Текст книги "Оступившись, я упаду"

Автор книги: Софи Лагуна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

* * *

Мы сидели на скамейках, а перед нами лежал большой лист белой бумаги. Мы вытащили цветные фломастеры из пенала Майкла. Он нарисовал линию, а я сделала из нее квадрат. Он добавил фигуру, идущую вниз, а я превратила ее в кабину. Он нарисовал круги – я дорисовала колеса, он сделал ступеньки – я нарисовала второй этаж, его вертикальные линии я превратила в антенны, он переделал их в костыли, а я – в винтовки, он – в двигатель, а я приделала двигателю крылья, и наш грузовик научился летать. Он нарисовал под ним дорогу, а я – облака на небе, он пририсовал замерзший океан, ведущий в Антарктиду, где никто пока еще не бывал.

24

После обеда, в пятницу, когда я вернулась из школы, папа был на кухне.

– Поехали со мной, Джастин, – сказал он, будто специально ждал меня.

– Куда мы поедем?

От его лица и подмышек пахло чем-то острым и сладким.

– Навестим одного моего друга.

– Кого?

Большинство друзей папы жили в других городах, и он виделся с ними, когда уезжал из дома.

– Просто садись в машину.

– Джастин? – окликнул меня дед, когда я проходила мимо спальни.

Я остановилась в дверном проеме. Дед все еще был в постели.

– Куда ты собралась с Рэем? – спросил он.

– Я не знаю, – ответила я.

– Рэй! – позвал его дед хриплым голосом. – Куда ты увозишь Джастин?

Папа не ответил, он уже выходил через главную дверь. Я слышала, как он зовет меня:

– Джастин! Пошевеливайся!

Дед сел на постели, запахивая халат.

– Джастин! – крикнул папа. – Ну ты где?

– Мне пора, дед, – сказала я.

– Боже, – буркнул дед. – К чему такая спешка?

– Мы едем в гости к его другу.

– Что еще за друг, черт его дери?

Я услышала, как папа заводит пикап.

– Джастин! Бегом в машину!

– Мне надо идти, дед. – Я побежала к двери.

Папа уже сидел в машине, опустив боковое стекло.

– Куда ты везешь ее, Рэй? – спросил дед. Он вышел на крыльцо вслед за мной.

Рэй ничего не ответил.

* * *

Мы ехали по Хенли-трейл, и папа, высокий и ослепительный, сидел за рулем пикапа. У него за ухом лежала уже готовая папироса с «Белым волом». Вскоре мы свернули на Дрей-роуд. Почему мы едем именно по этой дороге? Ведь в той стороне живут только Уорлли. Папа подпевал песне, что звучала по радио, ветер развевал его черные волосы. «Детка, детка, никто не будет любить тебя так же, как я, просто позволь показать тебе, как я умею любить».

– Папа, а куда мы едем?

Он не ответил.

– Позволь любить тебя так, как умею, детка, позволь мне взять тебя с собой, – пел он.

– Папа? Куда мы едем?

– Ты не пожалеешь, милая, знаю, что не пожалеешь…

– Папа?

Казалось, что ветер сносит мои слова прочь, и папа их не слышит и едет дальше. Дрей-роуд вела прямо к ферме Уорлли. Кроме них, там никто больше не жил. Я почувствовала, что внутри меня что-то отломилось, будто винт, выпавший из «торри» тети Риты. Оно прыгало внутри, отскакивая от живота и груди. Я не хочу видеть Джейми. Не хочу видеть его шрам и его братьев.

Папа вытащил из-за уха папиросу.

– Прикуришь ее мне, правда же, Джастин? – спросил он, достал из кармана металлическую зажигалку и передал ее мне вместе с папиросой.

На зажигалке была изображена девушка, в одних трусиках, она лежала на спине с задранными кверху ногами. Я взяла папиросу в одну руку, зажигалку в другую, затем стала щелкать зажигалкой, пока у нее из носика не показался огонек пламени. Но пламя не задержалось надолго, и «Белый вол» не загорелся. Папа искоса глянул на меня.

– Возьми ее в рот.

Я взяла в рот папиросу.

– Молодец. А теперь прикури ее.

Я чиркнула зажигалкой под папиросой.

– Помести огонь под чертову папиросу.

Я поднесла огонек к «Белому волу», и папа кивнул.

– Продолжай, Джасси, – сказал он. – Молодец.

Я втянула в себя дым, закашлялась, и он вышел у меня из носа и рта. Но «Белый вол» уже разгорелся.

