Текст книги "Повести. Рассказы"

Автор книги: Синь Лу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

С этими словами Путис вышел, по пути небрежно сунув в карман пятиюаневую ассигнацию. Пэй-цзюнь вышел его проводить.

Домой он вернулся лишь после того, как машина с доктором отъехала от ворот. Закрывая за собой дверь, он услышал протяжный гудок, напоминающий мычание коровы. Наконец-то он узнал, как звучит клаксон у доктора Пу. «Но теперь это уже ни к чему», – подумал он.

Даже лампа в комнате светила веселей. Пэй-цзюнь чувствовал себя так, словно освободился от какой-то тяжкой обузы, вокруг все спокойно, и никаких забот нет на душе… Он передал рецепт и деньги привратнику и велел ему рано утром пойти в Американо-азиатскую аптеку, которую назвал Путис, намекнув при этом, что там самые надежные медикаменты.

– Пойдешь в Восточный город и спросишь Американо-азиатскую аптеку. В другую не ходи. Запомни хорошенько: Американо-азиатская аптека! – без конца повторял он привратнику.

Двор был залит белым, как серебро, лунным светом. Сосед «из Байдичэна» уже спал, дом был погружен в безмолвие, лишь на столе весело и мерно тикал будильник, и было слышно, как дышит больной. Прислушавшись к его ровному дыханию, Пэй-цзюнь ощутил вдруг душевный подъем.

– Ты не спишь?.. Вырос, дай бог каждому, и ни разу не болел корью? – спросил он, не веря самому себе.

– …

– Ты можешь и не помнить, мать спросить бы надо, она-то сказала бы.

– …

– Спит. А матери нет… Ха-ха-ха! Не болел корью!

Разбудило Пэй-цзюня утреннее солнце, проникшее сквозь оклеенное бумагой окно и ударившее в глаза. Однако встать у него не было сил, руки и ноги словно отнялись. Вдруг он почувствовал, как покрывается весь холодным потом. Возле его кровати все еще стояла девочка с залитым кровью лицом, которую он хотел ударить.

Огромным напряжением воли ему удалось отогнать сон, и в тот же миг видение пропало. Он спал в своей комнате один, никого вокруг не было. Он снял пижаму, вытер пот на груди и на спине, оделся. Направляясь к брату, он увидел во дворе соседа «из Байдичэна»: тот шумно прополаскивал рот. «Ого! – подумал он, – уже не рано».

Цзинь-пу не спал и лежал с открытыми глазами.

– Ну, как сегодня? – осведомился Пэй-цзюнь.

– Немного лучше…

– Лекарство не приносили?

– Нет.

Он сел к столу напротив кровати и внимательно посмотрел на брата – лицо у Цзинь-пу уже не было таким пугающе красным, как вчера. Но сам он чувствовал себя совсем разбитым, перед глазами все время мелькали обрывки каких-то сновидений:

…Цзинь-пу лежит, как сейчас, в своей кровати, но это уже труп. Он, Пэй-цзюнь, торопится поскорей обрядить покойника, взваливает гроб на спину и идет с ним прямо в гостиную. Все это происходит как будто дома. Кругом знакомые лица, и все наперебой превозносят его до небес.

…Он велит Кан-эру и двум младшим детям, брату и сестре, идти в школу, но еще двое с плачем бегут за ним. Этот плач выводит его из себя. Но в то же время он чувствует, что в руках у него высшая власть, огромная, ни с чем не сравнимая сила. Он видит свою ладонь, которая в три – нет! – в четыре раза больше обычной. Ладонь словно литая. Он размашисто бьет ею Хэ-шэн по лицу…

Испуганный, застигнутый врасплох обрывками сна, он хотел было встать и уйти, но даже не шевельнулся. Еще чего! Надо выбросить все из головы, забыть… Но видения, как гусиный пух на воде, кружились, тонули в водовороте, снова всплывали на поверхность.

…Лицо Хэ-шэн залито кровью, она входит, громко плача, а он бежит от нее в домашний храм… За девочкой следует толпа. Знакомые, незнакомые липа. Он знает, они идут его бить…

…Он слышит собственный голос: «Я не вхожу в сделку с совестью! Не верьте вздорным выдумкам этой девочки!..»

