Текст книги "Повести. Рассказы"

Автор книги: Синь Лу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)

ПРОБУЖДЕНИЕ

Самолеты, выполняя свою миссию – сбрасывать бомбы, каждое утро, словно школьники, которые идут на урок, появляются над Пекином. Всякий раз, когда я слышу, как моторы разрывают воздух, я чувствую какое-то легкое напряжение. Наблюдая атаку «смерти», я в то же время остро ощущаю существование «жизни».

После одного или двух глухих взрывов самолеты, жужжа и гудя, медленно улетают прочь. Наверное, есть убитые и раненые, но Поднебесная кажется более спокойной, чем обычно. Нежные листья тополя за окном отливают темным золотом в солнечных лучах; еще пышнее, чем вчера, расцвела слива. Собрав разбросанные по всей кровати газеты, я смахиваю с письменного стола серую пыль, накопившуюся за ночь, и в моем маленьком квадратном кабинете опять, как говорится, «и светло, и чисто»…

Видимо, не без причины я начинаю править рукописи молодых авторов, скопившиеся у меня здесь. Хочется во всем навести порядок. Я смотрю на даты произведений, и эти юноши, не признающие украшательства, один за другим возникают передо мной. Они такие хрупкие, чистые, искренние. А как они страдали, как стонали, гневались и наконец огрубели, милые мои юноши.

Да, души их, исхлестанные песчаным вихрем, огрубели, но это человеческие души, я люблю их и такими. Я хочу поцеловать их, эти души, огрубевшие и кровоточащие, бесформенные и бесцветные. Где-то в далеких прекрасных садах пышно цветут редкостные цветы, праздно бродят тихие румяные девушки, курлыкает журавль, клубятся белые облака… Все это, конечно, трогает человеческую душу, но я всегда помню, что живу среди людей.

Мне вспоминается один случай. Два или три года тому назад в Пекинском университете [294]294
  Пекинский университет – одно из старейших высших учебных заведений Китая (основан в 1898 г.), центр движения за новую китайскую культуру. Его история тесно связана с революционной борьбой китайского народа. Лу Синь читал в Пекинском университете в 1920–1926 гг. лекции по истории китайской литературы. Он активно поддерживал требования прогрессивного студенчества и вел решительную борьбу против реакционных ученых и литераторов типа Чжан Ши-чжао.


[Закрыть]ко мне в преподавательскую зашел незнакомый юноша, молча передал мне пакет и сразу же ушел. Я развернул пакет – там оказался номер «Низкой травы». [295]295
  «Низкая трава» («Цяньцао») – литературный журнал, который издавался в Пекине с марта 1923 года одноименной литературной группой, объединявшей молодых литераторов (Чэнь Сян-хэ, Чэнь Вэй-мо, Хань Цзюнь-гэ, Линь Жу-цзи, Фэн Чжи). Журнал выходил нерегулярно, всего вышло четыре номера, и в феврале 1925 года «Низкая трава» прекратила свое существование. Упоминаемый Лу Синем «незнакомый юноша» – это, видимо, Чэнь Вэй-мо, учившийся тогда в Пекинском университете на факультете английского языка и литературы и по собственной инициативе слушавший лекции Лу Синя по истории китайской прозы; известно, что именно Чэнь Вэй-мо обычно передавал Лу Синю издания литературной группы «Низкая трава».


[Закрыть]В молчании юноши я понял многое. О, каким роскошным был этот подарок! Жаль, что «Низкая трава» больше не выходит. Похоже, она была лишь предтечей «Потонувшего колокола». [296]296
  «Потонувший колокол» («Чэньчжун») – литературный журнал, который еженедельно выходил в Пекине в октябре – декабре 1925 года как орган одноименного литературного общества, ядро которого составляли участники закрывшейся к тому времени «Низкой травы» и вновь присоединившиеся к ним молодые писатели. В августе 1926 года «Потонувший колокол» был возобновлен, но уже как двухнедельное издание и выходил до января 1927 года; в 1932–1934 гг. он был возрожден вторично. Участники журнала увлекались западными писателями (Уайльд, Бодлер, Гиссинг); не случайно они использовали название одной из пьес Гауптмана, чтобы назвать свое общество и журнал. В предисловии ко второму сборнику рассказов в составе «Антологии новой китайской литературы» Лу Синь, характеризуя направление этих журналов, писал о них как об изданиях, выступавших с позиций «искусства для искусства» и «самовыражения», но стремившихся «всмотреться в этот мир» и «петь о правде и красоте тоскующим людям».


[Закрыть]Этот «Потонувший колокол» одиноко гудит в песчаном вихре, глубоко на дне человеческого моря.

Дикий репей, надломленный и совсем почти загубленный, вновь пытается дать маленький цветок. Помнится мне, взволнованный этим, Толстой написал целую повесть. [297]297
  Речь идет о «Хаджи-Мурате».


