Текст книги "Оступившись, я упаду"

Автор книги: Софи Лагуна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– Ну же, включай воду, – прикрикнула из-за двери медсестра. – Я не хочу все за тебя делать.

Я повернула кран, и на меня полились потоки воды, но я высунула из-под них голову, чтобы лучше слышать голос.

– Джо Майкл, – прошептала я. – Джо Майкл, где же ты? Ты все еще здесь?

* * *

Вечером ко мне в первый раз после родов пришла сестра Петти. Лицо у нее было такое же гладкое, как и всегда, а в волосы она вплела белую ленту. Я села на кровати.

– Джастин, как ты? – спросила она. – Я хотела прийти пораньше, но сестра Ундин завалила меня работой. – Она присела на край кровати и заглянула мне в глаза. – С тобой все в порядке? Ты такая молодец!

– Где мой ребенок? – спросила я у нее.

Она нахмурилась.

– Ох, Джастин…

– Где он, сестра Петти?

Она накрыла мою ладонь своей.

– Не волнуйся о нем, – сказала она.

– Они уже нашли для него дом?

Она покачала головой.

– Нет… нет, не нашли. Пока не нашли. Но, Джастин, я не уверена, что…

– Значит, он здесь? Все еще здесь, в больнице?

– Да, он здесь, Джастин, живой и здоровый. Тебе ни о чем не нужно беспокоиться.

Он все еще был здесь! В госпитале Святого Иуды! Его не было рядом с моей кроватью, я не могла смотреть на него, держать его на руках, вдыхать аромат его кожи, не могла спеть ему песенку, покормить молоком, но он был неподалеку, где-то в этом же здании. Я наконец смогла свободно вздохнуть, первый раз с тех пор, как сестра Ундин увезла Джо Майкла.

– Вы можете отвести меня к нему?

– Ты же знаешь, что я не могу этого сделать, – сказала сестра Петти. Она нервно теребила в руках край простыни.

– Почему?

– Это против правил.

– Почему?

– Потому что… потому что… Джастин, ты отдала ребенка на усыновление. – Она посмотрела на меня. – Поэтому тебе нельзя его видеть. Ты же это знаешь, правда?

– Нет.

– Тебе разве никто ничего не объяснял?

– Я не отдавала его!

– Нет, Джастин, ты отдала его на усыновление, именно поэтому ты оказалась здесь, в госпитале Святого Иуды. Потому что ты отказалась от ребенка. Ты разве не понимаешь?

– Я ничего не знаю. Я хочу его увидеть. Почему мне нельзя его увидеть?

– Его усыновит другая семья. Ты отказалась от него.

– Но я от него не отказывалась!

– Ты не оказалась бы здесь, если бы не отказалась от ребенка. Нет смысла для тебя с ним встречаться. Ребенок теперь принадлежит госпиталю, а потом, когда его усыновят, он будет принадлежать своим новым родителям.

Я слышала об этом, знала все это, но понимание было сокрыто. Только сейчас я все поняла, только в эту минуту.

– Но он мой, сестра Петти. Джо Майкл – мой.

– Он не твой, Джастин. Я имею в виду, он был твоим, но ты еще слишком юная, у тебя вся жизнь впереди.

Она хотела дотронуться до моей щеки, но я оттолкнула ее руку. Какая еще жизнь впереди? Я ничего об этом не знаю. Все, что было раньше, завершилось, не имело значения, теперь у меня был только Джо Майкл. Вот кто ждал меня впереди. Вот кто был всей моей жизнью. Как бы мне хотелось держать в руках пистолет! Я бы за ставила сестру Петти поднять руки вверх. А потом я забрала бы у них своего ребенка.

– Но он мой! Я же сама родила его, сестра Петти.

– Ты его родила, это правда. Но ты не настолько взрослая, чтобы ухаживать за ребенком. Сперва тебе нужно научиться заботиться о самой себе, закончить школу, стать взрослой. Зажить своей жизнью. Найти хорошего человека, выйти за него замуж. – Она мне улыбнулась. – И тогда у тебя будет свой собственный ребенок.

Но у меня уже был собственный ребенок – единственное в этом мире, что было по-настоящему моим.

– Можно мне его увидеть?

Она покачала головой.

– Прости, Джастин… но это просто невозможно. – Она крепко сжала губы.

