Текст книги "Оступившись, я упаду"

Автор книги: Софи Лагуна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Я не знала, чем еще заняться, и снова посмотрела на фотографию: дед, Лиззи, папа и Рита, все вместе. Но я не понимала, что нужно было сделать. Разве что-то можно было сделать?

10

Посреди ночи меня разбудил шум двигателя. Я выглянула в окно и увидела, что перед домом остановился пикап отца. Я смотрела, как папа открывает дверь и выбирается с водительского сиденья. Он высокий, темные волосы сияют подлунным светом, у него длинные ноги и широкие плечи. Из-за него Уорлли оставили меня в покое: они не знали, когда он вернется домой. Может, сегодня, а может, завтра или на Рождество – никак нельзя угадать. Я сидела у окна в темноте и смотрела, как папа вытаскивает из машины сумку. Он остановился и поднял взгляд вверх, на звезды. Он такой же высокий и сильный, как Томас Дансон.

– Будешь оборачиваться – ищи меня, когда-нибудь я окажусь у тебя за спиной, – прошептала я оконному стеклу. – И убью тебя.

Папа загонял скот в Квинсленде. Работал на лесопилках. Ездил в город. Ездил в Сидней. Мог заарканить скот, согнать его в стадо и поставить на колени. Он мог сам починить пикап. Он умел стрелять. Когда деда не было дома, папа разговаривал по телефону. Он говорил: «Сколько? Как много?» Он спрашивал: «Когда, приятель?» и «В какое время?» – а потом отвечал: «Да без проблем» и «Я возьмусь за дело». Он смеялся в трубку: «Черт, да вообще без проблем!» Затем он шел на кухню, пил молоко из бутылки, плевал в раковину и ничего не говорил. Вскоре он уезжал, делал свои дела, помогал друзьям и выпускал на волю свои секреты. Затем, когда он заканчивал с делами и освобождался ото всех секретов, когда больше нечего было выпускать, – он возвращался в дом деда, ко мне, к Кирку и Стиву. Когда он приезжал отдохнуть, мы ждали его здесь.

Я слышала, как он зашел в дом и направился на кухню. Затем хлопнула задняя дверь. Я легла в кровать и закрыла глаза. Меня ждали мой деревянный корабль-грузовик и ножницы. Я вырезала больше слоев, поднимала свою спальню все выше и выше. Я проложила наверх гладкую дорожку, чтобы по ней мог пройти Майкл на костылях. Вырезала упоры для костылей, чтобы они не скользили. Мы посмотрели вниз и увидели под нами лес – листья на деревьях колыхались от ветра. Я продолжала вырезать, пока корабль-грузовик не доплыл до облаков, где все было таким мягким и белым, но так и не смогла уснуть.

* * *

Утром, еще до того, как папа проснулся, я вместе с дедом вышла во двор посмотреть на папин пикап. Дед поднял капот. Он склонился под ним и что-то пробормотал себе под нос, затем провел рукой по корпусу, чтобы проверить повреждения, которые не мог увидеть. Я посмотрела, нет ли новых царапин на дверях, не застряли ли гвозди в покрышках. Провела рукой по протекторам, чтобы проверить, насколько они гладкие. Погладила машину по капоту и посмотрела на бампер. Пикап знал, куда ездит мой папа. Только он мог рассказать нам об этом.

* * *

Дед разжег костер, а Релл привезла Кирка и Стива. Дед проволочной мочалкой отчищал решетку для барбекю. Ветви деревьев качались от холодного ветра, листья колыхались. Огонь в костре потрескивал, и высоко взвивались языки пламени. Курочки посматривали то на двери флигеля, то на деда, то на Петушка, который их охранял. Когда, когда, когда же наконец проснется папа?

Кирк расставил камни на столбах ограды, и мы по очереди пытались сбить их другими камушками. Когда дед отвернулся, Кирк запустил камнем в Петушка. Тот подпрыгнул, и из его горла вырвался клекот.

– Чем это ты занимаешься? – спросил дед.

– Ничем, дед, – ответил Кирк и повернулся ко мне: – Когда он приехал?

– Точно не знаю. Ночью.

– Ты в это время не спала?

– Спала.

Кирк бросил еще один камень.

– В этот раз он точно научит меня стрелять.

– Может, он захочет забрать его назад, – сказал Стив, вытащив из кармана свой перочинный ножик.