…Хэ-шэн совсем рядом, возле его кровати. Он уже занес над ней ладонь…

И тут он окончательно проснулся, весь в поту, чувствуя невероятную усталость; спину ломило от холода. Цзинь-пу лежал спокойно, дышал хотя и часто, но ровно, и лишь будильник на столе тикал, как ему показалось, громче обычного.

Он повернулся к столу, но ничего не заметил на нем, кроме налета пыли. Посмотрел на оклеенное бумагой окно. Рассеянный взгляд задержался на двух четких, черных иероглифах листка отрывного календаря: 27.

Вошел привратник с лекарством и какой-то книгой, обернутой в бумагу.

– Что это? – спросил Цзинь-пу, открывая глаза.

– Лекарство, – ответил Пэй-цзюнь, придя наконец в себя после вызванного сном замешательства.

– Я не о нем, а…

– Об этом потом, а сейчас прими лекарство. – Он уговорил брата выпить микстуру, после чего взял в руки книгу. – Это от господина Со. Ты, наверно, просил у него? «Sesame and Lilies». [267]267
  «Sesame and Lilies» – «Сезам и лилии», книга лекций и эссе английского писателя и критика Джона Рескина (1819–1900).


[Закрыть]

Цзинь-пу посмотрел на тисненную золотом обложку, подержал книгу в руках и, спрятав ее под подушку, закрыл глаза. Спустя некоторое время он сказал, оживляясь:

– Вот поправлюсь и переведу какой-нибудь отрывок. Предложу издательству «Культура». Не знаю только, возьмут ли они…

В этот день Пэй-цзюнь пришел в департамент куда, позднее обычного, около полудня: в канцелярии уже висело облако дыма от кальяна Цинь И-тана. Ван Юэ-шэн еще издали заметил ого и пошел навстречу.

– О, это вы! Ну, что, лучше вашему брату? Я так и думал, что ничего серьезного. Эпидемия. Они каждый год бывают… Мы тут с господином И-таном только что о вас говорили: куда это вы запропастились? А вы тут как тут, легок на помине. Это хорошо, что вы пришли. Однако на вас лица нет. Что случилось? Так измениться за один день!

Пэй-цзюнь подумал, что со вчерашнего дня изменились и канцелярия, и его сослуживцы, они стали ему какими-то чужими, хотя все вокруг было давно знакомо, привычно: сломанная вешалка, треснутый чайник, сложенные в беспорядке и покрытые пылью дела, дырявое кресло без одной ножки и даже Цинь И-тан, сидевший в нем с неизменным кальяном в руках. Цинь И-тан закашлялся и, тряся головой, заговорил:

– От гостиной до самых ворот колотили друг друга…

– Вот поэтому-то, – сказал Юэ-шэн, отвечая ему, – я и советую рассказать им все, что вы знаете о нашем Пэй-цзюне, пусть поучатся у него. Иначе доведут они вас, старика, до могилы…

– Раз ты, требует старший, сам потерял на этих облигациях, сам же изволь покрыть недостачу… сам… – Цинь И-тан снова закашлялся, скорчившись в три погибели.

– Верно говорят, человеческие сердца несходны, – буркнул Юэ-шэн, цитируя какого-то классика, и повернулся к Пэй-цзюню. – Значит, у вашего брата ничего серьезного?

– Ничего. Доктор сказал, что корь.

– Корь? Ну конечно, сейчас эпидемия. Вот и у нас во дворе трое детей больны. Ничего страшного. Но вы так вчера нервничали, что, право, глядя на вас, нельзя было оставаться безучастным. Истинно «братское согласие», [268]268
  Слова из книги «Луньюй».


[Закрыть]так, кажется, учит мудрец?

– А начальник совсем не появлялся вчера в департаменте?

– Вот именно, исчез. «Исчез, как желтый аист». [269]269
  «Исчез, как желтый аист…» – исчез бесследно; образное выражение, восходящее к строке из стихотворения великого китайского поэта Ли Бо (701–762): «Желтый аист однажды исчез и обратно уже не вернется…»


[Закрыть]Вы проставьте в табеле, что были на работе, и дело с концом.

