Текст книги "Оступившись, я упаду"

Автор книги: Софи Лагуна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Меня стошнило горячей мятой.

– Вот черт! – выругался кто-то.

Я слышала, как открылась дверь машины, меня подняли и вывели наружу, и меня снова стошнило, уже на землю. Мысли рассыпались на куски, словно буквы на школьной доске, и не получалось сосредоточиться на какой-то одной. Меня снова положили в машину.

* * *

Я услышала плач. Луна осветила недостроенный дом Стейси: груды кирпичей, гофрированного железа и досок, бетономешалку. На меня навалилось что-то тяжелое. В лунном свете отец срывал со Стейси одежду и бил ее наотмашь по лицу – а тяжесть наваливалась на меня все сильнее, подминая под себя. Я видела отца на Стейси, его тело атаковало ее, будто он был очень голоден, а она предназначалась ему на ужин. Я видела корыто для скота, ее волосы в воде и руку отца на ее голове и слышала музыку. «Ты моя навсегда, так что просто целуй меня, крошка».

Я видела папу в больнице, у постели Лиззи, перед тем как она умерла, перед тем как все изменилось и потерялось, перед тем как она забрала лучшую часть папы с собой. Лиззи оказалась в больнице не из-за пневмонии – она попала туда, потому что дед сломал ей кости, когда вернулся с войны, в ушах у него все еще гремели выстрелы, поезда оставляли дорожки на его лице, а в животе хозяйничала бактерия. Ему пришлось разделить все это с Лиззи, ведь он любил ее больше всего на свете. Что-то разорвалось. Я задыхалась, а берега реки смыкались вокруг моего горла. Я не могла идти, не могла даже двинуться. Я услышала, как мужской голос произнес с тяжелым вздохом:

– Чертовы Ли.

Я зарыдала и только теперь поняла, что третий голос принадлежал мне самой.

До этой секунды не было произнесено ни единого слова. Никто не родился на свет, никто еще ни в чем не ошибся. Все было правильно с самого начала. Не было ни живого, ни мертвого. Потом, в пустоте, появился маленький огонек, словно искра. Первая ошибка сияла, словно бриллиант, – и ее совершила я сама.

* * *

– Просыпайся, Джастин. Выметайся отсюда.

Я не понимала, где нахожусь. Кто со мной говорит? Кто меня трясет?

– Просыпайся. Выметайся из машины, – сказал папа. Кто-то плакал. Стейси? Но мы были не в фургоне Стейси.

Я открыла глаза. Меня разбудил не папа, а Джейми Уорлли. В лицо ударил холодный воздух. Джейми вытащил меня из машины, мотор у нее уже работал. Руки и шея у меня болели. Он посадил меня на землю. Я подняла взгляд и увидела, что мы перед домом деда. Я попыталась сказать «Джейми», но изо рта не вырвалось ни единого звука. Джейми вернулся в машину, захлопнул дверцу и уехал. Земля подо мной качалась, царапала руки и колени, пока я ползла вперед. Болела спина. К горлу подступала рвота. Больно было двигаться, больно дышать. Я не помнила, как доползла до крыльца, как открыла дверь.

* * *

– С тобой все нормально, Джастин? – Надо мной нависал дед. – Встаешь?

– Ага, – ответила я, но изо рта не вылетело ни звука.

– Что?

– Да, – прохрипела я. – Встаю.

– Господи, Джастин! Ты что, пила спиртное?

– Нет, дед.

– Что я тебе говорил про выпивку? – Он сдернул с меня одеяло. – Боже, Джастин, чем ты занималась прошлой ночью?

– Ничем, – ответила я.

– Черта с два! От тебя воняет. Во что ты вляпалась?!

– Да ни во что, дед. Ни во что. – В животе и между ногами все горело. Я перегнулась с кровати – и меня стошнило на пол.

– Господи Иисусе… – пробормотал дед. – Вставай-ка, Джастин. Вылезай из постели.

Двигаться было тяжело, болела спина. Меня снова стошнило, на этот раз на одеяло. В голове пульсировала боль. Комната кружилась.

– Где Доун? – спросил дед.

– Доун?

– Она благополучно добралась до дома?

– Да, – сказала я. – Да.

– Боже, – повторил дед. – Маленькая несчастная идиотка. Где ты была?

