Текст книги "Повести. Рассказы"
Автор книги: Синь Лу
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)
1
Умное животное всегда понимает хозяина: завидев ворота, конь сразу замедлил шаг, понурил, как и всадник, голову и побрел, спотыкаясь: шагнет – и остановится, будто рис в ступе толчет.
Дом тонул в вечерней мгле, над соседними крышами поднимался густой черный дым: наступало время ужина. Услыхав стук копыт, слуги вышли за ворота встречать хозяина и стояли навытяжку, руки по швам. Возле мусорной кучи стрелок И [318]318
Стрелок И – герой древних китайских мифов, в совершенстве владевший искусством стрельбы из лука. Легенды ставят ему в заслугу истребление диких зверей, нашествие которых угрожало людям. Стрелок И предотвратил также страшную засуху, сбив меткими выстрелами девять из десяти солнц, светивших в небе. У Лу Синя сюжет рассказа основан на фрагментах мифа о стрелке И, включенных в книгу «Хуайнань-цзы» (II в. до н. э.).
[Закрыть]нехотя слез с коня; слуги взяли у него поводья и плеть. Взглянув на висевший за поясом колчан, полный новехоньких стрел, на сетку с тремя воронами и растерзанным в клочья воробьем, он в нерешительности остановился у ворот. Потом, гремя стрелами в колчане, упрямо шагнул вперед.
Войдя во двор, он заметил, как Чан Э [319]319
Чан Э – в китайской мифологии почитается как богиня луны. История о том, как Чан Э украла у стрелка И лекарство бессмертия, полуденное им у владычицы Запада Сиванму, и вознеслась на луну, заимствована из «Хуайнань-цзы».
[Закрыть]выглянула на мгновение в круглое окно и тут же скрылась. Он знал, что глаза у нее зоркие, – она, конечно, сразу увидела ворон. От страха он даже приостановился на крыльце, но, делать нечего, надо было идти. Навстречу вышли служанки, сняли с него лук и колчан, отстегнули сетку. Ему показалось, что они невесело усмехнулись.
Он обтер пот на руках и на лице и, войдя в комнату, робко сказал:
– Дорогая…
Чан Э смотрела в окно на вечернее небо. Она медленно повернула голову, равнодушно взглянула и ничего не ответила.
Он привык к таким встречам – это продолжалось уже больше года. Подойдя поближе, он присел на стоявшую рядом тахту, покрытую облезлой барсовой шкурой и, почесав в затылке, нерешительно пробормотал:
– Опять не повезло: одни вороны…
Фыркнув, Чан Э вскинула тонкие брови, вскочила и бросилась к двери, бормоча:
– Опять, опять лапша с вороньей подливкой! Да ты поди спроси у людей: кто еще весь год ест одну лапшу с воронятиной? Ну, уж никак не думала, что мне так повезет: как вышла за тебя, так и сижу целый год на лапше с вороньей подливкой!
– Дорогая! – Стрелок вскочил и кинулся к ней, продолжая вполголоса: – Сегодня ведь еще куда ни шло – я для тебя воробья подстрелил, можно из него что-нибудь сделать. Нюй-синь! – крикнул он служанке. – Покажи госпоже воробья.
Нюй-синь бросилась на кухню, куда уже отнесли дичь, схватила воробья и на ладонях, почтительно преподнесла хозяйке.
Чан Э покосилась, фыркнула, нехотя протянула руку, потрогала и недовольно сказала:
– А где же мясо? Одни клочья!
– Верно, – робко подтвердил И, – одни клочья. Лук слишком тугой, да и наконечник великоват.
– А нельзя было взять наконечник поменьше?
– Мелких у меня нет. Еще с тех пор, как я охотился на исполинских вепрей и удавов…
– Что же, это, по-твоему, вепрь или удав? – сказала Чан Э и, велев служанке сварить ей чашку бульона, удалилась к себе.
Растерянный И остался один. Он сидел, прислонившись к стене, слушал, как потрескивает на кухне горящий хворост, и вспоминал. Вепри были такие огромные, что издали казались холмами. Он всех перебил. Хоть бы один остался – его хватило бы на полгода, и не пришлось бы изо дня в день заботиться о пище. А какая похлебка из удава!..
