Текст книги "Повести. Рассказы"
Автор книги: Синь Лу
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)
Большой пустырь, на котором возвышается несколько холмиков. Все поросло бурьяном, деревьев нет. В бурьяне – тропа, проложенная конниками и пешеходами, рядом с ней течет ручеек. Вдалеке виднеются дома.
Входит философ Чжуан-цзы [431]431
Чжуан-цзы (Чжуан Чжоу, 369–286 гг. до н. э.) – древнекитайский философ и писатель, представитель школы даосизма. Для учения Чжуан-цзы характерен субъективно-идеалистический взгляд на природу и общество, в нем сильны элементы мистицизма. Излагая свою доктрину, Чжуан-цзы постоянно возвращается к мысли о том, что окружающий человека мир – иллюзия, а сама жизнь человека – сон. Чжуан-цзы писал ярко и образно, любил парадоксы и аллегории. Традиция считает его автором книги «Чжуан-цзы», признанной в VIII в. каноническим произведением даосизма. Однако в тексте «Чжуан-цзы» значительное место занимают позднейшие дополнения.
Источником сюжета рассказа «Воскрешение», написанного в диалогической форме, послужила притча об оживлении черепа философом Чжуан-цзы, взятая из книги «Чжуан-цзы».
[Закрыть] , одетый в простой холщовый халат. У него смуглое худое лицо и седеющая борода, которая почти закрывает щеки. На голове – даосская шапка [432]432
Даосская шапка – черная шапочка, которую носили даосские монахи, пряча под нее собранные в пучок длинные волосы.
[Закрыть] , а в руке – хлыст.
Философ.Когда уезжал из дома, воды почему-то не нашлось, и сразу пить захотел. Да, жажда не шутка, просто хоть в бабочку превращайся. [433]433
Намек на знаменитую притчу из книги «Чжуан-цзы» (см. стр. 420 настоящего издания).
[Закрыть]Впрочем, здесь даже цветов нет… О, тут заводь! Какая удача! ( Подбегает к ручью, отгоняет руками ряску и жадно пьет.) Ну вот, теперь хорошо, можно и дальше ехать. ( Отходит от ручья, смотрит вокруг.) Ого! Череп! Что это значит? ( Раздвинув траву хлыстом, постукивает по черепу.) Почему ты стал таким, человек? Слишком любил жизнь и боялся смерти? Или действовал всем вопреки? ( Стучит, будто ожидая ответа.) Может, ты упал неудачно или получил удар ножом? ( Постукивает.) Не совершил ли ты какую-нибудь глупость, не покончил ли с собой, осрамив отца, мать, жену и детей? ( Постукивает.) Разве ты не знаешь, что самоубийство – удел слабых? ( Стучит особенно энергично.) Наверное, у тебя не было ни еды, ни одежды, поэтому ты погиб? ( Постукивает.) А может, ты умер естественной смертью, от старости? ( Постукивает.) Или…
Ох, до чего я глуп, вообразил, будто я на сцене. Ведь он не может ответить! К счастью, царство Чу уже близко, торопиться некуда и можно умолить Повелителя судеб [434]434
Повелитель судеб. – В народной религии китайцев властителем судеб считается бог очага.
[Закрыть]вернуть этому человеку жизнь. Воскреснув, он развлечет меня беседой, а потом возвратится на родину, к своим близким. ( Обращается на восток, кладет хлыст, поднимает сложенные ладони к небу и во весь голос кричит.) Прими мои искренние, высочайшие почести, о божественный Повелитель судеб!
Налетает порыв мрачного ветра, и появляется сонм душ – мужчин, женщин, стариков, детей. Один из них худые, с растрепанными волосами, другие – толстые, лысые.
Души.Ты действительно глуп, философ! Сед уже, а все еще ничего не понимаешь. В загробном мире нет ни смены времен, ни господ. Это на земле меняются годы, от них зависит даже император. Не занимайся чепухой, поезжай скорее в царство Чу, там и развивай свою деятельность.
Философ.Сами вы глупы, даже после смерти не образумились. Знайте, что жизнь – это смерть, смерть – это жизнь, а раб – это господин. Я постиг истоки всего сущего, и вы меня ни в чем не убедите.
Души.Тогда быть тебе опозоренным, тотчас же…
Философ.Меня защищает милость чуского царя, и я не боюсь ваших угроз! ( Снова кричит во весь голос, подняв сложенные ладони к небу.) Прими мои искренние, высочайшие почести, о божественный Повелитель судеб!
