Текст книги "Прощай, Ариана Ваэджа! (СИ)"
Автор книги: Стелла Странник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
Она продолжала ритмично двигаться с одухотворенным выражением лица, как это делают профессиональные танцовщицы, медленно приближаясь к зеркальному шкафу. И вот сейчас танцевали уже они вдвоем – Избранная и Вера. Ноги, вывернутые носками внутрь и прижатые к телу локти напоминали позы из предсмертного танца девушки, которая выступала в балете там, в Париже. «Откуда Вера знает эти движения? – растерялся Павел. – Ведь она никогда не видела представления?» Матовое бархатистое платье изящно подчеркивало формы во время архаичных движений и точь-в-точь повторяло наряд Избранной – невесомый и полупрозрачный на фоне темных гардин.
– Ты танцевала в балете? – успел спросить он ее перед кульминацией жертвоприношения.
И она ответила:
– Очень давно... Несколько веков назад!
«Сейчас начнется «Величание Избранной», – подумал Павел. – Должна хлынуть волна страшной неукрощенной стихии... А резкие движения Избранной достигнут предела исступления и закружат в воронку страстей... И он подошел к Вере и подхватил ее на руки. Избранница-жертва не сопротивлялась, она отдавалась той самой «неукрощенной стихии» без остатка... И только подняла к небесам слегка разгоряченное лицо, чтобы попросить у них милосердия ко всем живущим на Земле.
«Действо старцев человечьих» – сцена с характерным завораживающим мерным ритмом, происходила уже в другой комнате. Там случилась и кульминация произведения – «Великая священная пляска», в которой безраздельно господствовали предельное динамическое напряжение и стихийный могучий ритм.
...А в гостиной продолжал играть граммофон, извергая заключительные аккорды и нагнетая экспрессию в последний акт спектакля. Яростные удары литавр, барабана и струнных разрушали целомудренность музыкально-хореографического образа и наполняли его дисгармонией...
Глава 18.
За три дня до экспедиции.
Вера вернулась домой глубоко за полночь. Тихонько нырнула в душевую комнату, потом переоделась. О том, как прошло время до рассвета, можно было бы рассказывать в отдельном романе – оно тянулось до бесконечности, как сера лиственницы и выпило без остатка все ее силы... Сначала провалилась в пропасть забытья, но почти сразу очнулась и до самого восхода солнца наблюдала за движением круглолицей луны, заглядывавшей в незашторенное окно. Сил не было не только встать и задернуть портьеры, не только отвернуться от светлого проема, окантованного темно-бордовым бархатом, кажущимся в ночи зловеще-черным, но и просто пошевелить рукой.
Наступившее утро не принесло радости. Закрывшись на задвижку, Вера не выходила из комнаты, демонстрируя желание побыть наедине. Хотелось разобраться в своих чувствах, понять свой поступок, да и... просто подумать – что делать дальше? В душе кипела ненависть к самой себе за проявленную слабость... А может, это была и вовсе не слабость? Тогда что? Упрямство? Да-да, мама считала ее непокладистой... Или расчетливость? Захотела занять пьедестал, принадлежавший Полине? Нет ничего проще, чем заполучить место шахматной королевы, потерпевшей поражение! Труднее отвоевать у нее эту позицию! А может, просто... распущенность! Ну да, конечно же!
Снова забились пульсирующие жилки: «Вчера! Вчера! Вчера! Вчера! Твой бойкий разум выдал скерцо! Вчера! Вчера! Вчера! Вчера! Ты не спросила свое сердце!».
Сердце ответило учащенным ритмом: «Тук-тук, тук-тук!». Возбужденное больными домыслами, оно тщетно пыталось успокоиться.
– Верочка! – постучалась в дверь Любовь Ильинична. – Что случилось?
За дверью висела напряженная тишина.
– Кто-то обидел?
Тишина продолжала висеть.
– Ты даже не позавтракала. Может, хотя бы чаю?
«Мама, какой там чай, – мысленно вступила с ней в разговор Вера. – Меня так тошнит... И пустота... Страшная пустота... Вся моя сила словно вычерпана до последней капли... Вся моя кровушка словно высосана темным вампиром... И лежит на кровати мое безжизненное тело, похожее на дряблый лимон... Словно выжатый лимон... – это сейчас обо мне, потому что я отлично понимаю смысл этого выражения...»
