Текст книги "Александр Великий. Дорога славы"

Автор книги: Стивен Прессфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

Глава 26
БОЛЬШОЙ КЛИН

Атака на Дария происходит одним большим клином. Царское и боттиейское подразделения составляют остриё, торонцы, анфемцы и амфиполитанцы образуют правый фланг, а остальные «друзья» – левый. Это крыло расширено за счёт пеших отрядов царских телохранителей, наступающих в контакте с самым левым отрядом конных «друзей». Стражи как бы пристёгивают кавалерию к двум фланговым группировкам Коэна и Пердикки, составляющим левую оконечность большого клина.

Действия этих войск практически представляют собой самостоятельное сражение. Одно из тех, что разыгрывают на равнине. Клеандр, Менид, Арет, Аристон, Аттал и Брисон ведут второй бой на правом фланге, центральная фаланга бьётся в третьем сражении, тогда как на левом крыле Парменион и Кратер схватились с противником в четвёртом. Впрочем, к этому перечню можно добавить и пятое, и шестое. Фаланга второй линии вступает в схватку с конными и пешими группами врага, прорвавшимися или зашедшими в тыл слева, а ещё в двадцати стадиях позади, в нашем передовом лагере, раненые и нестроевой состав подвергаются налёту царской индийской и парфянской конницы. Цель этого рейда – вызволение матери и супруги царя Персии, которые на самом деле находятся не там, а в более глубоком тылу, в главном лагере, расположенном в пятидесяти стадиях позади.

Ни одно из этих сражений не видно оттуда, где происходит другое. Оценить масштабы любого может, да и то не вполне, лишь тот, кто вовлечён в него непосредственно: слишком уж высока и плотна завеса поднимающейся из-под ног и копыт множества противников пыли.

С моей позиции (а я нахожусь с «друзьями») не видно практически ничего, и я инициирую наступление, ориентируясь по доносящимся до нас (если это не обман слуха и не ошибка) звукам, обозначающим место столкновения копейщиков Арета с индийской царской конницей. Это впереди и чуть справа, локтях в шестистах.

Человек, не участвовавший в сражениях, не представляет себе, насколько они выматывают. Один лишь вес брони и оружия, которые носят на парадном плацу, за час муштры способен свалить человека с ног. А наш солдат не на параде. Он на поле. Более того, прежде чем оказаться на этом поле, он с полной выкладкой проделал переход продолжительностью в полдня. Сыт ли он? Когда он спал в последний раз? Здоров ли, не ранен ли? Добавим к этому страх, напряжение, перевозбуждение, ожидание. Есть тип усталости, которую греки называют «apantlesis». Это упадок душевных сил, причиной которого может стать не только физическое утомление, но и нервное напряжение. В таком состоянии командир или солдат неверно оценивает обстановку, полностью теряет способность к принятию осмысленных, самостоятельных решений, лишается инициативы – короче говоря, становится глухим, слепым и глупым. Хуже того, это состояние возникает у человека совершенно неожиданно, поражая его как гром. В одно мгновение деятельный и разумный воин превращается в безвольного болвана.

Однако то напряжение, какое испытывает человек, ничто по сравнению с возбуждением, выпадающим на долю лошади, особенно боевого кавалерийского скакуна. Лошади не осознают перспективы и не понимают необходимости сдерживаться и выжидать. Для них существует только данный момент, в который они воспринимают не только наши команды. Они слышат шум битвы, пугаются свистящих копий и стрел, им передаётся общее ощущение опасности. Неудивительно, что они становятся такими возбуждёнными. Их нервы, натянутые как струны, настроены в унисон с нашими: они воспринимают наш страх и волнение, так же как страх и волнение других лошадей.

Лошади – стадные животные, и зародившийся страх моментально передаётся от одного коня к другому. Природное преимущество лошади – это быстрота её ног. Дикий табун спасается от опасности бегством, и первый порыв испуганного коня – умчаться как можно быстрее и как можно дальше. Что же удерживает их, заставляя оставаться на месте? Только узы, связывающие коня с всадником. Кавалерист и его конь, которого годами учили превозмогать страх и доверять человеку, направляющему его в горнило битвы, связаны не менее прочно, чем близнецы. Именно это заставляет коня повиноваться не властному природному инстинкту, но воле человека.