– Требует, чтобы сам покрыл! – не переставал твердить свое Цинь И-тан. – Беда с этими облигациями. Стоит обзавестись ими, и непременно попадешь впросак. Вчера вечером снова началось. Опять ведь сцепились. От гостиной до самых ворот. У старшего двумя детьми больше, всех пора определить в школу. А младший обвиняет его в том, что он тратит больше общих денег, не может сдержаться…

– Это правда. Чем больше скандалят, тем труднее разобраться, кто же прав, – заметил Юэ-шэн. – Гляжу я на вас, как вы с братом живете, дорогой Пэй-цзюнь, и не могу не поклониться вам в ноги. Поверьте, это не лесть.

Пэй-цзюнь не ответил. Заметив посыльного, который направлялся в канцелярию с какой-то официальной бумагой, он поднялся к нему навстречу. Подошел Юэ-шэн, взял у него бумагу и стал читать вслух:

– «Обывателя Хэ Шан-шаня. Прошение. Настоящим сообщаю. В районе Восточного города обнаружен труп неизвестного мужчины. Департаменту коммунального благоустройства надлежит принять срочные меры, отпустить средства на захоронение и гигиену для общественной пользы…» «Знаете что, – оторвавшись от бумаги, предложил он Пэй-цзюню, – я оформлю это прошение, а вы возвращайтесь пораньше домой. Ведь все ваши мысли сейчас о больном брате. Ей-ей, о вас можно говорить только стихами „Трясогузки в чистом поле…“». [270]270
  Строка одной из песен «Шицзина», из раздела «Малые оды»; в этой песне воспеваются дружные, любящие братья.


[Закрыть]

– Нет-нет, – смутился Пэй-цзюнь, не выпуская бумаги из рук. – Я оформлю.

Юэ-шэн не настаивал. А Пэй-цзюнь, совсем успокоившись, молча направился к своему столу, еще раз прочитал прошение и потянулся рукой к позеленевшей от ржавчины крышке тушечницы.

Ноябрь 1925 г.

РАЗВОД

– А-а, дядюшка My, с Новым годом! Счастья вам и богатства! Желаю богатства!

– Здравствуй, Ба Третий! Желаю счастья, желаю счастья!..

– А! Желаю счастья! И Ай-гу тоже здесь…

– А-а, мое почтение, дедушка Му!..

Целый хор приветственных возгласов встретил Чжуан My Третьего и его дочь Ай-гу на рейсовой джонке у моста Мулянь. Некоторые пассажиры, сложив руки, поклонились прибывшим. И сразу же на боковых скамьях освободились четыре места.

Отвечая на приветствия, Чжуан My Третий опустился на скамью и прислонил к борту свою длинную трубку. Ай-гу села слева от отца, выставив свои туфельки с загнутым, как серп, носком, прямо перед Ба Третьим.

– В город, дедушка My? – спросил один из пассажиров с лицом, напоминавшим панцирь краба.

– Нет, не в город!

Дядюшка My был расстроен, чего, впрочем, нельзя было определить по его испещренному морщинами лицу цвета темного сахара.

– На этот раз едем в Панчжуан, – добавил он.

Все смолкли и принялись внимательно разглядывать новых пассажиров.

– Опять по делу Ай-гу? – после долгого молчания спросил Ба Третий.

– Да, все из-за нее… Надоело до смерти. Целых три года уже тянется ссора. Сколько раз дрались, сколько раз мирились! А конца все не видно…

– Теперь к господину Вэю едете?..

– К нему. Он давно предлагал закончить все миром, да я не соглашался. Впрочем, это неважно. А вот нынче на Новый год у него соберется вся родня. Будет даже сам Седьмой господин из города…

– Седьмой господин? – У Ба Третьего глаза широко раскрылись. – Неужто и такой достопочтенный старец решил вмешаться в это дело?..

– Так ведь… в общем-то, говоря по правде, мы еще в прошлом году за свою обиду отомстили – разнесли их очаг. [271]271
  По поверью, распространенному в старом Китае, разрушение очага в доме врага навлекало беду на хозяина и на его семью.