[Закрыть]А в безводной пустыне деревья и травы изо всех сил всасывают корнями влагу из источников, скрытых глубоко под землей, и появляются бирюзово-зеленые заросли; конечно, деревья и травы делают это во имя собственной «жизни», но тем самым невольно радуют усталых, мучимых жаждой путников, которые находят здесь временный приют и отдых. Вот что способно вызвать признательность и в то же время навеять тоску!

В эссе «Без названия», помещенном, в «Потонувшем колоколе» вместо редакторского извещения, говорится: «Некто сказал: наше общество – пустыня. Если это и в самом деле так, то здесь, как в пустыне, немного дико, зато спокойно; немного одиноко, зато ощущаешь безбрежные дали. Где еще все так хаотично, так уныло и так переменчиво, как здесь?!»

Да, это так. Передо мною юные души. Они уже огрубели или, быть может, вот-вот огрубеют, но я люблю их, люблю эти души, истекающие кровью и молча переносящие боль, потому что они помогают мне чувствовать, что я живу среди людей – да, среди людей.

Пока я сижу и правлю рукописи, вечернее солнце спокойно садится на западе, и теперь я продолжаю работу при свете лампы. Юность самых разных людей проносится передо мною. Со всех сторон меня обступают сумерки. Усталый, я беру сигарету и, думая о чем-то совсем постороннем, тихо закрываю глаза. Я вижу долгий, долгий сон. Вдруг просыпаюсь. Вокруг все так же сумрачно. В недвижном воздухе плывет дымовой узор, похожий на летние облачка, и постепенно начинает обретать какие-то причудливые очертания.

Апрель 1926 г.

СТАРЫЕ ЛЕГЕНДЫ В НОВОЙ РЕДАКЦИИ

ПРЕДИСЛОВИЕ

От начала работы над этим небольшим сборником до ее завершения прошло довольно много времени – целых тринадцать лет.

Первый рассказ «Починка неба» – первоначальное его название «Гора Бучжоу» [298]298
  Гора Бучжоу – согласно китайской мифологии, служила опорой неба и находилась где-то на северо-западе Китая.


[Закрыть]– был написан еще зимой 1922 года. Я хотел тогда сочинить несколько рассказов на древние и на современные темы, и «Гора Бучжоу», где я использовал легенду о том, как Нюй-ва, [299]299
  Нюй-ва – персонаж китайской мифологии, изображалась с головой человека и телом змеи. Нюй-ва создала из желтой глины людей и заделала пролом в небе расплавленными цветными камнями.


[Закрыть]расплавив камни, починила небо, была первой попыткой в этом роде. Поначалу я был настроен весьма серьезно: вооружившись теорией Фрейда, [300]300
  Фрейд, Зигмунд (1856–1939) – австрийский врач-психиатр, создатель теории психоанализа, которая оказала большое влияние на современную буржуазную эстетику. Искусство, по Фрейду, не отражает объективную действительность, а выражает и специфически воспроизводит подсознательные процессы в психике художника.


[Закрыть]я намеревался проследить – на примере сотворения человека и возникновения литературы – истоки творчества. Но вышло так, что в самый разгар работы я отложил кисть, чтобы просмотреть газету, и, на свою беду, наткнулся на чью-то – уже не помню чью – статью с критикой «Аромата орхидеи» [301]301
  «Аромат орхидеи» («Хуйды фэн») – первый сборник стихов Ван Цзин-чжи, вышедший в августе 1922 г. в Шанхае; основное место в этом сборнике занимали стихи о любви.


[Закрыть]Ван Цзин-чжи: [302]302
  Ван Цзин-чжи (р. 1903) – известный поэт, прозаик и литературовед; печататься начал в период литературной революции «4-го мая» 1919 г., активно выступал в литературе в 20-х годах.


[Закрыть]критик слезно умолял молодежь никогда не писать подобных стихов. [303]303
  Имеется в виду студент Юго-восточного университета Ху Мэн-хуа, который поместил 24 октября 1922 г. в «Сюэдэн» («Светоч учения»), приложении к шанхайской газете «Ши ши синьбао», рецензию «После прочтения „Аромата орхидеи“ г-на Ван Цзин-чжи». Строку «оборачиваюсь на каждом шагу и взгляд устремляю на ту, что мила мне» и все подобные ей строки Ху Мэн-хуа квалифицировал как безнравственные. Опасаясь падения нравов в поэзии, он сокрушался: «О, несчастная молодежь, у меня для нее остаются только слезы!» Отвечая Ху Мэн-хуа, Лу Синь в ноябре 1922 г. написал статью «Против „слезливых критиков“», в которой с издевкой отзывался о сентиментальном и ханжески добропорядочном «слезливом» критике, о его тщетных попытках объявить любовную лирику безнравственным жанром, ошельмовать молодого поэта и вообще воспретить писать о любви. Статья Лу Синя была напечатана 17 ноября 1922 г. под псевдонимом Фэн Шэн в приложении к пекинской газете «Чэньбао» («Утро»).