– Это не он дал его тебе, а мама, – возразил Кирк.

– Он раньше был у папы.

– Фигня. Никогда у него такого ножика не было.

Стив плотно сжал губы. Ножик был единственной вещью, которую ему не приходилось делить с Кирком. В котелке на огне бурлили картошка и кукуруза. Сосиски и отбивные ждали на леднике в холодильнике. В прачечной хранилось холодное пиво. Все стихло, будто по телевизору вот-вот должен был начаться интересный фильм. И ветви деревьев, и птицы, и костер, и дед, и я, и Кирк, и Стив – мы все ждали, когда он начнется.

Наконец дверь флигеля отворилась, и на пороге появился папа.

Он стоял там, такой высокий, без рубашки и в джинсах с расстегнутым ремнем. Мой язык снова полез в дырку между зубами, туда и обратно, туда и обратно. Я крепко сжимала губы. Кирк бросил еще один камень.

– Попал, – произнес он, будто не замечая, что папа стоит на ступенях крыльца флигеля.

Когда-то давно, после того как папа и Релл поссорились, он повернулся к Кирку и сказал: «Все самое худшее от нас обоих смешалось в тебе, мелкий ублюдок». Стив посмотрел на папу, затем тоже бросил камень.

Дед перестал чистить решетку.

– Доброго дня, Рэй, – сказал он.

Рэй кивнул:

– Привет, папа.

Он зевнул и потянулся к небу. Под мышками у него прятались темные барашки. Плечи наливались мускулами, и полоска волос спускалась по животу в джинсы, свободно висевшие у него на бедрах. Густая щетина покрывала его щеки и подбородок.

– А ты выросла, – сказал он мне. – Может, поцелуешь своего старика?

Я прошла через двор, папа склонился ко мне, я встала на цыпочки и поцеловала его в щеку. От него пахло потом, сном и пеплом. Я не открывала рта – не хотела, чтобы он увидел дырку вместо зубов.

Он посмотрел на Кирка и Стива:

– Привет, парни.

Кирк бросил очередной камень. Стив ждал.

– Вы стали такими взрослыми, ребята. Мне лучше вас слушаться, пока я здесь, – сказал папа.

Кирк постарался вытянуться и встать как можно прямее.

– Дядя моего друга Дэнни собирается научить меня стрелять, – проговорил он.

– Вот и молодец, – ответил папа.

Кирк будто сразу съежился.

– Когда вернется из Гимпи.

Папа спустился с крыльца и подошел к костру. Он сел в раскладное кресло.

– Пиво есть? – спросил он.

– Конечно, – ответил дед и пошел в прачечную. Он хранил пиво в переносном холодильнике рядом со стиральной машиной. Скоро он вышел с двумя банками в руках.

– А мне? – спросил Кирк.

– Что – тебе? – посмотрел на него дед. – Сходи принеси хлеб и тарелки.

Кирк проворчал что-то себе под нос и пошел на кухню.

– Помоги ему, Джастин, – велел дед.

Я встала и пошла за Кирком.

В кухне Кирк взял стопку тарелок.

– Когда я научусь стрелять, первой моей целью будешь ты, – бухнул он.

Я посмотрела в окно – папа подбрасывал дрова в костер.

– Ты никогда не научишься стрелять, – заявила я и взяла ножи и вилки.

– Моя первая цель. – Кирк наставил на меня палец, будто пистолет.

– Если сможешь выстрелить, – сказала я.

Когда мы снова вышли во двор, услышали, как папа спросил у Стива:

– Что ты собираешься делать?

Стив продолжал смотреть на камушек у себя в ладонях.

– Ничего, – ответил он.

Я посмотрела на него и увидела, что вокруг него в земле появился разлом, пропасть, слишком широкая, чтобы ее перепрыгнуть. Если посветить в нее фонариком, то свет не дойдет до дна. Стив не мог перепрыгнуть ее сам; только папа мог ему помочь. Каждый раз, когда папа уезжал – в Батерст, Сидней, на Территорию, в Мельбурн или в Кэрнс, – пропасть вокруг Стива становилась глубже и темней.