[Закрыть]Да и что толку, если дочь к ним вернется… – Отец опустил глаза.

– Я совсем не желаю к ним возвращаться, брат Ба Третий, – подняв голову, раздраженно заговорила Ай-гу. – Просто делаю все назло. Сам посуди! Этот «молодой скот» связался со вдовушкой и думает, что так легко от меня отделаться! А «старый скот» только и знает, что потакать сыну, и тоже против меня. Все очень просто! А что Седьмой господин? Думаешь, раз он побратался с начальником уезда, так и говорить по-человечески разучился? Нет, Седьмой господин не может быть таким бестолковым, как господин Вэй. Тот заладил одно: «Лучше разойтись, лучше разойтись». Вот я и расскажу Седьмому господину про свои мучения за эти годы! Пусть он нас рассудит!

Убежденный ее словами, Ба Третий больше не открывал рта.

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь плеском воды, рассекаемой лодкой. Чжуан My Третий взял трубку и набил табаком. Толстяк, сидевший напротив, рядом с Ба Третьим, достал из внутреннего кармана кремень, высек огонь и поднес старику.

– Спасибо, – невнятно произнес Чжуан My Третий, кивнув головой.

– Мы с вами встречаемся впервые, дядюшка My Третий, но я давно уже о вас слышал, – почтительно произнес толстяк. – Да и в какой из деревень на всем морском побережье вас не знают! Всем также давно известно, что сын Ши спутался со вдовушкой. Разве хоть кто-нибудь осудил вас, когда вы со своими шестью сыновьями разорили их домашний очаг?.. Вы сами, уважаемый, вхожи в знатные дома, как говорится, широко шагаете, чего вам их бояться!..

– Как хорошо вы, дядюшка, все понимаете, – обрадовалась Ай-гу. – Жаль вот, не знаю, почтеннейший, вашего имени.

– Меня зовут Ван Дэ-гуй, – поспешно сообщил толстяк.

– Ни за что не допущу, чтобы он меня бросил. Не посмотрю ни на Седьмого господина, ни на Восьмого. Буду скандалить и не успокоюсь, пока всех их не погублю. Господин Вэй уже четыре раза меня уговаривал! На отступные, что они предлагали, даже у моего отца глаза разгорелись…

– Мать твою… – тихо выругался My Третий.

– А я слышал, дедушка, что к Новому году эти Ши послали господину Вэю вино и закуски, – заметил человек с лицом, напоминавшим панцирь краба.

– Это делу не помеха, – сказал Ван Дэ-гуй. – Разве смутишь порядочного человека вином? А если к вину еще и угощение поднести? Что тогда? Нет, господа – люди грамотные, порядочные, только они и могут рассудить по справедливости чужое дело. Начнут, к примеру, все одного кого-нибудь обижать, так они беспременно с речью о справедливости выступят. А поднесли им угощение или не поднесли – это неважно. В конце прошлого года к нам в деревню вернулся из Пекина почтенный Жун. Он повидал большой мир, не то что мы, деревенские. Так вот, по его словам, самым первым лицом там считается госпожа Гуан. Она и непреклонная, и…

– Кому до торговой пристани семейства Ван – сходите! – крикнул лодочник.

Джонка уже приставала к берегу.

– Мне, мне! – Толстяк поспешно схватил свою трубку и со средней палубы, вперед по ходу лодки, спрыгнул на берег.

– Прошу извинить… извинить! – крикнул он вслед, кивая головой.

В джонке снова воцарилось молчание, нарушаемое лишь плеском воды. Ба Третий задремал, и рот его раскрывался все шире, будто он хотел проглотить туфли с загнутыми носками. На палубе две старушки тихо бормотали, поминая имя Будды и перебирая четки. Поджимая губы и покачивая головой, они то и дело посматривали на Ай-гу, а затем переглядывались друг с другом.

