Текст книги "Страшный суд"

Автор книги: Станислав Гагарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 36 страниц)

– Откуда будете, ребята?

– Из славного коллектива ратников ГРУ, – с неожиданной для меня откровенной готовностью ответил добрый молодец.

Гагарин облегченно вздохнул.

«Дела, – хмыкнул Папа Стив. – А к разведке Генштаба каким я боком леплюсь?».

– Спасибо, – просто сказал я, естественно не решаясь на дополнительные вопросы.

Утвердившись на обочине, Станислав Гагарин осмотрелся.

Работники ГРУ – Главного Разведывательного Управления Генерального Штаба – один за другим подносили трупы к трейлеру и ловко забрасывали их за высокий борт. Затем кран-балка вывернула в нашу сторону, двое парней застопорили серый волво,кран заработал, поднял машину в воздух, повернул ее над собственной площадкой и аккуратно поставил так, что машина скрылась за высокими бортами.

– Счастливо оставаться, – снова козырнул мне черноусый малый. – Между прочим, я ваш подписчик, Станислав Семенович. На «Современный русский детектив», «Русские приключения» и многотомный «Русский сыщик». Уже второй том получил… Блеск! А что в третьем будет?

– Начало этого романа, – машинально ответил Одинокий Моряк, еще окончательно не придя в нормальное состояние – так быстро, если не молниеносно, развертывались вокруг его личности смертельные эпизоды.

Усатый молодец недоуменно посмотрел на сочинителя.

– Про «Страшный Суд» говорю, – спохватившись, пояснил я. – «Вторжение» читали? Роман «Вечный Жид» – продолжение, и «Страшный Суд» – конец…

Бравый гэрэушник понимающе кивнул.

– Побегу, – сказал он и бросился к «тойете».

И тут меня поразила характерная деталь. Я увидел, как один из парней-ратников совочком из пластикового ведра присыпает песком кровавые следы на промерзлом асфальте!

«Аккуратисты… вашу мать», – беззлобно выматерился Папа Стив, повернулся к кабине уже тронувшегося трейлера и увидел, как уже на ходу спрыгнул на проезжую часть улицы Серафимовича Адольф Алоисович Гитлер.

…Температура воды в тонком стакане, куда я сунул мощный кипятильник, временно выделенный мне Лизой Шелеховой-Ржешевской, в считанные минуты достигла ста градусов по Цельсию, и вода протестующе забурлила, требуя вынуть из смеси водорода с кислородом электрическую спираль.

– Яд индивидуализма, которым пытаются отравить граждан Российской, понимаешь, Державы – вот главное оружие ломехузов, – продолжая разговор, произнес Иосиф Виссарионович, когда я поставил перед ним стакан чая без сахара – сегодня пошел второй месяц, как я отказался от сладкого и потому не держал его при себе, эгоистически забыв о том, что гости вовсе не исповедуют моих принципов.

Вспомнив об этом, я взглянул на фюрера и покраснел. Кому как не мне знать, что Гитлер был великим сластеной!

– Извините, Адольф Алоисович, – смущенно заговорил я, – но есть чернослив, очень вкусный…

Папа Стив хотел оправдаться тем, что не ждал Гитлера в гости, полагая, что Сталин прибудет один, но тут же пришел на ум подобный случай, когда я ляпнул такое при первой нашей встрече и так обидел фюрера, что тот не появлялся в моем мире целых полгода.

И прикусил язык.

– Всегда любил сушеные фрукты, – заметил Гитлер, поощрительно глядя, как накладываю на блюдечко чудесный чернослив из Винницы, купленный мною на платформе Переделкино.

Как я вскоре убедился, товарищ Сталин к черносливу относился тоже весьма благосклонно.

– Яду индивидуализма необходимо противопоставить державный, понимаешь, вирус, – проговорил Иосиф Виссарионович, продолжая тему. – Державный вирус постоянно находится, понимаешь, в подсознании всех славянских и тюркских народов.