Я передала ему папиросу, и папа с удовольствием затянулся.

– Лучшая папироса в моей жизни, – сказал он.

Я выглянула в окно. На языке остался привкус дыма и пепла. Я не хотела ехать к Уорлли. Мне хотелось, чтобы мы ехали дальше и дальше и чтобы лучшая папироса папы никогда не кончалась.

Когда мы выехали к дороге, ведущей к матушке Марджи и расставленным по кругу фургонам, папа не стал на нее сворачивать. Я выдохнула, и в груди все затихло. Может быть, мы все-таки не увидим никого из Уорлли и поедем куда-нибудь в другое место…

Вскоре мы выехали к повороту на узкую грунтовую дорогу. Папа свернул на нее, и я увидела фургон, рядом с которым на улице стояли столик и два кресла. По соседству с креслами виднелись белая пластмассовая лошадка и синяя песочница. Папа остановил пикап. Рядом с фургоном лежали груды кирпичей, камней, горы серебристой бумаги, деревяшек и еще какого-то хлама. Неподалеку от фургона, у подножия холма, я рассмотрела приземистую бетонную коробку, в которой чернел дверной проем без двери – недостроенный дом. Я взглянула за ограду и узнала дальние пастбища фермы Уорлли. Из фургона выбежала маленькая белая собачка и залаяла на нас. Затем вслед за ней по ступенькам спустилась Стейси Уорлли, и я поняла – это ее фургон. Стейси и Брайан после свадьбы переехали в отдельное жилье, так дед говорил курочкам: «Чертов Брайан Чисхолм, что за идиот – так много на себя брать».

Я будто онемела. Я не знала, что сказать и как объяснить папе, что нам нельзя больше ходить к Уорлли. «Никогда!» – сказал дед. Он говорил: «Япошки не отрывали у меня яйца, они просто высосали из меня реки крови. Чертов Ян!» Почему папа привез меня сюда, если он знал, что Стейси вышла замуж за Брайана? Папа знал про свадьбу. Он не был на ней – Брайан бы его не пустил, – но дед рассказал ему, и матушка Марджи тоже рассказывала. Стейси с лицом, прикрытым вуалью, ехала на белой лошади, а свадебное платье свисало с лошадиного крупа. Папа об этом знал. Он говорил: «Брайан не смог бы оседлать лошадь даже под дулом пистолета», а дед отвечал: «Это не Брайан ехал на чертовой лошади, а Стейси», и папа сказал: «Она тоже не умеет ездить, в любом случае, точно не на чертовой лошади».

Сегодня она была в коротком розовом платье – совсем не таком длинном, как ее свадебное, – и на руках у нее сидела маленькая девочка. Я оглянулась по сторонам в поисках свадебной лошади. Дед говорил, что поводья ей украсили самоцветами, а копыта выкрасили в черный цвет. Рассказывали, что лошадь была белоснежной, без единого пятнышка, и вот поэтому они за нее заплатили. «На животном не было ни единого волоска другого цвета, все белые, как снег». Стейси ехала на лошади по проходу, а магнитофон играл песню «Сбереги последний танец для меня». Лицо у нее было скрыто вуалью, поэтому все, что она могла видеть, – это белый туман.

Собака продолжала лаять.

– Сюда, Хани! – позвала ее Стейси. – Тише, малышка.

Она подошла к Хани и, держа маленькую девочку одной рукой, другой подняла собачку. Та лизнула девочку в щеку.

– Хани, фу! – сказала Стейси, покачивая и ребенка и собаку одновременно. На губах у нее была помада такого же цвета, как и платье. Туфли тоже были розовые, на каблуках, из-за которых ее клонило вперед.

Папа открыл дверь машины.

– Вылезай, Джасси. И поздоровайся, – велел он.

Я сидела на месте, не двигаясь. Мне не хотелось здороваться со Стейси Уорлли. Даже до катастрофы я с ней почти не разговаривала. Дед сказал: «Никогда, никаких чертовых Уорлли». Стейси была старше всех нас и не каталась ни на горке, ни на велосипедах. Она кричала на Лэки и Джейми и остальных кузенов: «Проклятые мальчишки!» – а Джейми обзывал ее «длиннорогой Стейси», несмотря на то что она приходилась ему старшей сестрой.

Стейси смотрела на пикап с открытым ртом, будто бы не знала, бояться ей или радоваться. Брайана поблизости не было.

– Выходи, Джастин, – произнес папа, не отрывая взгляда от Стейси.

