Текст книги "Прощай, Ариана Ваэджа! (СИ)"
Автор книги: Стелла Странник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)
Часть пятая. Глава 31.
Три недели назад.
Арбенина кто-то звал:
– Старший Друг! Очнись!
Его начали тормошить за плечо, сначала потихоньку, затем – все сильнее. Странное состояние. Как будто и не во сне, а не хочется открывать глаза. Страшно увидеть не то, что хотелось бы. Страшно разочароваться.
Он осторожно разомкнул веки. Надо же, они оказались такими тяжелыми! И понял, что лежит на камне, выступающем из-под воды. А рядом – Богдан Сиротин. Слава Богу – что тот жив! И может двигаться, раз так настойчиво теребит холщовую куртку, и может разговаривать, раз бормочет там что-то...
– Богдан, я уснул? – обратился он к пареньку.
– Я – Друг! Это мое имя, ты сам сказал...
– О, прости, мой Друг! Видимо, я вырубился от усталости...
Он потер задеревеневшие икры ног. Их стянуло судорогой, вот почему такая тянущая боль в мышцах! Вытянул ноги и чуть повернулся к Сиротину, чтобы было удобнее того разглядеть. Вот он какой – совсем пацан, вихрастый, с большими ушами... Шапку, видимо, потерял. Да, а почему одна нога без сапога? А, вот же он...
Арбенин начал разжимать руку, державшую сапог, но потом вспомнил, что Сиротин не сможет пока втиснуть в него ступню – что-то там у него не то сломано, не то... еще что... короче, болит нога.
Пары минут было достаточно, чтобы оглядеться и заметить впереди, там, куда они до этого шли, рассеянный свет. Неужели выход из пещеры?
– Богдан! Тьфу ты! Опять забыл! Друг, держись за мое плечо и отталкивайся от камня... хотя бы одной ногой, той, что в сапоге... Сейчас я попробую встать и сделать несколько шагов вон туда. Хорошо?
– Хорошо... – тихо повторил тот и замолчал, видимо, концентрирует силы для рывка.
– Раз! Два! Три! – скомандовал Арбенин и поднялся, потянув за собой парнишку. И тот легко поддался этому сильному движению.
Ступни уперлись в каменное дно пещеры, и только сейчас Арбенин почувствовал, что в сапогах хлюпает. Вот почему сводит ноги! Напряжение в икрах прошло – в таком положении мышечная боль быстро исчезает. И Арбенин осторожно шагнул. Через несколько шагов вода начала отступать, видимо, там, позади их, осталась самая глубокая впадина, а здесь – дно немного выровнялось. Ура! Кажется, «выгребли»! И он, приостановившись, от облегчения выдохнул.
Да, впереди уже просматривался дневной свет, пробивавшийся через небольшую амбразуру на уровне груди. Однако... что там за ней? Может, тоже – пропасть? Да и окошечко вроде бы маловато, может, и пролезть не удастся.
Они подошли, наконец, в источнику света и Арбенин увидел такую картину. За «окном» колыхался на ветру ромашковый луг. Чуть дальше виднелись деревья. А у горизонта возвышались горы. Как два верблюжьих горба, они подпирали голубое, с разбросанными по нему облаками, небо. Такой красоты он давно не видел! Может, всего лишь мираж? И путешественник потер руками глаза, пытаясь с них снять пелену.
– Красота-то какая! – воскликнул Богдан. – Как на картине!
– Ты тоже видишь? – на всякий случай спросил Арбенин и, сделав последний шаг к заветному окошечку, оперся плечом о каменную стену.
Вот так бы стоять и стоять, любуясь на пейзаж!
– Старший Друг! А ты сможешь здесь протиснуться? – вопрос повис в воздухе, потому что обоим было ясно, что в эту дыру просто так не пролезешь.
Что делать? Лихорадочные мысли бились в сознании Вот бы окошечко немного увеличить... Но чем? Арбенин осторожно прислонил Друга к стене, а сам поднял камень и пару раз стукнул рядом с дырой. Она не поддавалась, но... лишь поначалу. После десятка-второго ударов камни начали крошиться и сыпаться под ноги. Неужели? Неужели вот сейчас...
