Текст книги "Оступившись, я упаду"

Автор книги: Софи Лагуна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Веткой с листьями я подмела внутри хижины, пока пол не стал гладким, потом нашла короткое, толстое бревнышко и приспособила его в качестве полки для припасов. Затем я принесла в пригоршнях сухие листья и сложила их на одной стороне убежища – там будет мягкая постель. Я привела в порядок кольцо из камней и нашла хворост на растопку и дрова – для костра все было готово.

Пока я работала, плач становился все тише, я почти его не слышала. Я собрала еще веток и построила стены вокруг стен, закрыла все щели и замаскировала свое убежище. Даже Кирк и Стив не смогли бы его найти. Во время работы мне стало жарко, я ни о чем не думала, кроме своей хижины-убежища, ни о Стейси, ни о Шерри, ни о фургоне, ни об отце, который нависал надо мной и говорил: «Просыпайся, пошевеливайся!» Я не помнила ни путь домой, ни опустошенную тишину, повисшую в кабине, будто папа оставил что-то там, у Стейси, и ему было хорошо, тихо и спокойно без этого, как и в тот раз, когда он стрелял по банкам из пистолета.

От хижины я пошла к реке. За деревьями, подняв лапы вверх, стояла серая кенгуру, темные глаза не мигая смотрели на меня. В кармане у нее, повернув ко мне мордочку, сидел кенгуренок. Ему там было безопасно, бежать никуда не надо, он был с мамой. Карман был для него и одеждой, и домом, и машиной.

Я закрыла глаза и ощутила вокруг своего тела такой же карман, почувствовала, как он крепко держит меня и в то же время не нарушает моей свободы. Открыв глаза, я увидела второго кенгуру за спиной первого, а за ним еще одного, и еще, пока каждое дерево, камень, ветка и куст не превратились в кенгуру: неподвижные, они молча чего-то ждали и наблюдали за мной.

Я шагнула вперед – и все кенгуру, и мамы с детенышами в карманах, и отцы с поднятыми вверх кулаками, и подростки, братья и сестры, еще растущие, – все развернулись и запрыгали прочь от меня, в кустарник. Всего за секунду все кенгуру поняли, что надо бежать, спасаться от опасности.

Я дошла до реки, волоча за собой палку. Я слышала, как сливались вместе плач Шерри и Стейси. Что произошло в фургоне? Что сделал мой отец? Я не знала названий для этих вещей – и у меня не было ответов.

Вскоре я пришла к Удавке. Я смотрела, как вода течет только в одну сторону. Я глубоко вдохнула, закрыла глаза, потом открыла их, посмотрела на реку и деревья и снова закрыла. Невнятный гул плача был здесь таким тихим, что становился частью речного шума.

Я больше не принадлежала себе. У меня не было ни рта, ни глаз, ни мыслей. Мне не нужно было что-то менять, становиться другой. Я больше не хотела, чтобы вернулась тетя Рита. Я не ждала ни писем, ни телефонных звонков, к которым меня не пустил бы дед, ни еще одного ее приезда, который все равно не случится. Я не хотела быстрее пойти в школу, чтобы увидеть Майкла, чтобы быть с ним, чтобы он мне помогал. Мне не нужно было искать слова и читать их. Пустота внутри меня заполнилась, точно так же, как пули заполнили пустоту в «смите» – не стало ничего, даже самой пустоты, и я была частью того, что нельзя увидеть. Не знаю, сколько я простояла вот так – ведь времени тоже не существовало.

26

Той ночью дед не разжигал костер, и мы ужинали на кухне, ели яйца с помидорами. Когда я помыла посуду, решила проверить флигель – не горит ли свет в окнах, – но там было темно. Я не видела папу весь день. Он не пришел за водой для душа, и когда дед позвал: «Пора завтракать, Рэй», папа тоже не ответил. Будто его там совсем не было, но я знала, что он там. После ужина дед лег на диван, положив руку на живот.

– Иди спать, Джастин, – сказал он.