Любовь Ильинична вздохнула и отошла от двери, убежденная в том, что ее дочь если уж что и задумала – то до конца будет стоять на своем. Упрямая... Вся в отца. Кстати, он ведь на днях приезжает, так что... пусть поговорит с дочерью... по-мужски...
Через пару часов позвонила Лиза Карамод:
– Все ли в порядке с Верой? Я за нее беспокоюсь, потому что вчера...
– А что было вчера? – переспросила Любовь Ильинична. – Уж не заболела ли она?
– Нет-нет, что вы!
Лизавета не готова была к такому разговору и пошла по традиционному пути – говорить как можно меньше, чтобы не дискредитировать свою подругу в глазах матери:
– Мы вчера прошлись немного пешком, вот, видимо, и устала она... Я попозже загляну к вам, хорошо?
***
Арбенин пришел в полдень. Она знала, знала, что он придет! Только... не была уверена, что именно сегодня. Ей казалось, что он специально загрузил себя подготовкой к экспедиции, чтобы оттянуть время встречи.
Характерный стук в дверь, присущий только ему, заставил девушку вздрогнуть. «Что делать? – билось в висках. – Если не открыть, то это будет нонсенс...». И она резко поднялась с кровати. Как хотелось снова надеть королевский беж от мадам Аннет, но он... казался ей поруганным и окончательно убитым... Поэтому набросила на себя розовое платье, в котором была с Лизаветой в театре. Домашние матине? Фу, не для этого случая!
Отодвинув задвижку, она продолжала стоять у двери, разглядывая гостя. С одной стороны, очень хотела его увидеть, хотя бы разок до отъезда! Ну, а с другой, опасалась, что именно эта встреча расколет их хрустальные отношения, если, конечно она, Вера, проявит несдержанность или чрезвычайную откровенность.
– Верочка! – чуть взволнованно произнес он. – Какая ты сегодня красивая! Словно розовая дива... Только почему такая бледная? Мама сказала, что заболела... Что случилось?
– Ничего особенного! Вчера немного устала...
Он слегка обнял ее и попытался дотронуться губами до лица, но она, словно пантера, мягко вырулила из его объятий:
– Потом... Потом... У меня голова...
– Мигрень?
– Да нет! Кружится...
– Ты ничего сегодня не ела, вот и слабость... А я зашел, чтобы забрать тебя на обед. Посидим в ресторанчике... Помнишь, у набережной? Я ведь уже уезжаю... Ты не забыла?
– Я ничего не забыла, Николя... – еле слышно произнесла Вера, словно опасаясь нарушить легкую приятную атмосферу, обволакивающую ее. Ровный бархатный тембр его голоса, задушевный и волнующий, в котором не чувствовалось ни напряжения, ни фальши, начинал сводить с ума.
– Я ничего не забыла! – повторила она немного громче, испугавшись накатившей волны притяжения.
– Хорошо-хорошо! Ты только не волнуйся.
Он сделал несколько шагов до кресла-качалки, потом, видимо, передумал, потому что вспомнил о том, что это ее любимое место, и присел на диванчик-канапе у туалетного столика. Вера поняла, что это визит не из серии «заглянул на минутку», а из разряда «пришел надолго» и устроилась в своем кресле, слегка развернув его, чтобы быть лицом к гостю.
– Я тебя слушаю!
Она произнесла эту фразу немного суховато, и Арбенин почувствовал в нотках голоса некоторую отчужденность. «Что это с ней? – промелькнула мысль. – Или действительно нездорова? Или... А что же еще? Неужели обиделась на меня, что не поторопился со сватовством? Что отложил помолвку?»
– Ты, наверно, хотела... чтобы мы обручились до моего отъезда? – чуть слышно произнес он.
Вот сейчас она скажет «да» и все встанет на свои места... Хорошо, когда все понятно. Но Вера ответила:
– Нет! Я же была с тобой солидарна в этом!
Ответила несколько театрально, потому что бесстрастно-холодным тоном и громче обычного. При этом ее спина держалась необычайно ровно, а гладкие розовые складки мягкой волной опускались с коленей до пола. Казалось, что Вера сидит на троне.