Но пока этот вирус государственности угнетен болтовней о так называемой демократии. И разномастных ломехузоввсерьез тревожит постоянно крепнущая тенденция жителей Великого Союза к восстановлению семьи народов, тяга у укрупнению, нарастание центростремительного движения.

– Демократия – самая дорогая, а точнее, самая разорительная для народа форма правления, – подал реплику Гитлер.

– Верно замечено, Адольф Алоисович, – проговорил Папа Стив. – События последних месяцев и недель неоспоримо доказали это. Демократия – чересчур дорогое удовольствие, российское общество не может его себе позволить, увы…

– Слова, которые я произнес выше, не есть мною придуманный афоризм, – скромно отказался от авторства крылатой фразы бывший глава национал-социалистической рабочей партии Германии. – Я услышал их из уст Льва Николаевича Гумилева, великий ученый делал недавно доклад о положении России на Совете Зодчих Мира.

Но я с ним безусловно согласен, о чем и написал еще в 1925 году в «Моей борьбе».

– Демократия в России никакая, понимаешь, не форма правления, а наглый, ничем не прикрытый обман трудящихся, демагогический, понимаешь, треп, которому уже никто не верит… Но для того, чтобы взяться за булыжники, русский народ, увы, не созрел.

– А созреет ли? – с тревогой спросил Одинокий Моряк товарища Сталина.

– Должон, – усмехнулся Отец народов. – Верю в его, народа, неограниченные, понимаешь, потенции.

– Не обольщайся, Иосиф, – остановил вождя Адольф Алоисович. – Уж как я верил в собственных немцев, какую пробудил, мне так казалось, в них национальную гордость. И что? Мой лозунг «Через общественное к частному» они превратили в идею государственного пирога, от которого больше отрежет тот, у кого нож длиннее…

«А теперь германцы отбрехиваются, открещиваются от фюрера, будто некто другой, а не Адольф Гитлер подарил им пусть и недолгое, но величие духа», – с горечью подумал я.

Меня давно занимал этот вопрос.

Разумеется, гениальные полководцы и вожди прошлого, наделившие себя неограниченной властью, умело пользовавшиеся этой властью для создания достойных государственных образований, рационально употребляющие власть в интересах подданных, получали очень разные оценки у собственных народов.

Но удивительное дело! Александра Македонского чтят и славословят не только земляки, но и поэты в завоеванных им странах, французы гордятся национальным героем Наполеоном Бонапартом, а вот Гитлер и Сталин проходят сквозь Историю осыпаемые градом незаслуженных обвинений и злобных обывательских оскорблений, хотя и те, и другие причинили вселенскую боль и иным, и собственным народам.

Может быть, они по-разному пользовались неограниченной властью?

– Власть не может быть другой, – усмехнулся Гитлер – опять я забыл о способности посланцев Зодчих Мира читать мысли! – Власть может быть только неограниченной.В противном случае она и не власть вовсе.

– Верно говоришь, Адольф! – воскликнул товарищ Сталин. – Но вместе с тем, понимаешь, власть – дело тонкое…

– Несть власть, аще не от Бога, – задумчиво проговорил фюрер. – И тот, кто забывает о том, что власть должна быть почитаемой, священной, основанной на правде, что власть имущие просто обязаны положить ее источником и основанием Всевышнего, должны опираться на категорический императив, нравственный закон и совесть в душе каждого соотечественника, тот, кто забывает об этом терпит сокрушительное поражение, и в его руках власть становится делом страшным и катастрофическим…

– Какие мы умные, понимаешь, задним умом, – проворчал Иосиф Виссарионович, и Станислав Гагарин понял, что Сталин несколько задет тем, что товарищ по Тому Свету перехватил инициативу в разговоре о власти.

– Да, Иосиф, – безропотно согласился с вождем Адольф Алоисович, – мы с тобой тоже, увы, изрядно наломали дров, разбросали по миру щепок, злоупотребляли властью, которую я уподобил бы смычку для скрипки, пользовались властью как грубо обтесанной и смертоносной дубиной.

– Уже в процессе отесыванияесть, понимаешь, элемент насилия, – с некоей долей возражения, но в принципе соглашаясь с Гитлером, произнес Иосиф Виссарионович.