Великий старец, стремительный, точно указ! Появись! Появись! Появись!
Снова порыв ветра, души исчезают, и на востоке в туманной дымке вырастает Повелитель судеб, с виду очень похожий на Чжуан-цзы: смуглое худое лицо и седеющая борода, которая почти закрывает щеки; одет в холщовый халат, на голове – даосская шапка, а в руке – хлыст.
Повелитель судеб.Зачем ты звал меня, Чжуан Чжоу? Опять что-нибудь придумал? Или от воды захмелел?
Философ.Недостойный шел к чускому царю и вдруг увидел череп, довольно хорошо сохранившийся. У этого человека, наверное, есть семья, а он, бедняга, лежит здесь мертвый. Уж очень мне его жаль стало, потому и умоляю тебя, Великий старец, верни ему плоть, воскреси несчастного и позволь ему вернуться домой.
Повелитель судеб.Ха-ха! Неискренние это слова. Наверное, ты напился, да не наелся, вот и хочешь заглушить голод. В общем, не пойму, серьезно ты говоришь или шутишь. Иди-ка лучше своей дорогой и не морочь мне голову. Надо знать, что «жизнь и смерть предначертаны судьбой», [437]437
Слова из книги «Луньюй».
[Закрыть]даже я не в силах распоряжаться ими, как угодно.
Философ.Ты ошибаешься, старец. Ведь в действительности нет границы между жизнью и смертью. Однажды во сне я превратился в бабочку – настоящую бабочку, которая порхает в воздухе, а проснулся самим собой – вечно беспокойным и хлопотливым Чжуан Чжоу. Так я до сих пор и не могу понять: то ли философ заснул и превратился в бабочку, то ли бабочка заснула и превратилась в философа. Если вдуматься, кто знает: может, сейчас этот череп как раз живой, а когда он будто бы оживет, то на самом деле помрет. Молю тебя, Великий старец, смягчись немного, пойди на компромисс. Человек должен быть гибким, да и богу консерватизм не к лицу.
Повелитель судеб( улыбаясь). А ты по-прежнему действовать не умеешь, зато говорить мастер и отдаешь предпочтение людям перед богами… Ну ладно, ради тебя попробую.
Повелитель судеб указывает хлыстом в бурьян, где лежит черен, и исчезает. Из травы вылетает огонь, а вслед за ним – воскрешенный, совершенно голый. Это высокий, крепкий человек лет тридцати, с красным лицом, по виду крестьянин. Придя в себя, воскрешенный протирает кулаками глаза и замечает Чжуан-цзы.
Крестьянин.Ты кто?
Философ.Я? ( С улыбкой подходит к нему и рассматривает.) Расскажи лучше, что с тобой стряслось?
Крестьянин.Ох, заспался я. А ты что тут делаешь? ( Оглядывается по сторонам и начинает кричать.) Ой, где мой узел и зонтик? ( Смотрит на себя.) Ой-ой, где моя одежда? ( Стыдливо садится на корточки.)
Философ.Успокойся, ничего страшного с тобой не приключилось, наоборот, ты только что воскрес. Твои вещи, наверное, давно уже сгнили, а может, их кто-нибудь унес.
Крестьянин.Ты что болтаешь?
Философ.Скажи-ка лучше – как тебя звать и откуда ты родом.
Крестьянин.Кличут меня Ян Большой, а родом я из Деревни семьи Ян.
Философ.Как ты сюда попал и зачем?
Крестьянин.К родичам пошел, да по дороге заснул ненароком. ( Снова волнуется.) Ну, а где моя одежда, узел и зонтик?
Философ.Ты не волнуйся, будь спокойнее… Скажи мне, из какой ты эпохи?
Крестьянин( удивленно). Чего? Что значит «из какой эпохи»?.. Где моя одежда?
Философ.Ну и глуп же ты, да и эгоист закоренелый, – думаешь только о своих пожитках! При чем тут одежда! Я еще не знаю, что ты за человек, поэтому и спросил первым делом, из какой ты эпохи. Ах, ты не понимаешь… Тогда ( думает) скажи мне: во время твоей жизни в деревне случались какие-нибудь события?
Крестьянин.События? Случались. Вот вчера Вторая невестка повздорила с Седьмой бабушкой.