Я не знала ответа. Я ничего не знала и упала обратно на подушку.

– Нет, ты не ляжешь, – сказал дед. – Ты встанешь с кровати и уберешь за собой.

Но я не могла сдвинуться с места.

– Ради бога, Джастин… – пробормотал дед и вышел из комнаты.

В горле все горело, и между ног жгло.

Дед вернулся, в руках он держал стакан с водой. Он помог мне сесть на кровати, поднес стакан к моим губам и положил мокрую прохладную тряпку мне на лоб. Я закрыла глаза и в полудреме слышала, как он моет пол.

45

Мне больше не хотелось видеть Джейми. Когда я пыталась вспомнить, что произошло в ту ночь на реке, мне становилось плохо. Знание было похоронено. Если я закопаюсь глубже, то смогу его найти. Но вместе с этим знанием было закопано еще что-то, что мне не хотелось найти. Оно принадлежало Стейси и Шерри. И даже если я откопаю его, очищу его от земли и грязи, я не смогу им это вернуть.

После той ночи на реке с Джейми мне еще труднее стало находить слова; они приходили ко мне, как и у деда, только при общении с курочками.

– Сюда, малышки, сюда, красавицы, это Джасси, это Джасси, девочки, это ваша подруга, она вас никогда не обидит, только не вас, только не курочек. – Я меняла воду в поилке и ворошила солому в гнездышках, что бы у них всегда были мягкие постельки. – Сюда, Девочка, сюда, Мисси, сюда, Леди и еще одна Леди, сюда, Мадам и Петушок, – это Джастин, ваша подруга.

Даже когда миссис Малвейни говорила: «Ваше сегодняшнее лакомство, мисс Ли», я не могла ей ничего ответить. Я покупала хлеб, а миссис Малвейни с лукавой улыбкой глядела на меня, склонила набок голову и все равно подкладывала мне в пакет заварное пирожное. Но я не помнила, съедала я его или нет. Больше я ни разу не ходила в школу. Через лес я приходила к Удавке и сидела на берегу, закрыв глаза, через них просачивался яркий свет одной-единственной звезды – и больше ничего. Я слушала перезвон колокольчиков – и вот я уже не одинока: со мной – река, и свет, и колокольчики, и эвкалипты, и не нужно слов, которые я все равно не могла произнести. Плач прекращался. После ночи с Джейми я все больше времени проводила в своей хижине-убежище.

* * *

Однажды вечером к нам постучались. Я открыла дверь и увидела Релл. Она смотрела мимо меня. Глаза у нее покраснели, макияж поплыл.

– Релл, что случилось? – спросил дед.

– Кирк пропал, – сказала она, передавая деду записку.

С того самого вечера с Джейми я больше не видела ни Кирка, ни Стива. Я была этому рада – их мне тоже не хотелось видеть.

Дед прочел записку, держа ее на вытянутой руке.

– Шахты? Боже правый. Ему же нет восемнадцати. Они вышибут его вон, как только узнают.

Релл всхлипнула.

– Он думает, что сможет присыпать нам денег.

– Держи карман шире!

Она застонала.

– Стив без него совсем пропадет. – Она будто не видела, что я стою рядом с ними. – Так неожиданно это все случилось, – сказала она деду. – Сын весь пошел в чокнутого папашу.

* * *

Я искала в шкафу, что надеть, когда с верхней полки на пол свалилась стопка прокладок. Как давно я ими не пользовалась? Я положила руку на живот: он был круглый и твердый и туго натягивал резинку юбки. Может, это накопилась кровь, которая не выходила во время месячных? Я нашла в шкафу старые штаны Кирка и надела их. Что же будет, если однажды вся скопившаяся в животе кровь выйдет наружу? Я шла вдоль ограды и потирала свой твердый, растущий живот. «Приходите побыстрее, месячные, пожалуйста, приходите быстрее».

* * *

Лето закончилось, а живот у меня стал еще больше. Я шла к реке, хлюпая по сырой земле; с собой я несла хлеб, молоко и холодный бекон. Все вокруг промокло от осенних дождей, колени у меня испачкались грязью, носки насквозь вымокли. На траве блестели бесконечные лужи. Дождь всю ночь барабанил по крыше дома. Земля покрылась свежей зеленью от дождевой влаги и речной воды. Затопленные дороги перегораживали таблички с надписями, которые я не могла прочесть. Мосты тоже закрыли. «Нужно укрепить чертовы опоры», – говорил по этому поводу дед, прикуривая папиросу.