Папа Стив со снисходительным юмором наблюдал дружескую пикировку двух великих друзей-врагов, которые то не признавали друг друга, то на весь мир объявляли о великой дружбе. Я вспомнил, как в августе 1939 года при чествовании Риббентропа родимый наш вождь сказал, поднимая бокал с вином: «Я знаю, как любит немецкий народ своего фюрера. Я поэтому хотел бы выпить за его здоровье». Дипломатия, конечно, но все же…

А его, Сталина, многократно повторяемые заявления о том, что национал-социализм есть исторически прогрессивный строй, служащий промежуточной стадией между капитализмом и социализмом? Было такое? Ну то-то…

…Когда мы с Гитлером оставили поле, вернее, улицу скоротечного боя и вошли в новый корпус Дома творчества, в который я-таки попал милостью и душевным ко мне расположением Александра Алексеевича Николаева, директора, оказавшегося искренним поклонником моего творчества, дежурная сказала мне:

– А вас в комнате ваш родственник с Кавказа дожидается… Веселый такой и добрый! Вот пакет с орехами и чудесные груши мне подарил…

– Кушайте на здоровье, – ответил я и увлек собственного спасителя в сто двадцать второй номер.

Сталин сидел за письменным столом и писал нечто любимой моей вечной, понимаешь, авторучкой.

Он поднял голову, внимательно посмотрел на Гитлера и меня, убедился в том, что никто из нас не ранен – не знаю, можно ли повредить пулей фюрера – удовлетворенно кивнул.

– Чай я для вас вскипятить не успел, – проговорил Иосиф Виссарионович, поднимаясь из-за стола.

– Не беда, товарищ Сталин, – весело, будто и не было заварушки на улице Серафимовича, произнес Папа Стив, проворно наполнил водой из-под крана умывальника в спальне тонкий стакан и опустил в него мощный по энергоемкости кипятильник, им снабдила меня Лиза Ржешевская, сестра милосердия.

…Поначалу я держал в голове вопрос к Вождю всех времен и народов: зачем он вызвал меня к себе таким диковинным способом, через Дом творчества в Переделкине? И только через две недели с лишним соизволил появиться сам, да и то через пусть и бесшумную, но стрельбу на неприспособленной для подобных разборок дачной улице.

Конечно, я понимал, что стрельба была вынужденной и похитить меня – вот только за каким таким хреном?! – собирались на полном, как говорится, серьезе.

Видимо, вожди заранее знали об этом и явились в урочное время, вернее, появился только Гитлер, но, видимо, и товарищ Сталин неким боком был к истории сей причастен.

Вопрос Отцу народов сразу задать Станислав Гагарин не сумел, занялся чаем, затем пошли интересные разговоры о власти, и вот, наконец, Иосиф Виссарионович спросил меня, пристально глядя в упор тигриными глазами:

– Мучаетесь, понимаешь, вопросом: зачем так смудрил товарищ Сталин? Заставил сочинителя забраться в Переделкино..

– Имею намерение спросить вас об этом, товарищ Сталин, – честно признался Одинокий Моряк.

«Заодно прояснили бы, товарищи вожди, зачем понадобилось похищать мало кому известного и безвредного литератора», – подумал он.

– Кому-кому вовсе вредного, – живо отозвался Отец народов. – Все тем же ломехузам…Борьба вступает в последнюю фазу, и, к сожалению, исход ее, узы, неясен.

– Но ведь за вами стоят могущественные Зодчие Мира, охраняющие добро! – вскричал я, чувствуя, как охватывает меня отчаяние безнадежности. – И наша Россия люба им высокой, как символ, нравственностью и справедливостью отношения к бытию… Или боги отказались от российских народов и их Державы?

– Державы больше нет, – угрюмо промолвил Адольф Гитлер. – Есть жалкая пародия на государство. Но гибель России ввергнет планету Земля в кровавый хаос Последней мировой войны, последней потому, что на Земле погибнет все живое… Да и прекрасная зеленая планета расколется на множество обугленных и оплавленных кусков-обломков…

– Чур-чур меня! – поднял я руки, будто защищаясь. – Что же происходит? Куда подевался здравый смысл? Неужели ломехузыне подозревают, что они погибнут вместе с другими землянами?