Философ.Не очень-то крупное событие.
Крестьянин.Не очень?.. Ну еще Яна Третьего объявили почтительным сыном.
Философ.Вот это действительно событие, но все же недостаточно крупное, чтобы определить эпоху… ( Подумав.) А не было ли такого, из-за чего бы шум поднялся?
Крестьянин.Шум… ( Думает.) Как же, было! Месяца три-четыре назад, когда начали строить Башню оленя, потребовались детские души, [438]438
Башня оленя была сооружена по приказу царя Чжоу-синя, и при ее закладке, в соответствии с древним обычаем, были принесены в жертву дети.
[Закрыть]вот тогда и поднялся страшный шум: даже курицы разлетелись и собаки убежали, а люди просто с ног сбились, чтобы найти ладанки для своих детей…
Философ( пораженный). Когда, говоришь, начали строить Башню оленя?
Крестьянин.Я же сказал, что с тех пор месяца три или четыре прошло.
Философ.Выходит, ты умер при царе Чжоу-сине, то есть больше пяти веков назад?! Это просто невероятно!
Крестьянин( слегка разозлившись). Мы видимся с тобой в первый раз, господин, так что нечего шутки шутить. Я просто вздремнул здесь, а не помер бог знает когда. Дело у меня серьезное, я иду к родичам. Отдавай скорее мою одежду, узел и зонтик. Некогда мне с тобой зубы скалить.
Философ.Погоди, не спеши, дай подумать немного. Как же ты все-таки уснул?
Крестьянин.Как уснул? ( Припоминает.) Утром пришел сюда, вдруг в голове зашумело, в глазах потемнело, и я заснул.
Философ.А больно было?
Крестьянин.Вроде бы нет.
Философ.Эге… ( Задумывается.) Теперь я, кажется, понял. Итак, ты жил при царе Чжоу-сине из династии Шан, пришел сюда один и, наверное, наткнулся на разбойника, который сидел в засаде. Он ударил тебя сзади дубинкой, а потом ограбил дочиста… С тех пор прошло пятьсот с лишком лет. Сейчас у нас правит уже не царь Чжоу-синь, а династия Чжоу. Так что одежда твоя давно истлела. Соображаешь?
Крестьянин( смотрит на философа вытаращенными глазами). Ничего не соображаю. Господин, ты не дури, отдай мне одежду, узел и зонтик. Дело у меня серьезное, к родичам спешу. Некогда мне с тобой шутить!
Философ.Да, ты неисправим в своей глупости…
Крестьянин.Кто это неисправим? Я проснулся, увидел тебя, а вещей моих нет. С кого мне еще требовать их, как не с тебя? ( Встает.)
Философ( взволнованно). Послушай, что я тебе скажу: ты был обыкновенным черепом, который я заметил и пожалел, умолив Повелителя судеб оживить тебя. Но мне не нужно твоей благодарности, я просто прошу тебя понять, как могла сохраниться твоя одежда, если ты умер столько лет назад! Садись лучше и поговорим о временах царя Чжоу-синя…
Крестьянин.Врешь! В твою болтовню не поверит даже трехлетний ребенок, а мне уже тридцать три! ( Надвигается на своего спасителя.) Ты…
Философ.Я действительно обладаю способностью воскрешать. Ты, должно быть, знаешь про Чжуан Чжоу из Циюаня. [439]439
Циюань – название местности в древнем царстве Сун; в биографии Чжуан-цзы говорится, что он некоторое время занимал чиновничью должность в Циюане, около города Мэн (ныне уезд Шанцю провинции Хэнань).
[Закрыть]
Крестьянин.Нет, не знаю. Но даже если ты обладаешь этой способностью, она ни черта не стоит. Очень надо было мне воскресать, чтобы оказаться голым! Как я теперь пойду к родичам? Узел и тот исчез… ( Чуть не плача, подбегает к философу и хватает его за рукав.) Не верю я твоему вранью. Кроме меня, ты здесь один, значит, я должен требовать с тебя. Пойдем к старосте!
Философ.Погоди, погоди, халат у меня ветхий, еле жив, а ты его дергаешь. Дай сказать хоть несколько слов. Не заботься ты так о своей одежде: с ней хорошо, а без нее, может, еще лучше. У птиц есть перья, у зверей – шерсть, а огурцы и баклажаны голые, но ничуть не страдают от этого. Словом, и в том, и в другом заключается верное и неверное. [440]440
Парадокс, характерный для книги «Чжуан-цзы».
