Текст книги "Дюбал Вахазар и другие неэвклидовы драмы"
Автор книги: Станислав Виткевич
Жанр:
Драматургия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)
Действующие лица
Е в г е н и й (Г е н е к) П а ф н у т и й Ф и з д е й к о – князь Литвы и Белоруссии. Семидесятилетний старик. Очень высокий. Борода сбрита. Большие седые усы и седая шевелюра. Иногда надевает круглые очки.
Э л ь з а Ф и з д е й к о – урожденная баронесса фон Плазевиц. Матрона 55 лет. Мощная, но высохшая. Седовласая. Жена Физдейко.
К н я ж н а Я н у л ь к а Ф и з д е й к о – их дочь, 15 лет. Быдлондинка (быдлёнок + блондинка), в меру высокая, худощавая. Красива и довольно одухотворена, однако есть в лице нечто уродливое, хотя это «нечто» едва намечено. Может, глаза чуть навыкате, рыбьи, или бровь слишком крута; нос прямой, не вздернутый, но, быть может, немного кривоват, а возможно, рот чересчур узок или перекошен.
Б а р о н Б е р н а р д ф о н П л а з е в и ц – отец Эльзы. 85-летний старец. Лысый, вокруг головы кольцо седых волос. Толстый, приземистый и весьма благодушный. Фабрикант газов без цвета и запаха, вызывающих жуткую психическую депрессию.
Г е р ц о г А л ь ф р е д д е л я Т р е ф у й – юный хлыщ. Очень элегантный блондин. Маленькие усики. Без бороды. Французский эмигрант.
Г е р ц о г и н я А м а л и я д е л я Т р е ф у й – его жена. Брюнетка: испано-румыно-венгерский тип. 30 лет. Демон первой категории. Явно не «урожденная».
Й о э л ь К р а н ц – семит интернационального образца. Маленький, чернявый. Бородка клинышком. Глазки бегают. Безумная нервозность в каждом движении. 38 лет. Пилот, негоциант высокого полета, трансцендентальный сионист. Говорит взахлеб – так быстро, что давится и брызжет слюной.
Х а б е р б о а з и Р е д е р х а г а з – его помощники, хасиды. Лет по 40—50. Один рыжий, другой черный. Бородатые. На обоих еврейские костюмы в черно-белую полоску.
Р е й х с г р а ф Г о т ф р и д ф о н у н д ц у Б е р х т о л ь д и н г е н – Великий Магистр Неокрестоносцев. Лик рыцаря. Орлиный профиль. Высок, плечист, великолепно сложен.
Д в е Ф и г у р ы б е з н о г – на расширяющихся книзу, словно бы оплывших подставках. Птичьи лица с короткими кривыми клювами, как у снегирей. Заросли разноцветными перьями (красными, зелеными и фиолетовыми). Одна фигура без правой, другая – без левой руки.
Р а с п о р я д и т е л ь с е а н с о в – сказочный чародей. По имени – Д е р Ц и п ф е л ь. Старец с остроконечной седой бородой. Жабо. Черный голландский костюм XVII века. Островерхая шляпа с широкими полями. На груди золотая цепь.
Д в е н а д ц а т ь л и т о в с к и х Б о я р – дикие мужланы в тулупах и высоких косматых шапках. «Их бороды дли́нны, усища крутявы, волосья их долги, кунтуши сукнявы, в руках их булавы и бердыши».
М а л ь п и г и у с Г л и с с а н д е р – потасканный, видавший виды «субъект на все случаи» – «bon pour tout»[60]60
годный на всё (фр.)
[Закрыть]. 45 лет. Грязный небритый блондин с усами. Поэт-импродуктив.
Ч е т ы р е Б а р ы ш н и из свиты Магистра – юные красотки. Черные платья, белые фартучки.
Действие происходит в Литве, при некотором хронологическом смешении материй.
Действие первое
Огромный зал, разделенный пополам зигзагообразной линией с широкими молниевидными изломами (три на стене, два на полу). Слева, довольно высоко, маленькое зарешеченное оконце, справа – большое окно со шторами. Прямо – дверь, перечеркнутая зигзагом слева направо. Слева – ободранная, сырая, покрытая плесенью, местами выщербленная стена. На стене громадные (цейлонские) тараканы: выпукло лоснящиеся имитации. Могут даже двигаться. В центре левой половины сцены, справа налево наискосок, ногами к зрителям, отвратительная, кривая деревянная кровать с чудовищно грязной постелью. Стеганное одеяло из красных, коричневых и желтых лоскутьев. Под ним – умирающая Э л ь з а Ф и з д е й к о с распущенными седыми космами, свисающими до земли. У кровати справа – покосившийся ночной столик и огромные, гнусного вида стоптанные тапки. На столике горит очень яркая электрическая лампа без абажура, заливая все резким светом. В левом углу сцены полуразвалившаяся белая печь, в ней горит красный огонь.