Помни, мы познакомились с нашими лошадьми, когда они были ещё жеребятами, а некоторые из нас присутствовали в стойлах при их рождении. Мы кормили их и ухаживали за ними, чистили их и скребли, просиживали ночи, когда они болели или получали травмы, и тысячи часов проводили с ними на учебных площадках и в поле. Ни наши жёны или дети, ни даже сам Зевс не знают нас лучше, чем наши лошади, ибо ни с кем не проводили мы столько времени, сколько с ними. Но, несмотря на всё это, самый верный конь может сорваться с места, самый отважный может взбрыкнуть и понести. По правде сказать, то, что нам вообще удаётся удерживать их на месте, заслуживает величайшего удивления, настолько туго сплетены их нервы в ожидании боя. Загляни в глаза своего скакуна, и ты увидишь, что, несмотря на десятилетия упорных трудов, он по-прежнему дик и разрывается между наработанными рефлексами и природным инстинктом. Если инстинкт возобладает, удержать его будет так же невозможно, как ртуть или летнюю молнию. Я должен действовать быстро. Я должен схлестнуться с Дарием, пока кони и люди ещё годятся для боя, пока напряжение и жара не лишили их сил.

Мы сплоховали при Иссе, потому что наша атака увязла. Массы врага вклинились между нами и царём и, замедлив наш наступательный порыв, дали Дарию время, чтобы скрыться. Нам не хватило напора, и наш прорыв оказался недостаточно глубок.

Здесь, при Гавгамелах, моя задача состоит в том, чтобы, придав «друзьям» три отряда лёгкой пехоты и два тяжёлой пехоты, не просто прорвать фронт персов но и, не теряя скорости, развивать наступление, с тем чтобы углубиться в тыл противника на шестьсот-восемьсот локтей. Мой замысел прост: оказаться со своими силами позади Дария. Я должен быть там, где смогу преградить ему путь, если он побежит.

Человек, не бывавший на войне, воображает, будто солдат видит на поле картину боя. Ну что там можно увидеть? Солдат на поле слеп, словно столб. Даже всадник с высоты своего седла видит лишь дым и пыль. Едва остриё нашего конного клина ныряет в клубящуюся пыль, как на пути у нас оказывается вражеская пехота, сквозь которую мы прокладываем путь, стараясь при этом в условиях плохой видимости не налететь на обездвиженные серпоносные колесницы. Запряжённые в них великолепные кони мертвы или при последнем издыхании. Стоит нам миновать эту зону, как перед нами, словно из-под земли, возникает стена вражеской конницы. По низкорослым, мохнатым лошадкам и мешковатым штанам, именуемым kurqans, мы узнаем в них даанцев, прирождённых наездников из восточных провинций. Даанцев около пяти сотен, они натыкаются на нас во время передислокации. Очевидно, их решили перебросить налево, на помощь отрядам, бьющимся с Аретом. Когда из тумана появляется несущийся галопом клин нашей конницы, их эта встреча ошеломляет больше, чем нас. Дааны рассеиваются, подобно завесе пыли, из которой они появились.

Я нахожусь на острие ведущего клина царского подразделения «друзей». За моей спиной громыхают все восемь конных отрядов. Сейчас наша кавалерия находится в таком же положении, как при Иссе, когда мы прорвали строй лучников и «царской дружины». Сейчас мы проломили вражескую линию на расстоянии от двух до пяти стадиев от её центра и теперь исполнены решимости развернуться колонной и устремиться туда.

Где же Дарий?

Между ним и нами стоят четыре фронта защитников: четыре тысячи персидской, сузской и кадусианской конницы вместе с персидскими, мардианскими и карийскими лучниками; отряды греческой тяжёлой пехоты под командованием Патрона; пять тысяч копейщиков персидской стражи «носителей яблока» и Тигран с полками царских «родственников», отборной конницы Дария.

Ветер, который шквалистыми порывами налетает на Гавгамелы, несёт пыль и песок, делая тот сектор, куда мы нацеливаем свой удар, практически невидимым. Клит уговаривает меня ударить налево немедленно, прежде чем весь этот участок поля обратится в океан мрака. Возможно, выжидая слишком долго, я ошибаюсь, но я не могу допустить, чтобы у Дария осталась лазейка для побега. Он не сможет обмануть меня во второй раз. Поэтому прорвавшиеся войска, не останавливаясь, движутся дальше, в персидский тыл, чтобы повернуть налево, углубившись туда на восемьсот локтей. Путь двух тысяч коней отмечают клубящиеся, заволакивающие поле меловые тучи.