Невозможно… Но если я так этого хочу, почему для меня это невозможно? Почему другие всегда решают, что для меня возможно, а что нет?

Я отвернулась от сестры Петти. Мне хотелось слышать только голос Джо Майкла. Я закрыла глаза – так я могла снова увидеть его. Его личико, маленький носик, губки бантиком, маленькие ушки.

– Не надо так, Джастин. Мы же друзья, помнишь? – Я услышала шуршание упаковки, когда она достала что-то из кармана. – Я принесла тебе леденцы.

Звук мешал мне слушать ребенка, и мне совсем не хотелось леденцов. Кровь стекала по ногам на прокладку. Мне хотелось, чтобы Джо был здесь. Джон Уэйн в роли Керта поднял пистолет и нацелил его в лицо врага: «Мне нужно только то, что принадлежит мне».

Я слышала, как ушла сестра Петти. Я знала, что ей хотелось бы, чтобы я дружески попрощалась с ней, но у меня не было никакого желания так поступать. Она знала, где сейчас Джо Майкл. Она могла взять его на руки, поцеловать в лобик, спеть ему колыбельную. И она могла бы отвести меня к нему.

54

Утром одна из сестер привезла нам завтрак на подносах.

– Через час за тобой приедет мама. Можешь собирать вещи, – сообщила она Кэнди.

– Наконец-то! – воскликнула Кэнди, сбрасывая с себя одеяло. Она стащила через голову белую рубашку. – Я чувствую себя так, будто покидаю тюрьму. – Кэнди взяла из шкафа желтое платье. – Я приняла таблетку, – сообщила она мне, – и молоко только что прекратилось. На всякий случай я положила в лифчик прокладки. – Она залезла в платье. – Представь себе, что молоко протечет, когда я пойду по улице! Отвратительно!

В комнату вошла сестра-хозяйка Картинг с женщиной, которая не была ни врачом, ни медсестрой. Она была одета в коричневый костюм, а на шее у нее висело ожерелье из белых бусин.

– Здравствуй, Маргарет, – сказала она.

– Привет, мама, – ответила Кэнди.

– Ты готова?

– Мне надо заглянуть в туалет перед дорогой, – сказала Кэнди.

– Только побыстрее, Маргарет. Я буду ждать у стойки на входе. – Мать Кэнди вышла из комнаты.

Кэнди посмотрела на меня.

– Скоро придет и твой черед.

Я знала, что она имеет в виду – что скоро придет моя очередь, чтобы отсюда уехать, – но она не понимает. Куда мне ехать? Я не хотела покидать это место. Кэнди подошла к моей кровати и присела на край. Она оглянулась через плечо. Кроме нас, в палате больше никого не было.

– Они держат младенцев на верхнем этаже. Тебе нужно будет подняться по лестнице. Они отводили меня туда, чтобы покормить ребенка молозивом. Если хочешь посмотреть на ребенка, то иди ночью, – в это время там на дежурстве остается всего одна сестра, и у нее слишком много детей, чтобы уследить за всеми сразу.

Мой ребенок был на втором этаже? Он правда лежал там?

– Спасибо, Кэнди, – сказала я.

– Только иди туда ночью, днем там посетители – матери и отцы, они приходят выбрать себе ребенка.

– Спасибо!

Она сжала мою ладонь.

– Удачи!

Кэнди вышла из палаты. Дети были наверху. Джо Майкл тоже находился где-то на верхнем этаже.

* * *

Я весь день пролежала в постели в ожидании, когда же наступит ночь. В палату привели новую девочку. Она легла на бок, натянула одеяло до ушей и не произнесла ни слова. Проснувшись, она заплакала. А я смотрела, как за окном постепенно темнеет. Я взглянула на часы и снова повернулась к окну. Близилась ночь. Девочка просыпалась, плакала, снова засыпала, а потом снова плакала. Медсестра задернула вокруг ее кровати занавески, а потом зашла к ней, и я видела только их двигающиеся тени.