Сзади что-то ухнуло. Видимо, незадачливый путешественник потревожил утробу спящего великана и тот проснулся и начал гневно разбрасывать камни. Эти камни посыпались за их спиной, буквально в двух-трех шагах, и на горбатом и без того полу одна из горок начала увеличиваться. Где-то наверху, видимо, образовалась пустота – камни сыпались и сыпались, отрезая незваным гостям путь назад.
– Быстрее, Друг! – Арбенин потянул за полу холщовой куртки юного попутчика и подтолкнул его к амбразуре. – Осторожно выкатывайся! Только не становись на ноги!
Он боялся, что тот окончательно повредит правую ногу. Что там, с ногой, еще не было ясно.
Следом за Сиротиным он, поднатужившись, тоже пролез в дыру. Хорошо, что догадался перед этим сбросить с себя куртку и свитер! Надо же, обнаружил, что до сих пор лежит за пазухой тот самый рог. Вроде как спаситель его – если б не зацепился тогда за край пропасти, глядишь, так и улетел бы на его дно.
Как и предполагал, наружная стена была не настолько отвесной, так что тоже скатился к пареньку, лежавшему уже лицом к земле. Перевернул его, слава Богу, все в порядке – Сиротин дышит и даже... открыл глаза.
– Как ты, Друг?
– Все хорошо, Старший Друг!
Арбенин оглянулся и увидел в амбразуре столб пыли. Даже отсюда слышно было, как падают камни. Он протянул руку к Сиротину, нащупал его теплую ладонь, вцепился в нее и только тогда успокоился. И лежал, не проронив ни слова и боясь шелохнуться, пока пещерный дух не успокоился.
***
До Ныроба они дошли. Точнее, добрались. А еще лучше – доползли с большими паузами на передышку, когда солнце еще не скатилось к горизонту. Карта местности потерялась. Да разве только она? Но Арбенин отлично помнил, что путь на Ныроб от Дивьей пещеры – на запад, так что туда и вел своего Друга. Вода во фляжке давно закончилась, да он ее и не пил – сразу отдал Богдану еще там, в пещере. Поэтому огромным счастьем было припасть к ключу, а потом и набрать воды с собой. Источник они бы и не заметили – он зарос кустами. Если б, конечно, не услышали, как звенят струи о камни.
Ныроб он узнал по куполам Никольской церкви. На фоне бараков и стареньких плетней они казались особенно необыкновенными. И разве можно строить такую красоту в глухомани?
Возле крайней избенки на завалинке сидел сухонький седовласый старичок в домотканой старенькой рубахе. К нему Арбенин и обратился:
– Приветствую, дедуля! Не подскажешь ли, где тут можно передохнуть да переночевать?
– Эх, мил человек! – отвечал тот. – Здесь нет ни царских палат, ни вельможных теремов! Да и постоялого двора – тоже.
– Да мы со своим другом неприхотливы! Могли бы где и на полу переспать. Нам ведь в Чердынь надо...
Дед окинул взглядом гостей:
– А вы-то сами откуда будете?
– Мы, дед, ученые из Санкт-Петербурга! Здесь в экспедиции...
– Золото, небось, ищете? – усмехнулся он. – Здесь кого только нет! И все рыщут, рыщут... То камни спрашивают, а то – и фигурки...
– А какие фигурки? – заинтересовался Арбенин.
– Какие? Да зверья всякого!
– И что, много таких фигурок в этих местах?
– Да много ни много...
Дед придирчиво осмотрел с головы до ног незнакомцев и, скорее всего, пожалел, что сказал лишнего:
– А вы, ребятки, смотрю, пообтрепались немного в дороге... Глянь, какую грязь на свою холстину-то нацепили! А этот... поди, и сапог потерял? Куда эт вас нелегкая занесла?
– Да были мы, дедушка, в Дивьей пещере... – осторожно начал Арбенин. – Ну, а сапог... он слетел с ноги... Да тут этот сапог – не потеряли! Богдан ногу повредил, так что не может пока обуться...
– А-а-а, так бы и сразу сказали! В Дивьей-то и нет никакого дива: ни золота, ни каменьев... одни неприятности... Значит, и вы их встретили?
Он еще раз, уже прищурившись, посмотрел на Сиротина. Тот стоял на одной ноге, опершись о плечо Арбенина. Другую тащил вроде как волоком.
– Ну ладно... гости незваные! Так и быть – заходите в дом! Меня Степаном кличут...