–  Ломехузывыполняют волю собственных хозяев, олицетворяющих, понимаешь, небытие, – пояснил Иосиф Виссарионович.

– Но Зодчие Мира…

– Всего лишь Боги Добра, – мягко произнес фюрер, пытаясь сгладить тот ужас, который породили в душе моей его мрачные слова о Конце Света. – Но ведь существуют и боги зла, неумолимые и жестокие Конструкторы. Время от времени те или другие одерживают победу. В конечном итоге верх берет добро, но порой ему приходится отступать.

Товарищ Сталин и пригласил вас в Переделкино, чтобы сообщить вам о временном поражении в России добра.

– Не хрена себе хрена, – лихорадочно соображая, что бы такое придумать в поддержку Зодчих Мира, хотя что я, смертный, мог поделать там, где отступили, беспомощно разводя руками, могучие боги, обалдело проговорил Станислав Гагарин.

– Но за каким, извините хуйсэем,то бишь, «засохшей веткой», приперся я в долбаное Переделкино? Мне что, нечего больше делать или негде писать роман «Страшный Суд»?

– Конечно, вы, Папа Стив, в состоянии писать роман даже в электричке, понимаешь, – миролюбиво усмехнулся товарищ Сталин. – Но всегда признавались в том, что в домах творчества вам пишется сноровистей, понимаешь, темп выше…

– Верно, – согласился я с вождем. – Особенно писалось в Голицыно… Нет ее теперь, голицынской обители литераторов, просрали ее горе-руководители Литфонда, и Малеевка физдой накрылась тоже.

– Кх-м, – тактично кашлянул Адольф Гитлер. – Что там дома творчества Союза писателей… Ваши долбаные фюреры великую страну в одночасье просрали… Величайший прокол во вселенской практике Зодчих Мира! О российском бардаке, я уже не говорю про бардак украинский, прибалтийский, азиатский и закавказский, толкуют по всему Млечному Пути и даже в Туманности Андромеды. Конечно, для Конструкторов Зла эта победа пиррова,погибнут миллионы их агентов влияния, мириады обнаруженных вашим прозрением ломехузов,и влияние богов мрака и небытия ослабнет, добро рано или поздно восторжествует. Но такого прорыва зла, как в ваше Смутное Время, история человечества не знала.

– Что же мне делать? – озадаченно и с тоской воскликнул я, переводя взгляд с Иосифа Виссарионовича, который кивал, соглашаясь с Адольфом Алоисовичем, на бывшего канцлера Третьего рейха и вождя германской нации.

– Писать роман, понимаешь, – ответил товарищ Сталин. – Вы сами говорили: «Страшный Суд» рвется из глотки… Вот и завершайте его в Переделкине, а атмосфера творческого, понимаешь, дома в которую вы volens-nolens окунулись, придаст роману особый флер. Читатели еще раз почувствуют, среди каких безответственных болтунов и никчемных, понимаешь, пошлых и завистливых людишек приходилось вам и приходится существовать.

– Не все писатели России таковы, – справедливости ради возразил фюрер.

– Не все, – согласился товарищ Сталин. – В мои времена были и среди них порядочные, понимаешь, люди, многих я лично поддерживал, ибо соображал: без литераторов, художников, артистов великое государство не построишь… Я вам рассказывал, как Щербаков, которому товарищ Сталин поручил курировать, понимаешь, Союз писателей, не однажды просил меня освободить от руководства этими склочными гражданами?

– Рассказывали, – кивнул я, хотя знал расхожую байку еще до встречи с вождем.

– Тогда я сказал Щербакову: «Других писателей у меня нет. Надо, понимаешь, работать с этими…»

– И потому не обольщайтесь, партайгеноссе сочинитель, не увлекайтесь новыми знакомствами и встречами с представителями вашей братии, – предостерег Папу Стива Гитлер. – Не давайте увлечь себя в какие-либо авантюры, не верьте ни единому из них, какими бы милыми парнями вам они с первого взгляда не казались, какими бы бескорыстными патриотами не представлялись…

– На сотню членов Союза писателей лишь один, понимаешь, достоин находиться рядом с вами, возле вашего, понимаешь, большого дела, – заметил Сталин.