Уставившись на навес из бамбуковой циновки, Ай-гу все время прикидывала, что бы ей такое устроить, чтобы всех их разорить, погубить, чтобы завести в тупик и «старого скота», и «молодого». Господин Вэй, которого она видела всего два раза, в расчет не принимался. Какой-то коротышка, голова и лицо круглые, словно два шара. Таких у них в деревне сколько хочешь, только деревенские, пожалуй, почернее, вот и вся разница.

My Третий продолжал потягивать трубку, в которой будто что-то посапывало, – табака там не оставалось, и огонь добрался уже до нагара на дне чубука. «После торговой пристани семейства Ван, – думал My Третий, – будет остановка в селе Панчжуан». Вдали уже виднелся храм Бога – покровителя литературы, стоявший в начале деревни. В селе Панчжуан My Третий бывал не раз и, что там говорить, захаживал к господину Вэю. Он вспомнил еще, как его дочь вся в слезах вернулась домой, какими злыми оказались его зять и сват и как он их посрамил. Перед его глазами развертывались сцены прошлых столкновений и самая последняя, когда они проучили всю семью Ши, неизменно вызывавшая у него довольную усмешку. Но на этот раз все было по-другому. Он никак не мог привести в порядок свои мысли – их словно вытеснила внушительная фигура Седьмого господина.

Джонка продолжала идти вперед в полной тишине. Только громче звучали голоса старушек, поминавших Будду. Остальные как будто погрузились в раздумье вместе с дядюшкой My и Ай-гу.

– Высаживайся, дядюшка My. Село Панчжуан.

Голос лодочника заставил очнуться дядюшку My и остальных пассажиров. Прямо перед ними высился храм Бога – покровителя литературы.

Дядюшка My Третий спрыгнул на берег, за ним сошла Ай-гу. Миновав храм, они направились на юг. Через три десятка домов свернули в переулок и оказались у поместья господина Вэя. Неподалеку от его ворот отец с дочерью заметили причалившие к берегу четыре лодки под черными бамбуковыми навесами.

Они шагнули через высокий порог ворот, покрытых черным лаком, и их тотчас пригласили в привратницкую. Здесь, в тесноте, за двумя столами, уже расположились лодочники и старики. Не решаясь разглядывать присутствующих, Ай-гу лишь скользнула по ним взглядом, но не заметила ни «старого скота», ни «молодого скота».

Когда работник подал новогодний суп со сладкими пельменями из клейкого риса, беспокойство Ай-гу усилилось, она и сама не знала почему.

«Неужто тот, кто побратался с начальником уезда, уже разучился говорить по-человечески? – думала Ай-гу. – Ведь господа – люди грамотные, порядочные, только они и понимают справедливость. Надо поподробнее рассказать Седьмому господину, как меня выдали в пятнадцать лет, как стала я женой…»

Покончив с новогодним супом, Ай-гу почувствовала, что близится решающий момент. И правда, вскоре Ай-гу, следом за каким-то старцем и отцом, прошла через большую залу и, после поворота, перешагнула порог гостиной. Здесь было много вещей, которых она не успела рассмотреть, и полно гостей – в глазах у нее зарябило от красных и синих атласных одежд. Но среди всех особенно выделялся только один человек – это, несомненно, был Седьмой господин. Хотя голова и лицо у него тоже были круглые, словно два шара, выглядел он гораздо величественнее господина Вэя.

Глаза у него были как щелочки, бороденка редкая и очень черная, будто налакированная. Совершенно лысая макушка, такая же красная, как лицо, блестела, словно масленая. Ай-гу подивилась было, но сразу же смекнула, что она натерта свиным салом.

– Это и есть затычка, [272]272
  В древности китайцы имели обыкновение затыкать покойнику кусочками яшмы или камня рот, уши, ноздри – словом, все отверстия, что на довольно длительное время предохраняло труп от разложения.


[Закрыть]та самая, которой древние затыкали покойнику отверстия, – разглагольствовал Седьмой господин, почесывая себе нос чем-то вроде выветрившегося камня. – Купить ее, разумеется, стоит. Хотя, – продолжал он, – она из новых раскопок, не позднее Ханьской эпохи. [273]273
  Ханьская эпоха – время правления династии Хань (206 г. до н. э. – 220 г. н. э.).