Правее зигзагообразной линии начинаются дикие излишества в стиле «рококо». Красно-оранжевая обивка стен и белой, золоченой мебели. Ковер в красноватых тонах. На стене скопление зеркал в вычурных рамах и старинных картин. Столики, уставленные безделушками. Роскошно оправленные миниатюры и прочие не известные автору (разве что виденные в юности в музеях) предметы аристократического обихода XVIII века. У столика, освещаемого канделябром в дюжину свечей, сидят за картами Г е р ц о г и Г е р ц о г и н я д е л я Т р е ф у й в костюмах XVIII века, ф. П л а з е в и ц в черном англезе и белом жилете, Г л и с с а н д е р в потертой пиджачной паре. Де ля Трефуй сидит лицом к залу и Глиссандеру, по правую руку от него – ф. Плазевиц, по левую – герцогиня. Ф и з д е й к о облачен в длинный табачного цвета сюртук тридцатых годов, Vatermörder[61]61
высокий жесткий воротничок (дословно: «отцеубийца») (нем.)
[Закрыть] с черным галстухом, галифе в мелкую клетку (пепита) и высокие красноватые сапоги. Он прохаживается по всей авансцене, куря трубку длиной в метр. Довольно часто без всякого повода то снимает, то надевает очки; поправляет огонь в печи, иногда заглядывает игрокам в карты. Игроки невнятно бормочут всякие загадочные картежные термины, играют очень быстро (бридж, винт или – изобретенная автором азартно-коммерческая игра: KUMPOŁ[62]62
Пояснения по поводу последней может дать сам автор, равно как и любой другой бывший офицер лейб-гвардии Павловского полка, I батальона. (Прим. авт.)
[Закрыть]). Это тянется так долго, что публика – если у нее есть хоть капля темперамента – должна наконец проявить нетерпение. При малейшем признаке такого рода раздается а д с к и й грохот пушечного выстрела. За оконцем слева – ослепительная кровавая вспышка. На сцене никто не дрогнул. Все говорят очень громко, впредь до отмены.
Ф и з д е й к о (спокойно поправляя огонь в печи). Итак, сегодня Великий Магистр снова пирует с моими боярами. Любопытно, что сии хамы обо всем этом думают.
Ф. П л а з е в и ц (не отрываясь от карт). Наверняка – то же, что и твои медведи, Генек. А что, Янулька опять у них на пиру?
Ф и з д е й к о. Не знаю. Она туда пошла, как обычно, а будет ли – не знаю. До последней минуты ничего не было известно. Я из-за всего этого уже потерял чувство времени. Не помню, сколько дней длится эта вакханалия.
Игра продолжается. Все то же бормотание над картами. Физдейко отходит от печки и медленно приближается к игрокам.
Э л ь з а. Боюсь, Янулька последнее время слишком много пьет. À propos[63]63
Кстати (фр.)
[Закрыть], дай мне водки, Генек.
Ф и з д е й к о (подходит). Больше думай о себе. У Янульки голова – моя. Я-то пьян уж пятьдесят лет без продыху. А вот идет ли водка на пользу тебе с твоим раком желудка – это большой вопрос.
Извлекает из заднего кармана галифе литровую бутыль и подает жене, та жадно пьет, потом ставит бутыль на пол у постели. Физдейко подходит к игрокам.
Ф. П л а з е в и ц. Может, ты меня подменишь, Генек, поиграешь с их высочествами? А я потолкую со своей бедной Эльзой. (Проходит налево. Физдейко занимает его место. Столик стоит немного наискосок, так что Физдейко оказывается в 3/4 оборота правым боком к залу. Ф. Плазевиц садится на постель в ногах дочери, справа от нее.) Эльза, в последний раз прошу тебя: объясни мне загадку своей нищеты. Я – миллиардер, Генек – магнат из магнатов, живет как король, да и наверняка скоро станет настоящим королем. Так что же все это значит? Или я, шестьдесят лет проработав как вол, не могу осчастливить любимую дочку?