Я лежала на спине и слушала звуки, доносившиеся из коридора. Однажды на ферме Уорлли я увидела корову с теленком, свисающим у нее из задней части. У теленка посинел язык, а корова изгибалась и вертелась, пытаясь вытряхнуть его из себя. Корова очень долго не могла его родить – теленок оказался слишком крупным. Она мычала и закатывала глаза. Корова, которая снаружи выглядела такой большой, внутри, должно быть, была очень тесной, и ее кости стали ловушкой, из которой теленок не смог выбраться. Корова хотела стать ближе к своему ребенку, вылизать его дочиста, понюхать его шкуру, помочь ему встать на ноги, но как она ни старалась к нему повернуться, – у нее не получалось дотянуться до него, помочь ему выйти, она была похожа на собаку, которая ловит собственный хвост. Язык у теленка посинел, глаза закрылись, длинные мокрые скрещенные ноги безвольно свисали. «С ним все хорошо?» – спросила я у Яна Уорлли. Никто мне не ответил. Потом они разрезали теленка на части, чтобы спасти корову. И спаслась только корова.

* * *

Наконец дежурная сестра опустила жалюзи, и в палату привезли ужин. Я оттолкнула от себя поднос.

– Тебе нужно поесть, – сказала сестра. Она мне улыбнулась. – Если хочешь поскорее выбраться из этой палаты и вернуться домой – нужно хорошо питаться.

Она была добрая. Не такая красивая, как сестра Петти, но очень хорошая. Со времени нашей последней встречи сестра Петти больше не приходила ко мне.

– Ну же, попробуй – на вкус не так уж плохо, – говорила между тем сестра. – Это должен был быть цыпленок по-мэрилендски, но давай будем считать, что это просто цыпленок с пюре.

Сестра помогла мне сесть на постели.

«Если хочешь поскорее выбраться из палаты…» Я и правда хотела выбраться из палаты. Ночью, чтобы увидеть ребенка. Я решительно насадила кусок цыпленка на вилку.

Новая девочка, которая заняла кровать Кэнди, перестала плакать и села, опираясь на подушки. Она ничего не ела, и на ее бледных щеках не было ни тени румянца. Мы остались в палате только вдвоем.

– Они держат детей наверху, – сказала я девочке. – Твой ребенок, наверное, тоже там.

Она повернулась ко мне с отсутствующим выражением на лице.

– Ты можешь пойти посмотреть на своего малыша, – добавила я. – Он наверху.

Но она просто отвернулась.

* * *

После того как увезли подносы из-под ужина, пришла медсестра и помогла другой девочке сходить в туалет. Потом она ушла, и звуки в коридоре начали постепенно стихать. Скоро я смогу выйти. Сердце забилось чаще. Что, если я не найду лестницу на другой этаж? Что, если они уже нашли новый дом для Джо Майкла? У него тоже было по пять пальцев на руках и ногах, как и у ребенка Кэнди. Что, если его уже нет в больнице? Пожалуйста, пусть он все еще будет здесь. Когда я найду его, я унесу его с собой. Он не принадлежит госпиталю Святого Иуды. Я – его дом. Он принадлежит мне. Свет в палату проникал только из коридора. Я села на кровати. Между ног опять потекла кровь, гораздо сильнее, чем во время месячных. Я встала с постели; шрам сильно болел, а я чувствовала себя опухшей. Я закрыла глаза, чтобы перебороть боль: так я могла услышать плач ребенка. Он становился то громче, то тише. Мой малыш звал меня.

Я пошла к двери и только хотела переступить порог, как из соседней палаты вышли две медсестры. Они болтали и смеялись, глядя в свои бумаги. Я задержала дыхание. Когда их голоса стихли, я снова выглянула из палаты. Больше в коридоре никого не было. Вдалеке я увидела еще одну дверь, дошла до нее, открыла – и за ней оказалась бетонная лестница. Я аккуратно закрыла дверь за собой.

В темноте я поднималась по лестнице, а бетонные ступени холодили босые ноги. Сердце колотилось в груди. Что, если дежурная сестра заметит, что меня нет в постели? Они пойдут меня искать, они не дадут мне увидеться с Джо и заберут его, отдадут кому-нибудь другому. Я перешла на бег.

Дойдя до второго этажа, я открыла дверь и услышала голоса и плач. Кэнди была права – именно тут держали детей! Я выглянула в коридор и в дальнем его конце увидела медсестру. Она стояла ко мне спиной, что-то наливая в бутылочку. Затем она скрылась за одной из дверей. Я слышала приглушенный детский плач, будто дети находились за стеной.