– А по отчеству? – не скрывая радости в голосе за приглашение, спросил Арбенин.
– Степанович! Так что не забудете! Какое имя, такое и отчество! Но лучше... зовите меня Степанычем – и баста!
Он взмахнул рукой в сторону невысокого крылечка:
– А это моя женушка... Ефросинья...
На разговор мужа вышла из хибары приземистая крутобедрая, но довольно юркая бабуля:
– Эт с кем ты там, старый, вот уж час как зубы точишь?
– Дак я... – собрался было препираться с бабкой, да передумал.
И, уже, обращаясь к гостям:
– Ну, если только... переночевать, то заходите, люди добрые, к нам с Ефросиньей. Правда, тут не хоромы... А вас как звать-величать?
***
Арбенин стащил с левой ноги Богдана сапог и поставил оба возле порога, чем очень обрадовал деда. Видно было, с какой любовью относился тот к обуви и был бы расстроен, если даже кто чужой в его глазах стал бы растеряхой. Рядом с сапогами он положил, прикрыв холщовой курткой, свою находку – пусть полежит, надо обмыться немного с дороги – вон Степаныч уже притащил два ведра воды и даже согрел немного в чугунке, да перекусить – вон Ефросинья что-то ставит на стол.
Так что до сумерек они успели немного обмыться, а потом и подкрепиться – с наслаждением отведали свежеиспеченного хлеба с молоком да по паре ложек пшенной каши, что еще с обеда у стариков осталась.
Богдан сидел за обеденным столом босым, без портянок, и Арбенин его осторожно перенес к палатям и уложил, прикрыв своей же курткой. Тот сразу же сомкнул веки – притомился с дороги! Нет, пожалуй, так можно сказать о здоровом мужике, который бы прошел теми же тропами! А вот для Богдана лучше бы подобрать другое слово, но оно не шло на ум – видимо, тоже подустал немного. Ладно, люди добрые приютили, так что негоже вот так, сразу же, и в объятия Морфея отправляться, и ученый подсел к деду на деревянную скамью, пока Ефросинья хлопотала, убирая посуду со стола.
– Степаныч! И как тут, в Ныробе, живется? Смотрю, вдвоем вы... а есть ли дети?
– Живется неплохо! – отвечал тот. – Мы тут испокон веков, когда еще первые избы средь леса ставили. И дед мой, и прадед... Так что привыкли уж и на жизнь не жалуемся. А то что вдвоем с Ефросиньей, так дети-то давно уж вылетели из гнезда, да кто где... Иван вот в Чердыни... а Глаша – здесь, замужем за Петькой Малыхиным, не знашь его?
– Нет, не знаю...
Арбенин не удивился такому вопросу. Сколько раз уже его спрашивали, знает ли он кого... то лесника какого-то Буракова, то теперь – Петьку Малыхина.
– Да что я о нас-то? – старик опять прищурился и посмотрел на своего гостя каким-то уж больно строгим взглядом. – А вот вы, искатели золота, скажите, для чего ж его ищете? Чтобы вельможами стать?
– Нет, не для этого... – спокойно и рассудительно, чтобы не обидеть резкостью ответа, произнес Арбенин. – Мы, вообще-то, и не богатства ищем, а следы древних людей. И еще интересуемся фигурками животных... вот, о которых ты сказал...
– Тогда понятно! А то, думал я... а вы, значиться, из ученых будете?
– Да, я ж сказал уже, что из Санкт-Петербургского университета!
– А то ты сбрехнул мне, как первому встречному, чтобы на ночлег пустил тебя... а сейчас уж, вижу – правду говоришь...
Дед посмотрел на своего гостя с уважением и замолчал. А потом добавил:
– Если хочешь, Николай, я тебе одну фигурку покажу... или давай завтра.
– Очень хотел бы посмотреть! Да... кстати... а ведь есть и у меня кое-то.
Он прошел к входной двери и достал из-под грязной одежды то самое нечто вроде рога, что зацепил еще в пещере, но до сих пор не успел разглядеть. На обеденном столе, с которого Ефросинья только что смахнула крошки, красовалась штукенция, на ощупь гладкая, как кость, разве что кое-где с шероховатостями из-за налипшей грязи. По цвету – матовая, если приглядеться – чуть желтоватая. Диаметром со стопу взрослого человека, а весом... ну... фунта два будет, а может, и чуть больше.