Я вылезла со своей стороны, а папа – со своей. Мы встали перед пикапом.

– Ну же, – сказал мне папа, – поздоровайся.

– Что ты здесь делаешь, Рэй? – спросила Стейси.

– Ну же, – папа подтолкнул меня к Стейси.

– Здравствуй, Стейси, – сказала я, рассматривая ее розовые туфли. Их каблуки оставляли дырки в земле.

До катастрофы Стейси обычно сидела у папы на коленях. Иногда они уходили с вечеринки, а когда возвращались, на лице у Стейси было мечтательное выражение и она прислонялась спиной к папе. Папа целовал ей шею, а она говорила: «Не надо, не надо», и он целовал ее снова.

– Привет, Джастин, – сказала Стейси. – А ты выросла. – Она едва взглянула на меня, потому что во все глаза смотрела на папу.

– Привез Джасси, чтобы она познакомилась с твоей малышкой, – сказал папа. – Думал, что вы сможете с ней поболтать о своих девичьих штучках.

Стейси покачала головой, на ее губах играла легкая улыбка. Она поставила Хани на землю, и собачка начала обнюхивать нам ноги. Папа ухмыльнулся. Он пощекотал ребенка Стейси под подбородком.

– Кто эта милашка?

Девочка тоже была вся в розовом, как и Стейси. К волосам у нее был приколот бант, и она сосала пустышку. В ручках она держала потрепанного желтого кролика.

– Это Шерри, – сказала Стейси.

– Она прекрасна, – заметил папа. – Как и ее мама. Сколько ей лет?

Стейси попыталась скрыть улыбку.

– Ей полтора годика. Брайан считает, что она похожа на него. – Стейси поправила бант в волосах Шерри.

– Не-е, – возразил папа. – У нее твои глаза. Детская голубизна. Что думаешь, Джасси? Разве она не прелесть? Как думаешь, похожа она на маму?

– Ага, – ответила я.

Малышка сосала пустышку и наблюдала за папой. Глаза у нее были похожи на два голубых цветка.

– Ты не пригласишь нас внутрь, Стейси? – спросил папа. – Может, девочкам стоит познакомиться поближе. Они же почти родня.

– Да, ты прав. Как в старые добрые времена, – согласилась Стейси.

– Хорошие были времена, – сказал папа. – Лучше у меня никогда не было.

– А потом ты уехал.

– Моя самая большая ошибка.

Стейси закусила губу.

– Как думаешь, Шерри? Стоит пригласить их в дом? Угостить чем-нибудь? – Она поцеловала Шерри в щеку.

– Вот это другой разговор, – заметил папа.

– Только на минутку, – сказала Стейси.

– Только на минутку, – согласился папа.

Стейси повернулась и пошла к фургону, а мы последовали за ней. Хани кружилась возле наших ног.

Внутри фургон был обставлен как обычный дом, на стенах висели фотографии со свадьбы Брайана и Стейси. Была и фотография белой лошади, как она идет по проходу. Свадебное платье Стейси свисало у нее с крупа. На другой фотографии Стейси держала на руках Шерри с потрепанным кроликом. Внутри фургона были расставлены диванчики и кресла, а в одном из углов стоял большой телевизор. Он занимал значительную часть комнаты. Все в ней находилось лицом к телевизору: фотографии на стенах, стеклянные призовые кубки за соревнования по гольфу, мебель, детские игрушки на полу – куклы, пластмассовые коровы и овцы, игрушечная детская коляска, – кухонная стойка и стулья, вся обстановка повернулась к телевизору и ждала, когда Стейси его включит.

– Очень мило. – Папа огляделся по сторонам. – Брайан и правда о тебе заботится.

– Скоро мы достроим дом, – сказала Стейси, покачивая Шерри на одной руке. – Там будет три спальни и еще комната для игр. Брайан хочет бильярдный стол.

– Вот и молодец, – сказал папа. – А что, он умеет играть в бильярд?

Стейси взяла из холодильника бутылку какого-то напитка, полностью прозрачного, похожего на воду.

– Ты знаешь, что он умеет, – проговорила она.

– Я знаю, что ты умеешь, – заметил папа. – Я очень близко наблюдал за тем, как ты играешь.

– Рэй, – укоризненно произнесла Стейси, качая головой.

Она взяла из холодильника бутылку лимонада, достала из шкафа над плитой два стакана, и все это она проделала, держа на руках Шерри. Та сосала пустышку и наблюдала за папой. Хани вертелась у нас под ногами, будто не знала, где ей остановиться. Стейси попыталась положить в стаканы лед, но с Шерри на одной руке у нее не получалось.