Я помню, когда я в первый раз ее увидела. Стиву тогда было семь лет, и папа только что вернулся домой, только что вошел в дверь. Он отсутствовал долго, и Стив побежал к папе и закричал: «Я вырос! Посмотри на отметку у деда на стене, папа, посмотри!» – и показал пальцем на отметку. Он так сиял, так широко улыбался, что щеки у него порозовели. «Посмотри, какой я высокий! Только взгляни!» Он обнял папу за ноги. Я видела, как папа оторвал его от себя. «Ростом будешь с мать, бедный паршивец», – сказал он и рассмеялся. Он отвернулся от Стива, и я увидела, как вокруг него треснула земля. – Сколько тебе лет? Уже пошел в старшую школу? – спросил папа.

– Одиннадцать. Я в пятом классе, – ответил Стив.

– Хочешь побороться? – спросил папа.

Стив оторвал взгляд от своих рук.

– Да! – Он притащил карточный столик и сел на стул напротив папы.

– Руку вверх! – скомандовал папа.

Стив поставил свою руку напротив папиной. Рука его была тонкой и белой, а папина – мускулистой, покрытой темными волосами.

Дед встал со своего кресла и накрыл их руки ладонью.

– На счет три, – сказал он. – Раз… два… три!

Стив изо всех сил старался прижать папину руку к столу. Он напряженно давил на нее, лицо у него покраснело.

– Давай, Стив, давай! – подбадривал его Кирк.

– Давай, Стив! Держись, парень! – приговаривал дед.

С ограды закричал Петушок.

– Толкай, Стив, толкай! Ну же! – кричали мы все.

Рука папы почти опустилась, балансировала почти у самого столика, Стив боролся как мог, потом Кирк опустил свою руку на ладонь Стива, и теперь они оба были против папы.

– Ты тоже им помоги, Джастин! – сказал дед.

Я положила руку на ладонь Кирка. Теперь мы все втроем боролись с папой, пытались опустить его руку на стол, давили на нее изо всех сил.

– Вперед, ребята! Вперед! – кричал дед.

Но когда рука папы, казалось, должна была уже коснуться стола, когда до него оставалось совсем ничего, папа нас переборол. Он прижал наши руки к столу, затем откинулся от столика, вскинув руки вверх.

– Вы почти победили! Были вот настолько близко! – Дед сложил пальцы, чтобы показать насколько.

Но папа победил. Мы все вместе боролись с ним, а победил все-таки он.

Дед положил сосиски на решетку для барбекю, а папа настроил стерео во флигеле, чтобы слушать гитарную музыку прямо во дворе. «Когда ты со мной, крошка, то для меня больше нет никого, когда ты со мной…» Дед и папа пили пиво, а мы держались к ним поближе и швыряли камни. Кирк изобразил, что стреляет в столбы ограды. «Пиф-паф!» Он сдул дымок с кончиков пальцев. Папа поднял два пальца, как пистолет, и прицеливался в Мисси, Леди, в Мадам, во всех курочек, пока они клевали землю и квохтали. «Бах-бах-бах!» Кирк и Стив не сводили глаз с отца, они говорили так же, как он; сидели, ели, стояли, прислонялись к стене и смеялись точно так же, как папа.

– Как поживает моя малышка? – спросил у меня папа. У его ног лежали пустые банки из-под пива. – Иди сюда.

Я подошла к нему.

– Ты растешь, – сказал он. – И все такая же худая. Дед тебя кормит? Дед, ты кормишь этого ребенка?

– А как ты думаешь, куда деваются все яйца? – спросил дед и отхлебнул пива.

– Эй, Джасси, – сказал папа. – Ты все еще гуляешь с Доун?

– Ага.

– Как поживает мама Доун?

Дед нахмурился.

– Что? – Папа, подняв брови, посмотрел на деда. Мама Доун каждый день ходила в туфлях на высоких каблуках, будто у нее на пятках росли длинные шипы, и поэтому ей нужна была полая обувь. Когда она шла по дороге, каблуки стучали: «цок-цок-цок».

– Как у нее дела? – спросил папа. – Как же ее зовут? Джулия, верно? Или Джулианна? Как она поживает?

– Хорошо, – ответила я.

– Так значит, ты все еще дружишь с Доун?

– Ага.

– Здорово, – сказал папа, кивая. – Очень здорово.

Дед снова хмуро посмотрел на папу, затем передал ему еще банку пива. Папа кивал в такт музыке, шевелил губами, напевая: «До конца времен я буду с тобой, крошка, если ты будешь такой же милой, такой же милой…» Папа с дедом свернули папиросы.

– Можно мне одну? – спросил Кирк.