А месячные все не приходили.

* * *

Я зашла в супермаркет в Нуллабри, а дед остался снаружи в машине. Мне нужно было купить хлеб и спички, но сейчас я стояла перед холодильником с сыром и маслом. Я оглянулась через плечо – в проходе никого не было. Тогда я взяла с полки сыр и положила его в рюкзак, затем оттуда, где лежали мясные продукты, достала тонкую холодную сосиску, а с полки – джем и мед. Потом я съем это все в своем убежище, обмакивая сосиску в джем и мед, заедая ее большими кусками сыра и запивая из пригоршни речной водой.

Пока дед ждал снаружи, я воровала еду и в магазине в Йоламунди, и в супермаркете в Нуллабри. Я утащила с собой апельсины, ириски, банку со свеклой, много сосисок, соленые крекеры и томатный соус. Припасы я складывала в убежище, пряча их под корой и листьями. Я поливала печенье томатным соусом, а когда оно закончилось, пыталась открыть банку со свеклой, ударив ею о камни, но у меня ничего не вышло. Чтобы открыть ее, мне нужен был отцовский «смит». «Целься только в того, кого хочешь убить». Я положила консервную банку на полку – можно было использовать ее как оружие. С щеками, вымазанными джемом, и с привкусом холодной сосиски во рту я сидела в убежище и смотрела сквозь щели в стенах на реку. Сидела тихо, будто дымчатый лягушкорот^[12] на дереве – никогда не отличишь его от ствола. В лесу показался кенгуру, а я была охотником, как индеец из племени команчи. Я бросила в него копье, и кенгуру ускакал прочь. Мир вокруг исчез, осталось только мое убежище. И лето тоже давно прошло.

Когда приходила пора пить чай, я всегда возвращалась домой. Дед варил яйца, жарил яйца, готовил омлет и яйца-пашот, а я съедала все до единой крошки. Он не спрашивал меня про школу. Из нее не пришло ни единого письма. И он не заставлял меня туда ходить.

Однажды вечером я взяла из банки спички и собрала за оградой сухие сучья. Я скомкала бумагу, положила на нее тонкие палочки и зажгла спичку. Затем села в раскладное кресло деда и смотрела, как разгорается в костре пламя. Дед уже очень давно не разжигал костер. Я грела руки, подняв раскрытые ладони перед огнем, будто сдавалась неприятелю, как Регрет в фильме «Команчерос». Я обхватила руками живот с твердеющей внутри кровью, а пламя согревало мои мокрые колени.

Дед вышел из задней двери. Волосы у него спутались, глаза опухли.

– Дымом запахло, – пояснил он, медленно спустился с крыльца и подошел к костру, держа в руках банку с пивом.

Я перебралась с его места на соседний стул. Дед сел перед костром, и от света пламени лицо его стало оранжевым. Он протянул ладони к огню, будто тоже сдавался ему.

Остались только мы с дедом. Флигель в глубине двора был закрыт на засов, и ничто не могло сбежать из него, а папа, далеко-далеко отсюда, тоже не мог сбежать из тюрьмы. Мы с дедом перестали его ждать.

Потом я помогла ему почистить, нарезать и обжарить лук. Глаза у нас слезились и болели.

– Закрой уже нос, черт тебя дери, – сказал дед.

Он положил на яйца с луком масло и смешал его с желтком, чтобы сделать соус для курицы. Масло и куриный жир стекали у нас по подбородкам, а пламя в костре потрескивало, согревая нас своим теплом.

– Ну как, Джасси, лучше не стало? – спросил дед, прихлебывая пиво.

– Нет, дед.

46

На следующее утро я стояла на кухне и мыла посуду, когда дед попросил меня налить воды в чайник. И когда я повернулась, чтобы взять у него чайник, дед посмотрел на мой живот. Между юбкой и футболкой был небольшой зазор, похожий на улыбающийся рот. Дед нахмурился. Руки у меня были мокрые, с них капала пена, а дед все смотрел на мой живот, и рот у него приоткрылся от изумления. Я поставила чайник на стол и попыталась одернуть футболку на животе, а дед все никак не мог закрыть рот. Он медленно перевел взгляд с живота на мое лицо.