Я шагнула в коридор и пошла на звук плача. Заметив, что в коридор выходит медсестра, я юркнула в ближайшую дверь – там оказался чулан со сложенными стопками полотенцами. Я задержала дыхание. Когда я снова открыла дверь чулана, сестра уже ушла. Двигаясь на звук плача, я дошла до двойных стеклянных дверей с табличкой. Я толкнула двери – за ними оказались дети.

Их никто не охранял, но я понимала, что медсестра скоро придет сюда. Я шла вдоль рядов младенцев в маленьких кроватках. Что, если я не смогу его узнать? Что, если он меня уже забыл? Но потом я увидела его. Своего ребенка! Джо Майкла! Он спал, его личико было нежнее, чем все остальные лица на земле. Он еще не принадлежал этому миру, но и внутри меня его больше не было. Он находился между мирами. «Мой ребенок!» Я бы везде узнала его. Я подняла его – так нежно, как только могла – и прижала к себе. Он проснулся и посмотрел на меня – и между нами не осталось никаких преград, будто бы он снова оказался внутри меня, но все-таки он был снаружи, в этом мире. Я прижалась лицом к его мягким волосам, а он прижался ко мне так, будто тоже узнал меня, узнал мой голос.

– Мой малыш, моя кроха… маленький Джо, привет, Джо, малыш… – Это были лучшие минуты в моей жизни. – Малыш Джо, мой малыш, я твоя мама. – В эти минуты сбывалась моя мечта. – Маленький Джо Майкл, малыш Джо, малыш Джо, милый маленький Джо.

Мне казалось, что до сих пор я была пуста. Ребенок принадлежал мне. Раньше у меня не было ничего своего. Даже мое тело мне не принадлежало, но ребенок, здесь и сейчас, у меня на руках, принадлежал только мне.

Он засопел и тихо заплакал.

– О, малыш Джо, маленький Джо!

Я держала его на руках, поднимала и опускала, будто я была не человеком, а морем, лучшим морем для ребенка, который мог погрузиться в мои объятия, чтобы я его укачала – я, Джастин, его мама, единственная на свете. Мы с ним знали, что это ненадолго, что нам нужно быстрее оставить след в сердце друг у друга, чтобы, даже когда вся жизнь прекратится, мы навсегда остались родными – мама Джастин и ее сын, Джо Майкл.

– Эй, ты что делаешь?! – В палату вошла медсестра. – Что происходит?! Сейчас же отдай ребенка! Отдай мне его! – Она попыталась отнять у меня ребенка, но Джо Майкл принадлежал мне! Он сидел у меня в животе, я его создала, выносила его и родила на свет.

Он начал плакать, и я тоже начала плакать.

Медсестра отняла у меня Джо Майкла. Мне пришлось отпустить его, я не хотела, чтобы ему стало больно. Джо Майкл заплакал еще громче.

– Сестра Уизерс! Сестра Уизерс! Скорее сюда! – закричала медсестра.

Сестра Уизерс подбежала ко мне, хлопая черными полами одежды.

– О чем ты думала?! – Она обхватила меня за спину холодной рукой и повела вниз по лестнице. – Ты могла навредить ему!

Я не могла ей ответить. Я никогда не смогла бы на вредить своему ребенку, никогда! Но у меня не получалось найти нужные слова – даже ради ребенка. Я могла только плакать, тосковать по нему и страстно желать, чтобы он снова оказался у меня на руках.

Сестра Уизерс уложила меня в кровать, дала мне таблетку и ждала, пока я ее не проглотила.

* * *

Наутро, когда я проснулась, оказалось, что в палате я осталась одна, – другая девочка исчезла. В палату вошла сестра Ундин – холодная и жесткая, как металлическая раковина.

– После завтрака ты сможешь переодеться в ту одежду, в которой сюда приехала. Твой дедушка уже выехал за тобой, чтобы отвезти тебя домой.

Я натянула платье. На том месте, где раньше был живот, болтались свободные складки ткани.

* * *

Старшая сестра Картинг привела ко мне в палату деда. Он был бледен, и дороги на его лице разбегались во все стороны.

– Ты все собрала? – спросил он.

Я не ответила. Будто онемела.