[Закрыть]Вот посмотрите, она вся пропитана ртутью. [274]274
  В древнем Китае покойника натирали ртутью, чтобы предохранить труп от разложения, поэтому на «затычках» из золота или яшмы, под воздействием ртути, появлялись пятна.


[Закрыть]

Над затычкой, «пропитанной ртутью», мгновенно склонилось несколько голов. Одна из них, несомненно, принадлежала господину Вэю, другие – молодым господам, которых Ай-гу сразу и не приметила. Подавленные блеском и величием Седьмого господина, они облепили его, словно высохшие клопы.

Ай-гу не поняла последних слов Седьмого господина, а подойти и посмотреть на нечто, «пропитанное ртутью», не хотела, да и не смела, Оглядевшись украдкой, она увидела у стены, возле самых дверей, «старого скота» и «молодого скота». В какой-то миг она успела заметить, что за полгода оба они сильно постарели.

Круг любопытных, привлеченных редкостью, «пропитанной ртутью», распался. Господин Вэй взял затычку, уселся и, поглаживая ее пальцами, обернулся к Чжуан My Третьему.

– Вы вдвоем?

– Да!

– А из сыновей никто не приехал?

– Недосуг им.

– В день Нового года, собственно, не следовало вас утруждать, – сказал господин Вэй. – И опять все тем же старым делом… Я думаю, хватит шуметь, это тянется уже два с лишним года? А врагов, по-моему, следует не подстрекать, а разнимать. Перед Ай-гу муж виноват, а свекру со свекровью она не понравилась… Лучше всего сделать так, как я уже говорил: разойтись. Уговорить вас я не сумел, мой авторитет не слишком велик. Но вот Седьмой господин, как вам известно, больше всего любит справедливость, и мнение у него на этот счет совпадает с моим. «Пусть обе стороны признают, что им не повезло, – говорит Седьмой господин, – и пусть семья Ши добавит еще десять юаней, чтобы всего было девяносто!» Девяносто юаней! – продолжал господин Вэй. – Более выгодного решения вы нигде не добьетесь, даже если станете судиться и дойдёте до самого императора. Такое мог предложить только самый старший – наш Седьмой господин.

Седьмой господин приоткрыл глазки-щелочки и, глядя на Чжуан My Третьего, утвердительно закивал головой.

Ай-гу почувствовала, что дело принимает опасный оборот. Особенно удивил ее отец – почему он не сказал ни слова? Ведь его побаивались чуть ли не все жители побережья. Где, где, а здесь молчать не следовало. И хотя она не совсем поняла суждения Седьмого господина, но он показался ей почему-то человеком доброжелательным, симпатичным и совсем не таким страшным, каким она себе его представляла.

– Седьмой господин – человек грамотный, порядочный, – смело заговорила она. – Не то что наши деревенские. Если меня обидели и пожаловаться некому, так, верно, следует искать защиты у Седьмого господина. Ведь с тех пор, как выдали меня замуж, я ни в чем против обряда не погрешила, входила, как и полагается, опустим голову, и, не поднимая головы, выходила. Они же делали все мне наперекор, каждый старался позлить, хотели, чтобы меня «хватил удар, как Чжун Куя». [275]275
  Чжун Куй – божество китайского народного пантеона, главный среди духов-хранителей дверей; изображения Чжун Куя, отличавшегося безобразной и свирепой наружностью, наклеивали на дверях и воротах, чтобы отпугивать злых духов.


[Закрыть]В том году хорек загрыз петуха! Так разве оттого, что я не заперла курятника? Это паршивая собака открыла дверцу, чтобы сожрать месиво для кур. А «молодой скот», не отличив белого от черного, отвесил мне пощечину…

Тут Седьмой господин посмотрел на Ай-гу.