– Джастин… – выдавил из себя он.

Я вытерла руки об юбку и снова одернула футболку.

Дед шагнул ко мне и влепил затрещину.

– Господи, Джастин! Боже мой! Что ты натворила?! – Я не знала, что я такого натворила. Что он имеет в виду? – Ради бога!

Он снова дал мне затрещину, и я отшатнулась к столу. У меня закружилась голова, и пришлось ухватиться за раковину, чтобы не упасть; живот при этом подпрыгнул.

– Только не ты, Джастин, только не ты! Плевать на весь остальной мир, пошел бы он к черту, но только не ты! Вон с глаз моих!

Я села на кровать и прижала руки к животу. Он шевелился – будто в него залезла бактерия деда и выросла очень большой. Я легла на кровать и натянула одеяло до самого подбородка. Я никак не могла согреться. «Плевать на весь остальной мир, но только не ты». Что имел в виду дед? Что я такого натворила? Я повернулась на один бок, потом на другой. На улице начался дождь. Я что-то знала – но знание было покрыто тенью и не собиралось выходить на свет. Я сделала что-то такое, что не понравилось деду. Что-то, что весь остальной мир, который может идти к черту, тоже с ним сделал и этим очень обидел его. Япошки, тетя Рита, мой папа – все сделали что-то похожее, а теперь и я тоже.

Я лежала в постели очень долго. Но дождь все шел и шел, и казалось, что дом скоро окажется под водой, как стволы деревьев, схваченные Удавкой.

* * *

Когда стало темно, дед пришел ко мне в комнату и сел на край кровати.

– Казалось бы, мне уже ко всему стоило бы привыкнуть. – Он потер лоб и вздохнул. – Кто это с тобой сделал?

Я покачала головой. Но я не понимала, чему я сейчас возражаю.

– Джастин, – повторил дед. – Кто это с тобой сделал?

Я не знала… но в то же самое время – знала. Ответ как-то был связан с тем, что произошло той ночью возле реки.

– Джастин, кто?! – настойчиво спрашивал дед.

Я попыталась вспомнить обрывки той ночи – воду, звезды, машину, навалившуюся на меня тяжесть, но что со мной сделали? То, что имели в виду Джулия и Анетт? Я начала плакать. Я не знала ничего… и в то же самое время все знала.

Дед нежно погладил меня по щеке.

– Ох, Лиззи… – проговорил он. – Боже мой.

Потом я слышала, как он разговаривает по телефону.

– Привет, Нарелл, – сказал он. – Релл, можешь позвать к телефону Стива? Привет, Стив. Ты, случайно, не знаешь, что могло приключиться с Джастин?.. Дай трубку матери… Почему ты мне ничего не сказала, Релл?

Потом я больше ничего не слышала. Дед повесил трубку и вернулся ко мне в комнату.

– Джастин, – сказал он, помотав головой, потом опустил взгляд на свои тапочки и снова посмотрел на меня. – Ты была с Джейми Уорлли?

Меня замутило.

– Джастин? – сказал он. – Ответь мне.

Я отрицательно покачала головой.

– Релл рассказала мне, Джастин.

– Что она может знать? – спросила я. В голосе послышались слезы, они будто пытались утопить мои слова. Релл никогда меня не замечала, ни разу даже не посмотрела на меня за всю свою жизнь.

– Она разговаривала со Стивом. Стив знает. Они видели тебя. Стив сказал, что они не могли тебе помешать. Ты была с ним, так? С Джейми Уорлли?

Я помотала головой. Не хватало отдельных деталей. Я была неправильной. Не понимала. Туман той ночью… Стейси, Шерри, мой отец, машина Джейми… я не знала. Дед начал плакать.

– Господи, я слишком стар для всего этого, Лиззи, – произнес он. – Помоги мне… – Он поднялся и вышел из комнаты.

Я слышала, как он прошел в прачечную и вытащил из холодильника пиво. Скрипнула входная дверь – он вышел во двор. В живот что-то ударило изнутри, он шевельнулся и заурчал от голода.

47

Я сидела в машине рядом с дедом, и, пока мы ехали по Дрей-роуд, его пикап то дребезжал, то глохнул, то снова заводился.