– Сегодня у нас уже тринадцатое ноября, да? – спросил Адольф Алоисович. – Попомните мое слово: уже пятнадцатого числа вы почувствуете первые симптомы очередного разочарования. Вспомните тогда старого и надежного пророка, который хотя и глобально ошибся, задравшись с тобой, Иосиф, но по мелочам угадывавшего будущее почти со стопроцентной точностью, партайгеноссен.

Примечание Станислава Гагарина из 15 ноября 1993 года.Чертов фюрер действительно оказался прозорливым! Объявленный им прогноз оправдываться стал в этот день с утра…

– Мне кажется, понимаешь, что вы, Папа Стив, сообразили, поняли еще до нашей встречи: приезд в Переделкино оказался вовсе не напрасным, – благожелательно улыбнулся Сталин. – Сейчас мы откланяемся и оставим вас наедине с романом. Гуляйте по дачным, понимаешь, улицам и переулкам без опаски. Товарищ Гитлер принял меры к тому, чтобы вас больше ничто, понимаешь, не отвлекало.

– А что будет дальше? – спросил я вождей.

Сталин и Гитлер, не сговариваясь, неопределенно пожали плечами.

– Кто из нас создатель философии порядка? – риторически, но и с изрядной долей иронии осведомился Адольф Алоисович. – Вы, Станислав Семенович… Потому вам и карты в руки. Учение ваше ухватило самую суть мироздания.

В Совете Зодчих это открытие вызвало, признаюсь по секрету, некий переполох, или, как вы любите выражаться, мешебейрах.Раздавались голоса по поводу имевшейся якобы утечки информации. Не мог, дескать, обыкновенный землянин додуматься до постижения принципов, на которых устроена Вселенная. Не внушил ли ему эти идеи кто-нибудь из посланцев Зодчих Мира…

– Больше чем на кого-либо поглядывали при этом на товарища Сталина, понимаешь, – засмеялся-закашлял Иосиф Виссарионович. – Имелось в виду, что я первым встретился с вами, дольше всех с сочинителем общался… Агасфер заступился. Сказал, что надо внимательно изучать русскую литературу, в которой работал некий Чехов, однажды с присущим ему юмором и двусторонним сарказмом произнесший: «Человек, с которым я пью чай, не может, понимаешь, быть гением».

– Хорошо сказано, – одобрил Гитлер.

– Один вопрос, товарищи вожди, – обратился к гостям Станислав Гагарин. – Адольф Алоисович обмолвился, что сегодня 13 ноября 1993 года. И по моим расчетам тоже… Значит ли это, что мы сейчас в реальном мире?

Вожди молча кивнули.

– А кровавая заварушка на улице Серафимовича? – спросил я.

Про себя Папа Стив уже решил: как только гости покинут номер, он помчится к месту разборки и изучит оставленные там следы, особенно присыпанные песком кровавые пятна.

Сталин и Гитлер загадочно переглянулись.

– Ладно, – сказал сочинитель, – самостоятельно разберусь… Но чего ждать в ближайшее время в мире параллельном? Нет ли опасения, что эти миры сольются…

– Опасения есть, – ответил товарищ Сталин. – И серьезные, понимаешь, опасения. Мы надеемся на здравомыслие и душевные силы русских людей. Историю делают люди, Станислав Семенович. И все же, все же… Будьте бдительны!

– Но мне-то и моим землякам чего ждать, каких пакостей, что еще придумали ломехузы,с какой стороны грянет беда, что на очереди у Конструкторов Зла?! – вскричал сочинитель.

– Гибель Москвы, – просто ответил товарищ Сталин.

* * *

Курган, сочинителю и саркасту-иронику Зауральского района, милейшему Вячеславу Веселову.

Любезный Слава!