Я не могла уснуть. Плач стал громче. Плакала Шерри, потом Стейси, потом послышался еще один голос. Плач раздавался и внутри, и снаружи, и близко, и далеко. Если бы тетя Рита была здесь, она бы обняла меня, как Джон Уэйн обнимал Фитерс; она приложила бы к моей голове электроды и послала разряд, а когда я проснулась бы, она сказала бы мне: «Как насчет того, чтобы прогуляться?» Я не знала, сколько было времени, когда папа, проследовав по коридору до главного входа, вышел из дома. Свет фар от его пикапа скользнул по моему окну. Я слышала шум двигателя, когда его машина свернула по Хенли-трейл по направлению к бару. В моем сне Шерри держала меня за руку, а Хани вела нас по дороге. Хани все время оборачивалась, проверяя, здесь ли мы еще, следуем ли мы за ней. Мы пришли на железнодорожный вокзал с табличкой, которую я не смогла прочитать, и я не знала, будет ли поезд и сколько нам придется его ждать.

* * *

Мы с дедом на кухне обедали поджаренным хлебом, когда наконец вернулся папа. Я увидела его в первый раз с тех пор, как мы приехали от Стейси. Лицо у него выглядело каким-то выцветшим, будто мои черно-белые вырезки. Сквозь черноту его глаз ничего нельзя было разглядеть. Волосы казались мокрыми. Что-то в нем исчезло и что-то добавилось новое.

– После обеда я уезжаю, – сообщил он деду, открывая холодильник.

На лице деда отразилось удивление – оно изменило линии его рта, сделало глубже морщины.

– Я думал, ты собрался поработать на Мартинсов.

– Передумал, – сказал папа, закрывая дверцу холодильника.

Дед поднялся, качая головой. Папа тяжело откашлялся и сплюнул в раковину. Дед нахмурился.

– Отвали, Роберт, – огрызнулся папа. Он говорил, почти не открывая рта. Слова словно срывались с уголков его губ. Потом он открыл кран и стал наливать воду в ведро для душа.

Дед выдохнул, но говорить ничего не стал. Когда ведро наполнилось, папа понес его к задней двери.

– Когда снова приедешь домой? – спросил дед.

– Должно быть, нескоро, – ответил папа.

Дед глубоко вздохнул.

– Понятно.

– Какие-то проблемы?

– Никаких, сынок, – ответил дед.

Когда-то очень давно, когда отец еще был мальчиком с фотографии, из-за деда он потерял что-то особенное, что было для него важнее, чем его пикап, чем «смит», чем Сильвер. Рэй с тех пор тосковал об этой своей части. И они оба знали, что в этом виноват дед. Папа с ведром в руках вышел через заднюю дверь. Дед тяжело оперся о кухонный стол. Он вздохнул и посмотрел на свои руки.

После обеда я лежала на кровати и резала грузовики на части. Металлические двери свисали с кабин, выхлопные трубы – с кузова. Я отрезала от них дворники, бамперы, крылья и сигнальные рожки. Услышав доносившийся с дороги звук двигателя, я посмотрела в окно и увидела там машину полиции. Я спрыгнула с кровати и бегом кинулась к деду на задний двор.

– Дед!

Дед высунул голову из курятника.

– Что такое?

– Полиция.

Раньше копы уже приходили к деду, когда искали папу. Девушка из Мельбурна заявила, что за баром «Рочи» он повалил ее и накинул ей на голову свою куртку. Куртка была в красно-черную клетку, и мир под ней настолько съежился для нее, что она смогла бы узнать его даже по запаху: он пах сигаретным дымом, пивом и бензином. Но матушка Марджи заявила, что той ночью Рэй был с ней, а не в баре «Рочи» – как тогда он мог такое сделать? Они все вместе сидели на ферме, играли в карты. Многие из семьи Уорлли видели его той ночью, они все смогут подтвердить. Они играли раунд за раундом, и матушка Марджи даже смогла припомнить последнюю карту, которую скинул Рэй. Она сказала, что это был туз пик, который возглавляет колоду, – такие вещи она никогда не забывает.

Девушка была из большого города, ее принесло сюда городским ветром, мотая по воздуху, как опавший осенний лист. Она никогда не видела мир так близко, как под клетчатой курткой Рэя; она почти не могла дышать, там не было ни расстояния, ни пространства. Но матушка Марджи сказала: «Ох, какая же ерунда. Эти городские девочки – маленькие шлюшки, их каким-то ветром заносит сюда, жаль, что тем же ветром их не может выдуть обратно», и полицейские уехали. Дед сказал тогда папе: «Не плюй в колодец, из которого пьешь, сынок». Папа даже не возражал. Он опустил взгляд и смотрел ему под ноги: «Черт возьми, ты прав, папа».