– А зачем мне тоже нужно было ехать? – спросила я.

– Теперь ты будешь делать то, что я скажу, Джастин. А пока закрой рот и помолчи.

Платье туго обтягивало большой живот. Мы двигались по дороге, ведущей на ферму Уорлли. Между нами, уперевшись в сиденье, лежал маузер, будто третий пассажир. Я не знала, враг он мне или друг. Неужели дед хочет застрелить Джейми? Или Яна Уорлли? Или матушку Марджи?

Дед свернул на дорогу, ведущую к Уорлли, проехал мимо коров, и запруды с машиной, и островком для гусей, потом съехал к фургонам. С тех пор как мы были там в последний раз, к тем фургонам, что уже были, прибавилось два новых. Рядом с ними были сложены в высокую башню старые покрышки. Дед остановил пикап перед фургонами. Дверь одного из них открылась, и вышла матушка Марджи в длинном фиолетовом платье, которое вздувалось у ее ног, будто палатка.

– Господи, – пробормотал дед себе под нос, – господи, это же Марджи…

Когда дед еще дружил с Уорлли, матушка Марджи всегда его кормила. Она говорила, что война забрала у него с костей все мясо и не вернула обратно.

– Господи, – повторил дед, затем медленно поднял маузер, открыл дверь и выбрался наружу. Он стоял рядом с машиной, опустив руки, ствол пистолета смотрел в землю.

Матушка Марджи кивнула ему.

– Привет, Роберт, – сказала она, потом посмотрела на машину и увидела меня.

– Где он? – спросил дед.

– Кто?

– Ты знаешь, о ком я.

– Если ты о Джейми, то его здесь нет.

– Где он? – спросил дед, перехватывая пистолет поудобнее и поднимая выше.

– Нигде. Уезжал бы ты лучше подобру-поздорову.

– А не то что?

– А не то попадешь в неприятности.

– Я уже по горло в неприятностях. И моя Джастин тоже.

– Роб, говорю тебе, лучше уезжай.

– Не уеду, пока не увижу мальчишку.

– Оставь его в покое, Роб.

– Ты знаешь, что он с ней сделал?

– Догадываюсь.

– Ей четырнадцать. Тогда было тринадцать!

– Я знаю, Роберт. Джейми – мерзавец. Прямо как твой Рэй.

– Стейси не ребенок, черт побери!

– Стейси с тех пор не может даже присмотреть за своей дочкой. Она редко покидает постель.

– Она сама виновата.

– Рэй чуть ее не убил, и уж в этом-то нет ее вины. А ты сейчас уедешь отсюда и заберешь Джастин с собой.

– Господи, Марджи… – устало произнес дед.

– Убери от меня свой дурацкий пистолет, забирай свою внучку и уезжай, – сказала она. – Будем считать, что я тебя не видела.

Дед огляделся. Больше в фургонах никого не было. Я услышала плач. Тот же самый плач, который я слышу с тех пор, как папа отвез меня к Стейси. Из двери последнего фургона вышла маленькая девочка, и дед с Марджи повернулись к ней. Она стояла в розовых трусиках на верхней ступеньке лестницы, волосы у нее на голове были собраны в хвостик. Лицо у девочки было красное, заплаканное. Это была Шерри. По ее щекам текли слезы.

– Бабуля, бабуля, бабуля! Где же мама? Бабуля, где моя мамочка? – Плач Шерри разносился над фургонами, такой громкий, что Стейси услышала бы его даже из недостроенного дома.

Дед посмотрел на матушку Марджи. Она встретила его взгляд.

– Мамочка! Мамочка!

И дед и Марджи уже совсем старые. У них седые волосы, морщинистые лица, глаза глубоко запали в увядающую кожу, а их тела устало клонятся к земле.

Дед повернулся и медленно побрел обратно к пикапу.

48

– Мы едем в город, – сказал мне дед на следующий день.

– В какой город? – спросила я.

– В Эчуку. Обувайся.

– Зачем? – Я знала, что дед ненавидит Эчуку.

– Просто полезай в машину, – произнес дед.

– Зачем, дед?

– Сама не понимаешь, что ли? Обувайся, говорю, – проворчал дед.

Я не поняла, что он имеет в виду. Когда я наклонилась, чтобы надеть туфли, живот надавил на грудь. Что я должна была понять?