– Ух ты! – удивился Степаныч. – Никак зуб звериный?
– Зуб? – переспросил его гость.
– А почему и нет? Точно такой коренной зуб есть у коровы, только... во много раз меньше...
– Действительно... – Арбенин взял кость в руки и провел пальцами по поверхности с небольшими выступами и впадинками. – Вот этой стороной и жевал он... или оно... Теперь вижу, что очень походит на зуб слона... или – даже мамонта...
– Ну да, сказанул ты, Николай! – перебил его дед. – Эт чё, в наших краях мамонты разгуливали?
– А почему бы и нет? Если уж сколько раз находили их бивни?
Со стороны палатей послышался стон. Видно, Сиротину что-то приснилось. Или... да неужели нога так болит?
– А что с твоим приятелем-то? – перешел на шепот дед. – Молчит все время. Смотрю, слаб здоровьем-то...
– Да ногу он повредил! Отлежится и заживет! А что слаб – устал очень, да и молод... вон какой худенький...
– А я ведь сразу подумал, что вас нужно живой водой окропить... – продолжал шептать дед, ну, и набрал водицы-то не из колодца, а из источника... здесь он, недалече...
– Какой ты сказал, водой? Живой? – Арбенин с удивлением уставился на старика.
– А что тебя так удивляет? Или не знал никогда такой водицы-то? Она и в церкви есть...
– Так я знаю, что есть в церкви... но подумал, что не туда ты с ведрами ходил...
– Правильно подумал. Недалече отсюдова есть этот самый родник. И знаешь, как его обнаружили? Вижу, не знаешь... э-э-эх...
Старик тяжело вздохнул и продолжил:
– Триста лет назад... нынче как раз такая дата... возвращались наши купцы из Печорского краю. Дело было зимой, и стоял лютый мороз. Но наши-то, ныробские, сам знаешь, к любому холоду привыкшие, ни морозы, ни метели им не страшны...
– Степаныч, отвлекаешься! Ты о роднике начал...
– Да, и вот подъехали они уже к селению совсем близко и вдруг видят – икона стоит посреди снегов, а рядом с ней – свечки горят... Остановились купцы, перекрестились перед ликом, а это был Николай Чудотворец. И кто ж его здесь поставил, если нет на снегу никаких следов? Постояли в молитве, а потом подняли икону да... в Чердынь и свезли – в монастырь. Тогда в Ныробе-то еще и некуда было поставить этот Божий лик – церкву-то не построили! И вот отвезли они икону, опять подъехали к Ныробу... И что, думаешь? Стоит Николай Чудотворец на том же месте! Опять его купцы подняли... да опять свезли... И вот когда уж в третий раз икона им показалась, поняли, что неспроста это! Что святой Никола-то сам выбрал себе место жительства!
– Так и что с того? Причем здесь святая вода? – удивился Арбенин.
– А то! Когда пришел черед храм ставить – назвали его Никольским. А на том месте, где икона стояла, пробился... родник. И тоже получил имя Никольского. Так что, дружок, оттуда бьет не простая вода, а – живая. И я не поленился, сходил и набрал ее, а вы ею омылись да выпили студеной-то водицы...
– Хватит, старый, гостям зубы-то заговаривать! – проворчала Ефросинья. – Темень уж на дворе, хоть глаз выколи... Спать давайте... утро вечера – мудренее будет...
***
Уснул Арбенин сразу, как только коснулся палатей, чуть пододвинув Богдана. Даже притулившись на самом краешке, он почувствовал полную защищенность от всех напастей, какие только могут быть на свете. И спал он мертвецким сном, не чувствуя тела. Спал до тех пор, пока среди ночи, а скорее, уже к утру, проснулся от стона Сиротина. Тот даже скрипел зубами. Надо же, не замечал раньше, как спит он. Говорят, многие во сне стискивают зубы, если что во сне увидят, а может, и легли не так.
Долго он прислушивался к звукам – вроде и не так уж громко тот и постанывал. Но перебитый сон уже не шел. И вот, изворочившись так, что аж бока заболели, наконец, сомкнул глаза и увидел странный сон.