«Что же с ней? – продолжали роиться мысли Арбенина. – Такой я ее не видел...Видимо, нагрузки конца учебного года...
– Ты устала на работе! – взгляд его пристальных коричневых глаз поймал ее слегка потупившиеся кофейные озера и не отпускал их. – Конец учебного года... Да?
Она стиснула зубы, словно пытаясь заглушить острую боль и, не отводя взгляда, ответила:
– Да. Я устала!
«Это действительно так! Ты не солгала!» – поддержал ее первый внутренний голос. А второй только поправил: «И устала ты, дорогая, от бурного постельного романа...»
– Хорошо... – Николай слегка дотронулся пальцами до ее ладони, лежащей на поручне кресла. – Да у тебя холодные руки! Нет! Тебе явно нездоровится!
Он поцеловал эти тонкие длинные пальцы – маленькую и доступную частичку самой дорогой и желанной женщины и тут же поднялся с диванчика:
– Верочка! Что бы ни случилось с тобой, знай, что я сделаю все... – он замолчал, вспомнив, что именно для того, чтобы сохранить свою репутацию в ее глазах, пришлось согласиться с предложением Кондратьева отказаться от руководства экспедицией. – Сделаю все возможное, чтобы ты... была счастлива...
Уже перед дверью он оглянулся:
– Береги себя! И поправь здоровье... Я скоро вернусь... Ты даже сама не представляешь, как это будет скоро... Совсем не заметишь, как пролетит время... Вера! Я не говорю «прощай», я говорю «до свидания»!
Она молча наслаждалась его волнующим голосом, но не встала, чтобы проводить.
***
Солнце катилось к горизонту уставшим за день шаром – медленно и степенно, как и подобает всему великому и властному. Оно скользило по накатанной веками дорожке, невзирая на войны и природные катаклизмы, а что уж говорить о людских настроениях! Уходящие лучи солнца начали слепить Вере глаза и она встала с кресла и задернула бордовый бархат. «Странно...– повисла в голове мысль. – За окном безоблачный день последней недели июня, а на душе не по-летнему гадко и сумрачно...».
Она продолжала сидеть розовым изваянием, откинувшись на спину и слегка раскачиваясь, устремив свой взгляд в единственное на стене яркое пятно – картину «Роза на кинжале». Ее она изучила до мельчайших подробностей, до последней трещинки и застывшего сгустка краски, и все равно продолжала смотреть, словно надеясь получить из этого полотна, как из портала в другие миры, заветную весточку.
Тренькнул звонок в прихожей. Девушка вздрогнула: «Кто там еще? Начнут жалеть, уговаривать... Может, Лиза? Вроде бы обещала сегодня заехать...»
– Не ждали? Небось, думали, что приеду не сегодня? – до боли родной и знакомый голос отца разрезал застывшую тишину холла и эхом откатился к двери Вериной комнаты.
– Что ты, дорогой! – Любовь Ильинична, очень ровная, сдержанная женщина, не собиралась скрывать радостное возбуждение. – Я тебя... каждый день ждала...
В тот момент, когда Вера пулей вылетела из своей комнаты, родители стояли, молча обнявшись. И она нырнула под его крупную крепкую ладонь, лежавшую на плече мамы.
– Верочка! Дорогая! – он обнял и ее, успев провести рукой по ее волне волос, слегка сбившихся от бега. – Все в порядке?
Он слегка отпрянул назад, чтобы заглянуть ей в глаза. Как бы ни старалась Вера держаться естественно, но проницательный отцовский взгляд уловил некоторую затуманенность и нездоровый блеск в слегка припухших карих озерах.
– У тебя проблемы?
– Нет, папа, все в порядке... – его дочь оказалась плохой актрисой.
Валерий Петрович, однако, не стал заострять на этом свое внимание:
– Хорошо, передохну с дороги... Поговорим после ужина.
***
– Верочка, ну теперь рассказывай: у тебя неприятности на работе? – глава семейства Арзамасцевых, чуть прищурившись, внимательно разглядывал ярко-голубыми глазами ее слегка бледное лицо.
– Скорее... не на работе...
– Поссорилась с Николаем?
