом и охнуть не успели, а волки уже пожирали добычу.

   – Вот это солдаты, – заявил Теламон.

Позже, уже в одиннадцать лет, я видел, как Теламон (служивший в ту пору под началом моего отца) проверял сформированный им отряд перед походом на одно из племён. Велев каждому бойцу положить к ногам свою заплечную котомку, он обошёл строй и выбросил всё, с его точки зрения, лишнее. По окончании проверки у солдат не осталось ничего, кроме глиняной миски, железного вертела и хламиды, предназначенной служить и плащом, и одеялом.

Теламон учил тому, что в солдатском вещевом мешке нет места всякому хламу. Например, надежде. Мечтам о будущем. Воспоминаниям. Страху. Угрызениям совести. Нерешительности.

Накануне битвы при Херонее, когда мне в восемнадцать лет впервые доверили командовать отрядом тяжёлой кавалерии, состоящей из гетайров – «истинных товарищей» или «друзей» царя, и мы с Гефестионом обходили строй, нам вспомнилось поучение нашего наставника. И показалось более чем странным: как может солдат идти в бой, не видя пред собой надежды? Нас самих переполняли самые радужные ожидания, ну а уж мы, со своей стороны, постарались передать этот настрой бойцам, разжигая в них жажду славы, богатства и господства над всей Элладой. Когда штабной писец, заносивший на папирус завещание каждого солдата, предложил составить таковое и нам, мы с Гефестионом покатились со смеху. Примерно такова же была и реакция наших молодых бойцов.

   – Оставь мои яйца Антипатру, – гоготал один.

   – А мою задницу завещаю на армейские нужды, – надрывался другой.

Я уж совсем было собрался отпустить шуточку позабористей, но тут Чёрный Клит спросил:

   – Александр, а кому достанется твой конь?

Он имел в виду Буцефала, скакуна, стоившего дороже десяти пожизненных жалований.

Вот тут меня проняло. Мысль о возможной скорой разлуке с конём мигом отрезвила меня, и я наконец понял, что имел в виду Теламон.

Идя в бой, воин должен помнить, что итог каждой схватки ведом только богам. А значит, ему не стоит брать с собой столь никчёмный багаж, как мысли о богатстве, славе, даже о смерти. Надобно отбросить всё это прочь и атаковать налегке, положившись на судьбу. В этом нет никакой тайны. Все поступают именно так. Им приходится, или они не смогут сражаться. Вот почему Теламон потрошил солдатские мешки и таскал с собой сопливых мальчишек к замерзшим вершинам, чтобы показать им, как стая хищников вершит холодное убийство.

В другой раз, уже юношами, мы с Гефестионом поинтересовались у Теламона, есть ли в солдатской котомке место для самообладания.

   – На самом деле, – ответил он, продолжая зашивать продырявленный плащ, за каковым занятием мы его и застали, – самообладание, которое так восхищает в манере держаться, присущей настоящим воинам, есть лишь внешнее проявление внутреннего совершенства. Таких достоинств, как терпение, мужество, самоотверженность. Возможно, солдат вырабатывает их, чтобы получить превосходство над воинами противника, но в первую очередь они нужны для победы над врагами в самом себе: безалаберностью, жадностью, неряшливостью, зазнайством и тому подобными. Каждому следует осознать, что он тоже участвует в этой борьбе, и каждый должен стремиться стать истинным воином, как ревностный ученик стремится перенять всё у мудрого учителя. Подлинный воитель бывает способен одолеть врага, не нанося удара, просто силою своего превосходства. И не только одолеть, но превратить его в союзника, в друга, даже в своего раба.

Тут наш ментор обернулся к нам и с улыбкой добавил:

   – Как я сделал с вами.

Здесь и сокрыт ключ.

Может быть, те простые, усвоенные мною в детстве добродетели и позволили мне вместе с армией проделать весь этот путь. Возможно, в них заключается и выход из создавшегося положения. Время поджимает. Солдаты не будут ждать, как не будет ждать и эта река.

Давай же, мой юный друг, вернёмся назад по этому долгому пути. Я – дабы поведать, ты – дабы внимать. И начнём с самого начала. С Херонеи.