Вошла служанка Нюй-и и зажгла лампу. Ее тусклые лучи упали на красный лук с красными стрелами, черный лук с черными стрелами, самострелы, мечи и кинжалы, висевшие на противоположной стене. Взглянув на них, стрелок поник головой и вздохнул; он видел, как Нюй-синь принесла ужин и начала расставлять его на столе, посреди комнаты: слева поставила пять больших чашек с лапшой, справа – две чашки с лапшой и чашку с бульоном, посередке – чашку с вороньей подливкой.
Стрелок ел лапшу с подливкой – и вправду было противно – и украдкой поглядывал на Чан Э: даже не взглянув на вороний соус, она подлила себе в лапшу бульону, съела полчашки и отодвинула в сторону. Лицо жены показалось ему необычно желтым и исхудалым, он даже испугался: уж не заболела ли?
Ко второй страже Чан Э как будто немного отошла; она молча сидела на краю постели и пила воду. Стрелок, поглаживая облезлую шкуру, сидел рядом на тахте.
– Этого барса, – сказал он с нежностью, – я подстрелил на Западной горе еще до нашей женитьбы. Какой он был красивый – весь золотистый! – И он стал вспоминать, как они ели в те времена: у медведя съедали только лапы, у верблюда – горб, остальное отдавали прислуге. А потом он перебил всю крупную дичь, и они перешли на кабанов, фазанов, зайцев – при его меткости он всегда добывал столько, сколько хотел.
– Увы, – вздохнул И, – я стрелял слишком метко и перебил на земле все подчистую. Кто мог подумать, что нам придется есть одних ворон…
Чан Э усмехнулась.
– И все же сегодня мне, можно сказать, повезло, – продолжал И, ободренный ее усмешкой, – нежданно-негаданно раздобыл воробья. Пришлось, правда, отмахать лишних три десятка ли, пока на него наткнулся.
– А почему нельзя было проехать еще дальше?!
– Правильно, дорогая. Я и сам так думаю. Завтра хочу подняться пораньше; проснешься первой – разбуди меня. Думаю проехать ли на пятьдесят дальше – авось попадется косуля или заяц. Только навряд ли… Вот когда я стрелял вепрей и удавов, тогда зверя было в избытке… Ты еще, может, помнишь: черные медведи постоянно бродили у самых тещиных ворот, она то и дело просила меня подстрелить медведя…
– Правда? – Похоже было, что Чан Э успела уже об этом забыть.
– Кто мог подумать, что все будет начисто перебито. А теперь просто не знаю, как жить дальше. Мне-то еще ничего: приму золотую пилюлю, [320]320
Золотая пилюля – эликсир бессмертия, изготовлением которого занимались даосы-алхимики.
[Закрыть]которую подарил даос, и вознесусь на небо. Но ведь прежде я должен подумать о тебе… Вот и хочу поехать завтра подальше…
Чан Э недоверчиво хмыкнула. Напившись, она не спеша улеглась и закрыла глаза.
Догорающая лампа освещала ее лицо с остатками краски: белила частью сошли, вокруг глаз появились желтоватые круги, сурьма на бровях, казалось, была наложена неровно. Но губы пламенели по-прежнему, а на щеках – хотя она давно уже не смеялась – все еще были ямочки.
«И такую красавицу я уже год пичкаю лапшой с воронятиной», – подумал И, чувствуя, как запылали у него от стыда щеки и уши.
2
Ночь прошла, настало утро. Стрелок внезапно открыл глаза и по косым лучам на западной стене понял, что время уже не раннее. Он взглянул на Чан Э: разметавшись на постели, она крепко спала. Тихонько накинув на себя одежду, он слез с лежанки, прошел на цыпочках в зал и, умываясь, велел Нюй-гэн сказать Ван Шэну, чтоб седлал коня.