– Нет, папа! Нет! Он уезжает в экспедицию...
– Фу ты! Не на войну ж провожаешь! А я было подумал... – Валерий Петрович облегченно выдохнул. – Вспомни, сколько раз уезжал я... и как видишь, благополучно возвращался...
Они сидели в отцовском кабинете на кожаном коричневом диване, обнявшись, как в те времена, когда маленькая Верочка, улучив момент, когда отец оставался один и, как ей казалось, был не очень занят, забегала сюда. Ей казалось, что в этом помещении находится кусочек царства Древней Греции или Древнего Рима, а может быть, и перекресток этих миров, а ее папенька – Главный смотритель, именно смотритель, потому что в его кабинете было все то, за чем нужно присматривать: толстенные книги, многие из которых походили на дряхлых стариков, плакаты со странными картами на непонятных ей языках и даже – макеты необычных строений. На одной из стен висели маски, привезенные из разных стран и подаренные друзьями и коллегами. Эти маски казались ей живыми, но замершими с определенными гримасами по воле именно Смотрителя. Может быть, они выполняли его указ и состояли у него на службе?
– Так что, вы с Николаем решили отложить свадьбу?
– Нет, папа... Я еще не дала согласия! Вот когда вернется... – она чуть не сказала «вернутся», и как хорошо, что вовремя вырулила. – Ты лучше расскажи, что там в Афинах!
– Ну ладно... Если не хочешь говорить... – Валерий Петрович никогда не давил на дочь, предоставляя ей возможность самой принимать решение. – А в Афинах все очень даже прекрасно!
Его добродушное лицо расплылось в улыбке – только он так восторженно умел рассказывать казалось бы о самых повседневных своих делах:
– Помнишь, я переживал из-за того, что в Керамейкосе, наидревнейшем... да-да, если не самом древнем захоронении в Афинах, вроде Некрополя, заморозили раскопки? Их тогда, еще в прошлом веке, начинало Греческое Археологическое Сообщество... Да знаю, что помнишь! Память у тебя отличная. Конечно же, все мы горько переживали по этому поводу... Ведь это место – настоящая кладезь артефактов еще третьего века до нашей эры... и особенно – керамических изделий! Тебе, думаю, не нужно рассказывать о том, что отпрыск Ариадны и Диониса Керамейкос был покровителем... гончарного искусства...
– Папка! Ты хочешь сказать, что... – у Веры округлились глаза.
– Вот именно! Нам удалось этот прожект... сдвинуть с мертвой точки!
– А кому это «нам»? – переспросила Вера, довольная тем, что отец перестал бередить ее раны.
– Немецкому Археологическому Институту Афин...
– Так ты вроде как из Российской империи!
– Ну да! Но, как специалист-антиковед с кучей работ в этом направлении в международных журналах... Короче, Вера, меня утвердили в состав рабочей группы! И мы уже успели кое-что нарыть...
– Нашли клад монет? Или слитки золота? – с ее глаз начала исчезать затуманенность, они распахнулись, раскрывая такую же радость, как в детские годы – от пересказа отцом греческих мифов.
– Конечно... нет! – отец крепко стиснул кисть ее руки, безжизненно лежавшей на коленях. – Но парочку керамических сосудов отобрали у матушки-земли! Хотя... По сути, высоки шансы найти, например, украшения из драгоценных металлов или... камни на оружии... Среди захоронений...
– Подожди! – остановила его Вера. – Ты что, забросил свою основную тему?
– Почему же? Нет! Я и сейчас восхищаюсь оригинальностью взгляда профессора Михаила Семеновича Куторги на развитие афинской демократии при Перикле... И поддерживаю, заметь, двумя руками, его гипотезу о том, что на смену демократии пришел особый политический строй – полития. Сколько бы времени не прошло с тех пор, но этот строй остается... в моем понимании, конечно, самым совершенным в древнем мире...
На лице Валерия Петровича проявилась некоторая задумчивость, он начал погружаться в глубокие воспоминания, но тут же стряхнул их:
– Спросишь, почему так считаю? Именно полития представляла собой равноправную гражданскую общину, где мирно уживались все слои общества... Так что, Вера... Да, еще вот что... Думаешь, не случайно многие черты этого строя – община, вече, церковь... – перешли и в Российскую империю? Можешь не отвечать...
