Текст книги "Александр Великий. Дорога славы"

Автор книги: Стивен Прессфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

Если сегодня мы возьмём верх, города Эгейского побережья посыпятся нам в руки, как черепичные плитки. При этом мы не можем допустить, чтобы на освобождённых просторах воцарился хаос. Свобода, порядок и справедливость – вот то, что мы должны принести с собой, если хотим обеспечить свой тыл и безопасность коммуникаций. С этой целью необходимо поставить у власти людей, на которых можно положиться, которые не станут использовать полученное с нашей помощью положение для собственного возвеличивания и сведения личных счетов. В ходе этой кампании я намерен неуклонно придерживаться этого принципа. Те вожди, которые примут меня как своего друга, станут моими друзьями, но вздумавшие противиться будут беспощадно сокрушены.

Все города, не выступившие против меня, сохранят самоуправление, ибо мне нужны отнюдь не они, а Дарий. Я явился в Азию не ради эгейцев, но ради Персии.

Возвращаются конные разведчики. Меня окружают мои полководцы.

   – Сейчас? – спрашивает Филот, указывая на уже перевалившее на западную сторону небосвода солнце. Он имеет в виду, что, если мы намерены завязать бой сегодня, тянуть с этим не стоит, иначе можно не поспеть до сумерек.

   – А разумно ли это? – осведомляется Парменион, у которого тоже есть свои резоны. – Армия уже проделала сегодня длинный переход, да и часть прошлой ночи провела в движении. Время уже позднее, – указывает он, – так имеет ли смысл идти напролом через реку, прямо в зубы врагу?

Он предлагает дождаться ночи, под покровом темноты совершить обходный манёвр, переправиться на тот берег выше или ниже по течению, а утром обрушиться на врага, которому придётся менять свою диспозицию и который уже не будет защищён с фронта рекой.

Мне это не нравится.

   – Погода в самый раз для боя, – замечает Кратер.

Его поддерживает Пердикка:

   – Кровь у людей кипит. Пока она не остыла, давай понаделаем персам вдов.

   – Где Мемнон? – интересуюсь я.

Молодой посыльный выражает готовность скакать на разведку.

   – Не надо, я сам его отыщу, – говорит Гефестион.

Прежде чем я успеваю что-то сказать, он галопом мчится в сторону неприятельских позиций.

Мемнон – это самый умелый и способный из полководцев Дария. Он эллин, родом с Родоса, и служит царю персов за деньги. Наёмная греческая пехота подчиняется именно ему.

Для успеха дела мне жизненно необходимо узнать, какое место в персидском строю занимает Мемнон.

Парменион указывает на то, что вражеская диспозиция выглядит совершенно бессмысленной.

   – Где это видано, чтобы сплошной фронт состоял из одной конницы, а вся пехота располагалась далеко в тылу? Это что, хитрость?

На самом деле дело здесь не в хитрости, а в гордости.

Знатные персы сражаются конными, а не пешими. Они стремятся к славе и хотят, чтобы честь победы над нами принадлежала не наёмникам и ополченцам, а именно им. Их построение не требует особого изучения. Главное – узнать, где Мемнон.

Мемнон знаком мне лично. Когда я был мальчиком, он, находясь в изгнании, провёл некоторое время при дворе моего отца в Пелле. Мы подружились, и от него я узнал о войне не меньше, чем от Филиппа.

Мемнон сражался за царя персов. Именно его усилиями во времена моего детства Иония была возвращена под власть Артаксеркса, а его брат Ментор покорил для персов Египет. В ту пору братья стояли наравне с царями, основывали города и чеканили свою монету. Они брали жён из персидской знати, их дети обучались в Сузах и Персеполе. Впрочем, жена у них была одна, царевна Барсина. После того как убили Ментора, знатная вдова вышла за Мемнона, его брата.

Переворот вынудил Мемнона бежать. Он нашёл прибежище при дворе моего отца.