Э л ь з а. Так надо. Как только я пыталась жить иначе, все оборачивалось против меня. Это не покаяние и не предрассудок. Просто неизбежность. Я знаю, что живя в достатке, пусть даже не слишком роскошно, привыкну к вещам, которых постоянно иметь не смогу. Однажды я уже попробовала и...
Ф. П л а з е в и ц. Это когда он впервые собирался стать королем? Да?
Э л ь з а. Вот именно – и помнишь, отец, чем все кончилось? Потом я, как голодная волчица, скиталась по лесам с Янулькой на груди.
Ф. П л а з е в и ц. Но разве не сама ты этого хотела? Ты сделала все, что могла, чтоб так оно и было.
Э л ь з а. Тсс – все несчастья мы сами на себя навлекаем. Нет никакой разницы между тем, как вела себя я, и тем, как какой-нибудь человек лезет под кирпич, который случайно падает ему на голову. Случайность! Ха, ха, ха! Папа, а ты слыхал о теории вероятностей? Закон Больших Чисел. Ха, ха!
Ф. П л а з е в и ц. Не смейся так дико. Ей-богу не над чем. (Гвалт за сценой.) Однако – пир горой. Кажется, я слышу на балконе голос Янульки.
Слева, словно в полусотне метров от зарешеченного оконца, раздается девичий визг.
Э л ь з а. Бедная Янулька! Сколько она будет мучаться, сама об этом не зная, и какое счастье ждет ее тогда, когда именно это счастье она будет считать верхом страдания! Неосознанное страдание – не это ли хуже всего? Не так ли страдают низшие творенья? Потому-то злые люди так сочувствуют животным. Снова ужасающий грохот пушечного выстрела и крики «виват», а на их фоне – девичий визг.
Ф и з д е й к о (в ярости бросает карты и вскакивает). А, чтоб им пусто было!! Хватит с меня этих неясностей!! Сегодня же все должно решиться...
Э л ь з а. Запомни – только сегодня все и начнется. С минуты на минуту в этом зале перед тобой откроются бесконечные перспективы жизнетворчества. Ты должен безусловно довериться Магистру.
Ф и з д е й к о. Я слыхал, этот спесивец так втюрился в Янульку, что впору усомниться в его здравом уме. По словам Глиссандера, он просто какой-то инструмент в ее руках.
Ф. П л а з е в и ц. Но через него говорит дух эпохи. Это человек необходимый. Наш первый номер с королевством не прошел, потому что у нас не было подходящего медиума. Покажи мне хоть кого-нибудь другого, Генек.
Ф и з д е й к о. Знавал я и других, знавал...
Ф. П л а з е в и ц. Может, первых твоих соратников по монархическому перевороту? Тогда на арене не было семитов, а проблема создания искусственной личности не стояла так остро, как сегодня. Теперь в уравнении непонятное число неизвестных. Наша эпоха...
Ф и з д е й к о. Перестань, папа, о «нашей эпохе». Это не эпоха, а какое-то нагромождение анахронизмов. Я сам не знаю, в каком веке живу: не то в XIV, не то в XXIII.
Ф. П л а з е в и ц. Вот именно: эпоха наша – это эпоха людей вне времени. Даже историческое время стало относительным. Прежде перемены происходили постепенно. При нынешнем ускорении к истории тоже приходится применять формулы Эйнштейна. Эпохальность наша в том, что мы вырвались из циклических законов истории. Летим по касательной.
Д е л я Т р е ф у й (вставая). Выходит, наша эпоха – последняя? Как вы это понимаете, господин барон?
Ф. П л а з е в и ц. Я этого не понимаю вовсе. Повинуюсь интуиции – как художественный критик. Понимайте как хотите, в соответствии со своей интуицией. Что-то у меня в башке перепуталось, вот я и плету невесть что. В наше время это – вершина философии. Кроме этого есть только логическое исчисление. Чувство судьбы понятийно невыразимо, его надо пережить, – говорил Шпенглер. Дадаизм тоже надо «пережить», – так говорил Тристан Тцара или еще кто-то из пюрблагистов. Длительность тоже можно лишь пережить, – так говорил Бергсон...
Д е л я Т р е ф у й. Ох...