[Закрыть]Конечно, нельзя сказать, что следует ходить без платья, но разве можно сказать, что надо непременно носить платье?
Крестьянин( в ярости). Хватит болтать! Отдавай мои вещи, или я тебя укокошу! ( Одной рукой продолжает держать мудреца, а другую сжимает в кулак и замахивается.)
Философ( взволнованно заслоняясь). Ты не смеешь действовать силой! Отпусти, а то я попрошу Повелителя судеб вновь умертвить тебя!
Крестьянин( презрительно усмехается и отпускает философа). Ладно, убивай меня. Иначе я заставлю тебя вернуть и одежду, и зонтик, и узел, в котором было пятьдесят две монеты, полтора цзиня сахару и два цзиня фиников.
Философ( сурово). Смотри, не успеешь даже пожалеть!
Крестьянин.Сам жалей, мерзавец!
Философ( решившись). Хорошо, раз ты так глуп, возвращайся к прежнему состоянию. ( Обратившись лицом на восток, поднимает руки к небу и во весь голос кричит). Прими мои искренние, высочайшие почести, о божественный Повелитель судеб!
Земли жёлты, небо тёмно,
Вся вселенная огромна,
У светил – восход, закат…
Звезды выстроились в ряд.
Чжао, Цянь, Сунь, Ли,
Чжоу, У, Чжэн, Ван,
Фэн, Цинь, Чу, Вэй,
Цзян, Шэнь, Хань, Ян…
Великий старец, стремительный, точно указ! Появись! Появись! Появись!
Молчание, никакого отклика.
Земли жёлты, небо тёмно!
Великий старец! Появись! Появись! Появись!.. Появись!..
Снова никакого отклика. Чжуан-цзы оглядывается по сторонам и медленно опускает руки.
Крестьянин.Ну как, умер я или жив?
Философ( растерянно). Не знаю почему, но на этот раз заклинание не подействовало.
Крестьянин( подступая). Хватит врать. Гони мою одежду!
Философ( отпрянув). Убери руки! Варвар, не понимающий философских принципов!
Крестьянин( хватает его). Да ты, видать, не просто бандюга, а главарь целой разбойничьей шайки! Сейчас я сдеру с тебя даосский халат, возьму твоего коня, и ты заплатишь мне за…
Вырываясь, философ торопливо достает из рукава полицейский свисток и бешено свистит. Крестьянин в изумлении останавливается. Вдали появляется полицейский.
Полицейский( кричит на бегу). Держи его! Не отпускай! ( Подбегает. Это краснорожий безусый детина из княжества Лу в полицейской форме и с дубинкой в руках.) Держи мерзавца!
Крестьянин( опять бросаясь на философа). Держи мерзавца!
Подбежав, полицейский хватает Чжуан-цзы за воротник, замахивается дубинкой, а крестьянин отпускает мудреца и, согнувшись, прикрывает свой срам ладонями.
Философ( ухватившись за дубинку, запрокидывает голову). Что это значит?
Полицейский.Что значит? Гм, неужели сам не понимаешь?
Философ( гневно). Это ведь я тебя звал, а ты меня хватаешь!
Полицейский.Как так?
Философ.Свисток дал я…
Полицейский.Украл чужое платье, да еще свистишь? Вот негодяй!
Философ.Я просто мимо проходил, увидел мертвеца, оживил его, а он вместо благодарности заявляет, будто я взял его вещи. Посмотри на меня, неужели я похож на грабителя?
Полицейский( убирает дубинку). Кто тебя знает! «Можно видеть лицо человека, но не его мысли». Пойдем в участок!
Философ.Это исключено. Я очень тороплюсь, иду к чускому царю.
Полицейский( изумленный, отпускает Чжуан-цзы и вглядывается в его лицо.) Так ты из Ци…
Философ( радостно). Да, я Чжуан Чжоу, циюаньский чиновник. А ты откуда знаешь?
Полицейский.Начальник нашего участка последние дни часто вспоминал о вас, говорил, что вы отправляетесь в царство Чу, чтобы разбогатеть, и, возможно, пройдете здесь. Начальник нашего презренного участка тоже отшельник и занимает свою должность только по совместительству. Он очень любит читать ваши сочинения, например, «О равенстве вещей». [441]441
Название главы из книги «Чжуан-цзы»; «жизнь – это смерть, а смерть – это жизнь…» – цитаты из этой главы.