Возможно, Мемнон не являлся величайшим тактиком своего времени, но он стал первым, кто в отличие от Филиппа и Ментора возвысил военное ремесло до статуса науки. Мемнон начинал как моряк, а потому и в мореплавании, и в действиях военного флота разбирался ничуть не хуже, чем в сухопутных операциях. Он мыслил категориями кампаний, а не отдельных схваток. Из его уст я впервые услышал выражение «обозревать всё поле», подразумевавшее как стратегический, так и политический контекст. В политике Мемнон разбирался превосходно. Он умел вести переговоры, прекрасно чувствовал людей и знал к ним подход, одинаково уверенно выступая на многолюдных народных собраниях и участвуя в тайных консультациях с высшими сановниками. Ему были равно свойственны умение атаковать и способность выстроить оборону, умение обучать войска и способность вести их в бой. Он заботился о питании и снабжении армии и не допускал задержек с выплатой жалованья. Его люди любили его и с готовностью повиновались ему. Но он повелевал не только войсками, но и собственными страстями. Гнев был ему неведом, гордыню Мемнон считал постыдным пороком. Если проволочки сулили конечный успех, он ничуть не стыдился месяцами избегать сражения и никогда не поддавался на провокации. Прежде чем пускать в ход силу, он прибегал к столь действенному оружию, как золото, и предпочитал хитрости и уловки лобовому столкновению. Однако когда стратегическая обстановка требовала немедленных, решительных действий, он атаковал, не колеблясь. В сражении Мемнон был бесстрашен, в преследовании противника неутомим, но вместе с тем всегда демонстрировал готовность к достижению разумного соглашения. Каждый из его воинов получал чины и награды по справедливости и заслугам, а сам он честно служил тем, от кого принимал плату. Если у него и была слабость, то вполне извинительная: он желал, чтобы в нём видели не просто стратега, а военного мыслителя.

Мемнон был первым полевым командиром, который начал использовать карты. До него никто ни о чём подобном не слышал, да и слышать не желал: многие полагали, что рассматривать почву есть удел землепашца, но не благородного воителя. Считалось, что представление о поле предстоящей битвы полководец должен составить по донесениям собственных разведчиков, проводников из числа местных жителей или перебежчиков из вражьего стана. Что же до планов местности, то их причисляли к недостойным настоящего воина уловкам. Но Мемнон не ограничивался нанесением на карты особенностей тех мест, где ему предстояло вести боевые действия. Он наносил на папирус планы исторических сражений, которые тщательно изучал, а также исследовал участки местности, перспективные, с его точки зрения, под поля возможных будущих битв. По его приказу составлялись планы дорог и рек, перевалов, высот и ущелий. На составленную им карту Малой Азии были нанесены не только города, могучие реки и горные хребты, но просёлки, деревни и горные тропки, известные разве что козопасам. Он присматривал места, подходящие для воинских становищ, изучал подступы к ним с точки зрения доступности, лёгкости снабжения и возможности отступления.

Да, он принимал во внимание не только возможность победы, но всегда рассчитывал, какими путями и как скоро его войско сможет покинуть лагерь в случае неожиданной атаки превосходящих сил противника, предусматривая при этом на путях отступления места для засад, которые обеспечили бы прикрытие. Вёл Мемнон и хронику погоды, смены сезонов, длины дня и ночи, восхода и захода солнца: он всегда мог сказать, какова будет долгота дня и ночи на любом поле Азии. Он знал не только время сбора урожая ячменя во Фригии, Лидии, Киликии, но и имена крупнейших зерноторговцев и расположение закромов, где они хранят свой товар. Когда наступает половодье на той или иной реке? Можно ли преодолеть её вброд? Где?

Готовясь к битве, он всегда старался поставить себя на место противника. Причём исходил из того, что противник умён и использует свои возможности наилучшим образом.