[Закрыть]Его нелепые обвинения настроили меня на веселый лад, и, когда я вернулся к прерванному рассказу, уже как-то само собой получилось, что под ногами у Нюй-ва появился человечек в древнем одеянии. Так совершилось мое падение – от серьезного к смешному. А смех – великий враг творчества, вот почему я был очень недоволен собой.

Я решил не писать больше такого рода вещей и, подготавливая к печати свой «Клич», поместил «Гору Бучжоу» в самом конце сборника, в виде приложения, считая ее, так сказать, и началом и финалом. [304]304
  Рассказ «Гора Бучжоу» («Починка неба») был включен Лу Синем в первое издание сборника «Клич»; только при переиздании «Клича» в 1930 г. «Гора Бучжоу» была из него изъята.


[Закрыть]

В те времена наш критик, господин Чэн Фан-у, [305]305
  Чэн Фан-у(р. 1894) – известный литературный критик, один из создателей и активных членов литературного общества «Творчество»; в конце 20-х и в начале 30-х годов участвовал в движении за революционную китайскую литературу; в дальнейшем отошел от литературных дел и работал в области народного образования.
  В начале 1924 г. Чэн Фан-у опубликовал в журнале «Чуанцзао цзикань» («Творчество», см. ниже) «Рецензию на сборник „Клич“». Признавая, что «Клич» вызвал оживление всей литературной жизни Китая, что Лу Синь «поворачивал дело по-новому», Чэн Фан-у, однако, при конкретном разборе рассказов высказал немало несправедливых суждений. Например, он совершенно необоснованно упрекал Лу Синя за «вульгарности» и «натурализм», за «старомодность стиля» и «плохую композицию» «Подлинной истории А-кью». Чэн Фан-у находил у Лу Синя злоупотребление «описанием» в ущерб «выражению» и лишь в некоторых рассказах «видел» неосознанную тягу к методу «самовыражения», что относил за счет влияния «Творчества». Здесь Лу Синь имеет в виду именно эту рецензию Чэн Фан-у.


[Закрыть]встав под знамя «приключений души», [306]306
  «Приключения души». – Имеется в виду определение критики, которое дал Анатоль Франс в статье «Господин Адриен Эбрар, сенатор и директор газеты „Тан“»: «Настоящий критик тот, кто повествует о приключениях своей души среди шедевров». Эта статья открывает сборник «Литературная жизнь» (1888) – первый в серии из нескольких одноименных литературно-критических сборников Франса. Определение критики как «приключений души» Чэн Фан-у приводил в «Рецензии на сборник „Клич“».


[Закрыть]водруженное над вратами «Творчества», [307]307
  «Творчество» – литературное общество, игравшее выдающуюся роль в развитии современной китайской литературы. Оно было создано в 1921 г. в Шанхае молодыми писателями Го Мо-жо, Юй Да-фу, Чэн Фан-у, Чжан Цзы-нином, Чжэн Бо-ци и просуществовало до закрытия реакционными властями в феврале 1929 г. На раннем этане участники «Творчества» в своих программных выступлениях осуждали утилитаризм в искусстве, противопоставляли «искусству для жизни» доктрины «самовыражения» и «чистой красоты», хотя одновременно говорили и о «социальном назначении искусства», призванном выжечь «ложь и преступления эпохи». С конца 20-х годов «Творчество» энергично выступало за создание революционной китайской литературы.


[Закрыть]энергично орудовал своим топором. Обвинив «Клич» в «вульгарности», он прикончил его несколькими ударами и только «Гору Бучжоу» объявил шедевром – хотя, разумеется, и не без изъянов. Скажу откровенно: именно по этой самой причине я не только не уверовал в доводы этого смельчака, но и проникся к нему презрением. Я вовсе не чураюсь «вульгарности», она мне даже нравится; что же касается рассказов на исторические темы, то куда труднее, на мой взгляд, писать сочинения, опирающиеся на исследования, сочинения, где каждое слово должно быть подтверждено источниками, – даже если кое-кто и именует их в насмешку «профессорскими рассказами», – чем те не требующие особого умения опусы, которые можно быстро изготавливать, нанося по своему вкусу ретушь на более чем скромный исторический фундамент. К тому же, как «рыба знает, какую воду пьет», так и я, грубо говоря, сам знаю, что у меня болит: вторая половина «Горы Бучжоу» написана небрежно, ее никак не назовешь шедевром. Читатели, поверив на слово этому «скитальцу», оказались бы обманутыми, а я – обманщиком; вот почему, подготавливая «Клич» ко второму изданию, я убрал этот рассказ; так я расквитался с критиком, ответив вежливым ударом на его удар по голове, – и с той поры «вульгарность» царит в моем сборнике безраздельно.