– Курить «Белый вол» можно только тем, кто прошел войну, – сказал дед. Папа фыркнул. – И не раньше! – Дед прикурил папиросу. – Только после этого у тебя будет право его курить.

Кирк поднял упаковку табака и посмотрел на вола, нарисованного под лентой.

– Я не смогу отправиться на войну, пока не научусь стрелять.

– Так ведь у тебя для этого есть дядя Дэнни, – произнес папа.

Никогда не знаешь заранее, что папа скажет. Никак не догадаешься. Каждое его слово становилось неожиданностью. Я не сводила с него глаз, пытаясь все-таки угадать.

– Нет – если ты сам меня научишь, – ответил Кирк.

– В шестнадцать лет научишься, – вставил дед. – Отдай мне табак. Я сам тебя научу. Маузер – лучший учитель.

– Ерунда, – заявил папа. – Чертов маузер. Это ископаемое. У тебя что, к нему и патроны все еще есть?

– А ты как думаешь? – ответил дед, папироса его ярко разгорелась.

Я видела, как они похожи, будто отражают друг друга в зеркале; как они держат папиросы между большим и указательным пальцами, как затягиваются дымом; слышала их хрипловатые голоса, как они прищуриваются, выпуская дым. Будто дед был криком, раздающимся с холма, а папа – его эхом.

– Думаю, и правда есть. И они ржавеют в чертовом оружейном шкафу. Ты должен разрешить нам вытащить их оттуда, дед. Устроить им прогулку. Поговорить с ними, рассказать, что война уже закончилась. – Кирк разволновался. – Да, дед! Им нужно прогуляться!

– Забудь о моем оружии, – одернул его дед. – Оно останется на своем месте. В шестнадцать, Кирк.

– Дядя Дэнни покажет нам, как стрелять из винтовки, – заныл Кирк.

– Дядя Дэнни… – задумчиво произнес дед, качая головой. Он раздавил ногой окурок. – Передай мне дрова.

* * *

Когда приезжал папа, дом деда был заряжен электричеством, будто тетя Рита приложила к его крыше свои электроды и нажала на рычаг. Кирк и Стив не хотели уходить домой. Если бы Релл не заставила их, они бы весь день слонялись по двору, ожидая, что папа их увидит, или поговорит с ними, или выстрелит в воздух из своего пистолета и скажет: «В яблочко, парни».

11

Когда папа был дома, мне долго не удавалось уснуть. Я все ворочалась и ворочалась и резала воздух над головой, пока он беспорядочной кучей обрезков не падал на пол. В ночь на субботу, вместо того чтобы попытаться заснуть, я встала с постели и пошла на кухню. Я слышала, как снаружи он разговаривает с дедом. Я стояла за дверью, которая из кухни выходила во двор, и видела, что они сидят во дворе у костра. Пламя взвивалось высоко, освещая двор оранжевым светом.

Голоса деда и папы то звучали громко, то затихали, а затем снова усиливались. Я сидела на ступенях крыльца, скрываясь в тени. Ступени холодили тело сквозь пижаму с воздушными шариками.

Эту пижаму два года назад прислала мне тетя Рита. Дед тогда лежал в постели и слушал радио – его опять мучила бактерия.

– Зачем высаживать людей на чертовой Луне? Чертовы янки. Чертова Луна! – Было слышно, как дед разговаривает с радио.

Я вышла через главный вход. Каждый раз, когда по дороге мне встречалась маргаритка, я склонилась над ней и обрывала лепестки. Я шла по подъездной дорожке, склоняясь и обрывая лепестки, и пела.

– Я знаю все цвета радуги, знаю их наперечет, – пела я. – Сразу увижу, если какой-то из них пропадет! – Этой песне нас научила Сэбин. – Какой-то из них пропадет!

Дорога была пуста, рядом с домом тоже никого не было, и вообще нигде никого не было видно. Я подошла к почтовому ящику в конце дороги. Почтовый ящик мог открывать только дед. Ему не нравилось, если я к нему подходила.

– После дождя ты увидишь все сам – радуга будет сиять в небесах, – пела я и вдруг увидела, что из почтового ящика торчит что-то, обернутое в коричневую бумагу.

Я вытащила сверток и понесла его в дом. Дед на кухне заваривал чай.

– Смотри, дед! – сказала я и протянула ему посылку.