Будто идет он по Ныробу, а навстречу ему – со стороны Никольской церкви, шагает какой-то священник. Вроде в рясе издалека – в красной, видать, в праздничной. Но когда поближе к нему подошел, то увидел, что это вовсе и не ряса, а плащ старинный бархатный поверх синего платья, как у рыцаря. Неужели какой святой, или другой благочестивый? И так он засмотрелся на это одеяние да на крест в одной руке и скипетр – в другой, что не заметил самого главного – голова-то у рыцаря не человечья, а собачья, хотя и ноги, и руки – людские.
И спросил он, не сдержался, этого рыцаря, поприветствовав его сначала, как и положено при встрече:
– Видел я икону в Чердыни со Святым Христофором. Очень ты похож на него! Только плащ другой... и доспехов нет...
Отвечал ему благородный рыцарь:
– Правду говоришь, Николай Петрович, я это и есть, Святой Христофор, и живу в церкви Никольской, на стене каменной, а когда устаю, ведь всегда в одной и той же позе, то выхожу, как сейчас, ноги размять.
– О! Ты знаешь даже имя мое? – удивился Арбенин.
– Отчего ж не знать! Я всех в Ныробе знаю, да и не только в Ныробе...
– Ладно... Понял я... А почему ж у тебя лицо не человечье? Много знаю побасенок об этом, но ведь услышать хочу от самого...
Христофор громко засмеялся, однако его лицо, а точнее, собачья морда, ничего не выражало:
– Видать, слышал ты истории о моих любовных похождениях? О том, что устал я от женского внимания, вот потому и решил себя обезобразить?
– Да, именно так...
– Не верь этим людям!
– А что, они неправду говорят?
– Правда в том, что сам я потомственный таежный охотник, хоть и в монахи пошел. А кто лучший друг промысловика? Собака! Вот и стал тогда я между человеком и собакой... посредником. И только с песьей головой признали меня покровителем охотников! Ладно уж об этом...
Святой Христофор внимательно посмотрел на Арбенина и произнес:
– Приходи лучше в гости ко мне в церковь Никольскую... в день Перуна...
– А когда это будет?
– В августе... в начале... но ты и сам узнаешь когда, потому как Перун не тихий, как прокричит с неба – так и приходи...
– Так я же... в Чердынь собрался ехать, – начал раздумывать Арбенин. – Вот ведь с утра сегодня и хотел... Не один я здесь в гостях, с другом, его и хотел везти...
– Не спеши... Успеешь! А друга лечить тебе надо у знахаря. Здесь у тебя дела, Николай Петрович, здесь!
Прокукарекал петух. Стукнуло о колодезную стенку ведро. Завизжал поросенок – видимо, забрел на грядки, и тут же залаяли собаки. Реальные звуки утренней деревни пришли на смену сновидений.
Глава 32.
Арбенин открыл глаза и увидел щетинистое лицо Сиротина. Бледное, даже отдающее синевой. Боже, вот ведь парню не посчастливилось! А впрочем, наоборот – как посмотреть! Могло быть еще хуже. От этой мысли он вздрогнул. Боже, что только не лезет в больную голову! Богдан безмятежно спал, и это успокаивало. Значит, и со здоровьем у него проблем особых нет.
– А-а-а, голубок! Проснулся? А я вот тебе водички студеной, той самой – родниковой – опять зачерпнул.
В комнату вошел Степаныч с большой алюминиевой кружкой в руках.
– А дружок-то твой всю ночь маялся, лишь к утру перестал зубами скрипеть. Пусть поспит он еще чуток, а там... Надо дохтуру его показать, Коля... Что-то неспокойно у меня на душе...
– Так вот и Христофор говорил об этом! – вырвалось у Арбенина.
– Когда ж он уже успел с тобой поякшаться? – старик не сводил с Арбенина своих бледно-серых, с поволокой, глаз.
– Так во сне сегодня!
– Во сне, говоришь?
Степаныч поставил кружку на грубо отесанный стол и подошел вплотную к Арбенину.
– Давай, рассказывай, как на духу! Ведь он просто так ни к кому не приходит, даже – во сне...
– А что? Является и наяву?
– Быват всяко! – уклончиво ответил старик. – Он в этих краях как хозяин!
– Меня в гости к себе, в церковь Никольскую, пригласил... – начал Арбенин.
– В церковь? – удивился старик. – Это хорошо! И – когда?