Ф и з д е й к о. Никаких «охов», папаша Плазевиц прав – теперь-то я это понял. В нашу эпоху, учитывая скорость событий, мы должны признать, что время растяжимо. То есть: чем глубже мы погрязаем в истории, тем дольше – от скуки – тянется наше время.
Э л ь з а. Скучны только те, кто так формулирует проблемы.
Д е л я Т р е ф у й. Неправда, княгиня. Возьмем значение Руссо накануне нашей революции. Подобные концепции – подготовка будущих событий: все события в них уже потенциально содержатся...
Э л ь з а. События-то мнимые, ваша милость, мнимые. Настоящих событий в наше время уже не бывает. Есть один затянувшийся эпизод – беспробудный сон, в который погрузилось человечество.
Физдейко подходит и гладит ее по голове. Оба пьют водку из бутылки.
Ф. П л а з е в и ц. Давайте не будем употреблять это противное слово. Позвольте мне еще немножечко побредить. В бреду мне кажется, что нечто действительно существует.
Э л ь з а (с внезапным восторгом). Вы все художники. В наше время художник – синоним остаточного индивидуалиста вообще. Вы не рисуете, не пишете стихов: сама ваша жизнь – причудливая радужная вышивка на сером фоне нашей бренности, зловещей в своей скуке.
Ф и з д е й к о. Если б так было! Ах – если б хоть на миг, хоть во сне пробудить в себе чувство очарованности Бытием и умереть в этом сне, увидев жизнь со стороны – как абстракцию Чистой Формы! Ах, Эльжуня, и почему мы не занялись этим вовремя! Во мне огромные, нерастраченные запасы непознанного. Хоть разок бы перед смертью объять умом эти возможности, взглянуть на картину потенциального мира!
Д е л я Т р е ф у й. Вот-вот мы все туда заглянем. Вы Магистра не понимаете. Я его... и он меня тоже... но я не то хотел сказать. Новая духовная дисциплина, ведущая к созданию новой личности внутри нас, начинается с активизации бесплодных усилий.
Ф и з д е й к о. Ах – вы это оставьте. У вас-то еще молоко на губах не обсохло. А с нас довольно бесплодных усилий. Мы и так уже от них лопаемся. Все сводится к вопросу: как жить? Как полнее всего прожить себя? Я живу уже семьдесят лет, но так ничего и не понял. В этом состояла проблема Гиркана. И что же? Какой-то жалкий маляр пристукнул его как собаку и запорол ему всю Гирканию.
Д е л я Т р е ф у й. Гиркан был глупым консерватором. Раньше люди не спрашивали, как им жить. Просто жили как жилось, а там уж...
Ф и з д е й к о. Ааааднако... сударь... Не меня вам учить программной потере человеческого облика. Я прошел через все: и через заумную непосредственность, и через озверевший до предела интеллект.
Д е л я Т р е ф у й. Да, но проблемы чисто технико-психологические...
Ф и з д е й к о. Прошу не перебивать. Плод последней комбинации – моя Янулька, которую, быть может, я приношу в жертву низменной комедии. Ведь и это уже было: искусственные королевства! Я люблю свою бедную дочь, а она что ни день напивается в стельку вместе с этим подонком в магистерской мантии. Вы меня тут держите прямо как в тюрьме!
Падает на рококошное креслице и тихо всхлипывает. Эльза сползает с кровати – она в латаном-перелатаном пестром халате, – подходит к Физдейко и обнимает его.
Д е л я Т р е ф у й. Бедный старый князь. Ему не хватает только трагической смерти, чтобы стать побрякушкой похлеще всех этих безделиц. (Кивает на безделушки на столиках.)
Ф. П л а з е в и ц (встает с кровати и пританцовывает, напевая на мотив «ойра-ойра»).
Do you understand[65]65
Вы понимаете? (англ.)
[Закрыть]? Логика отношений окрыляет, – так говорил Бертран Рассел. А Анри Пуанкаре его упрекал, что, имея крылья, тот на них не летает. Тем, что я это я, – доказано, что А равно А. Других доказательств этого утверждения никто не придумал. Да здравствуют психологизм и интуиция! Я буду бредить дальше, а ты, зятек, изволь переводить – на язык, понятный и простонародью, и мне самому. О философия, что с тобою сталось!
Садится на эльзину кровать, заливаясь горькими слезами.