Из-за вечной спешки он давно отказался от завтраков. Нюй-и уложила ему в сумку пяток лепешек, столько же луковиц и пакетик с острой приправой, прикрепила к поясу лук и колчан. Затянувшись потуже, он, бесшумно ступая, вышел на двор и сказал подошедшей Нюй-гэн:
– Думаю сегодня поехать за добычей подальше и, наверное, задержусь. Как увидишь, что хозяйка проснулась, позавтракала и чуть повеселела, скажи ей, чтоб дождалась меня к ужину и что хозяин просил извинить его. Запомнила? Так и скажи: хозяин очень просил извинить.
Он быстро шагнул за ворота, вскочил на коня и, даже не взглянув на выстроившуюся челядь, уже через мгновение был за околицей. Впереди простиралось гаоляновое поле, он проезжал его каждый день и теперь проехал не глядя, зная, что там давно ничего нет. Хлестнув коня, он понесся вперед и проскакал без передышки ли шестьдесят. Впереди показался густой лес. Конь, весь в мыле, тяжело дышал и пошел тише. Проехав еще с десяток ли, охотник подъехал к опушке. В лесу полно было ос и бабочек, кузнечиков и муравьев – но ни малейших следов птицы или зверя. Когда он увидел эти места, то рассчитывал, на худой конец, встретить там лису или зайца, но теперь понял, что это была пустая мечта. Обогнув лес, он обнаружил, что за ним снова тянутся изумрудные гаоляновые поля, а вдали было раскидано несколько глинобитных домишек. Дул ветерок, пригревало солнышко, но даже ворон и воробьев здесь не было.
– Проклятье! – с досадой воскликнул И.
Он проехал еще несколько шагов – и вдруг его сердце бешено забилось: вдалеке, на поляне перед глинобитным домиком, он заметил птицу, похожую на крупного голубя, – она ходила по земле и что-то клевала. Он торопливо схватил лук, натянул тетиву до отказа – и стрела понеслась, как метеор.
В успехе можно было не сомневаться – он всегда попадал в цель. Теперь ему оставалось только, хлестнув коня, пуститься без промедления вслед за стрелой и подобрать добычу. Он уже подъезжал, как вдруг, откуда ни возьмись, перед самой конской мордой – старуха. Держа в руках подстреленного голубя, она пронзительно кричала:
– Ты кто такой? Зачем застрелил Чернушку – лучшую мою курицу? Делать тебе больше нечего?..
Сердце стрелка екнуло. Он поспешно осадил коня.
– Как? Неужели курица? А я думал – голубь, – растерянно сказал он.
– Ослеп, что ли? Ведь на вид-то тебе уже не меньше сорока.
– Верно, мамаша. В том году сорок пять стукнуло. [321]321
Эта и некоторые другие фразы («зря ты ходил ко мне больше ста раз», «пробил твой последний час») позволяют разгадать намек на взаимоотношения Лу Синя с писателем Гао Чан-хуном. Они представляют собой несколько видоизмененные цитаты из статей Гао Чан-хуна «Эскиз состояния издательских кругов Пекина в 1925 году», «Судьбы эпохи», «Разговор истины и справедливости», опубликованных в октябре – ноябре 1926 г. в журнале «Куанбяо чжоукань» («Вихрь»), а затем включенных автором в книгу «Бегство в. издательский мир» (1927). Когда Гао Чан-хун начинал свой путь в литературе, Лу Синь привлек его к сотрудничеству в своем журнале, содействовал выходу первой книги Гао Чан-хуна, редактировал его произведения, но затем Гао Чан-хун порвал с Лу Синем и за помощь отплатил неблагодарностью, клевеща на Лу Синя в своих статьях и превознося собственные литературные заслуги.
[Закрыть]
– Ну, вот и вырос болван болваном! Курицу от голубя отличить не можешь! Да кто ты, собственно, такой?
– Я – стрелок И, – сказал он, слезая с коня. Конец фразы И произнес упавшим голосом: он увидел, что его стрела попала курице прямо в сердце – птица, конечно, уже подохла.
– И?.. Что-то не знаю такого, – сказала старуха, вглядываясь.
– А есть люди, которые хорошо меня знают. Еще при Яо [322]322
Яо – император древности, правивший, согласно традиционной версии, в конце III тысячелетия до н. э.