– Можешь подержать ее? – попросила она папу.

Он протянул руки. Шерри начала плакать.

– О, Шерри, не надо плакать. – Стейси забрала ребенка обратно.

– Давай лучше я достану лед, – сказал папа, – а ты подержишь ребенка.

Он достал из формы лед и положил в стаканы.

– Командная работа, – заметил он и налил поверх льда много прозрачной жидкости. – Надолго он бросил тебя на этот раз?

Стейси вздохнула.

– Он не бросал меня, Рэй.

– Но что-то я не наблюдаю его рядом, – парировал отец, с преувеличенным вниманием заглядывая за дверь. – Если только он не лежит связанный в спальне.

– Он зарабатывает деньги, – сказала Стейси. – Слышал о таком? О том, что их зарабатывают?

– Слышал. – Папа налил в стаканы лимонад.

– Я имею в виду честным путем.

– И сколько времени у него это занимает?

– Не знаю, – ответила она, неожиданно широко улыбнувшись. – Вечность.

Папа передал Стейси ее стакан, потянулся и пощекотал Шерри под подбородком.

– Такая милая, – сказал он, подошел к двери и выглянул наружу, затем снова повернулся к ней. – Должно быть, тебе тут одиноко. Только ты и малышка.

Стейси села на подлокотник одного из кресел.

– Мы в порядке. Мама часто приходит в гости. И, по крайней мере, я точно знаю, когда Брайан вернется домой.

– Ага, – согласился папа. – По крайней мере, это ты знаешь. За тебя! – Он поднял стакан.

– Заткнись, Рэй. – Стейси поднялась и достала из буфета упаковку с чипсами. Пока она тянулась за ней, платье обнажило ее ноги, они были того же цвета, что и сливки, которыми матушка Марджи поливала яблочный пирог. Она высыпала чипсы в миску. – Что будешь пить, Джастин? – спросила она.

– Что будет, то и выпьет, – сказал папа.

– Будешь лимонад? – спросила Стейси.

– Да, – ответила я.

Стейси налила лимонад в пластиковый стаканчик. Она похлопала по одному из кресел, стоящих у телевизора.

– Садись, – пригласила она и поставила миску с чипсами на маленький столик у кресла.

В воздухе витал запах детских какашек. На углу кухонной стойки стояла бутылочка с молоком.

– Должно быть, тебе тяжело одной, – сказал папа.

Он прислонился к кухонной стойке и скрестил ноги, сильные, туго обтянутые джинсами.

– Ты все равно не сможешь помочь. – Стейси положила Шерри на пол и подтолкнула к ней одну из кукол, затем села в соседнее от меня кресло. – Если мне нужна помощь – то приходит Ян. А Белинда ходит в магазины за покупками.

– Раньше ты пользовалась моими услугами. – Папа сел в другое кресло.

– Да, было дело.

– И было неплохо, правда? – Папа наклонился вперед и ущипнул Стейси за бедро. Она отпрянула от него. – Было очень даже неплохо, – закончил он, потягивая свой напиток.

Шерри начала плакать.

– Ой, – сказала Стейси, поднимая ее с пола. – Ты ведь устала, правда, милая? Мне нужно ее уложить. Малышка пропустила дневной сон, так ведь, ягодка моя? – Стейси поцеловала Шерри в макушку.

– Вот досада, – проговорил папа. – Джасси хотела с ней поиграть. Правда, Джастин?

– Ага, – сказала я.

– Я ненадолго. – Стейси вынесла Шерри из комнаты. – Она ужасно себя ведет, когда устает.

Папа медленно обошел комнату, рассматривая фотографии свадебной лошади, Шерри, Стейси с фатой, Брайана в свадебном костюме. Он отпил из стакана и покачал головой.

– Гребаный Брайан Чисхолм! – Он налил себе в стакан еще прозрачного напитка. – Что думаешь, Джастин? – спросил он, внимательно всматриваясь в фотографию Брайана.

– О чем?

– Да кто тебя знает! – огрызнулся он.

В комнату вернулась Стейси.

– Вот и всё, – сказала она. – Теперь я могу отдохнуть.

Папа передал ей ее стакан.

– За нас, – произнес он.

Стейси не стала поднимать стакан.

– Ну же, Стейси.

Она вздохнула.

– За старые добрые времена. – Папа поднял стакан. – Да ладно, выпей, что тебе сделается?