Д е л я Т р е ф у й. Абсолютная расхлябанность мысли. Отсутствует единство выражения. Только Магистр спасет нас от всего этою, и вы еще сумеете создать превосходную, изумительную композицию (в пророческом вдохновении) — живой образ, который затмит Джотто, Боттичелли, Матисса и Пикассо вместе взятых, а коли Бог даст и дело двинется – трагедия эта превзойдет, да что там – попросту зарежет все сценические пьесы от сотворения мира, y compris[66]66
включая (фр).
[Закрыть] Эсхила и Шекспира. Скоро произойдет чудо!
За сценой гвалт и безумный грохот пушечного выстрела. Зарешеченное оконце вылетает, в проем врывается ужасный ветер, то и дело швыряя хлопья снега. (Это легко сделать с помощью мехов, дующих на обрывки бумаги или клочья ваты; потом их можно убрать вместе с ковром.) Герцогиня Амалия и Глиссандер встают.
Г л и с с а н д е р. Не дай Бог, если Seine Durchlaucht[67]67
его сиятельство (нем.)
[Закрыть], Великий Магистр Неокрестоносцев фон унд цу Берхтольдинген застанет нас в таком виде. Прошу встать и моментально осушить слезы.
Господа поднимаются, всхлипывая и вытирая носы платками. Де ля Трефуй быстро ликвидирует следы карточной игры, записывает в блокнот цифры и чистит сукно щеткой. Эльза подбирает распущенные волосы. Тем временем происходит следующий разговор.
Ф и з д е й к о. Как я должен с ним говорить? Он утверждает, что полюбил меня, что я единственный, к кому он мог бы прилепиться – из-за Янульки и ввиду того, что мой народ оскотинился. Все потуги преобразить человечество с помощью пыток ни к чему не привели. Мое величие быдловато, но оно реет – как лоскут неведомой материи над грязноватым румянцем показной современности. О Великий Стрелочник Миров, переведи нашу бедную перекати-поле-планетку на какую-нибудь орбиту, ведущую в бездну четвертого измерения!
Д е л я Т р е ф у й. Это все метафизика. Для физики гравитационных полей проблема бездны не существует. Только у нас есть пропасти и направления. Четырехмерный континуум Минковского – это вам не четвертое измерение неучей и кретинов.
Г л и с с а н д е р (страшным голосом). Смирно!!!!! Сюда действительно идет Великий Стрелочник! Смирно, я сказал!
Динамическое напряжение первой категории. Дверь тихонько отворяется, и входит Распорядитель сеансов – Д е р Ц и п ф е л ь.
Д е р Ц и п ф е л ь (тихо и пронзительно). Все в порядке?
Г л и с с а н д е р. Так точно, господин распорядитель.
Д е р Ц и п ф е л ь (учтивым жестом указывая на княгиню Эльзу). Эта дама – очевидно, ее сиятельство бывшая княгиня Литвы и Белоруссии – да соблаговолит вернуться в кроватку. Его Durchlaucht не выносит женщин растрепанных и кое-как одетых. (Эльза послушно лезет в постель.) Лампочку прошу погасить, и вон те свечки тоже. (Эльза гасит электрическую лампу, де ля Трефуй – свечи.) Так – хорошо. Теперь устроим официальное представление. (Кричит.) Можно входить!!!
Дверь с треском распахивается. За ней – голубое сиянье. На сцене полная тьма, не считая кроваво мерцающего пламени в печке. Входит Великий М а г и с т р фон унд цу Берхтольдинген. Черные доспехи, шлем с опущенным забралом. Вороной плюмаж. На плечах белый плащ с черным крестом. Останавливается перед дверью. Глиссандер с Герцогиней быстро выбегают за дверь и тут же вносят зеленоватый, фосфорически светящийся экран (плоскую картонную коробку с лампочками внутри), ставят его позади Магистра и закрывают дверь.
Ф и з д е й к о (в тишине). Где Янулька?
Г л и с с а н д е р. Тихо! Вашей дочери стало дурно, князь. Она слишком много выпила этой ночью. Ее протрезвляют барышни из свиты, то есть: из гарема Великого Магистра. Итак, господа, единственные подлинные г о с п о д а на этой земле, а также, без сомненья, и на соседних планетах – Марсе и Венере – позвольте мне вас официально свести, и да свершится последнее деянье, равное странным подвигам наших рыцарей и вообще великих людей. Князь Физдейко – Великий Магистр Неокрестоносцев рейхсграф фон унд цу Берхтольдинген.