Когда медсестра вручала деду прокладки, которые мне нужно было забрать домой, руки у него дрожали, и сам он словно был собран из сухих палок, из хвороста. Он попытался взять меня за руку, но я отдернула ее. Джо Майкл продолжал плакать, и мне нужно было слышать его. Мы с дедом подошли к стеклянным дверям больницы. Джо Майкл был по одну их сторону, а мир без него – по другую. Через стекло я видела пикап деда, припаркованный на дороге перед входом. Как только я сяду в машину – я больше никогда не увижу малыша Джо. Сейчас я точно это знала. «Йазред тьанз». Между мной и знанием не осталось преград. Дед открыл дверь, и мы вышли на улицу. Плач Джо Майкла пронзал меня, словно острый нож. Я подошла к обочине и остановилась.

– Пойдем, Джастин, – сказал дед.

Я не шелохнулась.

– Пойдем. Дорога домой займет прорву времени.

Но я даже не сдвинулась.

– Пойдем в пикап.

– Нет.

– Джастин, садись в машину.

– Нет.

– Садись в чертов пикап!

Я оттолкнула его.

– Нет!

– Джастин! – Он подтолкнул меня к машине.

– Нет! – кричала я. – Нет! Нет! Нет! – Малыш Джо был где-то там, в больнице. У меня раньше никогда не было ребенка, у меня раньше вообще ничего не было.

– Он мой! – кричала я. – Мой! Мой!

– Полезай в машину, Джастин! – Дед открыл дверь и швырнул меня на сиденье с такой силой, что я ударилась носом и подбородком о приборную панель.

У него из рук посыпались прокладки, будто куски хлеба для птиц. Люди останавливались, смотрели на нас, затем шли дальше.

– Нет! – кричала я.

За нами наблюдали медсестры, выходившие из здания, на нас уставились женщина в халате и семья с детьми.

Дед сел в машину, перегнулся через меня и заблокировал мою дверь. Пикап взвизгнул, когда дед, выворачивая на дорогу, задел тротуарный бордюр. Дед увозил меня от Джо Майкла, и я ничего не могла с этим поделать. Я бросала его в одиночестве. Он остался лежать в кроватке там, в больнице, без меня. Мой ребенок! Мне стало так тяжело. А дед все гнал пикап. И я ничего не могла с этим поделать.

– Ты сможешь вернуться в школу. Увидеться с друзьями. Снова сможешь повеселиться, правда? – проговорил дед.

Я посмотрела в окно; за ним виднелись те же самые деревья, те же дороги, машины и дома, то же самое небо, но теперь все изменилось. Изменился весь мир. Теперь у меня был ребенок.

Я сложила руки на животе и откинулась на сиденье. Мне хотелось, чтобы он снова оказался внутри меня. Теперь я бы понимала, что ношу внутри своего ребенка. Я бы положила руки на живот и спела бы ему: «Птичка на небо взлетела, песенку тебе поет», и он не вышел бы из меня, пока мы не оказались бы в безопасном месте. Я бы не поехала в госпиталь. Я бы пошла куда-нибудь в другое место, где бы смогла держать Джо Майкла на руках, где никто не смог бы забрать его у меня. Мы все ехали и ехали.

– Этот ублюдок вернулся в город. Живет в фургоне Стейси, но к нам он не сунется… Держись от него подальше, Джастин, – говорил мне дед.

Я слышала его – и в то же самое время не слышала. Мне было наплевать на то, что он говорит. И на то, кто там приехал в город. Мне на все было наплевать.

Когда мы вернулись к дому деда, на его стенах, как всегда, виднелась полоса грязи, на месте костра лежала зола, флигель пустовал, а окно моей спальни все так же смотрело на дорогу. Но какое это все имело значение? Все это когда-нибудь имело хоть какое-то значение?

* * *

Я проснулась рано утром, когда в небе еще виднелись луна и звезды. Мне снился малыш Джо: его серо-голубые глаза были открыты, и он искал меня. Он осматривал стены больницы, свою кроватку, коридоры, лестницы, ванные комнаты, потолок, вглядывался в лица медсестер, докторов, других девочек на кроватях, но нигде не находил меня. В целом свете ему нужна была только я, никто не мог меня заменить. Я снова погрузилась в сон, и теперь я сидела внутри Донны. Мне было тепло, голову мою окружала вода, и я дышала через щели на шее, как треска. Сквозь воду я слышала биение маминого сердца. Донна положила на живот руки, через кожу я чувствовала их давление. «Тебе лучше побыстрее перевернуться, малыш, – говорила она, потирая живот руками. – Лучше бы тебе побыстрее перевернуться». Я чувствовала запах папиросы отца, жареных яиц и слышала, как Петушок и курочки кудахчут во дворе.