Приехал на пару дней из Переделкина, где заканчиваю «Страшный Суд». Письмо твое, где ты упрекаешь меня за второй посыл спецвыпуска «Русского пульса», получил. Заявление на аванец тоже. Переводим тебе полста тысяч на поддержку штанов. Посылаю также 1-ый том Собрания сочинений, 2-ой том «Сыщика» тебе уже послали. Миниатюры читаю. Хорошо. Согласен и на мемуарную миниатюру. Обо мне, конечно…

За тобой статья на «Мясной Бор», «У женщин слезы соленые», на 1-ый том Собрания сочинений. Отзовись, парниша! Хо-хо!

Все будет печататься в наших сериях. Статью твою «Ломехузы среди нас» вставил даже в роман и напечатаю ее отдельно в Собрании сочинений.

Читаю верстку 6-го «Русского детектива» с твоим «Августом 41-го года».

Пошлем верстку позже, для успокоения автора, когда прочтем сами и сдадим на сверку. Кстати, подпиши и отправь нам договор, который мы тебе посылаем.

С памятью моей все в порядке. Я хорошо помню, что посылаю Веселову. Второй отправленный тебе посыл для пропаганды тоже. Не «Русского пульса», а токмо деятельности Товарищества Станислава Гагарина и моего творчества.

Не хочешь ли приехать в Переделкино дней на двенадцать? На полпутевки? Проезд и путевку мы оплатим.

Пообщаемся, и сам встряхнешься, походишь по редакциям.

Срочно ответь!

Елене Прекрасной и доброму молодцу – Игорю Рюриковичу – хау ду ю ду. Вера шлет поклон.

Твой Одинокий Моряк.

4 ноября 1993 г.

Писано в Одинцове

Глава двенадцатая
КОНЕЦ ТРЕТЬЕГО РИМА

Самое важное и основное, что мы должны… помнить, это то, что внешняя политика является только средством к цели; сама же цель заключается в одном – в пользе для собственного народа.

Внешняя политика может и должна исходить только из одного соображения: полезно ли данное предприятие твоему народу, принесет ли ему выгоды сейчас или в будущем, или оно принесет ему только ущерб?

Это – единственный критерий, из которого можно исходить. Все остальные критерии – партийно-политические, религиозные, соображения гуманности – отпадают совершенно.

Адольф Гитлер

I

Человеческие судьбы похожи на геологические эпохи, разве что протекают они быстролетней.

Есть вовсе юные горообразования, которым еще предстоит превратиться в песок и глину, существуют и старые, осыпающиеся хребты, которые, будто щетиной, поросли еловыми и буковыми лесами, облепились большими и малыми постройками биологического вида, самодовольно прозвавшего себя человеком Разумным.

Базальтовая плита, на которой умостил тысячу лет назад мещерский лесной вождь летнюю охотничью стоянку, была такого же возраста, как и возникший на ней позднее Великий город. В геологическом масштабе, известное дело…

Плиты занимали в мозаичной земной коре собственное место, скрепленные в заросших иными породами разломах достаточно прочными для сложившегося в регионе сейсмического равновесия спайками.

Подземных толчков на Средне-Русской возвышенности не наблюдалось, их не ждали и в ближайшие миллионы лет.

Только никто не ведал о том, что ум человеческий развратится до чудовищной степени и научится искусственно, по злобному закону вызывать землетрясения.

– Не забывай, Василий, что красота у Фомы Аквинского связана непременно с порядком, – наставительным тоном произнес Игорь Чесноков, он привык покровительствовать племяннику Васе Соседову, который учился вместе с ним на филфаке Ленинского пединститута и был всего лишь курсом помладше. – Форма, утверждает Аквинат, дает каждой вещи бытие, а первой формой, или идеей,является Бог.

– Помню, помню, – отозвался Василий, и процитировал: – «Собственная сущность его, то есть Бога, есть благолепие, decor»… И еще: «Бог… есть самая сущность красоты. Высшая красота – в самом Боге, потому что красота состоит в благообразии – formositate. Бог же есть самый образ, на языке оригинала – forma.» Конец цитаты.