Ф и з д е й к о. Магистр, не подумайте, что я сноб. В моем возрасте и при моем знании жизни и истории...
Г л и с с а н д е р. Без предисловий, господин Физдейко.
Ф и з д е й к о. Чтоб наемный прислужник позволял себе...
Г л и с с а н д е р. К делу, Генек, к делу. Магистр не любит, когда ходят вокруг да около.
Ф и з д е й к о. Короче, любезный Магистр, должен признаться: я ничего не понимаю. Ни что, ни зачем, ни как. Все окутано тайной. Единственное, что меня гложет, – тревога о Янульке. Я люблю свою дочурку. Дети, произведенные на свет пожилыми родителями, всегда так необычны. Не правда ли, господин граф?
М а г и с т р. Сознаюсь, князь, ваша дочь совершенно меня покорила своим поразительным обаянием, искренностью и умом. Сверх меры умная девочка. (Физдейко делает неопределенный жест.) Вы боитесь, не соблазнил ли я ее? Нет – клянусь этим мечом. Мой гарем – почти идеальный громоотвод или скорее... впрочем, неважно – для моих вожделений, невероятных для человека в таком возрасте...
Ф. П л а з е в и ц. Магистр, здесь лежит моя дочь.
М а г и с т р. Ах, извините. В обществе герцогини Амалии я привык ничем себя не стеснять. (Подходит к Эльзе и очень долго целует ей руку; внезапно.) Однако, однако, господин Физдейко, отчего вы не сказали мне, что ваша жена – семитка?
Ф и з д е й к о. В третьем поколении, господин граф.
М а г и с т р. Пожалуйста, без титулов. Давайте перейдем на «ты». Это упростит ситуацию. Я очень люблю сквернословить. Итак, ближе к делу – хватит болтовни, будь она проклята – то, что я не знал об этом, сорвало мне массу дополнительных проектов. Весь антисемитизм придется пустить в замаскированном виде. Впрочем, евреев не надо бояться, тем более ненавидеть: следует их использовать – так, чтоб они и сами не знали о том, что их используют.
Г е р ц о г и н я. Трудное это дело, Готфрид. Тебя самого могут использовать, а ты в это время будешь уверен, что именно ты контролируешь ситуацию.
М а г и с т р. Я знаю, Аннушка. Да вот люблю тянуться к вещам недостижимым...
Ф и з д е й к о. Ах, Янулька, бедная моя доченька...
М а г и с т р. Я же сказал – проблюётся и придет. Сердце у нее здоровое. Так вот, я ничего не имею против этой un tout petit brin de sang sémite[68]68
малюсенькой примеси семитской крови (фр.)
[Закрыть]. Есть только две удачных комбинации: прусско-польская, то есть я сам – моя мать урожденная княжна Завратинская, – и литовско-семитская, но в надлежащей пропорции – о метисах речи нет.
Г л и с с а н д е р. Ээээ – я вижу, вы никогда не договоритесь. Магистр, прошу вас, короче:
М а г и с т р. Итак, Евгений, давай без околичностей: хочешь ты быть королем или нет? Увы, мы либо должны прожить свою жизнь до конца в форме художественной трансформации координат – либо смешаться с чернью. Истина в обычном понимании тут исключена. Об эту проблему разбились лучшие умы – уже лет триста назад. Но я – косвенно, разумеется – в образе новых психических феноменов – даю совершенно иное определение Истины: Н е с о о т в е т с т в и е д е й с т в и т е л ь н о с т и, и к т о м у ж е – е е д е ф о р м а ц и я. Взаимные уступки двух сфер породят нечто, отличное от всего, что было прежде, – так химическое соединение отличается от своих элементов. Наши координаты – комплексные числа. Следует добавить и нечто от иллюзии: ничего уж тут не поделать – само ничего не родится. Я-то бессилен, по многим и м н о г и м причинам. Мне не хватает известной примитивности, которая... А вот и твое любимое чадо.
Две Б а р ы ш н и из свиты вводят Я н у л ь к у, одетую в белое бальное платье. Снег вовсю валит в окно. Снежные хлопья долетают до эльзиной постели. Зловеще воет ветер.
Я н у л ь к а. Мама! Водки! Я страшно промерзла на снегу. Хочу лупить по мордасам, сажать на кол – сама уж не знаю, чего еще. Магистр – просто сказочный принц.
Направляется к матери и пьет из бутылки, стоящей на полу. Физдейко восхищенно оглядывается, ожидая знаков одобрения.