– В день Перуна...
– О-о-о... милок, так твой дружок, знать, совсем болен, раз такой срок назначен – почти три недели!
– Да, он сказал, что к знахарю надо...
Степаныч замолчал. Повисла тишина. Затем ее нарушил петушиный крик. Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-реку! И что он так ерихорится? А может, это уже другой забияка, все они – на один голос.
– Я ведь сегодня хотел в Чердынь ехать... – вздохнул Арбенин.
– Не спеши! – прервал его старик. – Будешь супротив Христофора чего делать – горя не оберешься! Он ведь злопамятный... Да и видит оттуда... – кивнул почти незаметно на потолок. – Так что, видно, оберегает тебя еще от каких неприятностей... Ну, признавайся, что там натворил?
– Да я... – Арбенин запнулся, пытаясь найти правильные слова. Ведь события последних дней так перебили, задвинули на задний план «кражу» амазонита, что он о ней уже и забыл! А что если Кондратьев напишет на него, как тогда, в девятьсот пятом, рапорт? А свидетели быстро найдутся – вся экспедиция видела, что камень нашли у него! И могут завести полицейское дело...
Раскручивая в голове эту мысль, Арбенин опустил глаза и тихонько сжал кулаки. Как разъяснить старику, что его оклеветали? Ведь не поверит... Мысли судорожно носились в голове и невозможно было выбрать правильное решение.
– Так ты, я вижу, в чем-то виноват перед Богом? Али как? – старик поставил вопрос ребром. И так – лучше! На него можно ведь ответить конкретно.
– Нет, Степаныч, перед Богом я чист... Но вот оговорили меня – да, и так, что не знаю, как и отмыться от этой грязи...
Тот бросил испытывающий взгляд на гостя и произнес:
– Бог тебе судья, Коля! Но – знай: не будет тебе пощады, если меня вот здесь, перед образами, обманываешь! Перекрестись!
– Арбенин взглянул в красный угол – там действительно висела икона – Николая Чудотворца – и наложил на себя крест.
– Вот и хорошо, Николай! Сейчас Ефросинья на стол накроет, подкрепиться тебе надо, да и дружку твоему... а потом мы сходим к Евлампии... она тут недалече...
– А это кто?
– Кто-кто? Знахарка наша!
– Степаныч, а ты мне вчера показать кое-что хотел!
– Да не до этого сейчас!
– Как это – не до этого? Ты ж сейчас не занят никаким делом!
Старик призадумался. Видно было по его выражению лица, что очень хотел бы он похвастаться перед столичными учеными, но вот есть одно сомнение – вещица-то, вроде, знатная...
– Да ладно, Бог с тобой! Пока Ефросинья кашу варит, а дружок твой – спит...
Он вышел из горницы во вторую комнату, где и спали старики и тут же вернулся. Под красной потрепанной тряпицей что-то скрывалось.
– Вот, смотри, Коля, что я имею!
Старик торжественно развернул ее – и глазам изумленного Арбенина предстала металлическая фигурка размером с ладонь... той самой птицы! Она распростерла величавые крылья и словно собиралась взлететь... но на груди – да-да, именно это – человеческая личина, как символ чего-то более высокого и непостижимого... Боже, это и есть шаманский дух! Тот самый, о котором и говорил тогда, пусть во сне, археолог Спицын! И вот еще! На маленькой птичьей головке – собачьи уши Симурга!
– Степаныч! – воскликнул изумленный Арбенин. – Я уже видел эту птицу!
– Не может быть, – проворчал он.
Арбенин не успел ничего сказать – заворочался, видимо, начал просыпаться Сиротин. Что-то пробормотал во сне и снова проскрипел зубами. Да что же это? Неужели от боли?
– Друг! Просыпаешься? – Арбенин слегка потормошил его за плечо. – Сейчас покажем тебя бабке Евлампии – и все пройдет!
– Где я? – тот открыл глаза, но, видать, еще не понял, где находится.
– У добрых людей! – улыбнулся ему Арбенин.
***
Евлампией оказалась совсем не древняя старуха, как это представлялось поначалу Арбенину. Крепко сколоченная ядреная баба средних лет в цветастом кашемировом платке и в пестротканом платье, подпоясанном красным кушаком, колола во дворе дрова, и это показалось Арбенину довольно странным. Во-первых, что ж это, нет рядом мужского плеча? А во-вторых, куда эти дрова на макушке лета? Не печку ж топить?