Последние два слова прозвучали аналогично выражению: «Ну, что? Съел?!», но внутренне поморщившись от неожиданной – Игорь полагал себя эрудированней племянника Васи – учености родича, молодой дядя не собирался уступать и хотел высказаться в том духе, что Фома Аквинский признает лишь виртуальноеотличие красоты от блага.

Парни стояли в центре подземного зала станции метро Новослободская, высокий свод ее подпирали стройные колонны, украшенные замечательными витражами, их создал во время оно великий художник Павел Корин.

К девяти часам утра ребята ждали однокурсницу Татьяну Шелехову, чтобы отправиться втроем на выставку «Арт-дерьмо-93», очередную пощечину измордованному маскультурой общественному вкусу. Студенты отнюдь не увлекались пошлятиной Смутного Времени, но молодым всегда хочется видеть все собственными глазами, быть, как говорится, в курсе.

Уже на табло вспыхнула цифра девять,побежали секунды нового часа, а Татьяны, отличавшейся, между прочим, точностью, если не королевы, то принцессы, не было видно.

Игорь, рассматривая витражи, затеял умный разговор о разнице между красотой и благом, притянул авторитетности для Фому Аквината, и тут подкатила электричка, с шипеньем раздвинула двери, Таню, выпорхнувшую из вагона, парни одновременно увидели оба, девушка, поднеся руку к глазам и на ходу поглядывая на часы, бросилась к приятелям, и тут, в пять минут десятого, началось это.

Мелко-мелко задрожала колонна с витражами, подле которой стояли ребята.

Дрогнули и завибрировали и другие колонны, но Василий и Игорь не видели остальных, они вздрогнули, когда искривилось стекло на соседней колонне, треснуло, а затем осыпалось осколками на мраморный пол.

Позади, за их спинами, возник и прокатился по подземному залу дикий нечеловеческий вопль.

Замигали, прерывая освещение, сильные лампы под сводами станции метро.

Таня Шелехова по инерции одолела расстояние, которое отделяло ее от ребят-студентов, и ткнулась в грудь Игоря Чеснокова, судорожно – он тоже, естественно, испугался – обхватившего девушку руками.

Холодный пол под их ногами вдруг подпрыгнул, и устоять на ногах не удалось никому.

Поезд, из которого выскочила Татьяна, не отошел от перрона, видимо, ослабло напряжение в энергосети, и другой состав, идущий следом, машинист которого не успел затормозить, врезался товарищу в хвост, загнав его в черное жерло туннеля.

Лежа на вздыбившемся мраморе перрона, студенты обхватили друг друга руками, чтобы не сползти с возникшей вдруг наклонной плоскости под колеса электропоездов.

Ярко вдруг загорелись потускневшие было лампы и разом вдруг погасли.

Наступила абсолютная темнота.

Темнота скрыла страшные картины того, как стройные колонны, радующие человеческий взор собственной целесообразностью, от подземных ударов принялись разрушаться, заваливая смертоносными обломками поверженных на мраморном полу людей.

Вера подымает человека над уровнем чисто животной жизни и этим самым содействует укреплению и обеспечению самого существования человека.

Отнимите у современного человечества воспитанные в нем религиозно-нравственные верования, и если вы не дадите ему равноценной замены, то вы скоро убедитесь, что в результате поколеблется самый фундамент его бытия.

Люди существуют для того, чтобы служить высоким идеалам, но в то же время мы имеем право сказать, что без высоких идеалов нет и самого человека.

Так замыкается круг.

Адольф Гитлер

II

Олег Александрович Финько, профессор гражданского права Московского университета, на работу предпочитал ходить пешком.

Жил он в Юго-Западной части столицы, старом теперь уже микрорайоне, который заложили во времена дьявольской – так теперь полагал Олег Александрович – хрущевской весны,ядовитые ручейки которой обреченно подмыли и ныне, в наступившее несколько лет назад Смутное Время, основательно разрушили фундамент Великого Государства.