[Закрыть]Здорово там сказано: «Жизнь – это смерть, смерть – это жизнь. Возможность – это невозможность, невозможность – это возможность». Как это сильно звучит, каким блестящим слогом написано! Зайдите в наш презренный участок, отдохните!
Крестьянин, испуганный, отступает в бурьян и вновь садится на корточки.
Философ.Сейчас уже поздно, и я не могу задерживаться. Но на обратном пути обязательно навещу вашего почтенного начальника.
Мудрец садится на коня, и уже хочет взмахнуть плетью, как вдруг крестьянин, выскочив из бурьяна, хватает коня под уздцы. Полицейский тоже подбегает и пытается оттянуть крестьянина.
Философ( воскресшему). Чего ты снова пристал?
Крестьянин.Вы уедете, а я что буду делать? Господин полицейский, посмотрите, ведь у меня ничего нет…
Полицейский( почесывая за ухом). Да, в таком виде трудно что-нибудь делать… Мне кажется… Господин ( смотрит на Чжуан-цзы), вы ведь богаче его, подарите ему часть своего платья, пусть прикроет стыд…
Философ.В принципе это было бы справедливо, одежда принадлежит не мне одному. Но я сейчас еду на аудиенцию к царю, без рубашки обойтись не могу, а без халата тем более.
Полицейский.Да, без них действительно не обойдешься! ( Воскресшему.) Убери руки!
Крестьянин.Мне нужно к родичам…
Полицейский.Ерунда! Если будешь еще приставать, заберу тебя в участок! Катись отсюда! ( Поднимает дубинку и загоняет крестьянина в бурьян.)
Философ( полицейскому). Прощай, до свиданья!
Полицейский.До скорого свиданьица, ваша милость! Счастливого пути!
Чжуан-цзы, стегнув коня, трогается с места. Полицейский, приложив руку к глазам, смотрит, как он постепенно исчезает в клубах пыли. Но едва полицейский поворачивается, чтобы снова выйти на дорогу, как из травы выскакивает крестьянин и хватает его за полу.
Полицейский.Чего тебе еще?
Крестьянин.Что же мне делать?
Полицейский.А я почем знаю!
Крестьянин.Мне нужно к родичам…
Полицейский.Ну и иди себе.
Крестьянин.Но ведь я голый.
Полицейский.Разве голому нельзя идти к родичам?
Крестьянин.Сначала ты его отпустил, а теперь думаешь сам улизнуть! Но мне некого просить о помощи, кроме тебя. Скажи, как мне дальше жить?!
Полицейский.Имей в виду: кончают с собой только слабые.
Крестьянин.Придумай для меня хоть что-нибудь!
Полицейский( освобождает полу своего мундира). Я ничего не могу придумать!
Крестьянин( вцепляясь в рукав полицейского). Тогда забери меня в участок!
Полицейский( пытается высвободить рукав). Да ты с ума сошел! Как можно идти по улице голым! Отпусти!
Крестьянин.Одолжи хоть штаны!
Полицейский.Они у меня одни. Если я их тебе одолжу, сам буду неизвестно на что похож. ( С силой вырываясь.) Не буянь, пусти!
Крестьянин( хватает полицейского за воротник). Я обязательно пойду с тобой!
Полицейский( в отчаянье). Нельзя!
Крестьянин.Тогда я не отпущу тебя!
Полицейский.Чего ты хочешь, наконец?
Крестьянин.Хочу, чтобы ты забрал меня в участок.
Полицейский.На кой черт ты мне сдался?! Не нарушай порядка, отпусти! Иначе… ( Вырывается изо всех сил.)
Крестьянин( сжимая его еще крепче). Иначе что? Все равно я не могу пойти к родичам и вообще не похож на человека. А два цзиня фиников, а полтора цзиня сахару!.. Раз ты отпустил этого ворюгу, я буду драться с тобой насмерть.
Полицейский( барахтаясь). Не бунтуй, отойди! А то… а то… ( Вынимает свисток и яростно свистит.)
Декабрь 1935 г.
Ломбард и аптека
Ян Кэ-ян
ПРИМЕЧАНИЯ
ОТ СОСТАВИТЕЛЯ И РЕДАКТОРА
Предлагаемый сборник произведений имеет целью познакомить советского читателя с наиболее значительными произведениями великого китайского писателя Лу Синя.