[Закрыть]я убивал кабанов и змей…
– Ха-ха, ну и хвастун! Да их перебил Фэн Мэн [323]323
Фэн Мэн – ученик стрелка И; переняв у него искусство стрельбы из лука, стал потом завидовать учителю и, по версии книги «Мэн-цзы», убил стрелка И. Покушение Фэн Мэна на стрелка И, писал Лу Синь, это «пример из прошлого». Фэн Мэн далек от нас, но этот древний дух рассеялся еще не до конца. Проявление неблагодарности и вероломства Лу Синь увидел в поступках Гао Чан-хуна. В рассказе за образом Фэн Мэна стоит Гао Чан-хун, за образом стрелка И – сам Лу Синь.
[Закрыть]со своей дружиной! Может, и ты с ними был – да ведь ты уверяешь, что один убивал. И не стыдно тебе?
– Вот что, мамаша: этот Фэн Мэн в последнее время действительно частенько ко мне наведывался, но в компании с ним я никогда не был и никакого отношения к нему не имею.
– Врешь! Теперь все только о нем и говорят: я про него за один месяц раз пять слышала.
– Ну, хватит. Поговорим о деле. Как же быть с курицей?
– Плати! Лучшая моя несушка, каждый день неслась. Отдашь мне за нее пару мотыг и три веретена.
– Да ты, мамаша, посмотри на меня: я же не тку, не пашу – откуда у меня мотыги и веретена? И денег с собой нет – только лепешки, зато из белой муки, сейчас достану и отдам тебе за курицу. А еще дам в придачу пять луковиц и сладкого перцу. Ну, как?.. – И он потянулся одной рукой к сумке с лепешками, а другую протянул за курицей.
Увидев лепешки, старуха согласилась на обмен, но потребовала целых пятнадцать штук. После продолжительного торга сошлись на десяти. Условились, что он пришлет недостающие лепешки не позднее завтрашнего полдня, а в залог оставит стрелу, которой подстрелил курицу. Облегченно вздохнув, И положил курицу в сумку, вскочил в седло и пустился в обратный путь. Хотелось есть, но на душе было радостно: больше года не пробовали они куриного бульона.
Когда И миновал лес, день клонился к вечеру; стрелок заторопился и принялся нахлестывать коня. Но конь устал – и к знакомому гаоляновому полю они подъезжали уже в сумерках. Стрелок заметил, как вдали мелькнула чья-то тень, и в ту же секунду в него полетела стрела.
Выхватив на ходу лук, он мгновенно заложил ответную стрелу, спустил тетиву и тут же услышал звон: рассыпав искры, стрелы ударились наконечниками, изогнулись углом вверх и, перевернувшись в воздухе, упали на землю. Только успела столкнуться первая пара, как навстречу друг другу понеслись новые стрелы и сшиблись со звоном на полдороге. Каждый выпустил подобным образом по девять стрел – и у охотника не осталось ни одной. Но он уже узнал в своем противнике Фэн Мэна: тот стоял, полный самодовольства, и последней стрелой метил ему прямо в горло.
«Ха-ха, я-то думал, что он давно на море отправился, рыбку ловить, а он, оказывается, здесь, да еще вон чем занимается; то-то старуха столько про него болтала…» – мелькнуло в голове у И.
В этот миг лук Фэн Мэна, растянувшись, стал круглым, как полная луна, и стрела, с быстротой метеора, свистя, понеслась к горлу охотника. Но, видно, Фэн Мэн чуть ошибся в расчете – и стрела угодила охотнику в рот. Запрокинувшись, И, со стрелой во рту, свалился с коня. Конь сразу замер на месте.
Решив, что И убит, Фэн Мэн осторожно подкрался к нему, желая до дна испить победную чашу – полюбоваться лицом мертвеца.
Вдруг И открыл глаза и сел.
– А зря ты ко мне столько ходил, – рассмеялся он, выплюнув стрелу, – неужели не слыхал, как я умею откусывать наконечники? [324]324
Описание такого необычного способа Лу Синь взял из цитируемого в энциклопедии «Тайпин юйлань» (X в.), но не дошедшего до нас в полном виде раздела книги «Ле-цзы».