Валерий Петрович замолчал и после небольшой паузы добавил:
– Эх, дочка, я и сейчас активный последователь Куторги! И горжусь тем, что он начинал свои исследования в нашем университете... правда, позже переехал в Москву... Но это уже неважно...
В гостиной простучали часы. Двенадцать! Самое время для таинственных перевоплощений вроде Золушки, чистосердечных признаний и нерушимых клятв! И Вера провела рукой по его слегка колючей темно-русой бороде, волевому профессорскому подбородку:
– Папка! Как же я тебя люблю!
– А пошла не по моим стопам! – с легкой укоризной произнес он.
– Решила... такую фантастически красивую область древней культуры оставить «на десерт», вроде хобби! – нашлась Вера. – А восточные языки, ты же знаешь, это тоже... упоение!
Вера взглянула ему в синие глаза, немного сомневаясь в том, что можно быть столь откровенной:
– Пап, я хотела тебе признаться в том, что недавно со мной произошло нечто... Короче, я в растерянности, какой мужчина мне нравится... – она положила голову на его плечо и хлюпнула носом.
– Так вот из-за чего ты расклеилась? Вера! В таких делах главный советчик – время! Сделай паузу, дай сердцу успокоиться. Тем более, ты сказала, что Николай уезжает в экспедицию...
– Хорошо, папа, так я и сделаю... – дрожащими от волнения губами произнесла она так тихо, что слышен был шелест листвы за окном.
Глава 19.
Через две недели после начала экспедиции.
По коридорам Императорского Санкт-Петербургского университета разгуливала тревога. Та самая тревога, которая испокон веков любила только тех, кто не получил вакцины против такого чувства толпы как панический страх, и создавала в геометрической прогрессии душевное волнение. Стремительной походкой она скользила по натертому до блеска, не затоптанному, как это бывает в разгар учебного сезона, полу, бесцеремонно заглядывала в пустые залы и аудитории, останавливалась и зловеще перешептывалась сама с собой...
Профессор Иностранцев сидел за массивным столом аудитории, где обычно проходили заседания Русского антропологического общества и ястребиным взглядом сверлил приехавших утренним поездом пермского географа Старожилова и руководителя экспедиции Кондратьева.
– Так что теперь прикажете мне делать? Молча уйти в отставку? Или же сложить смиренно голову и идти на поклон к императору? Кто в ответе за пропажу троих людей? Вы, Антон Федорович? – профессор сделал жест рукой в сторону Старожилова. – Так станете утверждать, что не имеете никакого отношения к нашему учебному заведению! И будете правы! Тогда вы, Павел Ильич? – Иностранцев сложил ладони замком и вонзил свой взгляд в преподавателя истории. – Но вы в моем подчинении! Так что как ни крути, а придется отвечать мне!
– Александр Александрович, – несмело вставил реплику в небольшую паузу Кондратьев, – не спешите с выводами... Я думаю, что Арбенина, Сибирцева и Сиротина нельзя назвать пропавшими... Скорее всего, они просто отстали...
– И когда отстали? Уже неделю назад? За это время может произойти все что угодно! Люди... дай Бог, конечно, что они живы... могут нарваться на каких-нибудь зверей... Кто водится в этих пещерах?
– Летучие мыши! – подсказал Старожилов.
– Ну, мыши-то еще и ничего... А если тигр какой забредет... Чем будут отстреливаться?
– Оружия нет... – вздохнул Кондратьев. – Есть фонари и небольшой запас провианта. Да, и карта пещеры...
– Ну хорошо хоть это! – профессор потрогал волевой подбородок с небольшой бородкой и уже более спокойным тоном переспросил:
– Так вы их точно искали? Не бросили на произвол судьбы?
– Как можно сомневаться в этом? – с максимальной искренностью произнес Кондратьев. – Лично я не враг себе... Мы искали их трое суток и только потом... сообщили вам... Возвращались на то самое место, где и разошлись по разным галереям, в тот самый зал с огромными сталактитами и розовой девой...
– Хватит о деве! О ней вы уже говорили! Сколько можно одно и то же повторять?