Профессор-цивилист родился в середине тридцатых годов, был уже соображающим молодым парнем, студентом первых курсов юрфака, когда почил в бозе Иосиф Виссарионович, и до Двадцатого съезда прошел путь, типичный для его сверстников: голодное детство, оккупация на Курщине, где его чудом не расстреляли полицаи из местных предателей – отец был командиром партизанского отряда, сельская школа, где в одной комнате сидели ученики семи классов, пионерия с бескорыстным тимуровским служением деревенским дедам и бабкам, горластый и без дураков, без фальши идейный комсомолец, бригадир содействия милиции и с восторженностью неофита запойное увлечение латынью на юрфаке – Олег мечтал насладиться Вергилием и постигать римское частное право на языке оригиналов.

Вергилием, однако, пришлось наслаждаться на стоянках в далеких зимовьях геологов и на стойбищах чукчей-оленеводов, в их пропахших дымом, но радушных и гостеприимных ярангах, а вот с римским частным правом пришлось погодить: Олега Финько отправили возвращать долг государству в далекий Анадырь.

Долг он вернул с лихвой, пробыл на Чукотке два трехлетних срока на прокурорской службе, там и женился, а затем поступил в заочную аспирантуру, устроившись адвокатом в Московскую коллегию – тянуло к гражданскому судопроизводству.

Был Олег Александрович честным коммунистом, идеалы разделял, не бил себя при этом в грудь и не доказывал с пеной у рта, будто он самый-самый… Впрочем, таких в партии почти не было, подобное рвение всегда полагалось дурным тоном, компрометирующим коммунистов.

Словом, чрезмерной карьеры герой наш не сделал, но профессором стал, отказавшись от заведования кафедрой, которое ему, честному служаке и серьезному ученому, предлагали дважды.

Когда началась перестройка,профессор Финько приветствовал ее, ибо более, нежели другие, понимал: сложившиеся в стране производственные отношения нуждаются в корректировке.

При этом его, посвятившего докторскую диссертацию теории частной собственности, поначалу смущало, а затем и вызывало активное неприятие чересчур легковесное отношение отечественных горе-политиков, бывших секретарей ЦК и гауляйтеров, к самому понятию собственности.

Безответственные заявления о том, что в России вот-вот возникнут миллионы?! – собственников, приводили цивилиста в тихое бешенство.

Те, кто глаголил таким образом о частной собственности, обнаруживали такое дремучее невежество в юриспруденции, что оставалось только диву даваться.

– Собственность в том значении, которое подразумевают влезающие на трибуну и в телевизионный ящик ораторы, вовсе не дача, машина или мягкая мебель, – неустанно твердил профессор ученикам, друзьям и любому собеседнику. – Собственность это то, что обладает способностью умножать себя, работать!И владение собственностью, умение ею распоряжаться предполагает особый талант, природные способности, которыми наделен далеко не каждый. Владение собственностью – это еще и великая ответственность, наконец!

Профессор Финько не вмешивался в политику, не бил себя кулаком в грудь на митингах, проклиная еще недавно такую родную партию и Советскую власть, бережно хранил партийный билет, но давно понял: неладно стало в Датском королевстве.

Сегодня было первое сентября, и торжественное открытие занятий в храме, созданном гением Ломоносова, ожидалось в десять ноль-ноль.

И хотя профессор собирался прийти пораньше, в пять минут после девяти находился он от величественного здания МГУ на Воробьевых горах довольно на приличном расстоянии.

Вдруг Олег Александрович ощутил мощный под ногами толчок, но удержался на ногах. Машинально он глянул в сторону университета и едва не лишился чувств: гордое, увенчанное величественным шпилем многоэтажное здание главного корпуса рассыпалось на глазах, будто карточный домик.

«Будто сооружение из кубиков», – отвлеченно, спасая сознание от сдвига, подумал профессор, вспомнив, как разрушает им же воздвигнутые домики его младший внук Данилка.

Рядом с тротуаром зазмеилась трещина: асфальт будто разрезали невидимым гигантским ножом. Трос, натянутый между двумя фонарными, теперь наклонившимися в разные стороны столбами, на перекрестке, лопнул, и висевший на тросе светофор угодил прямо на крышу застопорившего мерседеса.