– Хорошо, за старые добрые времена, – сдалась Стейси, поднимая стакан.

Они коснулись стаканами и сделали по большому глотку, не отрывая друг от друга взгляда.

– Твое здоровье, дорогая, – проговорил папа.

– Ты плохой мальчик, Рэймонд, – укоризненно за метила Стейси.

– Мне нравится, как ты произносишь мое имя, – сказал папа. – Скажи еще раз.

Я посмотрела на ковер. На нем был узор из коричневых алмазов.

– Что сказать?

– Ты знаешь что. Мое имя.

– Рэймонд.

– И еще раз.

– Рэй! – Стейси сделала большие глаза.

– Ну еще только один раз, Стейси, милая.

Стейси взглянула на меня.

– Хочешь посмотреть, что идет по телевизору? – спросила она, наклонилась к телевизору и включила его.

Папа все время наблюдал за ней, и когда я смотрела в его глаза, я видела ее там, будто в ловушке.

– Телевизор хороший, – пробормотал он. – Такой большой.

Но папа не смотрел на телевизор, он смотрел на ее ноги и на короткую юбку.

Стейси переключала каналы, пока не попала на мультфильм.

– Ну вот, пожалуйста, – сказала она.

На экране летающий слоненок плавно спускался с неба, обернув хобот вокруг голубого перышка. Я отпила глоток лимонада.

– Как там твой старик? – спросила Стейси.

– Заноза в заднице, – ответил папа. – А твой?

– Такой же. – Она покачивала ногами, закинутыми одна на другую. – А что у тебя с личной жизнью?

– А что насчет нее? – спросил папа.

– С кем-нибудь встречаешься?

– Как видишь, с тобой. – Он сделал еще один большой глоток.

– Ты знаешь, о чем я. С кем-нибудь встречаешься?

– Как я уже сказал – с тобой.

Слоненок спустился на землю, и к нему подбежал мышонок в шляпе. «Мы сможем выбраться отсюда, мой друг – или, лучше сказать, мой новый друг. Должен быть способ. Нам просто нужно подумать. Думай!»

– Ты не ответил на мой вопрос, – сказала Стейси. – У тебя есть подружка?

– Но я здесь, разве не так, ваша честь? – парировал папа.

– Когда дело касается тебя, это почти ничего не значит, – заметила Стейси.

– Ладно тебе, дорогая, хватит терзать старого Рэя. Нет у меня подружки. И я очень рад снова тебя увидеть. – Папа взял бутылку с прозрачной жидкостью из холодильника. Стейси протянула руку, чтобы остановить папу, чтобы он больше ей не доливал, но он все равно наполнил ей стакан. – Может, посидим снаружи? – спросил он.

– Конечно, – ответила она и, поднявшись на ноги, посмотрела на экран. Дамбо не отпускал перышко, он летал только благодаря ему. Он не мог его отпустить. – Разве слон не знает, что может обойтись и без перышка? – спросила Стейси.

– Я не смогу обойтись без перышка, – сказал папа.

– Рэй! – Стейси покачала головой.

– Пошли, посидим немного, посмотрим на закат, – позвал папа.

– Ты все такой же романтик.

– Ты же знаешь, милая.

Они пошли к двери. Хани побежала за ними.

– Мы будем рядом с фургоном, Джасси, – сказала Стейси.

Слоненку нужно спасти свою маму. Все зависит только от него. Иначе она умрет в клетке. Дамбо должен полететь. Но получится ли у него? Я поела чипсов, выпила лимонад. Дамбо спрыгнул с корзины и медленно спланировал вниз – и все захлопали в ладоши. Он никак не мог этого сделать, но все же у него получилось. Мультфильм закончился. Я села на пол и посмотрела на игрушечные чайные чашки и печенье Шерри. Я толкнула грузовик с медведем в тележке к коричневым бриллиантам на ковре, затем поднялась и посмотрела на фотографию Стейси, сидящей верхом на свадебной лошади. Глаза у лошади были такие же черные и сияющие, как у Сильвер, а в гриву ей вплели ленты. Стейси улыбалась, губы ее были густо накрашены помадой. По телевизору начались новости, а снаружи все сильнее темнело. Дверь открылась, и я услышала голос Стейси:

– Она в шкафчике. Не забудь лед.

Я гадала, сколько мы еще просидим в гостях у Стейси. Что скажет дед, если папа не привезет меня домой до темноты? Что он сделает, если узнает, что папа отвозил меня к Уорлли? Папа вошел в фургон и осмотрелся на кухне. У его ног вертелась Хани. Она обнюхала меня, затем снова выбежала на улицу.