Осенью 1926 года я жил в Амое, один, в каменном доме у моря; я перелистывал старые книги, вокруг не было ни души, и на сердце было пусто. Но пекинское общество «Без названия» [308]308
  «Без названия» (Вэйминшэ) – литературное общество, созданное по инициативе и при активном участии Лу Синя в 1925 г. в Пекине. В состав этого общества входили молодые переводчики Вэй Су-юань, Вэй Цун-у, Цао Цзин-хуа, Ли Цзи-е. Общество «Без названия» внесло существенный вклад в ознакомление Китая с мировой литературой, в особенности с произведениями русских классиков и советских писателей.


[Закрыть]одолевало меня письмами, требуя статей для журнала. О современности в то время думать не хотелось; я вспомнил прошлое и написал десяток очерков под названием «Утренние цветы, собранные вечером». [309]309
  «Утренние цветы, собранные вечером» («Чаохуа сиши») – сборник воспоминаний Лу Синя, изданный в сентябре 1928 г.


[Закрыть]Я продолжал также собирать старинные предания для задуманных мною восьми «Старых легенд в новой редакции». Но едва я успел написать «Меч» (называвшийся первоначально «Мэй Цзянь-чи») и «Побег на луну», как мне самому пришлось бежать в Кантон, оставив замысел незавершенным. [310]310
  В январе 1927 г. Лу Синь уехал из Амоя в революционный Кантон, где возглавил литературный факультет университета имени Сунь Ят-сена; когда после контрреволюционного переворота Чан Кай-ши начались гонения на демократическую интеллигенцию, он вынужден был подать в отставку и в конце сентября 1927 г. уехал из Кантона в Шанхай.


[Закрыть]Впоследствии, по мере поступления материала, я понемногу добавлял новые наброски, не занимаясь их отделкой.

Теперь книга наконец готова. Большую ее часть составляют все те же наброски, недостойные называться тем, что в «общих курсах литературы» именуется рассказами. Сюжеты отчасти следуют старым книгам, порой же представляют собой свободную импровизацию. При этом, относясь к древним с меньшим уважением, чем к современникам, я не сумел, в ряде случаев, избежать иронии. За прошедшие тринадцать лет я так и не вырос как писатель и пишу, как вы сможете убедиться, вес в той же старой манере «Горы Бучжоу»; однако поскольку описанные мною древние не стали от этого мертвее, чем они есть, то, может быть, и такая манера имеет право на существование.

Декабрь 1935 г.

ПОЧИНКА НЕБА

I

Нюй-ва проснулась внезапно.

По-видимому, что-то разбудило ее в то время, когда ей снился сон; какой именно сон, она уже не помнила, и ощущала лишь досаду, словно чего-то ей не хватало, а что-то было в избытке. Мягкое, теплое дуновение ветра разносило переполнявшую ее энергию по всей вселенной.

Она протерла глаза.

В розовом небе плавали извилистые полосы малахитовых облаков, а меж ними, то зажигаясь, то угасая, мигали звезды. Из кроваво-красного облака на краю неба во все стороны били лучи солнца, напоминавшего жидкий золотой шар, обернутый в первобытную магму; с противоположной стороны висел белый и холодный, словно чугунный, месяц. Нюй-ва, однако, не заметила, какое из светил заходило, а какое восходило.

На земле все было покрыто молодой зеленью, даже редко обновляющие хвою сосны и кипарисы казались необычно свежими. Крупные пестрые цветы издали казались радужной дымкой, и лишь на близком расстоянии можно было различить оттенки – персиковый, синий, белый.

– Ох, что-то мне скучно сегодня, как никогда! – подумала Нюй-ва и тут же порывисто встала, простерла к небу свои необыкновенно округлые, налитые силой руки и зевнула. Небо сразу потускнело, приобрело таинственный красноватый цвет плоти, и на какое-то время Нюй-ва перестала понимать, где она находится.

По залитому красноватым цветом плоти пространству она дошла до моря; контуры ее тела растворились в бледно-розовых лучах, и осталась лишь густо-белая полоса. Было удивительно, что волны вздымаются и опускаются в такой строгой размеренности, лишь брызги их долетали до Нюй-ва. Белое отражение колыхалось в морской воде, отчего казалось, будто части тела Нюй-ва вот-вот разбегутся в разные стороны, однако Нюй-ва ничего этого не видела; сама того не замечая, она опустилась на колено, зачерпнула пригоршню мокрой грязи, помяла ее – и в ее ладонях появилось очень похожее на нее маленькое существо.

– Ого! – не сдержала Нюй-ва изумления; она догадывалась, конечно, что это дело ее рук, но в то же время думала – а не лежало ли это существо и раньше в грязи, подобно клубню батата?