– Да она стала как бы нашим опознавательным знаком! Все залы походят друг на друга, и только этот... – начал оправдываться руководитель экспедиции.
– Ну ладно уж... – Иностранцев понимающе кивнул и все же переспросил. – И от этого зала всего два ответвления? Не могло быть третьего?
– Конечно! – уверенно воскликнул Кондратьев. – Вот и карта пещеры перед вами лежит... Обе галереи ведут к водопаду... И он совсем недалеко...
– Да уж... – профессор еще раз потрогал подбородок, словно от этого могли повыситься его мыслительные способности. – Думаю, что о продолжении экспедиции не может быть и речи! Где остальные люди? В Чердыни? Пусть возвращаются немедленно в Санкт-Петербург!
– Подождите, Александр Александрович! – вибрирующий от волнения голос пермского географа Старожилова прозвучал, однако, настолько твердо и уверенно, что Иностранцев остановил свою бурную речь и внимательно посмотрел на гостя.
– Да! – продолжил тот. – Я считаю, что участники экспедиции могут еще что-то сделать там, в пещере... Ведь они, признаться, и не возвращались в Чердынь... Есть палатки, оборудование... Конечно, провиант закончился, но сходили в деревню, принесли кой-чего... Нет, никто не бросит коллег в беде!
Он говорил настолько горячо и проникновенно, что его глубокие карие глаза лучились. Или это блики солнца заиграли?
– Не дай Бог, еще кто-нибудь потеряется... – высказал сомнение профессор.
– Да с ними этнограф Потапенко! – попытался разубедить его колебания Старожилов. – Он и не отходил от экспедиции ни на шаг! Знает пещеру как свои пять пальцев...
– Вот именно! А надо как десять! А то и двадцать! – тональность голоса Иностранцева чуть упала. – Хорошо! Может, вы и правы. Только сколько времени может продолжаться такая неопределенность? Не больше полутора месяцев! Пока нет учебы и пока я... в отпуске. А что прикажете делать, когда начнутся занятия? Когда придется выстроиться в ряд по команде «Первый, второй, рассчитайсь!» Не досчитаемся троих и...
– Не переживайте, Александр Александрович, до этого времени мы не только их найдем, но и... Арктиду...
Густые брови Иностранцева поползли кверху. Он с удивлением посмотрел на этого выскочку, немецкого франта, который и стал-то руководителем только лишь благодаря Арбенину:
– Хорошо. Убедили. Отправляйтесь в Пермь, посоветуйтесь со своими... с историком Потаповым, еще с кем... Информацию пока... не разглашайте! Тем более – газетчикам! Им только жареную утку дай! Вмиг превратят в жирную свинью! Да! Неплохо бы привлечь к поиску спелеологов... Вы, Павел Ильич – на правах старшего, так как с пермских археологов и этнографов спрашивать не имею права! Мне будете докладывать... ежедневно! А если потребуется – и ежечасно! Поняли?
– Как не понять, Александр Александрович... – Кондратьев облегченно вздохнул. «Главное – выиграли время, – подумал он. – А время, хоть и играет сейчас против нас, может дать шанс...»
***
Исследователи вышли из здания университета уже не в таком нервном возбуждении, в каком приехали в Санкт-Петербург, ожидая от профессора Иностранцева «избиения розгами».
– Уф! – еще раз выдохнул Кондратьев. – Кажется, жить будем!
– Однако, не так уж долго, Павел Ильич, – спокойным тоном заметил географ Старожилов. – Полтора месяца – не тот срок, чтобы сегодня радоваться...
– Может быть, зайдем ко мне? Передохнем с дороги, чайку попьем? Поезд на Пермь только вечером... – Кондратьев проявил традиционное гостеприимство, в душе надеясь, что тот откажется, и тогда...
– Нет-нет, спасибо! Я хочу зайти в Минералогический музей... Думаю, не помешает ознакомиться с коллекцией минералов пещер. Всякие тут мысли в голове появляются... Может, и подсказку какую найду...
Кондратьев еще раз облегченно вздохнул, уже мысленно. «Как хорошо! Зайду к Вере! Обязательно! Три недели прошло, как... не виделись!» – билось в висках.