Я держалась за оконный выступ пикапа, пока дед ехал в город, и смотрела, как мимо нас проносятся грузовики. У них было по двенадцать колес, они везли бревна из лесов Йоламунди. Водители знали, куда им нужно ехать, они могли пробыть в пути очень долго, и у них в грузовиках было все необходимое для путешествия. Я провожала взглядом каждый из них и смотрела им вслед, пока они не исчезали вдали.

Когда мы добрались до Эчуки, дед подъехал к зданию с вывеской, которую я не смогла прочитать. Припарковав пикап, он велел мне выходить и следовать за ним. Мы зашли в здание и сели в комнате, где вдоль стен были расставлены кресла. Тут же, в углу, стоял небольшой столик, где лежали журналы и стояла коробка с детскими книжками. По одной стороне комнаты тянулась длинная стойка, за которой работала женщина в белом платье. Дед сидел рядом со мной, от него исходил кислый запах. Несмотря на прохладный день, лицо деда заливал пот. Когда он сворачивал папиросу, пальцы у него дрожали, и немного «Белого вола» просыпалось на пол. Дед засунул свернутую папиросу в карман рубашки. Казалось, что дед принадлежит только своему дому и участку, а любые попытки выйти во внешний мир заставляют его дрожать и потеть.

– Роберт Ли? – произнесла женщина за стойкой.

Дед встал и уронил ключи. Я подняла их и передала ему.

– Пойдем, – сказал он мне.

Женщина в белом платье указала на дверь, и мы вошли. В комнате за столом сидел мужчина, такой же старый, как мой дед. Он был одет в костюм с галстуком, на носу его были очки в тонкой металлической оправе, такой тонкой, что я не могла понять, где заканчиваются очки и начинается кожа.

– Мистер Ли, меня зовут доктор Маннинг, – сказал мужчина, протягивая деду руку.

Дед кивнул.

– Это моя внучка, Джастин.

Мужчина с серьезным выражением посмотрел на мой живот.

– Возможно, сначала мне стоит обследовать Джастин, а потом мы поговорим с вами, мистер Ли.

– Хорошо, – согласился дед и вышел из комнаты.

Я осталась одна с доктором Маннингом. Он посмотрел на меня поверх очков.

– Ты знаешь, почему ты здесь оказалась? – спросил он.

Я рассматривала ножки стола и ботинки доктора.

– Ты оказалась здесь из-за своих собственных действий, из-за своего поведения. Важно, чтобы ты это понимала. А теперь, Джастин, пожалуйста, сними белье и ложись на кушетку для осмотра. – Он отдернул занавеску и показал мне на узкую кровать на стальных перекладинах, накрытую белой простыней.

Я сняла трусики и зажала их в руке, а потом залезла на кровать. Я не понимала, что доктор имел в виду, когда говорил о моем поведении и действиях.

Доктор Маннинг накрыл мне ноги простыней.

– Ляг, пожалуйста, на спину, – попросил он.

Я легла, и живот навалился мне на горло.

Доктор Маннинг поднял мою футболку и ощупал живот длинными, холодными пальцами. Он измерил его лентой и что-то написал на листке бумаги. Потом достал из коробки резиновую перчатку.

– Подними колени, – попросил он, натягивая перчатку на руку.

Я подняла колени, и доктор Маннинг засунул пальцы мне между ног.

Я охнула. Доктор Маннинг повернул пальцы. Живот у меня поднялся еще выше, будто пытаясь от них убежать. Я плотно зажмурилась, но все равно продолжила видеть салон машины Джейми и ощущать на языке привкус рвоты и горячей мяты.

Доктор Маннинг вытащил пальцы и стянул с руки перчатку.

– Теперь можешь садиться, – сказал он.

Я одернула юбку и села на кровати.

– Срок беременности – пять с половиной месяцев, Джастин, – сказал доктор Маннинг.

У меня закружилась голова. «Срок беременности – пять с половиной месяцев». Что это значит?

Доктор Маннинг помог мне спуститься с кушетки.

– Пожалуйста, подожди снаружи, пока я поговорю с твоим дедушкой, – сказал он и повернулся к переговорному устройству на столе: – Позовите сюда мистера Ли.

– Да, доктор, – раздался голос из аппарата.