– Больше не трогай мой почтовый ящик, Джастин. Почта – не твое дело. – Дед взял посылку и повертел ее в руках. Он прочитал имя на бумаге: «Рита Ли», проворчал что-то себе под нос, разорвал обертку и вытащил из посылки пижаму с воздушными шариками. Цветные шары были везде: на рукавах и штанинах, на груди и спине.

– Дед, это что, для меня? – спросила я.

– Еще раз подойдешь к почтовому ящику – попадешь в неприятности, – пригрозил дед и протянул мне пижаму.

* * *

Я сидела на крыльце и смотрела, как папа пьет пиво.

– Одна сучка в Даббо, – сказал он.

– Кто? – спросил дед.

– Да какая разница?

– Что произошло?

– Ничего. Потрахаться она хотела.

– И?

– А потом расхотела.

– Ясно.

– Но к тому времени было несколько поздновато.

– И тебя арестовали?

– Ага.

– Что дальше?

– Она забрала заявление.

– Почему она это сделала?

– Не знаю. Влюбилась, наверное.

– Господи, Рэй.

– Чертовы дуры.

– Копы знают, что ты здесь?

– Я им не рассказывал.

– Хорошо. Ты бы пока вел себя поосторожнее. Сходил бы к Релл. Она тебя, если что, прикроет.

– Да она же тоже захочет. Релл. Господи… – ответил папа, и они оба рассмеялись, смех летел ввысь вместе с пламенем.

Дед поднялся на ноги и пошел к огню. Он скрутил себе папиросу.

– Как насчет того, чтобы пожить здесь подольше? – спросил он.

– Зачем?

– Тут есть работа. На лесопилке. Ты можешь вернуться. Еще здесь всегда нужны загонщики для скота.

– У меня есть чем заняться.

– Чем это, интересно? И где?

– В Батерсте. Я там работаю на одного парня.

– В Батерсте? И чем занимаешься?

– Кончай, папа.

– Чем ты занимаешься в Батерсте?

– Не твое дело.

– Нет уж, мое.

– Точно нет.

– У тебя деньги есть?

– Мои деньги – не твоя забота. Я у тебя их не прошу.

– Когда ты приезжаешь, ты всегда на мели. Другим тебя я не видел.

– Я приезжаю повидаться с детьми.

– Конечно, приезжаешь повидаться с детьми. Только видишься ты с ними, когда у тебя заканчиваются деньги.

– Мои деньги – не твоя забота.

Они снова принялись за пиво, будто жидкость могла охладить их разгорающуюся ссору.

Дед подбросил дров в костер.

– Это моя забота. У меня тут твой ребенок, ты не забыл?

– Если она тебе не нужна – я могу забрать ее с собой.

– Забрать с собой?

– Да.

– И она будет жить с тобой?

– Ну да, почему нет?

– Потому что нехорошими делами ты занимаешься, вот почему.

– Нехорошими… Да что ты вообще знаешь?

– Знаю, что добром это не кончится.

– И что ты имеешь в виду?

– Много чего. Всякую дрянь, в которую ты ввязываешься. Оружие. Не к добру это.

– А ты много знаешь о том, что не к добру, да, папа?

– Много чего повидал.

– Если бы мама была жива, она бы с тобой согласилась.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты знаешь, о чем я.

– Тогда говори прямо.

– Сам говори, черт бы тебя побрал. Ты тоже там был.

В каждой ссоре они вспоминали о Лиззи. Их слова, словно лопаты, рыли туннель от участка деда до кладбища на востоке Нуллабри, где ее похоронили.

Когда дед вернулся из Бирмы, внутри он был начинен динамитом. Той же взрывчаткой, которая валит лес, разрушает скалы и делает воронки в земле посреди джунглей. Ему необходимо было от него избавиться, чтобы не разорваться на части. Лиззи положили в больницу с переломами, и там она подхватила пневмонию. Ее вирусы были в туалете, на стаканах, на полотенцах и в коридорах больницы. Они прилипли к ее рукам и забрались внутрь, точно так же, как в Бирме бактерия залезла внутрь деда. Когда Лиззи умирала, папа стоял возле ее кровати, держал ее за руку, и когда она умерла, она забрала какую-то часть папы с собой. Эта часть осталась с ней и была похоронена под землей, слишком глубоко, чтобы папа смог вернуть ее. Если бы ему удалось это сделать, то можно было бы прочесть выражение его лица, увидеть огонь в его глазах, он смог бы найти слова для того, чтобы рассказать о своих секретах.