План состоит в том, чтобы, повернув налево, взять Дария с тыла. Но, выныривая в очередной раз из меловой пороши, мы натыкаемся на греческих наёмников Патрона. Это пять тысяч превосходной тяжёлой пехоты врага, пешая стража, занимающая позиции непосредственно слева от Дария. Откуда эти эллины взялись здесь, позади царской позиции, в пяти стадиях от фронта? Неужели они узнали, что атака колесниц не удалась, а персидские отряды на обоих флангах принуждены к отходу? Неужели, предвидя наш манёвр, они покинули фронт и стремительно отступили в тыл, чтобы прикрыть своего нанимателя с той стороны, откуда ему грозит наибольшая опасность? Впрочем, это не имеет значения. Важно, что они оказываются на нашем пути и торопливо формируют фалангу, чтобы помериться с нами силами.

Но мы не собираемся тратить время на бой с отменной эллинской пехотой.

Мы её огибаем.

Вот образец блестящего кавалерийского манёвра. Действуя в лучшем духе, конница не растрачивает жизни людей и коней на зрелищные, но малорезультативные рукопашные схватки, а использует своё преимущество в скорости и мобильности. Она обходит противника, оставляя его в пыли, и мчится дальше, к своей цели. В считанные мгновения пехота Патрона остаётся в сотнях локтей от нас, в нашем тылу.

Где же Дарий?

Он должен быть поблизости, иначе войска Патрона не стали бы формировать строй на этом месте. Он должен быть слева, в противном случае они не заняли бы оборонительную позицию, прикрывающую этот участок.

Я придерживаю «друзей», посылая во мрак разведчиков. Охочий до приключений юнец, жаждущий сбежать и поступить в кавалерию, представляет себе сражение как бурный натиск, бешеную скачку галопом навстречу неувядающей славе. Что бы подумал этот нетерпеливый, горячий сумасброд при виде того, как я и мои командиры в разгар величайшей битвы, прорвав вражеский фронт, останавливаем наши отряды? Мы собираемся не только выровнять строй и прикрыть надёжнее фланги и тыл, но и подогнать получше снаряжение и утереть пот и пыль с лиц. Терпение есть одна из важнейших добродетелей командира. Хотя со всех направлений слышатся звуки боя и понятно, что, пока я медлю, там, за пыльной завесой, проливают кровь и гибнут мои соотечественники, ни в коем случае нельзя преждевременно давать сигнал к наступлению. Я не вправе слепо бросать войска во мглу. Это мучительные мгновения, тем паче что посланные мною разведчики отнюдь не возвращаются ко мне вовремя с чёткими донесениями о расположении вражеских отрядов. Увы, потеряв на безликом, запылённом поле какие-либо ориентиры, они не могут вернуться к своим. Их обнаруживает группа конюхов, рискнувших углубиться в клубящийся мел пешком.

Убить царя.

Мы должны найти Дария.

Наконец наши всадники возвращаются. Их предводитель Сатон, сын Сократа Рыжебородого, сообщает, что враг находится в двух стадиях впереди. Неприятелю известно, что мы прорвались в его тыл, и его отряды развернулись, готовые встретить нашу атаку.

   – Где Дарий?

   – В центре.

   – Ты уверен?

   – Я видел его знамёна.

Мы наступаем.

Увы, наш разведчик не мог знать о том, что благородный воин Карман, командир домашней стражи Дария, приказал водрузить царские штандарты в центре, где всегда сражаются персидские цари, а самого монарха тайно переправил на левый фланг.

Он одурачил меня.

Меня, покорителя половины мира, одурачил командир придворной стражи.

Когда наши клинья наносят удар по врагу, Дарий уже находится за пределами нашего правого фланга. Я этого не знаю. Никто из нас не знает. Я направляю Буцефала туда, где реют царские знамёна, вокруг которых разворачивается ожесточённая схватка. Конница смешалась с пехотой. Враг, узнав меня по доспехам, бросает против меня лучших бойцов, тогда как мои соотечественники выкрикивают имя нашего противника и пытаются обнаружить его среди леса копий и гребней шлемов.