Одиннадцатилетним мальчишкой я частенько наведывался к Мемнону и часами приставал к нему с расспросами. Мне хотелось узнать как можно больше о странах и народах Азии, и он, великий полководец, терпеливо рассказывал обо всём. Кто правит в Персии? Кто командует тамошними войсками? Мемнон рассказывал мне об Арситах и Реомитрах, Спифридатах, Нифатах и Мегадатах. Он описывал их настолько подробно, что у меня возникало ощущение, что я узнаю любого из них при встрече. Мемнон был влюблён в Персию, в великолепие, пышность и славу этой державы. А также в её женщин. Интересом к Востоку я заразился от него. Наверное, видя, как рьяно и упорно вёл я борьбу против этой великой державы, кто-то может предположить, будто Персия мне ненавистна. Совсем наоборот!

Я пленён ею. В своё время я настоял на том, чтобы Дор, слуга Мемнона, обучил меня персидскому языку. Я умею читать на нём и понимаю персидскую речь без перевода. Такие названия, как Вавилон, Сузы или Персеполь, ласкают мой слух.

Мемнон был докой не только в военном, но и в поварском искусстве. Он готовил закваску с тимьяном и кунжутом и пек собственный хлеб, размалывая ячмень в солдатской ручной мельнице. Я приносил ему зайцев и дроздов, и мы, строка за строкой, изучали «Анабазис» Ксенофонта. Какова ширина Киликийских ворот? Насколько быстро может армия достичь Столпа Иона? Можно ли превратить Евфрат в оборонительную линию? Я заставлял Мемнона озвучивать его философию войны. Как бы он стал атаковать прочно защищённую позицию? Как лучше производить разведку? Что труднее, защита или нападение?

Гефестион возвращается. Он обнаружил местонахождение Мемнона.

   – Там, у излучины реки. Его сыновья с ним. Все хорохорятся. Похоже, он настроен задать нам взбучку.

Большинство бродов находится у излучин. Самые мелкие участки реки располагаются там, где она поворачивает. Я вижу, как поверхность воды рассеянно поблескивает (позднее солнце нам благоприятствует), когда она перекатывается по усеянному камнями ложу.

   – Вызови сюда Рыжего, – говорю я Теламону, имея в виду Сократа Рыжебородого, командующего передовым отрядом «друзей». Ему предстоит выступить против Мемнона.

Гонцы скачут к Аминте, которому будет поручено поддержать Рыжебородого, и к Чёрному Клиту с приказом перебросить царское подразделение «друзей» с его крыла в центр.

Рыжебородый и Аминта галопом мчатся к моему командному пункту. Короткими, как код, фразами я излагаю свой план.

   – Смотри, Рыжий, на тебя прольётся дождь из железа.

   – Ничего, небось не промокну, – смеётся Сократ.

Каждый командир получает от меня ясные, чёткие указания, но никто из моих товарищей не представляет себе общий замысел.

Громко, чтобы слышали все, я обращаюсь к Пармениону, говоря так, чтобы услышали все:

   – Друг мой, если мы помедлим, то враг под покровом ночи сможет от нас ускользнуть.

Я уверен, что Мемнон, со всей его энергией и напором, пытается настоять именно на таком решении. Он понимает, что время в данной ситуации союзник не нам, а персам. Если нам придётся преследовать уцелевшую армию по чужой территории, растрачивая силы на осады крепостей, которые мы не посмеем оставить у нас в тылу, мы в конечном счёте растратим все деньги и припасы. А противник сохранит армию. Но вот если сегодня, здесь, эта армия будет разбита, все эти города откроют нам ворота без боя.

Я указываю на тот берег.

   – Взгляните туда, где дожидается нас враг. Разве это не величественное зрелище, на которое мы и уповали? Воистину это дар Творца Земли и Небес. Так возблагодарим же Его и возьмём то, что нам причитается.

Я поворачиваюсь к Теламону и командую:

   – К бою!

Он подаёт знак, и над рекой разносится зов труб. Конюхи подсаживают тяжеловооружённых воинов на их лошадей. Всё поле мгновенно преображается: войска издают громовой клич, от которого каждый волосок на моём теле встаёт дыбом. Позади меня оживает лес пик: воины поднимаются с колена, формируя сплошной строй. Конница на флангах выстраивается клиньями. Военачальники покидают мой командный пункт, отправляясь к своим подразделениям.