* * *

Утром, когда папа еще спал, мы с дедом пошли в курятник. Дед издавал тихие звуки, похожие на воздушные поцелуи.

– Сюда, Леди! Здравствуй, Мадам! Как ты, Мисси, моя Мисси? Снесешь немного яиц для своего старика, своего старого дедули и мисс Джасси? Привет, девочки, привет, красавицы, идите сюда, цып-цып, сюда, цып-цып-цып. – Дед принес новую поилку из сельскохозяйственного магазина. – Где бы нам ее поставить, Джасси? – спросил он.

– В углу, – сказала я.

– Вот тут, Джасси? – снова спросил он и поставил поилку в угол. Курочки помогали деду разговаривать со мной, помогали заметить меня и спрашивать меня о разном.

– Да, – подтвердила я. – Там они не смогут ее перевернуть.

– Хорошая мысль, Джасси, хорошая мысль, – согласился он. Легкие перышки курочек, их округлые тельца и крылышки смягчали строгость деда. Они успокаивали его, дарили ему свое тепло и яйца на завтрак.

Дед вышел из курятника за зерном.

– Телефон, – произнес он, прислушиваясь.

Я вышла из курятника и тоже услышала звонок. Дед оставил меня с курочками и пошел в дом.

Когда он вернулся, то бормотал что-то себе под нос – я расслышала только слово «Рита».

– Джастин, проверь ограду, – велел он.

– Но, дед…

– Пойди проверь. Давай начинай уже.

Я пересекла двор и взялась за ограду. Мне нужно было проверить столбы, проволоку и сетку от лис, чтобы в ней не было дыр. Дед не строил ничего нового на своем участке, но старался поддерживать порядок, чтобы не было неприятных сюрпризов.

Я медленно шла вдоль ограды, держа руку на проволоке. Я дошла до склона участка, откуда были видны проблески Муррей, бегущей через лес, бурлящей, грязно-коричневой. Затем уклон пошел круто вниз, и больше ничего не было видно. Я находилась в самой дальней части участка. Здесь было только пустое пространство и небо. Больше никого. Ни звуков, ничего вообще. Мне захотелось убежать; отсюда я не видела дом, не видела лес за оградой, не видела ничего, и во мне самой ничего не было, пустота внутри и снаружи, такая же пропасть, как вокруг Стива. Как и в япошках на войне, о которой вспоминал дед, во мне не было смысла. Сердце бешено стучало.

Я бросилась бежать в сторону дома, дотрагиваясь рукой до ограды, пока снова не увидела за деревьями реку. Там берега Удавки сжимали речные воды с обеих сторон, пытаясь обуздать поток. Но вода продолжала бежать. Сердце успокоилось, я перешла через холм и снова увидела дом деда.

Когда я вернулась, дед уже разжег костер, сделал нам бутерброды с ветчиной и яйцами, и мы сидели в раскладных креслах и завтракали. Желток стекал с хлеба и окрашивал ветчину в желтый цвет. Дед щедро посыпал яйца солью, и ее крупинки медленно тонули в желтке. Я собрала кусочком хлеба остатки масла с тарелки.

– Хорошо, да, Джасси? – спросил дед.

– Хорошо, дед.

* * *

Когда папа вышел из флигеля, дед спросил, сможет ли он помочь ему с дровами.

– Они на заднем дворе у Сэнди, – сказал он. – Кузов у твоего пикапа вмещает больше, чем у моего.

– Сколько дров-то? – спросил папа.

– Чтобы на всю зиму хватило, – ответил дед.

– Так сейчас еще декабрь, – заметил папа. – Сколько нам может понадобиться дерева?

– Зима все равно настанет, – проговорил дед. – А дровам нужно время, чтобы высохнуть.

– Ну, как скажешь, – пожал плечами папа.

Я села в пикап между дедом и папой. В кабине было полно папиросной бумаги и пустых упаковок «Белого вола». С зеркала свисали бусы с крестом. Папа вел машину, а дед сидел у окна. Наши колени и лица обдувал ветер.

– Рита звонила, – сказал дед.

– Да ну? – Папа глянул на него, удивленно подняв брови.

– Ага, – кивнул дед.

– Чего она хотела?

Дед высунул голову в окошко, подставив лицо ветру.

– Хочет навестить меня.

– Ты же ее не видел… Сколько лет уже прошло? – Папа нахмурился. – Зачем?