Все это не только удивило ее, но и обрадовало, и она продолжала свое дело с небывалой смелостью и подъемом, дыхание ее стало тяжелым, пот стекал ручейками.

– Нга, нга! – вдруг закричали маленькие существа.

– Ого! – снова удивилась Нюй-ва и почувствовала, что из каждой поры ее тела что-то рвется наружу и это «что-то» вскоре окутало землю молочно-белой дымкой. Тогда она успокоилась, а маленькие существа притихли.

Вдруг они заговорили с Нюй-ва:

– Акон, агон!

– Эх вы, милые малышки! – Она стала присматриваться к ним и щекотать испачканным в грязи пальцем их полненькие, белые личики.

– Уву, а-ха-ха! – рассмеялись они. Впервые, с тех пор как существуют небо и земля, Нюй-ва услышала смех, и впервые же сама стала безудержно хохотать.

Она ласкала их и одновременно продолжала делать новых, которые сразу же начинали вертеться вокруг нее. Но мало-помалу они отходили все дальше, говорили все громче, она постепенно перестала их понимать и лишь слышала шум в ушах, от которого разболелась голова.

Все это длилось так долго, что радость у Нюй-ва давно сменилась усталостью. Ее дыхание было уже на исходе, пот иссяк, еще сильней стала болеть голова, глаза смежались, щеки пылали жаром; теряя терпение, она перестала интересоваться своим занятием. Однако по-прежнему, сама того не замечая, она продолжала лепить, не давая себе отдыха.

Наконец ломота в пояснице и в ногах заставила ее подняться и прислониться к утесу, который казался более гладким, чем остальные; над собой она видела небо, покрытое, словно рыбьей чешуей, рядами белых облаков, внизу мрачно темнела густая зелень. Сама не понимая почему, она решила, что все вокруг ей не нравится, и одним движением руки вырвала гибкий ствол глицинии, тянувшейся из расщелины утеса куда-то к краю неба. Еще рывок – и глициния лежала на земле, усеяв ее фиолетовыми и белыми лепестками только что распустившихся, на редкость крупных бутонов.

Она опять дернула ствол – он перевернулся в мокрой грязи, брызги поднялись в воздух, а упав на землю, превратились в таких же маленьких существ, каких она делала до сих пор. Только теперь они в большинстве своем были малопривлекательны – нескладные, подслеповатые, с узенькими мордочками. Но ей было недосуг замечать эти подробности: вновь охваченная любопытством и нетерпением, к которому примешивалось озорство, она все быстрее и быстрее вращала глицинию. Покрытый мокрой грязью ствол катался по земле, как ошпаренная кипятком змея-медянка. Капли грязи дождем отлетали от ствола и уже в воздухе превращались в маленьких плаксивых существ, которые принимались ползать вокруг.

Почти теряя сознание, она тем не менее продолжала вращать ствол, но теперь уже ломило не только поясницу и ноги, руки тоже вконец обессилели. Нюй-ва пришлось присесть на корточки и положить голову на утес, так что ее черные, блестящие, как лак, волосы закрыли вершину. Чуть отдышавшись, она испустила вздох и смежила веки. Глициния выпала из ее рук и, словно умирая от усталости, лениво раскинулась по земле.

II

Трах!!!

От этого грохота, как бы возвещавшего крушение неба и земли, Нюй-ва внезапно проснулась и тут же покатилась куда-то на юго-восток. Она вытянула ноги, чтобы упереться во что-нибудь, но ничего не попадалось, тогда она поспешно ухватилась за один из утесов и перестала скользить.

Но тут она почувствовала, что сзади ей на голову и плечи льется вода, смешанная с песком и камнями, а когда попыталась обернуться, то сразу же набрала в рот и уши воды. Быстро опустив голову, она заметила, что земля дрожит. К счастью, дрожь как будто утихала; Нюй-ва подалась назад, уселась поудобнее и теперь могла вытереть лоб и глаза, чтобы получше рассмотреть, что же все-таки происходит.

Происходило нечто непонятное; повсюду водопадами стекала вода, а кое-где – видимо, в море – вздымались острые гребни волн. Ей оставалось лишь бесцельно ждать.

Но вот все вокруг успокоилось. Гребни волн не заливали вершин гор, и там, где раньше была суша, выступили каменные ребра. Обернувшись в сторону моря, она заметила несколько гор, которые быстро приближались, крутясь в водовороте волн. Боясь, как бы ей не поранило ноги, она остановила горы и заметила, что в ущельях прячется множество невиданных дотоле тварей.