Нужно ли здесь упоминать, что по естественному праву составителя предпочтение было отдано сюжетной прозе. Выбор этот ни в какой мере не нарушает объективности подхода к литературным произведениям, как и не находится в противоречии с авторским самовыражением. Включенные в книгу рассказы, разумеется, представляют собой лишь часть лусиневского наследия, но, на наш взгляд, часть, едва ли не наиболее ценную в художественном творчестве писателя.
Сюжетная проза Лу Синя отличается и своеобразием стиля, и богатством душевных тональностей, и яркой идиоматичностью речевых выразительных средств. С нашей точки зрения, простота, которая видится некоторым переводчикам в лусиневском тексте, скорее иллюзии, возникающая от недостаточно глубокого проникновения не только в текст, но и в скрытые тайны авторского подтекста.
Лу Синь обладал всевидящей зоркостью, особым даром обнаруживать и образно воссоздавать внутреннюю взаимосвязь сталкивающихся тенденций в общественных явлениях и человеческих характерах. И здесь нужен многозначный эстетический анализ, дающий возможность обнаружить скрытую ткань перекрещивающихся чувств и устремлений автора, а также созданных им образов. Но для переводчика именно в этом таится опасность оказаться во власти субъективных представлений и стать жертвой собственной фантазии. Переводчик как истолкователь авторского текста должен быть необычайно чуток к многосложностям речевого искусства, к особенностям подтекста.
Лу Синь – самобытный, национальный художник, глубоко усвоивший китайскую традицию. И трудность перевода его произведений состоит, в частности, в первоклассной исторической эрудиции автора. Нам приходится встречаться здесь с философскими глубинами, проблемностью, психологическими противопоставлениями, терзаниями, озарениями, исканиями писателя. Показательны в этом отношении такие произведения Лу Синя, как «Старые легенды в новой редакции», «Записки сумасшедшего», «Подлинная история А-кью» и многие другие, в которых часто затаена философская традиция художественного видения, отображенная в произведениях китайской классики. Здесь мы видим также смешение литературного и простонародного языка, восходящего к фольклору и мифологии. И потому интерпретация, например, названия «А-кью чжэн чжуань» лишь условно может быть принята как «Подлинная история А-кью». Строго говоря, иероглиф «чжэн» не равнозначен знаку «чжэнь», который дает нам понятие «подлинный», «истинный», «действительный» и т. д., хотя сочетание этих двух знаков «чжэн-чжэнь» и образует такой ряд значений. В отдельности же иероглиф «чжэн» означает: «прямой», «правильный», «прямолинейный», а также «основной», «главный», «справедливый» и т. д. Следовательно, сочетание знаков «чжэн чжуань» не есть «чжэнь чжуань». Примечательно, что именно рассуждению о «чжэн чжуань» Лу Синь посвящает значительную часть «Введения», где заключена ирония, глубокий его юмор, несообразность возвышенного тона повествования об официальных жизнеописаниях в китайских историях комической сущности ситуации. И это производит сатирический и драматический эффект. Здесь обнаруживаются скрытый сарказм автора, своеобычная лусиневская словесная доминанта, излюбленные эпитеты, речения, словесные оттенки. И потому столь существенна для переводчика точность эстетического мышления, идентичность красок и нюансов. Отчетливое понимание значения интерпретации лусиневского текста, стилевой характеристики способно сделать его поистине бесценным подарком для нашего читателя.
Творчество Лу Синя едва ли можно считать распознанным до конца. И нам предстоит еще большой труд впереди, чтобы раскрыть его в полной мере, глубже проникнуть в его идейные и художественные особенности. Познать понимание им жизни, ее склада, ее явлений, понимание писателем человека, сокровенного в нем, всего, что не на поверхности и не бросается в глаза. В Китае искони существовали стихии реальной жизни – социальной, психологической, нравственной, – понимание которых нашло свое образное выражение в сюжетных рассказах Лу Синя и для осознания которых от нас требуется и логическая мысль, и научный анализ, и художественное воображение. Исследователь и интерпретатор лусиневского творчества должен проникнуть в авторский замысел, заключающий в себе и психологические характеристики, и воздействие среды, и обиход времени, и социальную сущность. Энгельс, обращаясь к переводчикам «Капитала» Маркса, подчеркивал: «Для того чтобы переводить такую книгу, недостаточно хорошо знать литературный немецкий язык. Маркс свободно пользуется выражениями из повседневной жизни и идиомами провинциальных диалектов; он создает новые слова, свой иллюстрационный материал он заимствует из всех областей науки, а свои ссылки – из литератур целой дюжины языков; чтобы понимать его, нужно действительно в совершенстве владеть немецким языком, разговорным и литературным, и кроме того нужно кое-что знать и из немецкой жизни». [442]442
К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XVI, ч. I, стр. 230.