Увидев Степаныча с двумя незнакомцами, она, слегка размахнувшись топором, всадила его в широкий пенек и, подбоченясь, смотрела на них и молчала, пока старик не начал первым:
– Евлампия, доброго здравия тебе!
Он оглянулся назад, будто пытаясь прочитать в глазах Арбенина поддержку:
– Тут надо одного человечка посмотреть... гость это мой столичный...
– Столичный, говоришь? Ну тогда доброго здоровьица всем! Коль пришли – в дом заходите.
Она провела длинным рукавом по лбу, вытирая выступившие капельки пота, затем стряхнула с подола невидимые пылинки и плавной походкой двинулась к высокому крыльцу.
Там она провела всех в горницу и усадила на лавку перед дубовым столом на широченных ножках.
– Ну, а теперь рассказывайте, что с пареньком-то приключилось, вижу, нога у него не слушается, да это еще полбеды – сам-то он смурной, как осенний лист...
– Это как? – тихонько переспросил Арбенин, обращаясь к Степанычу.
– Ну как сказать тебе... – зашептал тот. – Лист вроде живет еще, а уже – слетел с дерева!
Арбенин помрачнел. Это что же за такая знахарка, если прямо с ходу всю надежду на выздоровление отбивает?
– Сверзился он, Евлампия... – начал Степаныч. – Вот с приятелем своим был в пещере Дивьей, да там и... сверзился... в пропасть...
– И что за черти вас туда гнали, – даже не спросила, а вроде как проворчала хозяйка. – Ну ладно, сейчас осмотрю его, а ты, Степаныч, принеси с сенцев... там бадья в углу, ковш воды. У меня на все случаи водица святая...
Арбенин помог ей уложить Сиротина на широкую скамью, и целительница круговыми движениями начала водить по голове. Затем ее руки скользнули по груди, едва дотрагиваясь до тела, и потянулись вдоль ног. Что уж там чувствовала она – непонятно, но, видно, что-то нащупала на ногах, даже и не касаясь их. Движение ладоней к ступням приостановилось и Евлампия начала ими кружить-вертеть вокруг правой коленки и точно так же – вокруг ступни.
Сделав для себя какие-то выводы, она вышла из горницы на кухню и принесла оттуда три свечи, воткнула их в нечто вроде подсвечника – он и стоял на столе, видно для таких случаев, и зажгла. Степаныч подал ей деревянный ковш с водой, она поставила его перед свечками и начала бубнить:
– На море, на окияне, на острове на Буяне, на голой поляне, под дубом мокрецким сидит раб Божий... как имя-то?
– Богдан он, – подсказал Арбенин.
– Раб Божий Богдан, – вполголоса декламировала она, – тоскуя, кручинясь тоской неведомой, в грусти недознаемой, в кручине недоказанной... Щемит, болит головушка, немил свет ясный, постыла вся родушка... Идут восемь старцев со старцем грозным, незваны, непрошены. Нашла беда лихая, залегла в сердце раба Божия Богдана.
Евлампия перевела дух, провела рукой над ковшом с водой и нараспев продолжила:
– Встали восемь старцев со старцем грозным... и сломали тоску! За околицу кинули, от востока до запада, от реки до моря, от дороги до перепутья, от села до погоста. Нигде тоску-отчаяние не приспрятали, нигде не укрыли! Кинулась тоска на остров на Буян, на море на окиян да под дуб мокрецкий. Заговариваю я раба Богдана от лихой тоски по сей день, по сей час, под сию минуточку. Слово мое никто не превозмогнет. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.
В это время три огонька заколыхались, словно на ветру, влево-вправо, и потянулись от свеч черные вихри дыма. Мелкими такими колечками...
На лице Арбенина появилось недоумение. И при чем тут тоска? Но хозяйка, видимо, знала толк в подобных делах. Закончив наговор, она повернулась к Арбенину:
– Пока на сердце грусть-тоска, не будет никакого излечения.
Потом она взяла ковш и сбрызнула водой лицо и руки Богдана:
– Вот так-то лучше!