Притянув поближе к себе несколько гор, она пригляделась повнимательнее и заметила, что земля вокруг этих созданий сплошь залита их блевотиной: казалось, будто в жидкой смеси из толченого металла и яшмы плавают пережеванные остатки сосновой хвои, рыбы и мяса. Мало-помалу эти создания стали приподнимать головы, и Нюй-ва, широко раскрывшая глаза, не без труда поняла наконец, что перед ней – сотворенные ею же самой маленькие существа. Очень странным было то, что они успели чем-то обмотать себя, а у некоторых на нижней половине лица выросла белоснежная шерсть, склеившаяся от морской воды наподобие остроконечного листа осины.

– Ой! – воскликнула она изумленно и испуганно; по телу у нее побежали мурашки, как если бы она прикоснулась к мохнатой гусенице.

– Спаси нас, о святейшая! – Один из тех, у кого на нижней части лица росла белая шерсть, поднял голову и заговорил, то и дело останавливаясь из-за приступов рвоты. – Спаси нас… Твои слуги… хотели стать небожителями… Вдруг случилась нежданная беда, сокрушились небо и земля… Но теперь, о счастье… встретилась ты, святейшая… Спаси, умоляем, нас, ничтожных муравьев… и даруй нам эликсир… эликсир бессмертия…

Вслед за этими словами он принялся как-то странно опускать и подымать голову.

В полном недоумении она переспросила:

– Что, что?

Тут уже многие раскрыли рты, не переставая блевать, заголосили вслед за первым «святейшая, святейшая», а потом стали совершать странные движения. Выведенная из себя поднявшимся шумом, Нюй-ва пожалела, что задержала эти горы и вот вынуждена терпеть такую напасть. Беспомощно оглядевшись вокруг, она заметила группу огромных черепах, резвившихся в море. Обрадованная, она взгромоздила на них горы и наказала: «Отвезите-ка их в надежное место!» Черепахи, казалось, понимающе закивали и строем поплыли вдаль. Но в самом начале один из беловолосых от резкого толчка скатился с горы и не успел взобраться обратно, плавать он тоже не умел и теперь валялся на берегу моря, награждая себя тумаками. Нюй-ва даже пожалела его немного, но помогать ему не стала – у нее попросту не было времени на подобные пустяки.

Переведя дыхание и почувствовав, что от сердца отлегло, она осмотрелась вокруг: вода порядком спала, там и сям виднелись пространства земли и камней, между которыми таились все те же существа. Одни из них лежали недвижно, другие еще шевелились. Она успела заметить одного из них, уставившегося на нее ненавидящим взглядом; почти все его тело было закрыто железными пластинками, на лице были написаны разочарование и испуг.

– Что случилось? – спросила она.

– Увы, ниспослано Небом несчастье, – ответил тот печально и жалобно. – Чжуань-сюй, [311]311
  Чжуань-сюй – один из пяти мифических императоров глубокой древности, обожествленный как дух-владыка севера; традиция относит время его правления к III тысячелетию до н. э. Лу Синь использует в своем рассказе версию, приводимую в «Хуайнань-цзы», о борьбе между Чжуань-сюем и Гун-гуном – богом воды, который, потерпев поражение, в отчаянии ударился головой о гору Бучжоу и повредил ее настолько, что небо накренилось и чуть было совсем не рухнуло, а на земле тем временем вспыхнули пожары и начался потоп.


[Закрыть]беспутный, восстал на моего государя. Государь мой поднял карающий меч Неба, и был бой близ стольного града, но не помогло Небо достойному, повернули наши воины вспять…

– Что, что? – Нюй-ва очень удивилась, ей никогда еще не доводилось слышать подобных речей.

– Наши воины повернули вспять, мой же государь ударился головой о гору Бучжоу, сиречь Некруглую, сломал небесную подпорку, разрушил земную основу и сам лишился жизни. Увы, воистину…

– Ладно, ладно, все равно ничего не понимаю. – Нюй-ва отвернулась, но тотчас же увидела другое лицо – довольное и гордое. Обладатель его тоже был с головы до ног покрыт железными пластинками.

– Что же все-таки случилось? – Поняв, что маленькие существа способны принимать самые разные обличья, Нюй-ва понадеялась услышать другой, более понятный ответ.

– Сердца у людей не те, что древле. Кан-хуэй, [312]312
  Кан-хуэй – персонаж китайской мифологии; по одной версии, это сановник, ведавший оросительными работами при Чжуань-сюе; другие комментаторы отождествляют его с богом воды Гун-гуном.


[Закрыть]обуянный жадностью, позарился на Небесный трон, мой государь поднял карающий меч Неба, и был бой близ стольного града, и Небо помогло достойному. Неудержимо шли вперед наши воины, и был предан казни Кан-хуэй у горы Бучжоу.

– Как? – Она по-прежнему ничего не понимала.