* * *

В окно спальни ярко светило солнце, когда в дверь ко мне постучался дед.

– Джастин! – позвал он. – Можно войти?

Дед открыл дверь, в руках он держал тарелку.

– Я тебе завтрак принес. – Он показал тарелку: из яичницы дед соорудил рожицу – глаза из двух желтков и рот из полоски бекона. Он подложил мне под спину подушку. – Садись, Джастин, – сказал он и поставил тарелку на кровать. – Девочки по тебе скучают. Даже старый Петушок по тебе скучает.

Я отвернулась.

– Тебе нужно принять ванну, Джастин. И выпить аспирин. – Он дал мне коробку с таблетками. – Тебе станет легче.

Я не хотела, чтобы мне становилось легче.

Дед поднялся и посмотрел на меня.

– Тебе нужно есть, черт подери! – Он покачал головой и вышел из комнаты.

Я засыпала и просыпалась и не могла понять, где сон, а где явь. Я была в комнате, и надо мной нависала земляная волна, затем она прокатилась сквозь меня, и под ее напором ребенок вылез из моего шрама, разрывая меня, уничтожая старую Джастин, чтобы родилась новая – Джастин-мама. Мой ребенок здесь! Он здесь! Я открывала глаза и убеждалась, что он не здесь, его здесь нет. И снова я слышала плач, и снова засыпала, возвращаясь к нему во сне.

Весь день я слышала, как малыш Джо Майкл зовет меня. У него был только его голос, он защищался им от опасности и звал, постоянно звал меня.

Я встала с постели и надела то же самое платье и пальто, в которых я приехала из больницы. Я спою песню Джо Майклу в своем убежище, и вода донесет ее до моря, до госпиталя Святого Иуды в Джелонге, где в своей кроватке лежит Джо Майкл, и он меня услышит, а потом выпьет молока и уснет, и будет знать, что именно я – его мама.

В туалете я увидела, что моя прокладка пропиталась кровью, а когда я попыталась пописать, все там так щипало и горело, что мне казалось, что я падаю в то же жерло, из которого выбрался ребенок. Я стояла на краю этой бездны и смотрела вниз.

Взяв из сумки новую прокладку, я положила ее в трусики, а остальные запихала в школьный рюкзак и закинула его на спину. Грудь у меня набухла и стала твердой.

Я вышла из задней двери и остановилась на крыльце, посмотрела на ограду, на облака в небе, на ворота, вдохнула и прислушалась. Снаружи его было слышно немного лучше. Я стояла так долго, затем повернулась и снова зашла в дом.

Дед, открыв рот, лежал в постели и держал руку на животе. Лицо его исказилось от боли.

Больше у меня не было никого. Ни папы, ни тети Риты, ни мамы, ни сестры Петти – со мной всегда был только дед. Он сидел со мной в ту ночь, когда пропала Донна. Он познакомил меня с крутым парнем, собирал со мной яйца, и мы вместе ели ужин перед костром, держа тарелки на коленях. Я приносила ему пиво из холодильника, а он готовил для меня чай с молоком и сахаром, и мы вместе ухаживали за курочками. Их было так много – курочек, с которыми мы разговаривали, у которых мы убирали, которых кормили. Но именно дед отобрал у меня ребенка. Он пытался отдать его другим людям, отдать им единственное, что принадлежало только мне. У меня не было ни лошади, ни друга, ни матери, но у меня появился ребенок, Джо Майкл, а дед пытался отобрать его у меня. Я подняла с пола его ремень, отцепила от него ключи и вышла из комнаты.

Один из ключей был от пикапа, другой – от входной двери, третий – от флигеля, а четвертый – от оружейного шкафа. Я отделила этот ключ от остальных и крепко сжала в ладони, взяла с собой стул с кухни и открыла дверь на лестницу. Было влажно и душно. На лестнице стояла такая же темень, как той ночью, много лет назад, когда мы спускались туда с Кирком и Стивом. Где же сейчас мои братья? Где они всегда были?