Ф и з д е й к о (бьет себя по ляжкам). Моя кровь! Моя кровь! Ей-богу! Все Физдейки такие были.
Я н у л ь к а. Вы не представляете, какой это чудесный человек – Магистр. Настоящий рыцарь прежних времен. В самом деле – история поворотилась к морде задом и жрет своей собственный... хвост. Чудеса, да и только. Я могла бы сразу его обольстить, но не хочу. Я чистая девочка, и он, ужасающий дух, – смотрится в меня, как в волшебное зеркальце, где предмет виден со всех сторон.
М а г и с т р. Воистину я познал в самом себе такие глубины, о которых и не подозревал. Вернее – завершил тончайшую отделку фундамента моего искусственного «я». Но об этом позже.
Ф. П л а з е в и ц. А ты уже продумал это досконально, господин граф? Я бы не советовал. Я сторонник взгляда непосредственного – чистого понятийного вздора.
М а г и с т р. Нет, не продумал и не собираюсь. Слишком уж много чудес произошло. К счастью, я познакомился с твоей дочкой раньше, чем с тобой, любезный Физдейко. Этот глубоко обоснованный этикет для нас разработал наш бесценный Глиссандер. (Мальпигиус кланяется.) Однако неутоленная жажда странности влечет меня к мирам, о коих нынешнее человечество забыло... (Зажимает себе рот рукой в железной рукавице.) Что я такое вымолвил? При дамах? О Боже, какой конфуз. (Дер Ципфелю.) Also, mein lieber[69]69
Итак, мой милый (нем.)
[Закрыть] польский чародей, вели принести своих уродцев. С ними будет веселей. (Дер Ципфель выходит.) Терпение. Предупреждаю: говорить я буду без обиняков. Этот поэтический импродуктив, бедняга Мальпигиус (указывает на Глиссандера) заключил мои хаотичные и необузданные словесные фантазии в незыблемую форму. При всей произвольности понятийных связей, смею утверждать...
Ветер глухо воет.
Ф и з д е й к о. Ах, Готфрид, говори же наконец. Не обещай, а говори! У меня и так от ожидания все нутро болит, а сколько еще впереди.
М а г и с т р. Сейчас – пусть только принесут уродцев. Этикет должен соблюдаться. (Д в о е Б о я р вносят огромный ящик из грубо тесанных досок. Тут же двое других вносят второй ящик. Ставят ящики слева и справа от экрана. Следом появляется Д е р Ц и п ф е л ь.) Если можно, чуть больше света, княгиня. Прошу вас, включите лампу. (Эльза нажимает кнопку. Свет заливает сцену.) Нищета – капитальный фоновый эффект для моей программы. Не думайте, что я пьян. А теперь, князья озверевшей Литвы, вскройте ящики с уродами.
Бояре взламывают ящики со стороны зрительного зала. Отбив доски сверху и по бокам, придерживают крышки, ожидая дальнейших приказаний.
Я н у л ь к а. Это – единственное, чего я немного опасаюсь.
Ф и з д е й к о. Я тоже. Но коли Магистр велит – ничего не попишешь. Однако даже от детских сказок я на старости лет не уберегся. Все-то я должен пережить. В детство я, что ли, впадаю, черт подери? Боюсь, как дитя малое.
М а г и с т р. Бояться нечего. Ведь с нами благородный Дер Ципфель, Великий Чародей и распорядитель самых адских на свете сеансов. Ему случалось обуздывать и не таких чудовищ.
Д е р Ц и п ф е л ь. Так точно, сударь. (Боярам.) Оторвите крышки, старые медведи, и вон отсюда!!
Бояре отрывают крышки под скрежет гвоздей и с воплями дикого ужаса убегают, толкаясь в дверях. Из ящиков раздается птичий клекот. Свищет ветер. Снег валит в окно.
Г е р ц о г и н я (подходя). Ах, что за милые уродцы! В них зачарована тайна нашего умопомрачительного будущего. Это наши талисманы, амулеты наших победоносных искусственных духовных конструкций.
М а г и с т р (слегка дрожащим голосом). Я сам их впервые вижу. Новое государство: самое дикое варварство в сочетании с высочайшей культурой – вот непреложная аксиома грядущей реальности. Нет культуры без дикости – по контрасту.
Я н у л ь к а (падает на колени, ломая руки). Как я боюсь, как я боюсь!