В другой раз копы пришли к деду по поводу ограбления в Олбери, в доме на Коббл-стрит. Женщина говорила, что они с мужем проснулись в самый разгар ограбления и застали моего папу врасплох. Она сказала, что папа выстрелил в ее мужа из обреза. Женщина опознала папу, но ее муж сказал: «Нет, это не он». Женщина настаивала: «У моего мужа пуля прошла через шею! Как он может быть в чем-то уверен?» Папа сказал женщине: «Ерунда. Спроси-ка своего мужа, дорогуша, откуда он меня знает, и спроси, почему у него в шее пуля». Женщина заявила мужу: «Ты просто трус. Ты знаешь, кто это с тобой сделал!» Но ее муж ничего не сказал сам и посоветовал жене тоже заткнуться.

Когда в тот день папа вернулся из полицейского участка, дед поднял брови и сказал: «Удаче рано или поздно приходит конец, сынок».

Дед глянул на флигель.

– Господи! – сказал он и пошел к дому, качая головой. – Господи Иисусе!

Следом за ним я тоже прошла по коридору. Кто-то стучался в переднюю дверь.

– Иди в свою комнату, – велел дед.

– Можно я посмотрю на полицейских? – спросила я.

– Иди в свою комнату, Джастин, – повторил дед, но я его не послушалась и пошла вместе с ним к входной двери.

Дед вытащил из кармана носовой платок и вытер лицо. Когда он открыл входную дверь, за ней оказались двое полицейских. Один был старым, усатым и с таким большим животом, что тот выпирал под рубашкой, словно бочка, а другой – молодым, с низко надвинутой на глаза фуражкой. В кобурах у них были пистолеты, а с поясных ремней свисали черные дубинки.

– Рэймонд Эндрю Ли проживает по этому адресу? – спросил пожилой полицейский.

– Тут я живу, – буркнул дед.

– Ваше имя – Рэймонд Эндрю Ли?

– Нет.

– Рэймонд Эндрю Ли проживает по этому адресу? – повторил пожилой полицейский.

Я посмотрела на деда.

– А зачем вам понадобилось это знать? – спросил дед.

– Он сейчас здесь?

– Сначала скажите, зачем он вам понадобился. – Голос деда был дрожащим и сухим, будто самые тонкие веточки эвкалипта.

– Вам лучше впустить нас в дом, мистер Ли, – сказал пожилой полицейский.

От деда странно пахло. Тот же самый запах я чувствовала, когда у теленка на ферме Уорлли отрезали ухо из-за инфекции. Тот же самый запах. Рубашка и лицо у деда стали совсем мокрые.

– Подождите здесь, – проговорил он.

Я пошла за ним по коридору.

– Рэй! – крикнул дед.

Полицейские не послушались деда, они не стали ждать у дверей, а вошли в дом вслед за нами. Рэй появился на кухне одновременно с ними.

– Что за херня? – спросил он, высокий, с черными блестящими волосами, но очень бледный.

– Рэймонд Эндрю Ли, вы арестованы по обвинению в изнасиловании и избиении Стейси Чисхолм, – заявил пожилой полицейский.

Дед охнул.

– Вы не обязаны что-либо делать или говорить, если сами этого не желаете. Любые ваши слова или поступки могут быть использованы в качестве доказательств. Все ли вам понятно?

Папа дотронулся языком до внутренней поверхности щеки и прищурился.

– Ерунда какая-то, – сказал он, прислонился к кухонному столу и сложил на груди руки.

– Это мы сейчас обсуждать не собираемся, – заметил пожилой полицейский.

– Полная херня, – проговорил папа.

– В наручники его, – сказал пожилой полицейский молодому, но папа с размаху ударил молодого по голове.

– Не надо, сын! – воскликнул дед.

Пожилой полицейский уже целился из пистолета папе в лицо.

– В наручники его! – приказал он.

Папа увидел оружие и замер на месте. Молодой полицейский завел ему руки за спину и сковал запястья наручниками.

– Это все полная херня, – снова сказал папа. Он не боялся. Даже сейчас он ничего не боялся.

– Сын, не надо… – попросил дед.