– Я-то знаю, в чем причина, – продолжала Ай-гу, – она не укроется и от зорких глаз Седьмого господина. Люди грамотные, порядочные все знают. Закружила ему голову та шлюха-вдовушка, вот и решил выгнать меня из дому. Но не так-то это легко! Ведь меня просватали как полагается, со всеми подарками, выдали согласно шести брачным церемониям, [276]276
  Шесть брачных церемоний – передача даров невесте от жениха (род калыма); осведомление об имени и фамилии; передача подарков невесте после гадания о будущей судьбе четы; передача подарков в знак окончательного заключения брака; назначение дня свадьбы и, наконец, поездка жениха за невестой.


[Закрыть]принесли в дом мужа на свадебных красных носилках… Я им еще покажу!.. Пусть даже до суда дойдет! Не выйдет в уезде, обратимся в округ…

– Все это Седьмому господину известно, – сказал господин Вэй, подняв голову. – Ничего ты не добьешься, одумайся лучше. Зачем артачишься? Посмотри на своего отца – он человек разумный, не в пример тебе и твоим братьям. Будешь судиться, дойдешь до округа? А начальник округа разве не станет советоваться с Седьмым господином? И тогда это будет официальное дело, и решится оно по-официальному… И тогда… Нет, ты просто…

– Ну, тогда я буду драться не на жизнь, а на смерть, всех разорю, всех погублю!

– Не такое это дело, чтобы рисковать жизнью, – медленно произнес Седьмой господин. – Ты еще молода, очень молода. Надо бы тебе быть попокладистее. Не правда ли? Ведь недаром говорят: «покладистый богатеет». Прибавлю еще десять юаней, но это уж сверх всяких законов. Ведь все равно тебе придется уйти, когда свекор и свекровь скажут: «Уходи!» То же самое ты услышишь не только в округе, но и в Шанхае, Пекине и даже в заморских странах. Не веришь мне, спроси сама вон у того – он только что вернулся из Пекина, из иностранной школы. – И Седьмой господин повернулся к молодому человеку с острым подбородком: – Верно я говорю?

– Совершенно точно! – торопливо вытянувшись, подобострастным шепотом ответил молодой человек с острым подбородком.

Ай-гу почувствовала, что все ее оставили. Отец молчит, братья приехать не посмели, господин Вэй, как всегда, на стороне ее врагов. И на Седьмого господина, оказывается, нельзя положиться. Даже молодой человек с острым подбородком, похожий на высохшего клопа, и тот держит нос по ветру, шепчет угодливо. В голове Ай-гу все перепуталось, но она все же решилась на последний отчаянный шаг.

– Как же так, даже Седьмой господин… – Глаза ее были полны тревоги и разочарования. – Правда… Мы люди простые, грубые, ничего не понимаем. Обидно, что отец даже в житейских делах не может разобраться. У него, старика, голова кругом пошла. Вот все и разыгрывается так, как подстроили «старый скот» да «молодой скот». Быстрые, как вестники смерти, они околпачивают людей и пролезают в любую собачью нору…

– Видите, Седьмой господин, как она себя ведет, даже почтенных людей не стыдится, – вдруг раздался голос «молодого скота», молча стоявшего до тех пор у нее за спиной. – А уж дома и подавно не дает никому покоя. Отца моего зовет «старым скотом», меня не иначе как «молодым скотом» или «ублюдком»!

– Уж не та ли дочь потаскухи зовет тебя ублюдком? – крикнула ему Ай-гу, а затем снова обратилась к Седьмому господину: – Я вот скажу сейчас здесь, перед всеми… Откуда может у него быть хорошая слава, доброе имя? Как разинет пасть, только и слышно, что «подлое семя» да «чертова баба». А когда с этой шлюхой связался, так даже всех наших предков перебрал. Вы сами, господин, рассудите нас…

Но тут она вздрогнула и сразу смолкла: у Седьмого господина вдруг поднялась голова, глаза закатились, и с его губ, обрамленных жиденькой бородкой, сорвался резкий, дребезжащий крик:

– Эй!.. Принеси!

Сердце у Ай-гу замерло, а потом бешено заколотилось. Теперь все пропало, изменить ничего нельзя. Ей показалось, будто она оступилась и упала в воду. Она поняла, что сама во всем виновата.

В комнату вбежал слуга в синем халате и черной безрукавке. Опустив руки и вытянувшись, точно жердь, он замер перед Седьмым господином.