– Зачем? Она моя дочь – вот зачем!

– Спокойно, папа. Я просто спросил.

– Я не виноват, черт побери! Господи! Да ты же был тогда дома.

– Полегче, Роберт. Я просто спросил.

– Почти шесть лет, – сказал дед. – Боже… – Он покачал головой.

На обочине дороги выстроились кенгуру, их серые морды выглядывали из-за деревьев. И когда казалось, что бесконечная вереница этих животных уже закончилась, появлялись новые кенгуру, они наблюдали за нами, подняв лапы.

– Когда она приедет? – спросил папа.

– Скоро.

– Как скоро?

– На следующей неделе.

– Ясно… – Гитарные аккорды перекрывали шум двигателя. «Когда ты меня целуешь, мой светлый, мой милый ангел, когда ты меня целуешь, скажи, что же делать мне?» – Почему именно сейчас?

– Боже, если бы я знал.

– Вряд ли по случаю своей свадьбы, – хохотнул папа.

Дед посмотрел на папу тяжелым взглядом.

– Заткнись, Рэй. С этими делами покончено.

– Ты так думаешь?

– Просто не начинай.

– Ты спросил ее, почему она хочет тебя навестить?

– Боже правый, она моя дочь! Отец не должен спрашивать, по какой причине его дочь хочет его навестить.

– Правильно, – сказал папа. – Она приедет одна?

– С кем бы ей приезжать? Конечно, она приедет одна, черт возьми!

– Я просто спросил.

– Значит, хватит уже спрашивать.

Я смотрела мимо папы, в открытое окно, в синеву ясного, солнечного неба. Тетя Рита собирается приехать в гости!

12

В воскресенье после обеда Релл привезла Стива и Кирка к деду. Рэй забивал гвоздь в подошву ботинка, он держал его между коленями, будто пытался подковать лошадь. Я стояла рядом с ним и смотрела. Он не использовал ни одного лишнего движения, при каждом ударе молотка гвоздь чуть глубже заходил в подошву. Кирк поднял камень и натянул им резинку рогатки. Папа наблюдал, как Кирк оттягивает резинку и выстреливает камнем за ограду участка. Потом папа отложил ботинок в сторону.

– Дай-ка взглянуть на эту штуку, – сказал он.

Кирк и Стив направились к нему. Кирк шел, гордо выпятив грудь, будто у него была не только рогатка, а еще и лук со стрелами, и пистолет, и он мог выбирать, из чего бы пострелять. За ним шел Стив, полускрытый в прохладной тени Кирка.

Папа взял у Кирка рогатку и повертел ее в руках. Рогатка выглядела такой маленькой в его ладонях, и казалось, что она вот-вот сломается. Мы наблюдали, как папа поднимает камень, лежащий рядом с его раскладным креслом. От его черных, как смоль, блестящих волос отражался свет. Кожа у отца была бледная и такая прочная, что, если попытаться ее порезать, нож не пройдет насквозь, он застрянет. Папа прицелился камнем в дверь флигеля. Камень ударился о дверную ручку, и в воздухе повис долгий звенящий звук. Я в изумлении раскрыла рот.

– Дядя Дэнни собирается научить меня и Дэнни стрелять, – тихо сказал Кирк.

– Ты уже говорил. – Папа отпил пиво из банки.

Стив оставался в тени, но я видела, как в земле вокруг него образовалась глубокая трещина.

Папа бросил папиросу в огонь, поднялся, пересек двор и пошел за ограду. Мы с Кирком и Стивом стояли на нижней ступени и смотрели на него, мы не отрывали от него взгляда, будто видели кино про отца и не знали, что будет дальше, кто победит, а кого убьют, и хотели это узнать.

Папа наклонился и поднял с земли какую-то палку, а мы стояли и ждали его за оградой, и когда он к нам вернулся, мы увидели, что у него в руках рогатка гораздо больше той, что была у Кирка, с рукоятью, длиной с его руку, а ее стороны были идеальной формы. Будто эта рогатка специально поджидала папу за оградой. Папа пошел к своему пикапу и вернулся с куском веревки, которая тянулась так же, как резинка. Он привязал ее к рогатине, поднял один из камней возле костра и пошел к ограде. С проволоки на землю спрыгивали сороки, они искали там червячков и жучков. Одна из сорок сидела в стороне от остальных. Она клюнула землю, затем посмотрела на нас, склонив голову набок. Папа прицелился. Я начала снова засовывать язык в дырку между зубами. Кирк взглянул на Стива, затем на меня. Папа туго натянул свою прорезиненную веревку, затем выстрелил.