***
Он позвонил в дверь, надеясь, что в такое время дня Вера непременно будет дома. И – не ошибся. Она открыла, хоть и не сразу, скорее всего, переодевалась – облаченная в легкое бледно-сиреневое матине, держала в руках плечики с прогулочным платьем. Видимо, ждала кого-то другого, потому что удивленно вскинула ресницы:
– Ты?
– Не ждала?
– Думала, Лизавета... Мы с ней собирались идти...
– Так ты уходишь?
– Почему же? У меня еще есть время...
Этот короткий, отрывистый диалог насторожил его. «Впрочем... – подумал, – а чего я, собственно ждал? Что Вера откроет дверь и бросится мне на шею?»
Словно в подтверждение этих мыслей она спокойно, без надрыва в голосе, произнесла:
– Ты, видимо, представлял нашу встречу по-другому? Знаешь, скорее всего, я растерялась... Мы ведь попрощались с тобой до конца экспедиции... И тут вдруг – явился! Что-то произошло?
– В принципе, да... Пришлось приехать по неотложным делам.
– И что же может быть таким неотложным?
– Вера, может, не будешь держать гостя в дверях? Пригласишь войти? Я бы и от чашки чая не отказался.
– Да ладно уж... Действительно, что это я? Ты проходи пока в гостиную, а я быстренько переоденусь. Пока Лизавета не пришла, поговорим... И чай заварю! А может, кофе?
– Да, лучше кофе!
Через несколько минут они сидели в гостиной на диване, а на маленьком столике издавали аромат две кофейных чашки. Вера пришла в себя и держалась уже не так скованно, однако Павел ощущал некоторую холодность в ее взгляде. Поэтому постарался не выходить из рамок, предчувствуя, что может и пострадать. Если он не сдержится, эта девушка, похоже, способна и глаза ему выцарапать. И совершенно не важно, что она совсем недавно сыграла огненную роль в «Весне священной», точнее, в сценах «Величание Избранной, «Действо старцев человечьих» и «Великая священная пляска»! Сегодня Избранная походила на учительницу гимназии – перед ним сидела другая Вера. И эта Вера спросила:
– Так что случилось в экспедиции?
Есть ли смысл говорить ей об этом? А если не сказать, то все равно узнает... От других. И тогда обвинит его в скрытности... нет, лучше уж выложить начистоту.
– Ты знаешь, у нас... три человека пропали... в пещере...
– Как это – «пропали»?
– Мы разбились на две группы и пошли к водопаду по разным галереям...
У Веры началось учащенно биться сердце, ведь в экспедиции был и он – Николя!
– И кого ж вы потеряли? – как можно спокойным тоном спросила она.
– Сибирцева, Сиротина и... Арбенина. – Он и сам не знал, почему перечислил их именно в такой последовательности.
– Арбенина? – эхом переспросила она.
– Ты его знала?
– Да.
Кондратьев молчал. Ни слова больше не произнесла и она. И только резко встала с дивана и подошла к окну. Там сияло ослепительное солнце, текли белым киселем облака и буйствовала зелень. Так, спиной к Кондратьеву, она постояла несколько минут. И навряд ли он догадался о том, что таким образом скрыла набежавшую слезу.
– Хорошо... Зашел... Проведал... Спасибо тебе за это... – она старалась сдерживать нахлынувшие эмоции, но сделать это было трудно.
– Вера, так ты... Ты о нем горюешь? – осенила догадка Кондратьева.
– Не знаю... Скорее всего, мне жалко всех...
– А-а-а-а, – протянул он. – Ладно, мы с тобой договорились о том, что встретимся после экспедиции... Видимо, я зашел раньше времени...
Только сейчас Вера обратила внимание на то, что голос Павла был каким-то стеклянным... Нет, не хрустальным, когда нотки радостно, если не восторженно – звенят, а именно стеклянным, сухим, безжизненным... когда хрустит под ногами битое стекло. Странно, что не замечала этого раньше! А может, потому, что не хотела замечать?
– Да, Павел, прошу, тебе нужно уйти! – произнесла она более решительно, даже с некоторым раздражением.
И словно в поддержку ее категоричности, кто-то позвонил в дверь.
– Лизавета! Да! Это она! – вспыхнула Вера. – Все, Павел, все... уходи...