Дед медленно и осторожно вернулся в комнату. Он был бледен, а под мышками на рубашке проступили мокрые пятна. В дверях стояла медсестра. Я вышла из кабинета, и доктор Маннинг закрыл за мной дверь.

Я сидела в приемной рядом с женщиной и маленькой девочкой. Женщина подвела девочку к коробке, стоящей в углу, и вытащила из нее несколько книг.

– Поиграй с ними, Тилли, пока нас не позовут к врачу, – сказала она, затем снова села в кресло, а девочке широко распахнутыми от удивления глазами уставилась на меня.

Дед вскоре вышел вместе с доктором, и они вместе пошли к стойке.

– Пожалуйста, дайте мистеру Ли информационный буклет из госпиталя Святого Иуды, – сказал доктор Маннинг женщине в белом платье.

– Конечно, доктор.

Женщина передала деду какие-то бумаги. Дед вытащил бумажник, заплатил ей и направился к выходу.

Я последовала за ним.

Когда мы переходили через дорогу, бумаги, которые дала медсестра, хлопали деда по груди.

– Они обо всем позаботятся, – сказал он.

Я не знала, кому он это говорит – мне или дороге.

– Когда придет пора, ты отправишься в больницу. Потом все закончится.

Мы сели в пикап. Живот двигался и толкался.

– Ты недолго там пробудешь. – Он разговаривал со мной или сам с собой?

– Куда я поеду, дед?

Он повернул ключ в замке зажигания и ничего не ответил.

«Срок беременности – пять с половиной месяцев».

Мне казалось, что это происходит с кем-то другим, и этот другой человек понимает, что это значит, но я, Джастин, не понимала. Что-то стояло между мной и пониманием, будто вуаль, которой Стейси закрывала лицо на свадьбе с Брайаном Чисхолмом. Я прижала руку к животу. Мне не хотелось, чтобы там что-то было. Я хотела быть только собой.

Когда мы приехали домой, дед положил бумаги от доктора на кухонный стол. На одной из них была фотография кирпичного здания с крестом на крыше, перед ним по дорожке шли две улыбающиеся медсестры. Под фотографией здания была изображена женщина с цветами и ребенком на руках.

– Тебе нужно подписать эти бумаги, Джастин, – сказал дед. Он взял в руки один из листов и вытащил из кружки, стоявшей на подоконнике, ручку. – Вот тут. – Он показал пальцем на линию. Затем отошел от стола, чтобы наполнить чайник водой.

Без пальца деда, который указывал мне, где писать, линии все время двигались, и я не смогла подписать бумаги, поэтому просто положила ручку на столе.

Дед поставил чайник на плиту.

– Вот и умница, – сказал он и засунул бумаги на полку, под ножи и вилки. – Сходи собери у курочек яйца.

49

Поездка к доктору оказалась моим последним путешествием. После этого меня больше никто не видел, даже Стив – ни он, ни Релл больше к нам не приходили. Я оставалась в доме, даже когда дед выезжал за покупками. Когда я вставала, чтобы поправить антенну, я чувствовала, что дед смотрит на мой живот. Он вылезал из-под свитера, словно белый воздушный шарик. Потом я нашла в прачечной клетчатую отцовскую рубашку и стала носить ее – она была достаточно длинной и широкой, чтобы скрывать живот.

Дождь лил, живот рос, а Муррей в своих берегах поднималась все выше. По новостям сказали, что для зимы уже выпало рекордное количество осадков, а дед посмотрел на радио и заметил: «Уж мне-то мог бы и не говорить об этом, приятель».

Рядом со своим речным убежищем я построила грузовик. Стены и кабину сделала из веток, а в пространстве за рулем соорудила кровать. Я принесла из дома всю одежду, в которую уже не влезала, и сделала из нее подушки, крышу и матрас. С зеркала заднего вида у меня свисало красно-зеленое перо попугайчика. Я смотрела на дождь из кабины своего грузовика. Среди деревьев, переступая через корни, ходили страусы эму и клевали траву. «Я настроен убивать». Я подняла «смит» и подстрелила эму себе на ужин.