Он лежал не шелохнувшись и не проронив ни слова. И только лишь на лице, до этого с отпечатанным выражением внутренней боли, пробежала волна какой-то живинки. Его глаза вроде чуть повеселели, а скорбные морщинки у переносицы – разгладились.
Знахарка обратилась к Степанычу:
– Лечить его надо! Беспамятный он!
– Знаю, Евлампия...
– Нам надо в Чердынь сегодня... – начал было Арбенин, но старик его резко остановил:
– Куда собрался-то? На свою погибель да на погибель своего друга? Вот и Христофор тебе наказал не рыпаться!
Он просительно посмотрел на Евлампию – только от нее и зависела судьба его гостей. И та, сделав для приличия паузу, сообщила:
– Помочь могу! Но и вы мне помогите! Вот ведь человек без дела здесь ошивается, а мне надо и дров на зиму наколоть, и огород прибрать...
Она смотрела на Арбенина таким проницательным взглядом, что он тут же и выдал:
– Как скажете! Правда, опыта уменя нет...
– Было бы желание! – вставил Степаныч. – А научиться всему можно...
***
Степаныч с Арбениным вышли из хаты Евлампии, когда солнце стояло в зените. Вторая половина июля выдалась необычайно сухой и почти безветренной. Так что солнце прожигало острыми лучами до костей. Знойный воздух висел над землей звенящим маревом, спрятаться от которого можно было разве что в тени... да и то – только там, где воздух не застаивался.
– Духота-то какая! – Арбенин поправил сбившиеся на глаза каштановые пряди. – Вот бы дождика!
– Подожди еще немного – и будет он... родимый! – усмехнулся старик. – Еще и с благодатью вспомнишь жару!
– А что? Здесь бывают сильные дожди?
– Здесь, Коля, все сильное: и жара, и дожди, и – морозы!
Вот так, за разговорами, они незаметно дошли до стариковской хаты. Надо, все же, и вещички забрать. Чего их разбрасывать по Ныробу?
Степаныч пошушукался с Ефросиньей и та принесла на дорожку, как и полагается всем путникам, шмоток сала, буханку вчерашнего хлеба да свежих огурчиков, видать, со своего огорода. А когда Арбенин поднял возле порога оставшийся богдановский сапог да зуб мамонта, старик хитро прищурился, а потом и выдал:
– Ладно, уговорил ты меня... так и быть – подарю тебе свою птицу! И для чего мне ее держать, когда уж и помру скоро? А тебе... видел по глазам, как они засветились-то, глядишь, она и сгодится.
Арбенин не выдержал и тепло обнял старика.
– Да ладно тебе... – улыбнулся тот. – Мы ж еще и не прощаемся. Но вот птицу лучше при себе держи...
***
Когда он вошел с котомкой и сапогом в руках в избу Евлампии, та сидела в ногах у Сиротина, сцепив руки на замок, и шептала:
– Так помнят святые евангелисты слово Божие, так крепка и нерушима и никем не сокрушима память моя. Аминь.
Видимо, читала заговор на укрепление памяти.
– А, вернулся уже? Пособи мне, нужно передвинуть скамью в другое место.
– Куда же?
Чтобы изголовье смотрело на север. Вот сюда...
Поднатужившись – крепко сколоченная лавка вместе с Богданом была все же тяжеловата, они подтянули ее как можно ближе к табуретке, на которой стояла кринка с водой, прикрытая холщовой тряпицей.
– Ты-то не знаешь, верно, о том, что наша родниковая водица все болезни из человека вытягивает, – певучим голосом проговорила Евлампия. – Только из этой посудины сам-то не пей, да и не трогай ее семь дней...
– А что так?
– Пусть настоится она да всю черноту и соберет в себя... а потом я куда подальше от дома унесу...
***
Евлампия каждый день проводила у изголовья Богдана по нескольку часов. То какой-то отвар ему сварит, так что по всей избе стелются ароматы луговых цветов и трав, а то заговор прочитает – от грусти и печали, от потери рассудка и на изгнание всяческих болезней.
Помногу не давала ему разлеживаться на постели, гнала во двор, чтоб прохаживался вдоль оградки. Одному, без плеча Старшего Друга, тяжеловато было, но что поделаешь – тот в это время дрова колол, поленницы складывал. Если Сиротин уставал – присаживался на пенечке недалеко – чтоб щепки не долетели, и наблюдал, как тот машет топором.