А теперь послушай, каков боевой порядок поджидающей нас на равнине реки Граник армии сатрапов Дария.

Фронт противника целиком состоит из кавалерии. Левый фланг занимает двухтысячный отряд Арзамеса, правителя Киликии, которого поддерживают пятьсот наёмных греческих всадников из войска Мемнона, в большинстве своём ионийцы. Справа от них стоят Арситы, род, властвующий во Фригии на Геллеспонте. Под командованием этой защищающей собственные владения семьи находятся примерно тысяча фригийцев, три тысячи конных пафлагонийцев и две тысячи гиркан под командованием Спифридата, сатрапа Лидии и Ионии, двоюродного брата Арсита и зятя самого Дария. Все они сражаются под знаменем Арситов, представляющим собой золотого журавля на алом фоне.

Персы именуют такие штандарты «змеями» за их длинную змеевидную форму и то, как они полощутся на ветру. Справа от Спифридата стоит его брат Резак, который командует тысячей мидийских катафрактов. Они облачены в доспехи, представляющие собой долгополые одеяния с нашитыми на них заходящими одна на другую на манер рыбьей чешуи железными пластинами. После битвы мы подняли один такой доспех и убедились, что он весит девяносто фунтов. Несут этих всадников парфянские боевые скакуны, могучие, словно тяжеловозы.

Персидский центр составляют четыре тысячи тяжеловооружённых всадников Атизеса и Митробарзана, сатрапов Великой Фригии и Каппадокии, а также тысяча легковооружённых всадников Митридата, зятя Дария, который платит этим людям из собственного кармана. Сам он восседает на гнедом жеребце, стоящем, по слухам, тысячу талантов.

Правее Митридата расположились две тысячи всадников из Бактрии, ведомых Арбупалом, сыном Дария и внуком Артаксеркса. Говорят, что он самый красивый мужчина в Персии, если не считать его отца. Эти бактрийцы (и их товарищи по оружию из Парфии, Гиркании и Мидии) не проделывали путь в десять тысяч стадиев на восток из своих родных провинций; все они местные землевладельцы, чьи праотцы в своё время покорились Киру Великому и дали клятву служить персидским царям на поле боя. Ещё правее встал Фарнак, брат жены Дария Лисеи, собравший под свою руку конных ополченцев из Памфилии, Армении и Мидии, возглавляемых Нифатом, Петеном и Реомитрой, верными слугами царствующего дома. Замыкает построение справа лёгкая конница из Лидии под командованием Омара.

В шестистах локтях позади, выше по пологому склону, расположились пешие греческие наёмники. Получающих плату от Дария солдат Мемнона насчитывается шестьдесят семь сотен. Они разделены на три отряда, которыми командуют сыновья Мемнона, Агафон с Ксенократом, и сын Ментора Тимон. За спиной наёмников толпятся пешие ополченцы. Их насчитывается от шестидесяти до семидесяти тысяч, но это не воины, и они были бы бесполезны даже против армии зайцев.

Царский отряд, прибывший по моему распоряжению, становится в центре нашей позиции. Эвагор, мой конюх, направляется ко мне из тыла, ведя в поводу Буцефала. (На холм я въехал на другом коне, Эосе, но он предназначен не для боя, а для торжеств). Свитский мальчик Андрон подставляет сцепленные руки, и я вскакиваю на боевого скакуна.

   – Зевс Спаситель и Победа! – восклицают при виде этого мои телохранители, и их клич подхватывают сорок тысяч глоток.

Подав знак Клиту Чёрному, я движением коленей поворачиваю Буцефала направо. Царское подразделение «друзей» трогается с места, переходя на лёгкий галоп.

Когда я был мальчиком, Мемнон научил меня двум правилам: «Раскрывая, скрывай» и «Ориентируя, дезориентируй ».