[Закрыть]Нехорошо, дружище. Не стоит заниматься такими штучками. Краденым приемом не убьешь того, у кого украл, – пока сам не наловчишься, толку не будет.
– У кого берешь – на том и проверяй… – еле слышно пробормотал «победитель».
Охотник расхохотался и встал.
– Все классиков цитируешь! Можешь этим старух морочить, а меня-то зачем же? Ведь я только охочусь, а не разбойничаю, как ты, на дорогах… – Заглянув в сумку и убедившись, что курица не пострадала при падении, он сел на коня и поскакал домой.
– …пробил твой последний час!.. – донеслось ему вслед.
«Никак не думал, что из него получится такой оболтус. Ведь молодой еще – а как ругается! Не удивительно, что совсем задурил старуху». – И стрелок сокрушенно покачал головой.
3
Он еще не проехал до конца гаоляновое поле, а уже стемнело; на темно-синем небе показался Юпитер, на западе необычно ярко сверкала Венера. Конь из последних сил тащился по меже, неясно белевшей во мраке. К счастью, над краем неба поднялась луна, ее серебристый свет становился все ярче.
«Вот дьявольщина! – подумал И, услышав урчание в животе, и заерзал в седле. – Так стараешься доехать побыстрее, а тут, как нарочно, неприятности, только время зря теряешь!» – И, чтоб поторопить коня, он поддал ему пятками под брюхо, но конь, вильнув задом, продолжал трусить мелкой рысцой.
«Чан Э, конечно, уже сердится, что я сегодня так поздно, – размышлял И, – даже не представляю, с какой миной она меня встретит. К счастью, есть курица – может, это ее обрадует. А я скажу: дорогая, чтобы ее раздобыть, мне пришлось проехать двести ли. Или нет, нехорошо, слишком уж смахивает на похвальбу».
Увидев впереди огни, стрелок приободрился и перестал раздумывать. А конь, не дожидаясь плети, сам пустился галопом. Полная снежно-белая луна освещала дорогу, прохладный ветер обдувал лицо – даже с крупной охоты не возвращался стрелок с такой радостью.
Конь сам остановился у мусорной кучи. С первого взгляда И почуял неладное: в доме явно что-то стряслось. Встречать его вышел один Чжао Фу.
– В чем дело? Где Ван Шэн? – удивленно спросил И.
– Пошел к Яо за хозяйкой.
– Как? Разве хозяйка у Яо? – растерянно спросил И, все еще не слезая с коня.
Слуга пробурчал что-то невнятное и взял у него поводья и плеть.
Стрелок слез, наконец, с коня, шагнул в ворота, постоял в нерешительности и, оглянувшись, спросил:
– А может, она не дождалась и пошла одна в трактир?
– В трех трактирах спрашивал – нету.
Опустив голову, И в раздумье направился к дому; в зале он увидел перепуганных служанок и, удивленный и встревоженный, громко спросил:
– Как? Вы дома? Разве хозяйка ходила когда-нибудь к Яо одна?
Ничего не ответив, они только взглянули на него и подошли, чтобы снять лук, колчан и сумку с курицей. У него вдруг забилось сердце, его охватила дрожь: а что, если Чан Э с тоски наложила на себя руки? Он велел Нюй-гэн кликнуть Чжао Фу: надо будет послать его в сад за домом, пусть хорошенько осмотрит пруд и деревья. Но, едва переступив порог комнаты, И понял, что его догадка неверна: в комнате был беспорядок, сундуки с платьем стояли раскрытые. Он взглянул под кровать и тут увидел, что шкатулка с драгоценностями исчезла. Его будто окатили ледяной водой: дело было не в золоте и жемчугах – в шкатулке хранился подарок даоса, пилюля бессмертия.
Он дважды прошелся по комнате, взад и вперед, и только теперь заметил стоявшего в дверях Ван Шэна.
– Разрешите доложить, хозяин, – сказал Ван Шэн, – к Яо хозяйка не заходила, и в кости они сегодня не играли.
Хозяин только взглянул на него, не сказав ни слова, – и слуга поспешил удалиться.
– Звали, хозяин?.. – спросил, входя в комнату, Чжао Фу.