У р о д ы на своих подставках выползают из ящиков; движутся как переставляемые флаконы.
М а г и с т р. Если и рядом со мной ты будешь бояться, моя малютка, я обижусь по-настоящему. А ведь нам без тебя не бывать. Ты одна, словно некий дьявольский клейстер, соединяешь нас всех в новое существо искусственной реконструкции жизни на высотах непознанной метафизической мощи.
Ф. П л а з е в и ц. Похоже, это ничего не значит, но сказано крепко.
Я н у л ь к а (стоя на коленях). Как я боюсь, как я боюсь!
У р о д I (без правой руки; скрипучим голосом). Прошу поставить нас поближе к печке. Нам холодно.
М а г и с т р (обращаясь ко всем). Шевелитесь, лодыри! Помогите уродам. Живее!
Физдейко, де ля Трефуй, Герцогиня и Глиссандер помогают Уродам придвинуться ближе к печке. Дер Ципфель подходит к оконцу и вставляет его обратно в проем. Печка пышет багровым жаром сквозь неприкрытую дверцу – с такой силой, что затмевает электрическую лампу. Светятся все щели. Когда Уроды перемещаются за кроватью, Эльза начинает тихо постанывать: «Аа, ааа», затем все громче и наконец издает дикий вопль, внезапно оборвавшийся.
Э л ь з а. А! А! А! А! Ааа! Аааа!!!! А!!!!!!!!
Ф. П л а з е в и ц (подойдя к ней). Ну – по крайней мере один труп есть. Моя дочь скончалась от страха.
Ф и з д е й к о. Сейчас их станет больше. У меня сердце замирает от ужаса, хотя я знаю, что все это – какой-то розыгрыш.
Печь еще сильнее пышет жаром из всех щелей.
Я н у л ь к а (дико кричит, вскакивая с коленей). Смилуйтесь надо мной!!!
Магистр подбегает и затыкает ей рот железной рукавицей, другой рукой поддерживает за талию.
М а г и с т р (твердо). Тайна вошла к нам. И словно древние люди, мы вновь объяты вечной и непостижимой глубиной всебытия.
Ф. П л а з е в и ц. Вот как – всеобщая относительность? Варварство как усиливающий фон плюс искусственные чудовища? Деформация жизни! Теперь все ясно. Такой ценой вы себе подчиняете жизнь? Это как с искусством: за счет деформации и диссонансов – новые формы?
М а г и с т р. Нет. Об этом мечтали короли Гиркании. Нет, категорически нет; варварство необходимо не как фон, а как материал. На почве дикости произрастет чудесный цветок обновленной Тайны, возможность новой религии, но не искусственной – а настоящей, как тайна моего бытия. Однако для этого мы должны трансформироваться.
Ф. П л а з е в и ц. А ежели вам дикости не хватит?
М а г и с т р. Искусственную дикость породит социализм, доведенный до крайности. Это уже случилось у нас, а рано или поздно произойдет повсеместно.
Ф. П л а з е в и ц. Без семитов вам не обойтись. Они, то есть, собственно – мы – необходимое обрамление всякой картины будущего.
М а г и с т р. Семитов у меня хватает. Я сам их пихаю повсюду. Мы вопьемся в них, как клещи, и вытянем из них все соки.
Молчание.
У р о д I I. Нам тут хорошо. Тепло.
Ф. П л а з е в и ц (Уродам). Вы что, на самом деле – знамения потусторонних сил?
У р о д I. Мы не какие-нибудь там символические фигуры. Мы реально существуем, живем, нам тепло, мы хотим есть.
М а г и с т р. Они так же реальны, как Тайна Бытия, которой не может попрать ничто – ни система логики, ни общество, ни...
Я н у л ь к а (вырываясь от него). Ни ты сам, Великий Магистр. Я люблю своих уродцев, бедных моих, милых монстриков. Я вас уже совсем не боюсь. Сейчас вас покормят.
Бежит к ним и гладит по перьям. Из глоток Уродов вырывается птичий клекот.
Ф и з д е й к о. Выходит, ради завоевания власти я должен пожертвовать и ее любовью ко мне, и ее душевным здоровьем, – я, согбенный старец на исходе дней своих.
М а г и с т р и Д е р Ц и п ф е л ь (указывая на экран, где постепенно проступает огромное изображение головы Физдейко в фантастической короне, проецируемое волшебным фонарем). Смотри туда!!!