Я услышала плач. Это Стейси? Или Шерри? Он наполнил кухню, становился все громче и громче. Но его, похоже, не слышал никто, кроме меня. Копы вели отца по коридору, они шли позади него, и пожилой полицейский рукой подталкивал его в спину; ему пришлось так делать, иначе папа не сдвинулся бы с места. Он бы сбежал в Батерст и нашел друзей, которые смогли бы ему помочь. Он бы застрелил обоих полицейских и накрыл им головы своей клетчатой курткой.

Я вышла вслед за ними из дома, и никто не пытался меня остановить. Дед остался на кухне, тяжело опираясь о стол. Плач у меня в ушах становился все громче. Я стояла в проеме входной двери и смотрела, как полицейские ведут папу вниз по ступенькам и через подъездную дорожку к полицейской машине. Я ждала, что он повернется и посмотрит на меня. Но он так и не посмотрел. Молодой коп открыл дверь машины, а пожилой положил ладонь на голову папе и запихнул его на заднее сиденье.

Последнее, что я увидела, – папину куртку в черно-красную клетку сквозь окно полицейской машины.

Я стояла на крыльце, а плачущие голоса у меня в ушах переплетались друг с другом, они стали такими громкими, что дошли до леса. Что сделал мой отец? Рассказать об этом смогли бы только кенгуру, эму и опоссумы, только треска, угри и совы. Той ночью они там были. Они могли разглядеть в темноте, что творилось в недостроенном доме Стейси.

Когда я зашла в дом, дед все еще стоял рядом с кухонным столом. Он повернулся ко мне.

– Что там было, Джастин?

– Полицейские увезли папу, – сказала я.

– Нет. В пятницу вечером, в доме Стейси. Что там произошло?

– Я не знаю.

– Ты была там, Джастин. Если что-то произошло, ты должна была это видеть.

Но я не могла найти слов, чтобы ответить. Что там произошло? Я видела звезды, я держала на руках Шерри, я слышала крики. Папа разбудил меня и сказал, что нам пора. Я нигде не видела Стейси.

Вместе с дедом я пошла к папиному пикапу. Дед что-то бормотал себе под нос.

– Рэй… Рэй… сынок… Боже… Лиззи… Ублюдки… Стейси Чисхолм! Господи! Иисусе! – Он забрался в папин пикап, открыл бардачок, вытащил оттуда «смит» и пули к нему, затем вернулся в дом и пошел к лестнице, которая вела к шкафчику с оружием.

Я стояла на верхнем пролете и слышала, как он спускается по ступенькам, открывает шкаф и кладет туда пистолет. Потом он поднялся по лестнице и, похоже, удивился, увидев меня.

– Господи! – воскликнул он.

Если бы я стояла где-то еще или куда-нибудь ушла – что бы изменилось? Я что-то изменила только один раз, когда родилась вперед ногами. Только в то время я имела хоть какое-то значение для других.

После обеда дед сел в свое кресло у костра, прижав ладони ко рту. Он смотрел на языки пламени так, будто они могли вернуть его к тому времени, когда все началось, когда Лиззи была еще жива. Когда она еще могла ему помочь.

* * *

Весь вечер воскресенья я провела в постели и почти не двигалась; если я пыталась подняться, комната начинала кружиться и меня мутило. Я ничего не ела. Дед оставил меня в покое. Когда я засыпала, меня каждый раз будил папа: «Поднимайся, Джастин. – А как же Шерри? – Оставь ее, отнеси ее в комнату, пошевеливайся».

27

– Я отвезу тебя в школу, – заявил дед в понедельник утром.

Он не сказал почему. Просто залез в свой пикап и позвал меня:

– Идем, Джастин.

Мы были на Хенли-трейл, на полпути к шоссе, когда дед сказал:

– Что бы там ни произошло, ты должна была это увидеть. – И я так и не поняла, вопрос это был или ответ.

Когда мы подъехали к школьным воротам, дед смотрел на других детей, родителей и учителей так, будто они были япошками. Глаза у него выпучились, он постоянно оглядывался через плечо и по сторонам.

– Можешь идти, – произнес он.

Я вылезла из машины, но не стала ждать Майкла у ворот, как в другие дни. Я взяла из ящика бутылку молока и пошла к беседкам, опустив взгляд. Дойдя до беседок, я села на бетон, держа в руках молоко.