Стрелок покачал головой и махнул ему, чтоб уходил.
Он еще несколько раз прошелся по комнате, потом вышел в зал, уселся, посмотрел на висящие напротив красный лук с красными стрелами, черный лук с черными стрелами, на самострелы, мечи и кинжалы, о чем-то задумался и, наконец, обратился к оцепеневшим служанкам:
– Давно пропала хозяйка?
– Мы хватились ее, как стали зажигать лампы, – сказала Нюй-и, – только никто не видел, чтобы она выходила.
– А вы не заметили, не принимала ли она пилюлю из шкатулки?
– Нет, не видели. Вот только после обеда она велела, чтоб я ей воды подала, – это помню.
Стрелок даже подскочил от волнения – кажется, он, наконец, понял, что его оставили на земле одного.
– А вам не показалось, будто что-то взлетело на небо? – спросил он.
Нюй-синь задумалась и вдруг охнула – словно ее осенило.
– А ведь я и в самом деле видела, когда зажгла лампу и выходила из комнаты, как здесь вот пролетела какая-то черная тень, да только могло ли мне тогда в голову прийти, что это наша хозяйка… – Лицо служанки побелело.
– Так я и думал! – Хлопнув себя по колену, стрелок вскочил и направился во двор. – Куда она полетела?
Нюй-синь показала. Следуя взглядом за ее рукой, он увидел висящую в небесах белоснежную полную луну; на ней проступали неясные очертания башен и деревьев. Ему вспомнились сказки о прекрасных дворцах на луне – он слышал их в детстве, от бабушки. При виде луны, словно плывущей в синем океане, он особенно остро почувствовал, до чего грузно его тело.
И вдруг им овладела ярость и жажда убийства. Округлив глаза, он крикнул служанкам:
– Подать сюда лук, бьющий в солнце! И три стрелы!
Нюй-и и Нюй-гэн сняли со стены могучий лук, висевший на самом видном месте в зале, и, обмахнув пыль, подали его хозяину – вместе с тремя длинными стрелами.
Взяв в руку лук, в другую – стрелы, И наложил их на тетиву и натянул ее до отказа, целясь прямо в луну. Он напрягся, как утес, его взгляд, устремленный вперед, метал молнии, рассыпавшиеся волосы бились на ветру, как черное пламя, – точно таким он был в тот день, когда сбил с неба девять солнц.
Раздался один протяжный свист – и все три стрелы унеслись в небо: спуская первую, стрелок уже закладывал вторую, спуская вторую – закладывал третью; глаз не успевал уловить его движений, ухо – свиста отдельной стрелы. Все стрелы должны были попасть в одну точку: каждая висела на хвосте у предыдущей, не отклоняясь ни на волос. Но на этот раз, чтоб еще верней поразить цель, охотник делал в момент выстрела едва заметное движение рукой, поэтому стрелы попали в три точки и нанесли луне три раны.
Служанки вскрикнули: все видели, как луна покачнулась, и казалось, вот-вот упадет, но она продолжала преспокойно висеть и сияла приветливей прежнего – будто ее и не ранило.
Вскрикнув от досады, стрелок с минуту смотрел на луну, но та его словно и не замечала. Он сделал три шага вперед – луна отступила на три шага назад; он отступил на три шага назад – и луна вернулась в прежнее положение.
Все молча переглянулись.
Стрелок нехотя прислонил лук к двери зала и вошел в дом. Служанки последовали за ним.
Он сел и вздохнул:
– Выходит, что хозяйка ваша уже обрела для себя вечное блаженство. Бросила меня без всякой жалости и улетела одна. Видно, стар я для нее. А сама еще месяц назад говорила, что я совсем не старый и что считать себя стариком – значит идейно опуститься.
– Дело, конечно, не в этом, – сказала Нюй-и, – многие по-прежнему называют вас воином.
– Иногда вы даже кажетесь художником, – сказала Нюй-синь.
– Какая чушь! Вся беда в том, что лапша с вороньей подливкой действительно не лезет в рот – бедняжка просто не выдержала…
– На эту барсовую шкуру с плешинами просто неприятно смотреть, – сказала Нюй-синь, направляясь в спальню, – я отрежу немножко от лап, которые ближе к стене, и поставлю заплатки.