Персидской царской конницей командует Тигран, герой Исса и самый прославленный конник Азии. Говорят, что его конь Беллакрис (Метеор), подарок Дария, стоит двадцать талантов золотом. Вокруг Тиграна сражаются благородные воины, которым нет равных: Ариобат, Автофрадат, Гобарзан, Массаг, Тиссамен, Багоас и Гобриас.

Могучий воин устремляется ко мне. Это Тигран. Я узнаю его по великолепному снаряжению и превосходному коню, на котором он скачет. Рядом с ним мчится Ариобат. Этот человек мне незнаком, но весь его облик говорит о высокой воинской доблести. Рядом со мной скачет Чёрный Клит. (Теламон и Птолемей остаются на правом крыле, помогая Клеандру, как и Любовный Локон с Певкестой; Гефестион командует agema царских телохранителей.) В данный момент мою личную охрану составляют трое юношей из свиты, каждый не старше девятнадцати лет. Тигран ведёт за собой группу царских «родственников».

Мы сталкиваемся как волны.

   – Искандер!

Вызывая меня на бой, Тигран выкрикивает моё имя на персидский лад. Его Метеор устремляется на Буцефала, как трирема на таран, и могучие кони сшибаются на полном скаку. Оба они производят впечатление огнедышащих чудовищ. Зубы Метеора оказываются настолько близко от моего лица, что он пытается отхватить мне скулу. Глаза его полны дикой ярости. Сомкнувшись грудь с грудью, кони ведут собственный бой, тогда как мы с Тиграном схватываемся в поединке, один на один. Тигран мог бы вонзить своё копьё в горло Буцефала с такой же лёгкостью, как я поразить Метеора своим. Но он этого не делает, как не делаю и я.

   – Я Тигран! – кричит мой соперник по-гречески.

Мне нравится этот человек. Это воин! Это герой!

Я намереваюсь нанести ему удар сбоку, чтобы поразить его под обрезом нагрудника, но люди и кони настолько тесно прижаты друг к другу, что я не могу не только отклониться в нужную сторону, но даже пошевелить правой ногой, прижатой к боку Буцефала крупом коня моего телохранителя Андрона. В результате я наношу прямой удар, целя мимо шеи Буцефала в горло соперника. Однако кони не стоят смирно, а ведут свою борьбу, в результате чего я совершаю промах. Наконечник моего копья отскакивает от виска, защищённого вызолоченным, конической формы шлемом с наушниками и назатыльником, и пронзает воздух поверх плеча Тиграна. Тот, в свою очередь, левой рукой перехватывает моё копьё настолько выше по древку, что его кулак касается моего, а правой совершает выпад своим. Его копьё имеет кизиловое древко длиной чуть более четырёх локтей и четырёхгранный железный наконечник. Удар приходится в грудь, у левого соска, но соскальзывает по пластине панциря ещё левее. Повредив доспех, наконечник оказывается между моими рёбрами и рукой. Чем я немедленно пользуюсь, прижимая оружие к себе. Ранен ли я? Сейчас, в горячке поединка, мне трудно определить, задело ли отклонившееся копьё мою плоть или броня спасла меня. Но в одном у меня нет никаких сомнений. Если мне суждено сложить голову в этом поединке, то я утащу за собой в ад и своего соперника.

Насколько это возможно при зажатой правой ноге, я выпрямляюсь и подаюсь вперёд, наваливаясь всем весом на шею Буцефала и, соответственно, на своё копьё. Моя задача – или высвободить своё оружие из хватки врага или, если он не отпустит, вывести его из равновесия. Если не будет другого выхода, я спрыгну с коня и разорву ему глотку голыми руками. Однако пока мы сцепились с ним мёртвой хваткой, заблокировав один другому оружие, на моё левое плечо обрушивается удар персидской булавы. Я лечу на находящегося справа от меня Андрона. В тот же самый миг Клит из-за моей спины наносит длинным македонским копьём удар, целя Тиграну в сонную артерию. Он промахивается и попадает в наушник шлема, но удар настолько силён, что едва не вышибает перса из седла. Ремень лопается, шлем слетает с головы. Чудо, что у Тиграна не сломалась шея. Мало кто, получив такой удар, усидел бы в седле, но Тигран приходит в себя настолько быстро, что успевает поймать свой шлем на лету и, повернувшись в седле, в ярости швыряет его в Клита.