Я наблюдала со стороны, как все больше детей за ходит в школу, и вскоре увидела, как в мою сторону идут Доун и Норина с бутылками молока в руках. Что им нужно? Мы ведь больше не дружили. Когда они подошли ближе, Доун сказала:

– Мы искали тебя, Джастин. Что ты здесь делаешь?

Я пожала плечами.

– Ненавижу это место, – заявила Норина. – Тут мальчики писают возле стены. – Поморщившись, она помахала ладонью перед моим носом. – Привет, Джасси!

Я уставилась себе под ноги.

– Как прошли выходные?

– Чем занималась? – Норина улыбнулась.

– Чем-нибудь интересным? – спросила Доун.

На недолгое время повисла тишина.

– Ну хоть чем-нибудь? – Норина подняла брови.

Бутылка в руках казалась мне очень мокрой, будто молоко просачивалось сквозь стекло.

– Может быть, произошло что-нибудь особенное? – спросила Доун.

Норина перекинула волосы за плечо.

– Да. Что-нибудь особенное?

Я не отвечала.

– Просто мы тут слышали кое-что…

Я подняла взгляд.

– Что?

– Мы слышали, что твой папа, возможно…

– Что?

Норина посмотрела на Доун.

– Что натворил твой папа, Джасси? – Доун потянула за крышку своей бутылки с молоком и отпила глоток. – Мы слышали, что он что-то натворил. Ты знаешь что?

– Я не знаю. Ничего.

– Ничего? – Норина шагнула ближе.

– Не знаю. Да, ничего.

– А мы слышали другое, – заметила Доун.

– Мы слышали, что Стейси нашли в корыте для скота, – сказала Норина.

Снова повисла тишина. Меня замутило.

– Ага, она чуть не захлебнулась. Голова у нее была в корыте, – продолжила Норина.

Земля закачалась и приблизилась к лицу. Я прислонилась к стене беседки.

– Если бы дядя не приехал, чтобы посмотреть на ее краны, – сказала Доун, вытирая молоко с губ, – она бы умерла. Вот что мы слышали.

– Она была совсем голая, – шепотом добавила Норина.

Можно ли одновременно знать все – и ничего не знать?

– Она почти не могла двигаться, и единственное, что помогло ей выжить, – ее ребенок, ей нужно было вернуться к ребенку, – сказала Доун. Земля снова покачнулась. – Ей пришлось отправиться в больницу, чтобы ей наложили швы. Там, где у нее вырваны волосы, видно кожу головы.

– У Стейси Чисхолм были замечательные волосы, – заметила Норина.

– Да, – сказала Доун. – Просто прекрасные. Джейн Тони делала ей прическу на свадьбу.

– Она была такая красивая.

– Очень красивая, – согласилась Доун. – Я видела фотографии со свадьбы. Ей сделали профессиональный макияж.

– Стейси все врет, – сказала я, и эти слова отняли у меня все силы. Оставшихся еле хватило, чтобы оторваться от стены и уйти.

* * *

В тот день Майкл не пришел в школу. Я смотрела в стеклянное окошечко на двери – не покажется ли там его макушка, – но так и не дождалась его. Остальные дети болтали между собой, посматривали на меня и перешептывались.

28

Во вторник утром я натянула на себя ту же одежду, что надевала в понедельник, и пошла на задний двор. Дед еще не выпустил курочек из курятника.

Я открыла ворота.

– Привет, девочки, – сказала я. – Здравствуйте, милые.

Курочки смотрели на меня, склоняя головы то на одну, то на другую сторону, будто они пытались понять, почему я пришла. Утром ворота курятника всегда открывал дед.

– Выходите, девочки, – сказала я. – Сегодня утром я вас выпускаю. Дед еще не проснулся. – Я погнала их из курятника. – Идите! – Зачерпнув ведром из барабана хорошее зерно, я рассыпала его по траве. Дед не любил, когда я так делала: на рассыпанное зерно сбегались крысы. – Сюда, девочки, сюда, милые.

Я села на траву, скрестив ноги, а курочки рядом со мной склевывали зерна с земли.

– Привет, девочки, привет, милые, – прошептала я.