[Закрыть]
Лу Синь издавался у нас многократно, начиная с двадцатых годов. В 1954–1955 годах в свет вышло собрание сочинений Лу Синя в четырех томах. Русские издания великого писателя, неизменно вызывавшие живой интерес советского читателя, вскоре становились библиографической редкостью.
Многие произведения Лу Синя переводились на русский язык разными лицами и неоднократно. Советское лусиневедение привлекало внимание крупнейших наших исследователей, филологов, переводчиков. Творческое сотрудничество знатоков Лу Синя разных поколений – от В. С. Колоколова до В. В. Петрова – в большой степени способствовало существенному повышению идейного и художественного уровня перевода произведений выдающегося китайского писателя. Достигнутые ими успехи в многосложном этом труде по достоинству отмечались в многочисленных рецензиях у нас и в зарубежной синологической литературе.
Мастерство перевода, как и литературоведческая мысль, однако, непрестанно совершенствуется, предъявляя нам все новые, повышенные требования. И мы видим, что здесь предстоит еще сделать очень многое. Переводы предлагаемого сборника сюжетной прозы Лу Синя, естественно, не претендуют на безупречность и совершенство, следовательно, должны рассматриваться лишь как один из этапов на пути нашего движения к высокой цели.
Судьба перевода – его успех у читателя – в значительной мере определяется мастерством переводчика. Самый талантливый оригинал не есть панацея против скверного перевода. Перед иностранным читателем выступает не оригинал, а перевод, который в известном смысле приобретает самостоятельное значение. И качество перевода определяется таким образом его идейно-художественным мастерством.
Вопросы индивидуальности почерка, манеры, мастерства писателя приобретают особое значение при переводе его произведений. И это требует труда людей талантливых, литературно одаренных, образованных.
Творческий перевод выразительными средствами своего языка в идеале мог бы стать равным оригинальному произведению. Иными словами художественный перевод движется в едином потоке с оригинальным творчеством. Важны здесь, разумеется, лексика и ее элементы, семантика и ее выразительные средства, синтаксис, эпитеты, речения, словесные обороты и т. д. Однако все это – составные части единого целого – литературного произведении. И погоня за синтаксической и словарной точностью вряд ли приведет к точности художественной. Это относится и к стилизации ради стилизации, которая делает речь искусственной, безжизненной, и к анемичной гладкописи, лишенной индивидуального своеобразия, авторских примет, интонаций, речевых оттенков и т. д.
При переводе произведений Лу Синя очень важна устремленность к самой сердцевине переводимого произведения, к потаенной сути иероглифического текста, к внутреннему авторскому замыслу, который порой расшифровывается с немалым трудом. Именно в подобном критическом анализе мы видим задачу, стоящую перед переводчиком и истолкователем китайского текста. Все это, разумеется, должно сочетаться с тончайшими наблюдениями над деталями, интонациями, лексикой, стилистическим почерком писателя, которые у Лу Синя всегда останавливают, заставляют думать, искать аутентичных выразительных средств. И тогда перевод становится поэзией. Раскрываются мысли, чувства, волнения подлинника. Возбуждаются в сердцах людей ответные мысли и чувства, глубокое ответное волнение. Если, отмечал Николай Заболоцкий, перевод с иностранного языка не читается как хорошее русское произведение, – это перевод посредственный, неудачный.
Задача эта поистине сложнейшая, требующая от переводчика творческого соучастия, проникновенности, вдохновения, которыми был исполнен сам автор. И здесь, видимо, требуются не только знания филологов, знатоков китайской иероглифики. Здесь необходим еще художественный талант, благодаря которому только и могли возникнуть лусиневские творения. Существеннейшее значение для переводчика приобретает не общее в оригинале, а индивидуальное, присущее лишь определенному автору.