Мы подошли к птице – она неподвижно лежала на спине. Во рту у меня пересохло. Сорока сжимала и разжимала коготки, будто пытаясь в них что-то удержать. Из одного глаза у нее текла кровь. Папа вернулся к костру и сел возле него в свое походное кресло. Он бросил рогатку на землю. Для моего отца больше ничего не имело значения.

13

Когда в понедельник утром я вошла в класс, то увидела за партой Майкла с раскрытой перед ним книгой с картами. Я подошла и села с ним рядом. Все его тело сотрясалось, плечи, шея, голова, руки и ноги дергались и напрягались, но его глаза, когда он посмотрел на меня, были словно два колодца, спокойные, глубокие и зеленые.

– Дурачок-дергачок, – сказал Брайан Лоусон, и я увидела, как Томас Дансон поднимает винтовку: «Будешь оборачиваться – ищи меня, когда-нибудь я окажусь у тебя за спиной».

Этим утром у нас была аттестация, которая должна была определить, кто будет на следующий год учиться у миссис Эддлес – в классе с отстающими. Мой карандаш застыл над страницей. Мне придется угадывать. Я поставила галочку в одном из кружков. Я не знала, что за буква рядом с ним. Затем перешла к следующему кружку. Я занесла карандаш над следующей буквой и только собиралась поставить галочку в кружок, как Майкл толкнул меня под руку. Я снова нацелилась на кружок – и Майкл снова меня толкнул. Я гневно посмотрела на него: «Отстань от меня!» И снова уставилась на буквы: «бывор», «атобаз», «отч». Какое из этих слов? Я не понимала и стала оглядываться по сторонам. Все рисовали галочки в кружках, спускаясь по странице. Я снова посмотрела на тест. Какая разница, какой кружок я отмечу? Из другого конца класса раздался голос миссис Тернинг. Она сказала:

– Может быть больше одного правильного ответа. Внимательно читайте все варианты, прежде чем выбрать нужные.

Я снова занесла карандаш над одним из кружков, и Майкл дернулся и помотал головой. Что он делает? Я передвинула карандаш к другому кружку. Он снова помотал головой и издал какой-то звук, но я не знала, что он означает. Никто на него не смотрел, все привыкли к его движениям и звукам, он стал как будто невидимкой. Я снова передвинула карандаш и посмотрела на Майкла. Он легонько дернулся и затих. Я поставила галочку. К концу теста я знала, какие из его движений означают «да», а какие – «нет». Я закончила тест в то же самое время, что и все остальные, под всеми вопросами у меня в кружочках стояли галочки.

До обеда и перерыва на игры было еще далеко. Миссис Тернинг учила нас чистописанию и выводила предложение на доске, когда передо мной приземлился скомканный листок бумаги. Я обернулась и увидела, что мне ухмыляются Мэтт Даннинг и Брайан Лоусон. Майкл тоже увидел бумажку. Я подняла ее, несмотря на то что Майкл отрицательно затряс головой, расправила лист бумаги и увидела рисунок члена, из которого вырывалась струя мочи и шла до края рисунка.

– Что это у тебя такое, Джастин? – спросила миссис Тернинг. Она подошла к нашей парте и взяла листок у меня из рук, посмотрела на член и спросила: – И что ты хотела этим сказать?

От ее очков отражался солнечный свет, мне никогда не удавалось заглянуть за них, и я не знала, было ли за ними вообще хоть что-нибудь.

Мэтт Даннинг и Брайан Лоусон ждали, что я скажу: «Я ничего не делала, миссис Тернинг, это Мэтт и Брайан, это всё они». Но мое единственное оружие против них – это молчание.

– Джастин? Это ты нарисовала? – спросила миссис Тернинг.

– Джастин? – Миссис Тернинг поднесла нарисованный член прямо к моему носу и глазам, его головка указывала мне на колени. – Джастин?

Я смотрела на маленькие радуги на очках миссис Тернинг. У нее была серая юбка в клетку, и она подходила блузке, тоже в серую клетку.

– Это ты сделала?

Я продолжала молчать.

– Встань в угол!

Майкл рядом со мной замычал и замотал головой.