Я спустилась по лестнице, держась рукой за стену, поставила стул под шкафом, забралась и вставила ключ в замочную скважину, потом открыла дверцу и пошарила внутри руками – там лежали маузер деда и братья-пистолеты. Под ними я нащупала отцовский «смит», завернутый в мешковину, точно так же, как и в тот день, когда папа научил меня стрелять. Та же самая коробка с пулями лежала рядом с пистолетом. Я вытащила их из чулана. У меня так сильно дрожали руки, что я боялась уронить пистолет.

Оставив в замке ключ, я слезла со стула и положила в рюкзак пистолет и коробку с пулями. Потом поднялась по лестнице и вышла из дома.

Я не могла успокоиться – пока я шла через двор, меня трясло, зубы стучали. В глазах все плыло. Я остановилась, вытащила из рюкзака пистолет и шесть пуль и затолкала их в шесть пустых слотов в барабане. «Ты должна знать, как позаботиться о себе. Чтобы, когда ты говоришь „Отвали“, ублюдки сразу понимали, что ты имеешь в виду». Единственный урок, полученный мною от отца.

На слабых, подгибающихся ногах я дошла до ворот. Я не чувствовала, что под ногами обычная земля. Пока я шла, она поднималась передо мной, а за моей спиной снова опадала. Я крепче сжала пистолет и вошла в курятник. Я услышала клекот Петушка, и электричество зарядило мне руки. Меня трясло, будто я сама была пистолетом, сама была заряжена пулями.

Я открыла дверь курятника. Петушок спрыгнул с насеста и пошел ко мне, чтобы показать, кто здесь главный. В глазах его было то же выражение, что и у миссис Тернинг, у доктора Маннинга, у сестер Уизерс и Ундин. Он был против меня, точно так же, как Релл, Кирк и Стив. Как и мой папа. Я подняла пистолет и посмотрела прямо в черные бусинки глаз Петушка, нажала на спусковой крючок и выстрелила ему в голову. У него из шеи хлынула кровь, будто вода из шланга. Я выстрелила в курочку Мисси и наконец разрядилась. Кровь забрызгала стены курятника, пыль на полу и спящих курочек – Леди, еще одну Леди, Мадам и Девочку. Они вздрогнули, подпрыгнули и уставились на меня, встопорщив перышки. Я убивала их одну за другой, курочки принимали от меня то, что накопилось во мне. Эти существа, единственные в мире, которые никогда ничем мне не навредили, никогда не делали мне ничего плохого, никогда не обижали меня, никогда ничего не совали в меня, никогда не были против меня…

Курочки, мертвые, разорванные пулями, лежали в курятнике деда, их кровь стекала у меня по лицу и рукам и по их врагу – пистолету. Они приняли от меня смерть, они умирали на полу курятника, залитому кровью, засыпанному перьями, они все были мертвы, мои лучшие друзья, мои дорогие курочки.

Я, тяжело дыша, кинулась за ворота и побежала к деревьям, которые вырастали вокруг меня, будто призраки. Я все бежала и бежала туда, где был мой речной грузовик из веток, где было мое убежище с одеялом, фонарем, печеньем и спичками. Я открыла дверь убежища – и снова оказалась дома. Меня стошнило на пол, а потом я упала на пистолет, свернулась калачиком, холодная, как лед, с липким от крови лицом, и зарыдала. Вокруг была только смерть, и лицо мое было в крови. Наступил конец всему, потому что я потеряла начало.

* * *

Я спала, прижимая к себе пистолет. Я не видела, как по светлому лику луны пробегали облака, не чувствовала сырости лесной почвы, не слышала криков совы. Сон был долиной, и я шла по самой темной ее тропе, где никто никого не найдет и не спасет. Когда я слишком устала и ослабла, чтобы идти дальше, ко мне пришла Сильвер. Она стояла надо мной, согревая щеку теплым дыханием, и была готова опуститься на колени, чтобы я забралась к ней на спину. К седлу у нее были приторочены одеяла и припасы, среди них – горячий чай и яйца с хлебом. Сильвер и пистолет сторожили меня во сне.