Петушок охранял внешний периметр и тоже клевал зерно, посматривая на ограду, на флигель, на подъездную дорожку, будто на этот раз он охранял именно меня. Мне не хотелось уходить от курочек. Мне не хотелось идти в школу. Но с кухни меня позвал дед.

– Тебе пора, Джастин, иначе опоздаешь на автобус! – крикнул он.

* * *

– За то, что он сделал, ему дадут семь лет, – сказал Мэтт Даннинг, когда мы шли к классу. – Семь лет, запросто. А может, и больше. Зависит от Стейси, ей решать.

Я не знала, что сказать. Я не понимала, что происходит, о чем они говорят… И в то же самое время понимала все. Мне казалось, что я съеживаюсь, сворачиваюсь сама в себя, слой за слоем, что меня почти что нет, существует только то, что вокруг меня. Прозвенел звонок на урок. Я огляделась в поисках Майкла. Что, если он не придет? Что, если сегодня ему снова нужно в больницу? Я не знала, смогу ли остаться в школе, если его не будет.

Но когда я посмотрела в сторону школьных ворот, увидела, что там стоит машина миссис Хупер. Дверца машины распахнулась. Мне захотелось бегом броситься к ним, но в горле застрял комок, и я могла только стоять на месте, смотреть и ждать. Сначала я увидела костыли, а потом из машины показался и сам Майкл. Когда он прочно встал на ноги, он обернулся и заметил меня. Майкл пошел по тропинке в мою сторону, будто совсем не собирался идти в школу – ему было наплевать, стоит она на месте или нет, даже если бы здание загорелось, если бы его целиком охватил огонь, он бы даже не посмотрел на него, – он смотрел только на меня. Миссис Хупер подняла руку и помахала мне, стоя на дороге у машины. Она казалась грустной.

Когда он подошел ближе, я посмотрела ему в глаза: они были глубокими, словно зеленые колодцы. Даже если мой отец действительно оставил Стейси в корыте для скота, Майкл все равно позволил мне в них заглянуть. По дороге к классу он не спрашивал меня про папу или про то, что случилось в фургоне. Ему не всегда нужны были слова, он мог узнать и другим способом.

Мы сели за нашу парту, и Майкл раскрыл свою книгу на странице с рисунком пустыни. Над песчаными дюнами всходило солнце. Песок лежал волнами, будто над ним дул сильный ветер. На песке росли маленькие фиолетовые цветочки. Еще там была фотография верблюда с веревкой, которая тянулась от его носа.

– Миссис Тернинг, – сказал Майкл.

Весь день я держалась поближе к нему, ненадолго покидая его только для того, чтобы сходить в туалет, но и тогда он стоял в коридоре рядом с дверью, прислонившись к стене, и ждал меня.

В обеденный перерыв к нам подошли Мэтт Даннинг и Брайан Лоусон.

– Папа Барри Грока четыре года назад попал в тюрьму за угон машины, и он все еще там, – произнес Мэтт.

– А если ты буянишь, то можешь просидеть в тюрьме целую вечность, но если ты будешь тихоней, то тебя опустят другие заключенные, – добавил Брайан.

Майкл поднял костыль и с размаху стукнул Брайана по голени.

Брайан отскочил от нас.

– Эй! – воскликнул он, потирая ногу.

– Вот тебе! – сказал Майкл.

– Придурки, – огрызнулся Мэтт, и они ушли.

29

В конце последней школьной недели должен был состояться рождественский концерт. Я пошла к автобусной остановке и встала возле камня, что поставил дед. Он не пойдет на концерт; он ходит только к Сэнди. «Не могу никому доверять, – говорил он курочкам, стенам, холодильнику с пивом, костру и „Белому волу“. – Научился этому на собственной шкуре».

После обеда вся школа собралась в зале, чтобы показать представление и спеть рождественские гимны. Никого не было в школьной форме: все были одеты в красные и зеленые рубашки, шорты и платья. Перед сценой рядами стояли стулья. В зал вошли родители, бабушки и дедушки, они расселись на стульях, и помещение наполнилось их шепотом. Матери и отцы, бабушки и дедушки, братья и сестры ждали, когда же начнется концерт.