– Сердца у людей не те, что древле…

– Довольно, опять ты за свое! – рассердилась Нюй-ва, краска залила ее лицо до самых ушей. Она быстро отвернулась и после долгих поисков нашла существо, не покрытое железными пластинками. Этот был совсем голый, в кровоточащих порезах, и только чресла прикрывал кусок рваной материи. Этот кусок он только что снял с другого существа, лежавшего рядом без движения, и поспешно накинул на себя, причем лицо его сохраняло выражение полного безразличия.

Предположив, что это существо относится к иной разновидности, нежели обладатели железных пластинок, и что от него можно будет услышать более толковый ответ, она спросила:

– Что здесь случилось?

– Что здесь случилось? – сказал он, чуть приподняв голову.

– То, что тут стряслось…

– Что тут стряслось?

– Наверное, война? – Ей не оставалось ничего другого, как самой пуститься в догадки.

– Наверное, война? – тоже переспросил он.

Нюй-ва сделала глубокий вдох и, запрокинув голову, посмотрела ввысь. На небе зияла большая трещина, чрезвычайно глубокая и чрезвычайно широкая. Она постучала ногтем – звук был глухой, словно стучали по разбитой чашке. Нахмурившись, она внимательно осмотрелась вокруг, призадумалась, потом стряхнула воду с волос, откинула их за спину и, приободрившись, пошла рвать сухие стебли тростника; она приняла решение: «Сначала починю, а там видно будет».

С той поры она дни и ночи таскала тростник, и чем выше становилась груда стеблей, тем сильнее худела Нюй-ва, потому что все было не так, как прежде, ничто не радовало глаза и сердце – ни покосившееся и треснувшее небо вверху, ни зловонная и разбитая земля внизу.

Когда груда тростника достигла трещины, Нюй-ва отправилась искать синие камни. Поначалу она думала обойтись лишь камнями чистого темно-синего цвета – цвета неба, но таких камней на земле было не так уж много. К тому же большие горы ей было жалко, а когда она собирала осколки в людных местах, над ней насмехались, ругали ее, отнимали камни, а порой даже кусали руки. Пришлось ей добавлять белых камней, а когда их тоже не хватило, в ход пошли и красновато-желтые, и серовато-черные. Как бы то ни было, трещина в конце концов была кое-как заполнена; чтобы завершить дело, надо было лишь развести огонь и расплавить камни, однако Нюй-ва не стояла на ногах от усталости, в ушах у нее звенело, перед глазами плыли круги.

– Ой, что-то мне скучно сегодня! Никогда еще так не было, – сказала она прерывающимся голосом, сидя на вершине горы и подперев руками голову.

К этому времени большой пожар в древнем лесу на горах Куньлунь [313]313
  Горы Куньлунь – обитель богов и бессмертных на западе Китая.


[Закрыть]еще не утих, западный край неба пылал багрянцем. Она бросила взгляд на запад и решила взять оттуда большое горящее дерево, чтобы зажечь тростник, но не успела потянуться за ним, как почувствовала укол в палец ноги.

Она посмотрела вниз – и конечно же, опять увидела существо из сотворенных ею, только на сей раз еще более странное: тело его было несколько раз обернуто какой-то тканью, да еще с пояса свешивалось не менее дюжины тряпок, голова была покрыта неизвестно чем, а над макушкой возвышалась небольшая продолговатая дощечка черного цвета. Существо держало в руке какой-то предмет, которым и кололо ее в палец.

Это существо с дощечкой на голове стояло между ног Нюй-ва и смотрело вверх. Поймав ее взгляд, оно быстро передало ей тот предмет, который держало в руке. Она взглянула – это оказалась отполированная до блеска пластинка зеленого бамбука с двумя рядами тонких черных полосок, более мелких, чем прожилки на листьях дуба.

– Что это? – спросила она, не в силах сдержать любопытства.

Обладатель продолговатой дощечки ткнул пальцем в пластинку и затараторил наизусть: «Обнажать срам и предаваться блуду – значит терять добродетель, губить мораль и разлагать нравы, сие подобает лишь зверям и птицам. Такое не допускается в государстве, где существует закон!» [314]314
  В этих словах содержится намек на высказывания Ху Мэн-хуа по поводу сборника стихов «Аромат орхидеи» поэта Ван Цзин-чжи.


[Закрыть]

Нюй-ва уставилась на хозяина дощечки, подтрунивая в душе над собственным упрямством: ведь знала, что из разговора с этими существами ничего хорошего не получится. Не раскрывая более рта, она положила бамбуковую пластинку на дощечку, возвышавшуюся над макушкой этого странного существа, а затем вырвала из пылавшего леса большое горящее дерево, собираясь поджечь тростник.

Вдруг послышались какие-то непонятные звуки, всхлипывания и стоны. Она снова заглянула под продолговатую дощечку и увидела, что в углах маленьких глаз собрались крошечные, меньше горчичного семени, капельки слез. Но она не догадалась, что эти непонятные звуки означали плач, слишком они были не похожи на уже ставшие для нее привычными «нга, нга».