* * *

В следующий раз, когда я проснулась, пистолет все еще был у меня в руке, и пальцы закоченели на рукояти. Я села и вытащила из рюкзака коробку с пулями. Папа не учил меня читать и писать, говорить и заводить друзей, не учил, как смотреть кому-то в глаза, – но он научил меня, как пользоваться «Смитом». «Они все одинаковы. Всем им, богатым и бедным, черным и белым, старым и молодым, – всем нужно только одно». Я открыла барабан и вложила в него еще шесть пуль. «Никто не захочет увидеть дуло пистолета с другого конца. Шансы велики, что это окажется последнее, что ты увидишь в жизни».

Я покинула убежище и дошла до реки, и при моем приближении с нее сорвались и улетели птицы с длинными загнутыми клювами. В воздух поднялись тучи насекомых, и ветви деревьев закачались.

Я стояла на обрыве и смотрела на реку. Ее течение остановилось. Берега Удавки сомкнулись. Воде больше некуда было бежать.

Держа палец на спусковом крючке, я направила пистолет себе в висок.

55

В наступившей тишине на берегу Муррея я вдруг услышала, как мой малыш зовет меня – свою единственную на свете маму. Точно так же, как я звала Донну в тот день, когда она исчезла, как Шерри звала свою маму, когда Стейси не могла встать с постели. Рука задрожала, и я медленно опустила пистолет. Никто не заменит меня Джо Майклу, никто ему не нужен больше, чем я. Как и мне нужна была только Донна. Я закрыла глаза и почувствовала, как ее руки обнимают меня, прижимают к себе, качают, как она шепчет незнакомые слова, танцует со мной, кружа по комнате, и мы с ней только вдвоем – больше нет никого на целом свете. Я снова завернула «смит» в тряпку и положила его в рюкзак, потом встала на колени и напилась речной воды. Она охладила меня, смягчила горло. Я плеснула водой в лицо, потом смыла кровь с рук. В голове перестало пульсировать. Я подняла взгляд и увидела, что река по-прежнему движется, вода течет дальше, она не остановилась. Берега были на том же расстоянии, что и всегда. Я глубоко вздохнула, и дыхание потекло свободно и легко, так же легко, как текла река Муррей. Закрыв глаза, я снова представила то отверстие, через которое ребенок вышел наружу. Оно вело в ту же пропасть, что окружала Стива. Но я заглянула через край, и в ее глубине не было тьмы. Оттуда сиял свет.

Я закинула рюкзак на спину и пошла по Хенли-трейл, затем свернула с нее в лес. Я шла тем же путем, которым ходили Уорлли и Ли, когда были младше и бегали между фермой и участком деда. Все наши следы исчезли, тропинка заросла густой травой и порослью молодых эвкалиптов, но я знала, куда идти. Рюкзак больше не хлопал по спине: раньше он всегда был пустой, но сейчас там лежал пистолет. Между ног пульсировало, будто там, где была прокладка, у меня билось еще одно сердце. Оттуда вышел на свет ребенок, там меня разорвало, шрам пульсировал и болел, но я не хотела останавливаться – боль соединила меня с ребенком. В ритме этого пульса я шла к ферме Уорлли. Близилась ночь. Она была частью жизненного круга, который нельзя остановить.

Я вышла к грунтовой дороге, ведущей к фургонам Уорлли, и замерла. Горка была ярко-желтой, и мы вместе катались по ней, Уорлли и Ли, а вокруг летала мыльная пена, и нас было так много, что никто не отличил бы одних от других. Но в один вечер случилась катастрофа. «Жадный ублюдок… Япошки тебе яйца оторвали, старик… Гребаные деньги». И больше мы не были вместе, Уорлли и Ли, между нами началась война. Я продолжила свой путь, машинально переставляя ноги.

* * *

Недостроенный дом Стейси серебрился под лунным светом, как и в ту ночь, когда я была здесь вместе с отцом. Тогда тоже было полнолуние. Вокруг бетонной коробки грудами лежали кирпичи, не прибитые никем доски, порванные мешки с цементом, битое стекло. Я увидела рядом с домом две машины без двигателей, автомобильные запчасти, холодильник, перевернутую ванну. «Валиант» Джейми был припаркован рядом с фургоном Стейси. Я слышала плач и не могла различить, чьи там были голоса. Это плакал Джо Майкл? Стейси? Или Шерри?