Наконец наш класс вышел из-за занавеса. Зал, полный людей, затих; все ждали. Майкл встал рядом со мной. Я видела в зале его маму, папу и младшего братишку Ники – они сидели в первом ряду и держали друг друга за руки. Сэбин подняла палочку – и все, глубоко вдохнув, вскинули подбородки. Сэбин кивнула нам, одними губами прошептала «Остролист и плющ», а мистер Бриггс заиграл на пианино. «Когда в расцвете полном и плющ, и остролист…» Все пели так громко, что я не понимала, пою я тоже или просто открываю рот. Хотя мои губы двигались в такт музыке, я не знала, пою ли я на самом деле, и не слышала звук своего голоса.

Но Майкла я слышала. Он пел громко, для мамы, папы и младшего брата, а они смотрели на него с первого ряда, лица у них были открытые, светлые. Майклу было наплевать на всех, кто смеялся, кто смотрел на него, кто обзывал его «дурачок-дергачок», «резиновая дубина», «тормоз на костылях». Он пел так громко, как только мог, а Сэбин в ярком красно-зеленом платье взмахивала палочкой, широко открывая рот, – отчасти из-за улыбки, отчасти из-за песни. Майкл толкнул меня. Я знала, что это означает. Я глубоко вдохнула, повернулась к зрителям и запела: «Когда в расцвете полном и плющ, и остролист, среди всей зелени лесной лишь остролист – король!» Наши голоса – мой и Майкла Хупера, – через открытые окна зала вырвавшись наружу, поплыли над всей школой, над городом Нуллабри, над грузовиками, прицепами и пикапами вдоль шоссе долины реки Муррей. «Вот и солнце вновь встает, и бежит лесной олень, и орган о празднике поет вместе с хором в светлый день!»

Наши голоса летели все выше, над полицейским участком, над городской тюрьмой, где сидел мой отец, над фургоном, где жила Стейси Уорлли. «Когда в расцвете полном и плющ, и остролист, среди всей зелени лесной лишь остролист – король!» Мы пели, пока все, кто слышал наши голоса, не подняли головы и не сказали: «Это же Джастин и Майкл Хупер. Слышите, как они поют? Джастин и Майкл Хупер!»

* * *

После концерта мистер и миссис Хупер подошли к Майклу.

– Отличная работа, сынок. Просто здорово! – говорили они и обнимали его за плечи.

Ники держался за ногу брата.

Я стояла в стороне, опустив взгляд. Знают ли мистер и миссис Хупер про моего отца? Знают ли они, что произошло? Все остальные точно знают. Я не отрывала взгляда от пола.

– Джастин, иди сюда! – позвал Майкл.

– Привет, Джастин, как у тебя дела? – спросила миссис Хупер.

– Вы хорошо дружите с Майклом, – сказал мистер Хупер. – Он будет скучать по тебе на каникулах.

Я не могла ничего сказать. Даже посмотреть на него не могла.

Миссис Хупер подошла ко мне и обняла. Я будто окаменела. Она прижала меня к себе.

30

С тех пор как забрали папу, я каждое утро замечала, как у деда на лице прибавляется дорог, что пролегали между Бирмой и Таиландом, будто ночью кто-то прокладывал их по коже. Они сбегали от глаз до подбородка, дальше по шее, затем под одежду и вниз, по ногам. Восточный фронт мог бы перевозить по этим дорогам боеприпасы. Дед разговаривал со своей папиросой, с чаем и радиоприемником. «Дорога Смерти была права, Лиззи, и за что? Ублюдки».

Мы сидели за столом и вдыхали дым «Белого вола». Добрейшее животное было и моим другом.

* * *

Тетя Рита так и не написала мне, и дед ни разу не принес из почтового ящика письмо для меня. Я сняла с вентилятора бумажку с номерами ее телефонов и попыталась их прочесть. Но я не знала, как их читать, вперед или назад. Она никогда не звонила по телефону, чтобы со мной поговорить. Она не позвонила даже на Рождество. К нам в гости пришли Кирк и Стив, мы ели куриные крылышки и подняли тост за отца. Релл сказала: «Даже когда его нет рядом, этот ублюдок все равно с нами». Когда она вытерла слезы, на щеках у нее остались потеки от макияжа, будто зеленые крылья. «Копы – свиньи», – сказал Кирк, а Стив вытащил перочинный ножик и стал срезать кору с дров деда. Я весь день ждала, что тетя Рита позвонит по телефону. «Джастин рядом? Позови ее, дед, позови мою маленькую красавицу, скажи, что звонит ее тетя Рита». И новой пижамы, завернутой в коричневую бумагу, не пришло по почте. Казалось, что тетя Рита никогда не приезжала в гости, что ее и вовсе не было. Дед никогда больше не произносил ее имя.