– Где шкафчик? – крикнул папа через дверь.

– Рядом с плитой, Дамбо! – крикнула в ответ Стейси.

Папа нашел шкафчик рядом с плитой и вытащил из него еще одну бутылку с прозрачной жидкостью. Он даже не взглянул на меня, будто я была такой же прозрачной, как его напиток. Он снова вышел на улицу, оставив дверь открытой.

– Так что случилось с той девчонкой в Шеппартоне? – спросила Стейси.

– Какой девчонкой?

– Которая вызвала полицию.

– Ты и об этом знаешь?

– Ага.

– Она чокнутая. Я все время думал о тебе, и она об этом знала. Я, наверное, даже пару раз назвал ее «Стейс».

– Врешь.

– Не вру. Думаешь, почему я здесь?

– Рэй, я замужем.

– Я знаю, Стейс. Знаю. Я тебя упустил. Самая большая ошибка в моей жизни. Но я же могу тебя изредка видеть, правда? Посмеяться вместе. Посмотреть на тебя. Кому это повредит? Ты прекрасна, Стейси. Ты просто неотразима. Надеюсь, Брайан тебе часто это говорит.

– Ему тяжело это сказать, когда он так далеко.

– И в этот момент на сцену выхожу я, дорогая. Могу говорить это тебе целыми днями. При виде тебя у меня до сих пор дрожат коленки. Вот, потрогай.

Я слышала, как Стейси хихикнула.

– Дрожат, правда?

– Да, точно, – согласилась Стейси.

– Хочешь провести для меня экскурсию по новому дому?

– Какому дому? – спросила Стейси. – До него еще целая вечность.

– Ничего, когда-нибудь закончите. Ну же, покажи мне его.

Стейси подошла к двери.

– Давай, Хани, иди в дом. Тебе нельзя с нами, иначе ты снова погонишься за кроликами. – В гостиную забежала Хани. – Мы скоро вернемся, Джастин, – пообещала Стейси. Щеки у нее горели ярко-розовым, волосы растрепались и свисали вокруг лица. Она напоминала маленькую розовую свечку, оплывающую по краям. Стейси закрыла за собой дверь фургона.

По телевизору начался фильм «Рио Браво». Я села в кресло Стейси, поджав под себя ноги, и стала смотреть на крутого парня. При закрытой двери в фургоне было тепло. Хани лежала возле входа, положив голову на лапы. Джон Уэйн в роли шерифа Ченса продолжал держать брата за решеткой. Он не боялся; мог бы испугаться, но не испугался. «Там, где тропа по долине идет, тихо послушай, как ветер поет», – пел Дьюд. К нему присоединился негромкий и приятный голос Колорадо Райана: «Ангелы знают, что в сердце моем. Просто послушай, что ветер поет…»

* * *

Мне снилось, как Стейси, удерживая Шерри на одной руке, едет к моему папе на свадебной лошади. Он взобрался на лошадь позади нее, держа в руке пистолет с длинным дулом, как у шерифа Ченса. Вокруг них развевалось свадебное платье Стейси, окутывая их белым облаком. «Если не я, то пусть будет другой», – пел Колорадо Райан. Лошадь встала на дыбы, начала прыгать и брыкаться, пытаясь сбросить папу на землю. Вокруг них разверзлась пропасть, вроде той, что окружала Стива. Стейси кричала: «Нет! Нет!» – а папа говорил: «Да. Ты же хочешь». Я проснулась и открыла глаза: кто-то плакал.

Я не понимала, где нахожусь и что я здесь делаю. Кто же плачет? Я огляделась, увидела фотографии на стене и детские игрушки на полу и вспомнила – я в фургоне Стейси. По телевизору шла черно-белая рябь, она трещала и щелкала. Я поднялась и выключила его. Хани все еще лежала возле двери. При виде меня она заскулила.

Я пошла на звук плача, к двери с изображением бабочки. Из-под двери просачивался голубой свет. Я толкнула ее и увидела Шерри – она стояла в своей кроватке и плакала. Рядом с кроваткой на стене висел ночник в виде голубой звезды. При виде меня Шерри, похоже, испугалась.

Я вернулась в гостиную, открыла входную дверь фургона – и из нее сразу же выбежала Хани. Поблизости не было видно ни папы, ни Стейси. На траве рядом со столиком лежали две большие пустые бутылки. Недостроенный дом серебрился под светом луны и звезд.