Сейчас я этим и занимаюсь. Дезориентирую. Интересно, скоро ли догадается об этом Мемнон, ведь по прошествии весьма недолгого времени я перейду от дезориентации к ориентации. А когда он сообразит, в чём дело, как отреагируют на его догадливость его персидские наниматели?

   – Бей в «кость»! – командую я, и Теламон подаёт соответствующий знак.

«Костью» у нас называют короткий и широкий обрезок высушенного рябинового ствола, который, когда по нему бьют деревянной колотушкой, издаёт звуки, более резкие и громкие, чем любая труба. Они хорошо слышны даже на ветру, что позволяет поддерживать строевой ритм.

Младшие командиры выравнивают строй, и шеренги, в такт ударам в «кость», приходят в движение. Сам я, в сопровождении царского подразделения «друзей», скачу вдоль фронта направо. Неприятель наблюдает, и я не знаю, позволит ли он довести манёвр до конца, так и не вмешавшись. Мемнон, разумеется, тоже видит меня: перемещение вправо должно означать, что я ищу встречи с ним. Останется ли он безучастным наблюдателем, предоставив инициативу мне?

Гранин – река быстрая, но её можно пересечь вброд: глубина в этом месте чуть выше колен наших коней и примерно по бёдра пехотинцам.

Напротив, на возвышенностях, сконцентрировалась вражеская кавалерия, вооружённая в отличие от нас не длинными пиками ударного действия, а метательными копьями и дротиками. Это оружие дальнего боя, и очевидно, что, как только мы вступим в реку, на нас обрушится железный ливень. Первый шквал дротиков будет страшен, второй и того страшнее.

Я продолжаю двигаться лёгким галопом вдоль фронта, в четырёх сотнях локтей от реки, параллельно ей. До нашего правого фланга остаётся около пяти стадиев.

Мой план заключается в следующем.

На крайнем правом фланге нашего строя сосредоточена главная ударная сила армии: тяжёлая кавалерия «друзей», подкреплённая лучниками с Крита и метателями дротиков из Агриании. Мемнон, разумеется, прекрасно видит и то, что наши отборные подразделения сконцентрированы против него, и то, что я сам, во главе царского подразделения «друзей», направляюсь туда же.

Это и есть дезориентация.

Ибо Мемнон, как я надеюсь, не видит особых, укрытых за строем формирований: отдельного отряда «друзей» под началом Сократа Рыжебородого, усиленного двумя формированиями лёгкой пехоты под командованием Птолемея, сына Филиппа, прозванного Жалом за любовь к пчеловодству. Жало собрал под своей рукой две сотни добровольцев из числа молодых, самых быстрых и ловких во всей армии воинов. Все они получают двойное жалованье и обучены действовать в бою совместно с кавалерией и против вражеской кавалерии. Доспехи у них не в ходу: по части защиты эти бойцы полагаются на скорость и увёртливость, прочность щитов, именуемых «pelta», и боевой порядок, при котором они находятся непосредственно среди атакующих всадников.

Оружием им служит копьё в семь локтей длиной и длинный, позволяющий не только рубить, но и колоть меч. До сих пор мне доводилось использовать этих воинов лишь в горах, против диких племён. На коротком расстоянии (таком, как здесь, у Граника) они способны атаковать, не отставая от кавалерии, а после столкновения, в том коловращении, которое, как я полагаю, образуется и на берегу, и в речном ложе, способны нанести врагу страшный урон.

Помимо «друзей» Сократа Рыжебородого и лёгкой пехоты Птолемея в это штурмовое формирование включены великолепная пехота (пешие царские телохранители Аттала, брата Птолемея), пеонийская лёгкая конница Аристона и четыре отряда царских копейщиков под общим командованием Аминты.

Я надеюсь, что моё упорное продвижение к правому флангу обратит на себя внимание противника и заставит его приготовиться к отражению основного удара именно на этом направлении. Надеюсь, что с этой целью он снимет с центра и перебросит навстречу мне как можно больше формирований.

Ибо главный удар нанесу отнюдь не я. Его нанесёт Рыжебородый.