Когда Релл и дед зашли в дом, мы с Кирком и Стивом по очереди затянулись папиросой. Мы не дрались за нее. Мы все знали, как правильно втягивать в себя дым, будто бы сам «Белый вол» научил нас этому. И на мгновение, в самом конце затяжки, когда головы наши наполнились дымом, нам показалось, что не было ни суда, ни отца в заключении, ни слов, долетевших до нас с кухни: «посягательство сексуального характера».

* * *

В ночь накануне Рождества мне приснилась тетя Рита. Мы плавали на Удавке, где берега реки почти смыкаются друг с другом, сжимая реку. Земля задыхалась от воды. Я смотрела, как Муррей выплескивается на эвкалипты, накрывая даже самые высокие ветви. Вода все поднималась, и я увидела, что тетя Рита зовет меня: «Сюда, Джастин!»

На следующий день все открывали рождественские подарки. Вокруг костра лежали банки с пивом, а на траве валялась розовая оберточная бумага, в которую Кирк и Стив упаковали ожерелье для Релл.

– А где тетя Рита? – спросила я, когда мы собирали у ограды хворост на растопку.

На губе у деда прыгала папироса с «Белым волом». Из деда постоянно выходил дым, он был похож на дом, в котором вечно пожар, дым выходил у него из носа, глаз и макушки, окутывая лицо, поэтому я никогда не могла заглянуть ему в глаза.

– Нет у меня дочери. Нет на свете никакой тети Риты, – произнес дед. Он поднял палку и швырнул ее в тачку.

– Есть, – возразила я.

– Нет, нет… – сказал он и отвернулся, бормоча себе под нос слова, которые я не могла расслышать.

– Нет, у тебя есть дочка, – сказала я, выпрямляя спину. Я всегда делала то, что говорил дед. Он был главный. Больше не было ни Рэя, ни Донны, больше у меня никого не было. Но тетя Рита сказала, что позвонит мне, что напишет письмо. Может, с ней что-то случилось?

– У меня есть сын, и мне этого достаточно, – сказал он. – И этого-то слишком много.

– Но у тебя же в самом деле есть дочь, дед.

– Заткнись, Джастин.

– Она у тебя есть, – повторила я.

– Джастин!

– Есть!

– Ты нарываешься на неприятности.

– У тебя есть дочь. Ее зовут Рита.

– Не произнеси это имя.

– Рита!

– Я тебя предупреждаю!

– Предупреждай! – завопила я. – Предупреждай! Предупреждай!

– Хватит!

– Рита! Рита! Рита!

– Нет у меня дочери!

– Рита! Рита! Рита!

Бац! Дед ударил меня сзади по ногам палкой.

– Заткнись! – взревел он.

– Нет! – Я не могла остановиться. – Рита! Рита!

Я швырнула собранные ветки на землю и побежала в дом, в свою комнату, и зарылась лицом в подушку. У деда была дочь. И он не мог просто решить, что у него нет Риты, потому что она «неестественная». Слишком поздно, он уже сделал свой выбор. Я снова услышала плач – он раздавался и внутри меня, и снаружи. Ноги горели в том месте, куда дед меня ударил.

Я посмотрела на лопасть вентилятора над головой, но не увидела уголок от листка тети Риты. Я не помнила, положила ли его обратно, и не стала проверить: мне уже было все равно. Может, он окончил свой путь в костре деда. Да и вообще, что бы я делала с этими номерами? Они были в неправильном порядке, я все равно никогда не смогла бы по ним позвонить.

Я встала с постели, подошла к окну и посмотрела на дорогу. Там Джон Уэйн водил кругами своего Чудесного Коня и ждал меня, подняв пистолет в воздух. «Я возьму в Миссури весь скот, который смогу забрать. Ты со мной?» Я прижалась лбом к стеклу. Он мог спасать людей, но мог и убивать их. Он мог любому прострелить голову. Он мог пристрелить быка, человека или лошадь со сломанной шеей. Он мог посмотреть своей жертве прямо в глаза и нажать на спусковой крючок.