Филот, сражавшийся слева от Тиграна с Ариобатом, ловко увернувшись от своего противника, сам метит в Тиграна. К этому моменту «друзья» и «родственники» смешались в такой безумной, ожесточённой схватке, что о цели атаки, царе Дарии, похоже, все позабыли.

Я, однако, о нём помню и стремлюсь пробиться к нему. В общей давке меня оттесняют в сторону от Тиграна. Несмотря на ожесточённое сопротивление, мы рвёмся вперёд, проламываясь сквозь живую стену. Неожиданно Клит громко кричит и указывает вперёд. Я вижу Дария. Царь находится менее чем в тридцати локтях от нас. С яростной доблестью орудует он со своей колесницы двуручной пикой, именуемой asksara, отбиваясь от воинов нашего боттиейского отряда, занимавшего правую оконечность нашего атакующего строя. Забыв обо всём на свете, я напролом устремляюсь к царской колеснице. Мысль о том, что моего главного соперника может убить кто-то другой, чуть не сводит меня с ума. Всего три ряда отделяют нас от царя. Я вижу, как Карман, командир домашней стражи, собирается вывести колесницу Дария из-под удара. Я направляю вперёд почти взбесившегося от ярости Буцефала, и тут в нашем тылу неожиданно появляется вражеская тяжёлая пехота. Наёмники Патрона, которых мы обогнули на предыдущем этапе атаки, видимо, смогли уйти из-под удара большого клина и, чего никто не ждал, объявились здесь. Эллины прорываются сквозь ряды боттиейцев и смыкаются вокруг царя бронированным кольцом. Они спасут его. Я отчаянно взываю к небесам, моля о крыльях, о чуде, о чём угодно, что перенесло бы меня над всей этой давкой и позволило оказаться рядом с Дарием. Мои ноги настолько устали, что я уже не ощущаю своего тела ниже пояса. С яростью отчаяния я прокладываю себе путь сквозь толпу защитников. Многие из них падают под ударами, но остальные теснее смыкают свои ряды, становясь живым щитом для готовящегося к бегству царя. Ради его спасения герои Персии дерутся со сверхчеловеческой отвагой: они понимают, что каждый миг, купленный ценой их жизни, увеличивает надежду на то, что владыке Востока удастся ускользнуть от врага.

Мы наступаем, и противник отступает. Но отступает, сохраняя порядок и оказывая ожесточённое сопротивление. Персы свежи. Мы измотаны. Мы пробились с боем сквозь восемь вражеских рядов, наши кони с того момента, как мы спустились с Полумесяца, преодолели не один стадий и пребывали в крайне напряжённом состоянии на протяжении времени, казавшегося нам долгими часами. Я схлестнулся с воином в железной кольчуге, находящимся всего в двух рядах от царя. Он левша. Остриё его пики проходит на волосок от моей правой руки, и этот промах стоит ему жизни. Я вгоняю меч ему в глотку, вкладывая в удар всю силу. Мне необходимо убрать этого человека с дороги, но доблестный воитель, даже умирая, загораживает собой своего царя. Он наваливается на мой клинок так, что тяжесть его мёртвого тела сковывает меня, не давая добраться до Дария. Между тем обе мои руки уже немеют от усталости. Я оглох от шума, в глазах у меня рябит от нервного возбуждения.

Я вижу, как наёмник Патрон собирает своих гоплитов вокруг Дария. Домашняя стража Кармана расчищает путь побега. Раздаются крики, неистово щёлкают кнуты, но звуки не достигают моего слуха. Это кошмар. Создаётся впечатление, будто я вязну в дёгте или варе. Между нами и царём остаётся лишь двойная шеренга защитников. Мы с Клитом и бойцы царского подразделения «друзей» бросаемся на них, но мне кажется, будто наши удары наносятся замедленно, словно бой происходит под водой. Я не ощущаю рук и поднимаю меч с таким трудом, словно это тяжеленная свинцовая гиря.

   – Он убегает! – истошно кричит Фи лот. По линии сто македонских глоток подхватывают этот крик.