Ориентировать и дезориентировать. Я научился этому у Мемнона, и не исключено, что он разгадает мой замысел. Однако удастся ли ему убедить в своей правоте военачальников-персов? Причём убедить достаточно быстро: стоит промедлить с решением полминуты, и будет уже слишком поздно.

Я продолжаю двигаться к флангу. Мимо Рыжебородого. Перед фронтом «друзей». И неприятель реагирует. Конные подразделения начинают перемещаться из центра в направлении моего движения.

   – Теперь посылай Рыжего.

Теламон делает знак. Воины Рыжебородого выдвигаются вперёд, как раз после того, как я и царское подразделение «друзей» проезжаем мимо. Подчинённые Рыжему командиры и он сам, на своём скакуне по кличке Хищник, дают отмашку своим всадникам. Шеренга приходит в движение.

«Друзья» издают боевой клич.

Конники Рыжего, выстроившиеся четырьмя клиньями, промежутки между которыми заполняют пехотинцы Жала, вырываются вперёд. Они скачут вниз по склону, сначала рысью, потом лёгким галопом. Воинственные возгласы не смолкают ни на миг. Пехота ускоряет шаг, переходит на бег. Я, со своей стороны, тоже ускоряю аллюр. Мой отряд по-прежнему движется вправо. Ещё дальше вправо. Чуть ли не правее неприятельского фланга...

Мемнон оказывается в трудном положении. Если он вернёт перемещавшиеся вслед за мной конные отряды в центр, для отражения атаки Рыжебородого, я обойду его с фланга. Если оставит их на фланге, Рыжебородый сможет прорвать центр. За Сократом в наступление уже двинулись копейщики и царские телохранители. За ними пеонийцы и две с половиной тысячи пехоты.

   – Рыжий идёт!

Клинья Рыжебородого с улюлюканьем рвутся вперёд.

Что теперь будет?

Персы в плотном конном строю поджидают нас на высоком кряже, господствующем над рекой. Они вооружены метательными копьями и рубящими мечами. Пытаться остановить нас встречной атакой они не станут, ибо поступить так означает свести на нет своё изначальное преимущество. Нет, они останутся на месте, будут забрасывать нас сверху своими дротиками и ликовать, видя, как падают наземь кони и люди. На некоторое время наши воины окажутся полностью беззащитными: с трудом балансируя на скользких камнях русла, они, не имея метательного оружия, даже не смогут ответить ударом на удар.

Противник чует кровь, и его охватывает неудержимое, лихорадочное возбуждение. Пылкие, горделивые персидские всадники больше не могут оставаться на месте. Они выхватывают мечи и бросаются вниз по косогору в яростную атаку. Посреди реки персы сталкиваются с нашими конными и пешими наступающими отрядами, и там разворачивается рукопашная схватка.

Приходит мой черёд.

Царское подразделение «друзей», выстроившееся в шесть клиньев по пятьдесят всадников, устремляется в образовавшийся в неприятельском фронте разрыв. Оставшиеся шесть отрядов «друзей», ещё двадцать четыре клина по пять десятков конников, последуют за мной. Вся эта сила ударит на прорыв, со стороны русла, вверх по склону. К тому времени уже весь наш фронт, общая протяжённость которого составляет пятнадцать стадиев, перейдёт в наступление. Тяжёлая пехота, вооружённая сариссами, войдёт в реку под косым углом: справа и впереди царские телохранители Никанора, левее и чуть поотстав воины Пердикки, потом бригада Коэна и, соответственно, остальные четыре формирования.

Если центр противника всё же устоит, кавалерия «друзей» оттеснит его под удар нашего правого крыла, а если неприятель перебросит помощь туда, их конница столкнётся с лесом сарисс нашей вышедшей из реки фаланги. Так или иначе, не в том, так в другом месте вражеская линия будет прорвана. А как только это случится, боевой порядок персов полностью разрушится.

Всё разворачивается в полном соответствии с моими планами. Я сумел предвидеть все, кроме одной, но весьма важной и едва не сыгравшей решающее значение детали. Выдающейся доблести персидских воинов.