– Хани! – позвала я. – Хани, вернись! – Собачки нигде не было видно. Что скажет Стейси, если Хани потеряется? Шерри заплакала громче. Я вернулась в ее комнату.

– Тсс, – сказала я. – Тише, Шерри.

Я наклонилась к кроватке и подняла игрушечного кролика.

– Вот ты где, вот ты где! – Я легонько помахала перед ней кроликом.

На щеке Шерри был след от пустышки, и я нашла ее на матрасе кроватки, подняла и попыталась дать ей, но она заплакала еще громче и помотала головой.

Я пошла обратно к входной двери.

– Папа! – крикнула я. – Папа!

Ночь простиралась вокруг так далеко, насколько хватало глаз.

– Папа! – позвала я снова. – Папа! – Хани, поскуливая, прибежала обратно к фургону. – Хани! – обрадовалась я. – Хорошая девочка, молодец, Хани.

Я закрыла дверь и вернулась к кроватке, наклонилась к Шерри, а она протянула ко мне руки. Я подняла ее через перекладину и взяла на руки.

– Не плачь, Шерри, не плачь.

Она была тяжелой и теплой, а я носила ее по комнате. Она перестала плакать. Я дала ей один ломтик чипсов из миски, и она сжала его в кулачке. Я опустилась в кресло и посадила Шерри на колени. Хани пристроилась у моих ног, будто ее больше не интересовал мир снаружи.

Мне казалось, что я стала мамой, а Шерри – это мой ребенок, Хани – моя собачка, а это – мой дом. Если бы я захотела, то могла бы прицепить фургон к пикапу отца и уехать отсюда. Мы могли проехать по Хенли-трейл мимо участка деда и выехать на шоссе. Мы могли бы ехать всю ночь, до рассвета, пока Йоламунди не осталась бы далеко позади. Все вокруг было бы новым, и люди, и места, словно подарок, который еще ни разу не открывали.

Шерри снова начала плакать, и я поднялась с кресла и стала качать ее на руках, точно также, как делала Стейси. Мы обошли комнату, рассматривая фотографии.

– Кто это? – спрашивала я у нее. – А это кто? – Я показала на фото Стейси на лошади. – Лошадь, – произнесла я. – Ло-шадь.

– Мама, – пролепетала Шерри, а потом показала на собаку: – Анни, Анни.

– Хани. Это Хани, – сказала я.

Хани ходила за нами по комнате. Она проследовала за нами к кубкам, к раковине и к фотографии, на которой Брайан обнимал Стейси.

Мы подошли к двери, я открыла ее, и мы встали в дверном проеме – на этот раз Хани не вышла из фургона. Я показала на небо.

– Смотри, Шерри, звезды. Звез-ды.

– Зведы, зведы, – повторила Шерри, показывая пальчиком.

Из недостроенного дома послышался крик. По коже у меня поползли мурашки.

– Мама, мама! – воскликнула Шерри.

– Тише, тише, Шерри, – успокаивала я ее.

Снова раздался крик, и Шерри начала плакать. Я качала ее на руках быстрее, чем раньше. Крик все не прекращался. Что мне делать? Я не знала. Я снова вошла в фургон и закрыла за собой дверь. Меня трясло. Шерри плакала все громче. Я прошла в другой конец фургона, подальше от входной двери, в другую комнату и, не включая свет, стала укачивать Шерри на руках.

– Все хорошо, все хорошо, – шептала я ей. Но я не знала, было ли все хорошо на самом деле. Я пела, пока она не перестала плакать: – Там, где тропа по долине идет, тихо послушай, как ветер поет. Ангелы в небе тебе пропоют, чтобы ты знала – тебя я люблю.

Я легла на кровать. Я не знала, чья это комната, в ней было темно, и я боялась включить свет – вдруг кто-нибудь его заметит. Я лежала на спине, прижимая Шерри к своей груди, пока мы обе не уснули.

Когда я проснулась, надо мной стоял папа и тряс меня за плечо.

– Вставай, – велел он.

Я была такая сонная, что не понимала, где нахожусь и почему меня будит отец – раньше он никогда не приходил ко мне в комнату. И тут я вспомнила. Я была в фургоне Стейси. Рядом лежала Шерри, и она начала плакать.

– Поднимайся, нам пора, – сказал папа.

Я села на кровати, обнимая Шерри. В комнате было слишком темно, чтобы что-то разглядеть.

– Стейси здесь? – прошептала я.

– Не беспокойся о Стейси.

– А как же ребенок?

– Оставь ее в детской комнате.