В любом рассказе Лу Синя, самом малом, как «Суждение» или «Возражение собаки», свой особый интерьер, свой сюжет, свой герои. В любом – за общим внешним спокойствием, кажущейся беспристрастностью – своя авторская интонация, едва уловимые оттенки: сатирические, иронические, грустные, сочувственные. Разве не характерно, что ирония наиболее четко ощущается в изображении Лу Синем персонажей привилегированного сословия, провинциальной, уездной, местной знати, тогда как симпатии автора – неизменно обращены к людям обездоленным, несчастным, униженным. И меткие штрихи, бытовые детали, своеобычные приметы трудной жизни явственно направлены на то, чтобы пробудить сочувственные эмоции, вызвать отзывчивость, движение души, доброжелательность («Кун И-цзи», «Маленькое происшествие», «Родина», «Деревенское представление»). И нас не оставляет ощущение оптимизма, мысль о том, что доброе, здоровое начало в людях не может не победить.
Свободно владея многоцветной гаммой юмористических и иронических красок, Лу Синь создает столь же яркие, сколь и самобытные портреты нескончаемой галереи разноликих обитателей старой китайской деревни. И не потому ли наша мысль все время выходит за грани изображенного в тексте. Воображение наше помогает дорисовывать, додумывать про себя последствия поведения и поступков действующих персонажей произведения.
«Я думаю, – не без основания писал А. К. Толстой, – что не следует переводить словаи даже иногда смысл, а главное, надо передавать впечатление.
Необходимо, чтобы читатель перевода переносился бы в ту же сферу, в которой находится читатель оригинала, и чтобы перевод действовал на те же нервы». [443]443
А. К. Толстой, Собр. соч., т. 4, М. 1964, стр. 214.
[Закрыть]
Читатель оригинала таких, например, рассказов, как «Братья», «Развод», «Утиная комедия» и других, особенно остро испытывает авторское настроение, его не покидает ощущение лусиневской иронии, сарказма. Насколько удалось передать все это в переведенном тексте, переносит ли он читателя в атмосферу оригинала и действует ли он на те же нервы, сказать может будущий наш читатель. При изучении иероглифического текста художественного произведения академик В. М. Алексеев призывал обращать особое внимание на аутентичность его интерпретации. Вот одно из его высказываний по этому поводу, опубликованное в «Вестнике АН СССР» за 1947 год: «Относясь к китайской литературе как к наследию тысячелетий, изощривших ее до тонкости, редко кем улавливаемых как в оригинале, так особенно в переводе, мы взяли на себя задачу, идущую по краю пропасти, отделяющей, как правило, оригинал от перевода. Вдохновленные советским учением о национальной культуре, рождающим самое бережное к ней отношение, мы уже не можем вернуться к простой информации, основанной на неуклюжих, близких к издевательству переводах».
Из этого вытекает наша задача – наибольшая полнота в верной передаче идейного смысла оригинала в сочетании с подлинно художественной, а не буквальной, точностью словесно-речевых средств выражения, воссоздание стилевого своеобразия автора, сохранение конкретной самобытности переведенного произведения как единого целого. Художественный перевод должен выразить творческую волю автора, которую воплощает текст оригинала.
Точность перевода, на наш взгляд, достигается не посредством воспроизведения слов, но путем воспроизведения психологической сущности каждого выражения, каждой фразы и всего текста произведения как целого. Едва ли качество перевода можно определять посредством лишь механического сопоставления оригинала с переводом.
В оценке рецензентов того или иного перевода нередко встречаются замечания в том смысле, что автор перевода в общем справился со своей задачей либо же ему это не удалось. В таком случае принято говорить о том, насколько переводчик правильно понимает оригинал, смысл произведения. Иными словами, владеет ли он языком переводимого текста в такой степени, чтобы передать на родном языке содержание произведения. К этому, в сущности, часто сводится оценка перевода. При этом характерна тенденция рецензентов к изобличению отдельных языковых промахов, словарных ошибок, допущенных переводчиком, словно это и есть мера ценности перевода. Но разве все горе в отдельных непонятых или ошибочно переданных словах, хотя, конечно, подобные промахи сами по себе досадны и оправдания не имеют.
Всякий неудачный перевод, пожалуй, неудачен по-своему, и сведение разбора к одним только огрехам едва ли способно принести должные практические результаты. Случается, что немало нелепостей обнаруживается и в переводах талантливых. Но разве отдельные упущения и недоразумения определяют уровень мастерства, эстетику художественного перевода?