Бой у брода превращается в серию атак на мою персону. Мы пробиваемся дальше, выбираемся на берег и развиваем наступление вглубь прибрежной полосы, но отважные враги не оставляют попыток прорваться ко мне.

Благородный персидский всадник идёт в атаку, выкликая своё имя и имя своей матери, дабы, если он победит, товарищи знали, кого восславить, а если падёт, кого оплакать. Правда, об этом обычае мы узнаем лишь потом, от пленных, теперь же нам кажется, будто нам противостоит орда безумцев: каждый из них скачет в бой с криком, причём каждый кричит что-то своё. В Македонии мальчиков обучают сражаться в рукопашной не каждому за себя, а держаться, даже если строй смешался, парами, а ещё лучше тройками, так называемыми «ласточками» с лидером («клювом») в центре и впереди и «крыльями» по обе стороны, что позволяет атаковать наступающего врага с флангов. Подобная тактика показала себя весьма эффективной в стычках с племенами прирождённых наездников Фракии, каждый из которых, будучи прекрасным воином, сражается сам по себе. Тем паче оправдывает она себя в бою с персами, вооружёнными не длинными копьями, а дротиками и кривыми рубящими мечами.

Кроме того, панцири нашей тяжёлой кавалерии защищают и грудь, и спину, тогда как противник использует только нагрудники, а многие воины пренебрегают и шлемом. Эта уступка гордыне обходится врагу очень дорого, ибо не каждый нагрудник может устоять против усиленного инерцией скачки удара длинного, тяжёлого копья, а наши доспехи, и особенно железные шлемы, неплохо защищают от рубящих ударов кривых мечей. Что бы там ни говорили иные спесивцы, но бой – это не поединок. В общей свалке, когда враги наседают во множестве и удары сыплются со всех сторон, в том, чтобы прикрыть спину прочными латами, нет ничего зазорного.

У брода через Граник схлестнулись не просто две армии, но две противоположные концепции ведения войны. Персы сражаются на древний лад, впечатляющий, но устаревший. Македония взяла на вооружение стратегию и тактику современности. Горделивые, надменные царские «родственники» не видят никакой чести в сражении с фалангой «презренных» пехотинцев. Туда, где в окружении знатных всадников сражается сам царь, рвутся славнейшие воители Востока. Устремляются, позабыв обо всём, включая и своё место в строю. Побуждаемые гордыней, славнейшие и знатнейшие передают командование своими подразделениями подчинённым, а сами во весь опор мчатся туда, где их может ждать встреча с благородным противником и благородной смертью. Замечу следующее: если перед битвой все знатнейшие и славнейшие воины занимали позиции во главе своих отрядов, распределившись вдоль всего строя, то после неё их тела подбирали в основном в одном месте. Там, где переправлялся через реку я.

Кратер убивает Арбупала. Гефестион мощным колющим ударом валит Омара и сбивает с коня Арзамеса. Последний наверняка погиб бы, но его конюх (на Востоке слуги сопровождают господ в бою) поспевает на помощь и за руку втаскивает его на лошадь. Удар моего копья сражает Митридата, скачущего мне навстречу в окружении пышной свиты, выкликая моё имя. Спустя мгновение я вонзаю копьё в грудь Резака, успевшего разрубить мой шлем и едва не раскроившего мне череп. Клит, спасая мне жизнь, убивает Спифридата. (Арсит бежит во Фригию и там вешается из-за стыда и позора.) Филот одолевает Петена. Сократ Рыжебородый убивает Фарнака. Митробарзан и Нифат, бившиеся поодиночке, гибнут в стычках с «ласточками» «друзей». Эти двое знатных персов, покинув своё место в строю, проскакали почти десять стадиев, чтобы погибнуть на этом месте.

Иными словами, практически каждый из высшей персидской знати бросил вверенные ему подразделения и вне зависимости от отведённого ему места в строю пересёк поле, чтобы сразиться со мной.