Она подожгла тростник, и притом сразу с нескольких сторон.

Пламя разгоралось лениво – стебли были недостаточно сухими, хотя и трещали весьма громко; прошло немало времени, прежде чем появились многочисленные языки огня, – время от времени они лизали небо и снова исчезали. Затем языки слились в причудливые гроздья цветов и наконец – в огненный столб, сияние которого заставило померкнуть отблеск пламени Куньлуня. Неожиданно поднялся сильный ветер, огненный столб стал с воем вращаться; разноцветные камни так раскалились, что потекли в трещину, будто сахарный сироп, сверкая, как негаснущая молния.

Ветер и дыхание пламени вздымали ее волосы, трепали их, пот лился с нее водопадом, могучий огонь озарил ее тело и в последний раз окрасил вселенную в красноватый цвет плоти.

Столб огня медленно поднимался ввысь, от тростника осталась лишь куча золы. Дождавшись, когда небо приняло лазурный оттенок, она ощупала его и нашла, что поверхность еще шероховата.

«Отдохну хорошенько и опять примусь за дело», – подумала она.

Она стала собирать золу и пригоршнями бросать туда, где скопилась вода. Зола еще не остыла, вода вскипала от ее тепла и обдавала Нюй-ва с ног до головы серыми брызгами. Налетавший порывами ветер тоже поднимал облака пепла, так что Нюй-ва стала сплошь серого цвета.

– О-о… – испустила она последний вздох.

Из кроваво-красного облака на краю неба во все стороны били лучи солнца, напоминавшего жидкий золотой шар, обернутый в первобытную магму; с противоположной стороны висел белый и холодный, словно чугунный, месяц. Нюй-ва так и не заметила, какое из светил заходило и какое восходило. До конца исчерпав свое естество, она упала наземь, и дыхание ее остановилось.

Наверху, внизу и повсюду наступила тишина, более мертвая, чем сама смерть.

III

В один из очень холодных дней вдруг послышался шум. Это означало, что наконец-то сюда пробились солдаты государевой стражи, а задержались они потому, что ждали, пока улягутся огонь и дым. У каждого на левом боку был желтый топор, на правом – красный, сзади несли очень большой и очень древний стяг. Осторожными перебежками они приблизились к мертвому телу Нюй-ва, но не заметили никакого движения. Тогда они раскинули свой лагерь на животе умершей, в самом тучном и мягком месте, – они знали толк в таких вещах. Но неожиданно их поведение изменилось: они объявили себя единственными прямыми наследниками Нюй-ва и заменили головастиковые письмена [315]315
  Головастиковые письмена – название древнейшего стиля письма, изобретение которого китайская традиция приписывала «четырехглазому» Цан Цзе – министру-историографу императора Хуан-ди (III тыс. до н. э.); для придания достоверности этой легенде во II в. н. э. был сфабрикован образец текста, написанного головастиковым письмом; графические элементы иероглифов в стиле головастикового письма внешне имели какое-то отдаленное сходство с головастиками.


[Закрыть]на своем стяге, где теперь было написано, что они вышли из чрева госпожи Нюй-ва.

Свалившийся на берег моря даос тоже оставил по себе память у последующих поколений. Перед самой смертью он рассказал ученику важную тайну о том, как огромные черепахи унесли в море горы со святыми. Ученик рассказал об этом своим последователям, и однажды некий маг, желая снискать благоволение императора Цинь Ши-хуана, [316]316
  Цинь Ши-хуан – первый император династии Цинь, объединившей Китай после долгих междоусобиц, правил в 246–210 гг. до н. э. В «Исторических записках» Сыма Цяня содержится упоминание о том, как Цинь Ши-хуан послал некоего Сюй Фу на поиски священных гор – обители бессмертных.


[Закрыть]доложил ему об этом. Цинь Ши-хуан повелел магу отправиться на поиски.

Гор со святыми маг не нашел, а Цинь Ши-хуан в конце концов умер; Ханьский У-ди [317]317
  Ханьский У-ди. – Здесь имеется в виду император династии Занудная Хань (Ранняя Хань), которая правила Китаем в 206—25 гг. до н. э. У-ди правил в 140—87 гг. до н. э.; упоминание об интересе У-ди к поискам обители бессмертных содержится в исторических хрониках, в частности в «Исторических записках» Сыма Цяня.


[Закрыть]вновь велел искать, но опять никаких следов не обнаружилось.

Скорее всего огромные черепахи вовсе не поняли того, что им сказала Нюй-ва, а просто случайно кивнули головами. Бесцельно проплавав какое-то время, они поодиночке отправились спать, и горы вместе со святыми погрузились на дно. Так что до настоящего времени никому не удалось хотя бы краешком глаза увидеть эти священные горы – в лучшем случае люди открывали еще несколько диких островов.

Ноябрь 1922 г.