В гостиной смолкло даже щебетанье птиц. Седьмой господин шевельнул губами. Никто ничего не слышал, но слуга все понял. Приказ пронзил его до мозга костей – он дернулся два раза, и волосы у него, казалось, стали дыбом от ужаса.

– Есть! – сказал он и попятился к дверям.

Вот сейчас произойдет что-то неожиданное и неотвратимое, от чего ей не защититься, поняла Ай-гу. Лишь теперь она осознала все могущество Седьмого господина. Она в нем ошиблась, поэтому и вела себя слишком свободно, даже грубо. И у нее, охваченной раскаяньем, невольно вырвалось:

– Я же слушаюсь Седьмого господина…

Произнесла она это чуть слышно, но в гостиной, где стояла тишина, слова ее прозвучали будто гром. Господин Вэй едва не подпрыгнул.

– Правильно! – похвалил он ее. – Поистине справедлив Седьмой господин. И теперь Ай-гу все поняла! – И, обернувшись к ее отцу, продолжал: – Раз она сама согласилась, ты, почтенный My, конечно, возражать не станешь. Надеюсь, ты захватил с собой договор о браке на красно-зеленой бумаге? Я ведь тебе сообщал. Так пусть каждая сторона достанет… обменяем…

Ай-гу видела, как отец вынул что-то из кошелька, висевшего на поясе. Но тут вернулся похожий на жердь слуга и передал Седьмому господину какую-то плоскую, покрытую лаком вещицу, похожую на маленькую черепаху. Боясь новой беды, Ай-гу бросила взгляд на отца, но тот уже вынимал серебряные монеты из синей матерчатой обертки.

Сняв голову с маленькой черепахи, Седьмой господин высыпал из нее что-то себе на ладонь, а черепаху отдал похожему на жердь слуге, который ее унес. Сам же господин пальцами другой руки взял щепоть с ладони и сунул в каждую ноздрю, измазав себе лицо чем-то темным. Нос у него сморщился, будто он собирался чихнуть.

Отец пересчитывал серебряные юани. Господин Вэй взял несколько монет из еще не сосчитанной стопки и возвратил их свекру, а затем, обменяв красно-зеленые бумаги, [277]277
  Красно-зеленые бумаги. – В старом Китае было принято брачные свидетельства изготовлять из красной и зеленой бумаги.


[Закрыть]отдал их свекру и отцу.

– Ну, теперь вы получили все сполна, – сказал он. – Хорошенько пересчитай деньги, почтенный My. Это не игрушки.

– А-пчхи! – раздалось в тот же момент, и Ай-гу поняла, что это чихнул Седьмой господин. Невольно переведя на него взгляд, она увидела все еще открытый рот и сморщенный нос. И этот нос господин почесывал той самой штукой, которой древние затыкали покойнику отверстия.

С большим трудом Чжуан My Третий пересчитал, наконец, деньги. Каждый из сватов спрятал свой договор. Напряженное выражение на лицах сменилось благодушным, все будто даже распрямились. В гостиной сразу же воцарились мир и покой.

– Отлично! С этим делом покончено! – воскликнул господин Вэй, облегченно вздохнув, видя, что обе стороны готовы распрощаться. – Итак, – продолжал он, – с делами покончено. Узел, можно сказать, распутали. Поздравляю, желаю счастья, великого счастья! Как, уже уезжаете? Оставайтесь! Выпейте с нами счастливого вина в честь Нового года. Ведь это такой редкий случай!

– Нет, спасибо, не хочется. Сберегите вино. На другой год еще пригодится, – сказала Ай-гу.

– Благодарим вас, господин Вэй, пить мы не будем, – произнес ее отец. – У нас еще другие дела…

Чжуан My Третий, «старый скот» и «молодой скот» попятились к выходу, почтительно кланяясь.

– Ну, как же так? Выпейте хоть немного! – твердил господин Вэй, внимательно следя за шедшей позади всех Ай-гу.

– Да нет уж, – отвечала та, – не хочется, спасибо, господин Вэй.

Ноябрь 1925 г.

«Подлинная история А-кью»

Ку Бин-син