Бой продолжается ещё два часа. Мои отряды не могут немедленно погнаться за Дарием, ибо на флангах идёт отчаянный бой, и военачальникам, Пармениону и Кратеру слева, так же как Мениду, Арету, Клеандру и Аристону справа, настоятельно требуется подмога. За это время я сам полдюжины раз оказываюсь на волосок от гибели, а многие мои командиры получают раны. Гефестиону копьём пробили руку, Теламону прострелили обе ноги; Кратер, Коэн, Пердикка и Менид, все четверо, изрешечены стрелами. Из двух тысяч первоклассных боевых коней «друзей» от ран или изнеможения пала половина, а у наёмников да союзников и того больше.

Ночь застаёт меня, успевшего сменить уже восемь лошадей, в двухстах стадиях к юго-востоку от поля боя. Группа преследования составляет половину царского подразделения «друзей», две четверти копейщиков Арета и залатанный отряд пеонийцев Аристона.

Вопреки ожиданиям Дарий убежал не на юг к своим драгоценным городам Вавилону и Сузам (очевидно, он потерял надежду удержать их), но на юго-восток, к своему лагерю в Арбелах. Как мы узнали позднее от пленных, он добрался до него к полуночи и, не разрушив моста, чтобы через него могла перебраться его отступающая армия, в сопровождении свиты направился на восток через горы, по караванному пути, ведущему в Мидию. Я гнался за ним по пятам до темноты, дал отдохнуть лошадям и людям до полуночи и продолжил путь дальше, до Арбел, добравшись до них на следующее утро. Дарий опередил нас на несколько часов. Дорога представляет собой сплошной поток беженцев, и пробиться сквозь эту безумную толпу с нужной нам скоростью решительно невозможно.

Арет, во вчерашнем бою на всю жизнь увенчавший себя неувядающей славой, подъезжает и останавливается рядом со мной. Бока его коня покрыты спёкшейся коркой. Лицо Арета, включая зубы, черно от крови и сажи.

   – Пусть Дарий уходит, Александр, – говорит он. – С ним покончено. Новой армии ему уже не собрать.

Но такие советы не по мне. Мы продолжаем путь по предгорью вместе с десятками тысяч беглецов. Многие из них знают местность не лучше нас и, не имея проводников, целыми толпами забредают в тупики каньонов. Наконец один из сотников Арета отлавливает на обочине погонщика мулов, явно уроженца здешних мест. Мы принуждаем его стать нашим проводником. Я клянусь, что если он укажет нам верный путь через эти горы, то станет богатым человеком, в случае же обмана ему перережут глотку.

На протяжении двух часов наш отряд петляет по тропке не шире струйки бычьей мочи. По сторонам вздымаются утёсы и зияют бездонные пропасти. Всякий раз, когда Клит, угрожая плетью, выражает сомнение в том, что эта вонючая тропа ведёт куда надо, погонщик клянётся небесами, уверяя всех в правильности избранного пути. Он убеждает нас карабкаться всё выше и выше, ибо, по его словам, с вершины мы увидим караванный путь, по которому бежал Дарий. Но когда мы одолеваем последний подъём, тропа обрывается, упираясь в отрог.

Погонщик мулов срывается с места, пытаясь убежать, но его ловят и приводят ко мне. В сердце моём нет ненависти: я восхищаюсь его выдержкой и мужеством.

   – Ты сохранил жизнь своего царя, – говорю я ему, – но заплатишь за неё своей.

На обратном пути мои товарищи отдаются радостному воодушевлению.

   – Теперь ничто не стоит между нами, Вавилоном и Сузами, – восклицают они. – Мы возьмём себе женщин из персидских гаремов и будем вкушать трапезу на золотых блюдах!

   – Держава твоя, Александр. Приветствуем тебя, Властелин Азии!

Мой даймон, однако, настороже. Он знает, что с бегством Дария я, возможно, уничтожил одного противника, чтобы его место заняли двое других. Во-первых, Персидская держава, правление которой становится моим бременем. А во-вторых, моя собственная армия, которая, разжившись неслыханными богатствами, разжиреет и разленится настолько, что её трудно будет вернуть на путь славы.

Если это вообще удастся.

Я безутешен. Дарий снова убежал.