Когда битва закончилась, оба моих наплечника были сорваны, нагрудник с чеканкой в виде головы Горгоны получил такие вмятины, что разобраться, что там изображено, было уже решительно невозможно, а латный воротник (который я поначалу не хотел надевать из-за его тяжести) был искромсан и искорёжен. Ткань моей туники настолько пропиталась кровью и потом, что не отдиралась от тела, и мне пришлось удалять её по кусочкам, обрезая их лезвием меча. Нагрудник Буцефала оказался пробит насквозь в шести местах, а из его задней ноги был вырван кусок мяса, которого хватило бы на солдатскую порцию. Наголовник с него сбили, поводья разрубили, а шкура его так заскорузла от крови и песка, что очистить её с помощью мыла и масла нечего было и думать. Конюхи были вынуждены воспользоваться бритвами.

Слева от нас полки кавалерии и пехота Пармениона с боем форсировали реку и двинулись дальше, гоня противника перед собой. Как только вражеское крыло у брода дрогнуло, начал ломаться и весь фронт. Всадники, взметая пыль, понеслись прочь, словно волна, гонимая по поверхности моря шквалистым ветром.

Правда, бегут не все: греческие наёмники остаются на косогоре. Всё произошло так быстро, что шестьдесят семь сотен гоплитов даже не успели вступить в бой, а ускакать по примеру своих персидских нанимателей пехотинцы не могут. Поэтому они смыкают ряды и ощетиниваются остриями своих копий.

Близится вечер. Я в сопровождении Пармениона, Клита Чёрного, Пердикки, Коэна, Кратера, Филота и Гефестиона выезжаю к неприятельскому строю.

Где же Мемнон? Я обещаю всем грекам пощаду, если они выдадут мне Мемнона. В ответ один из старших командиров наёмников, спартанец по имени Клеарх (внук знаменитого Клеарха, соратника Ксенофонта), выступив вперёд, клянётся сынами Тиндерея, что Мемнон бежал.

Спартанец просит сохранить жизни его людям, напирая на то, что они бедны, не имеют земли, служат только за жалованье и не обязаны хранить верность царю Персии. А значит, готовы перейти на службу Александру.

   – Служите в аду! – кричат им наши солдаты.

Эллины, пренебрёгшие общим делом и за деньги поднявшие оружие против своих соотечественников, внушают куда большую ненависть, чем персы.

Спартанец умоляет меня о пощаде, но сердце моё твёрже камня.

   – Сыны Леонида, приготовьтесь стоять и умереть.

По моему сигналу начинается резня. Я не просто наблюдаю. Я руковожу кровопролитием, направляясь туда, где оно хоть немного ослабевает. Греки предлагают выкуп, службу, выкрикивают имена людей, которых я знаю, имя моего отца и моей матери, вопиют к небесам, взывая о милосердии.

Но я обрекаю их на смерть.

Темнеет. Нам нужны факелы, чтобы видеть тех, кого мы убиваем. Лишь когда треть из них погибла, а уцелевших ужас сковывает настолько, что они падают на колени, выронив из неповинующихся им более рук оружие, я даю сигнал остановить кровопролитие. Но своей родины эти негодные сыны Эллады, принявшие золото варваров в уплату за нашу кровь, не увидят. На лбу каждого из них, как и на лбах всех, кто дерзнёт последовать их примеру, будет красоваться рабское клеймо.

Эвмен, мой военный советник, спрашивает, как обращаться с пленными.

   – Отправить их в Македонию в цепях, как и подобает рабам. И нечего тратиться на наем кораблей, пусть проделают весь путь пешком, со скованными запястьями и лодыжками, с колодками на шеях. А по прибытии в Македонию отправить всех, не разбирая чинов, на рудники. Без права на освобождение.

   – А какие условия содержания определить им на рудниках? – осведомляется Эвмен.

   – Сон на соломе и крапивный суп, – отвечаю я. – Пусть вся Эллада узнает, какую плату могут заслужить изменники, продающие свои копья варварам.