Я встала, и Шерри заплакала громче.

– Мама! Мама!

Мне не хотелось ее отпускать. Я не хотела уходить, пока она вот так плачет.

– Но где же Стейси? – спросила я. – Она сейчас придет?

– Пошевеливайся.

Я отнесла Шерри в комнату с голубым ночником и положила ее в кроватку. Девочка встала в ней, протягивая ко мне руки:

– Мама! Мама!

– Тсс, – сказала я. – Тише, Шерри. – Мне очень хотелось, чтобы сейчас пришла Стейси, чтобы она взяла Шерри на руки, напоила ее молоком, покачала на руках. – Тише, тише, Шерри.

Папа ждал за дверью.

– Поехали, Джастин.

Я пошла к машине; за моей спиной раздавался плач Шерри.

– Папа, где же Стейси? – спросила я и посмотрела на недостроенный дом, который серебрился в лунном свете.

Стейси нигде не было видно.

– Полезай в пикап.

Я слышала крики и плач – и внутри фургона, и снаружи. Папа завел машину, и мы поехали прочь от жилища Стейси Уорлли.

Дома я легла в постель и закрыла глаза, но все еще продолжала слышать плач. Я села на кровати, и комната закружилась вокруг меня, как и в тот день, когда папа научил меня стрелять. В полной темноте я встала, пошла в туалет, и меня снова вырвало.

25

Следующим утром я выглянула в окно кухни и увидела тяжелые серые сумерки, повисшие над участком деда. Они накрывали стены, двор и флигель. Занавески на окнах флигеля были задернуты, папа еще спал. Прошлой ночью по дороге домой он не сказал мне ни слова. Даже не пожелал спокойной ночи. Будто меня и вовсе не было.

Я пересекла двор, вошла в курятник и закрыла за собой ворота.

– Сюда, цып-цып-цып, – позвала я, и курочки собрались вокруг, чтобы узнать, не пришла ли я их покормить.

Я высыпала им зерно из кормушки, и они подошли совсем близко ко мне и стали клевать зерна на земле у моих ног. Я села рядом с поилкой, протянув к ним руки.

– Цып-цып-цып, – звала я, надеясь, что они подойдут ко мне, сядут мне на плечи и на руки и будут кудахтать.

Я хотела бы, чтобы Петушок защитил меня своими когтями и клювом – он мог напугать ими врага. «Оставьте в покое нашу Джастин!»

– Эй, цып-цып-цып, – снова позвала я. – Привет, девочки; здравствуйте, милые. Привет, Петушок.

Петушок посмотрел на меня, склонив голову набок.

– Я не обижу девочек, – сообщила я ему. – Не обижу малышек. Я ваш друг, Петушок. – Мне хотелось, чтобы в курятнике бегало множество желтеньких цыплят, чтобы они столпились вокруг меня, пищали и чирикали. Чтобы их было так много, что всё вокруг стало желтым, таким же желтым, как солнце, и чтобы ничего не было слышно, кроме писклявого лепета цыплят, которые просили бы меня их потрогать, подержать на руках, стать им мамочкой, и тогда я перестала бы слышать плач, и рассвет вместо серого стал бы золотым.

Не знаю, как долго я там просидела. Когда я снова встала, ноги одеревенели и болели. Из курятника я пошла к воротам. На улице не было ни души; от костра остались только угли и дымящиеся камни. Я перелезла через ограду и побрела по тропинке, ведущей к деревьям, и меня провожал плач. Порой я слышала плач Стейси, потом Шерри, а иногда это был третий голос, который я не могла узнать. Среди деревьев на пути к моему убежищу плач стал затихать, пока не превратился в монотонный гул, не громче звуков моих шагов.

Мы с Кирком и Стивом не были в своих убежищах с тех пор, как вернулся папа. Я выпрямила стены, сплетенные из веток, потом нашла новые ветви, толстые, с сухими листьями, и навалила их на центральную опору. Стены не стали настолько плотными, чтобы скрыть внутреннюю часть убежища. Я нашла старое полотенце деда, частично втоптанное в землю, отряхнула его и положила на крышу, потом сделала дверь, чтобы ее можно было открывать и закрывать, но снаружи она была незаметна. Мое убежище стало таким же безопасным, как вигвам вождя Пумы. Я нашла острую палку и написала табличку своими собственными буквами. На ней было написано «Не входить» шифром, который никто не сможет прочитать. Буквами, которые не двигаются. Каждая из них – как звено колючей проволоки, имеет собственную форму. «Не входить».