Сделав себе из ветки острогу, я стала поджидать на мелководье треску. Потом заметила одну, которая двигалась медленнее, чем остальные, будто она была не такая сильная и ее тело слушалось ее не так хорошо. Я прицелилась своим орудием в медленную треску, которая даже не могла как следует управлять своим телом, я держала в руке острогу и смотрела на свою жертву, которую хотела убить. «Только один из вас умрет сегодня, кто же это будет?» Я ударила рыбину. Но, вытащив ее из воды, я не знала, что с ней делать дальше. Я положила ее на берег. Она извивалась, прыгала и трепыхалась, и у меня из глаз потекли слезы. Рыба билась об землю еще очень долго, и все ее чешуйки покрылись грязью. Я попыталась ее выпотрошить, но только порвала мясо.

Муррей вышла из берегов, вода поднималась все выше по стволам эвкалиптов, которые все держались, держались стойко, не ломались, не уплывали в поднявшейся воде и даже не боялись. Я вечно была мокрой, носки в кроссовках хлюпали, штаны вымокли, а свитер стал тяжелым из-за речной и дождевой влаги.

Все больше времени я проводила в своем убежище, возвращаясь домой все позже и позже, и я могла найти дорогу даже в темноте. Вместе со мной шла Сильвер, а за нами следовал Джон Уэйн на Чудесном Коне. Дед никогда не спрашивал, где я была. Он пил пиво в доме и не разжигал костер. Он разговаривал обо мне только с курочками. «Глупая сучка. Наша Джастин. Даже она. Иногда мне кажется, что лучше бы я остался лежать там, в джунглях, рядом с чертовыми шпалами, а над моей головой ходили бы поезда».

* * *

Ночью мне было тяжело перевернуться с одного бока на другой. Я подкладывала под живот одежду, чтобы он не заваливался набок и не порвал мне кожу. Я не могла спать и больше не вырезала картинки из журналов. Я закрывала глаза и представляла себе свой грузовик и реку Муррей на Удавке. Я видела, как берега пытаются коснуться друг друга, как вода течет все быстрее из-за дождей. Разговаривала я только с курочками. «Сюда, цып-цып-цып», – говорила я им и кормила их, прибирала в курятнике, подсыпала им свежую солому. «Привет, курочки, привет. Это все мое поведение, Мадам; привет, Мисси, это все мое поведение, мои собственные действия», – а Мисси взбиралась ко мне на колени и сидела там, прижимаясь к животу, и вокруг не было ничего сухого, кроме ее теплого тельца под моими ладонями.

50

Однажды дед посмотрел на календарь на стене и сказал:

– В понедельник мы уезжаем. – Но я не знала, какой сейчас день недели: я больше не спрашивала об этом деда.

– Куда мы поедем? – спросила я, собираясь снова навестить свое убежище. В рюкзаке у меня лежали припасы для грузовика: хлеб, открывашка для консервных банок и бутылочные крышки вместо пуль.

– В чертову больницу. Уже пора.

– А где находится больница?

– Ты что, не слышала ничего из того, что я тебе говорил? В Джелонге, – ответил он. – За кучу миль отсюда. И помойся перед поездкой.

– Почему?

– Потому что ты воняешь.

* * *

Через два дня, утром, перед тем как уйти, я увидела, что дед наполняет ванну.

– Сегодня понедельник? – спросила я.

– Он самый, – ответил дед.

– Я не хочу мыться.

– А я не хочу, чтобы ты приехала в больницу вся в речной грязи, – сказал он. – Будто твоей беременности мне мало. Раздевайся уже, – сказал он и вышел из ванной.

Я расстегнула пуговицы на отцовской рубашке. Мне было тяжело перелезть через край ванны, из-за живота я теряла равновесие, не могла нормально вдохнуть. Мне не хотелось смотреть на него. Я поливала себя водой и терла мылом руки, шею и набухшую грудь. Когда я помылась, на бортах ванны речная грязь образовала такую же полосу, как и снаружи, на стенах дома. Я провела по ней пальцами, размазывая мыльную грязь, и написала «Йазред тьанз». Живот извивался, будто внутри него заперли огромную ящерицу. Мне очень хотелось открыть его, как дед открывает пивные банки, и выпустить ее наружу.

На раковине лежали платье и пальто с магазинными бирками. На платье в цветочек, с длинными рукавами, был желтый воротник. Должно быть, мне их купил дед. Такое платье могла бы носить миссис Тернинг.

– Поторапливайся, Джастин, нам пора выезжать, – сказал дед из-за двери.