– Погоди, – сказал И и, подумав немного, продолжал: – Это не к спеху. Я вот проголодался очень – приготовь-ка мне лучше курицу с перцем, да поживей, а еще возьми цзиней пять муки и напеки лепешек, чтоб я заснул на сытый желудок. Завтра поеду к тому даосу просить пилюлю – приму и полечу догонять Чан Э. А ты, Нюй-гэн, скажи Ван-Шэну – пусть засыплет коню шэна [325]325
Шэн – мера объема и сыпучих тел, около 1,03 литра.
[Закрыть]четыре белых бобов.
Декабрь 1926 г.
ПОКОРЕНИЕ ПОТОПА1
То было время, когда «буйствовали кипящие воды потопа; безбрежные, они обнимали горы и заливали холмы». [326]326
Цитата из «Шуцзина» («Книги преданий»); согласно традиционной хронологии, потоп бушевал в Китае в III тыс. до н. э.
[Закрыть]Однако не все подданные государя Шуня [327]327
Шунь – император древности (конец III тыс. до н. э.), правивший вместе с императором Яо. Потом Яо правил единовластно.
[Закрыть]ютились на выступавших из воды вершинах гор; одни привязали себя к макушкам деревьев, другие разместились на бревенчатых плотах, причем на некоторых сколотили из досок навесы. Все это могло показаться весьма поэтичным – если смотреть с берега.
Вести из дальних мест распространялись благодаря плотам. В конце концов все узнали о том, что его милость, сановник Гунь, [328]328
Гунь – министр общественных работ при императоре Шуне, боролся с потопом методом возведения дамб и плотин, успеха не добился.
[Закрыть]за целых девять лет не добившийся никаких результатов в усмирении потопа, навлек на себя августейший гнев и был сослан на каторгу на гору Юйшань, [329]329
Гора Юйшань. – На эту гору был сослан министр Гунь после неудачных попыток справиться с потопом.
[Закрыть]а на его место, кажется, встал его сын Вэнь-мин, [330]330
Вэнь-мин – имя императора Юя, сына Гуня. Юй, согласно традиционной версии, был сначала соправителем Шуня, а потом единовластно правил Китаем (конец III тыс. до н. э.); традиция приписывает Юю заслугу покорения потопа.
[Закрыть]которого в детстве звали А-юй.
Потоп длился уже долго, студентов университета давно распустили, негде было открывать даже детские сады, так что народ, можно сказать, пребывал во мраке. И только на горе «Культура» [331]331
Гора «Культура». – Этим названием Лу Синь намекает на реальные события. В октябре 1932 г., когда японские империалисты, оккупировавшие Маньчжурию, угрожали Северному Китаю, решено было вывезти культурные ценности из Пекина на юг. Группа литераторов и ученых во главе с Цзян Ханем обратилась к гоминьдановскому правительству с демагогическим призывом объявить Пекин «городом культуры» – зоной вне политики и войны, и отказаться от вывоза культурных ценностей, что, в сущности, было на руку японским милитаристам. Подписавшие это послание имели о реальном положении дел такое же отдаленное представление, как и обитатели горы «Культура» в рассказе Лу Синя.
[Закрыть]собралось множество ученых, пища коим доставлялась на летающих повозках [332]332
Летающие повозки из страны Цигун. – О стране Цигун сообщается в древней книге «Шаньхайцзин» («Книга гор и морей»); в комментарии к ней поэт и ученый Го Пу (276–324) писал, что жители страны Цигун «умели строить летающие колесницы, которые далеко летели, подгоняемые ветром».
[Закрыть]из страны Цигун; потому-то они и не боялись остаться голодными, потому-то и могли заниматься наукой. Однако в большинстве своем они были против Юя или же просто-напросто не верили в его существование.
По заведенному обычаю, раз в месяц небо оглашалось дрожащим звуком, становившимся все пронзительнее по мере приближения; наконец можно было отчетливо разглядеть летающую повозку, над которой развевался флаг с желтым кругом, [333]333
Видно, это намек на японский национальный флаг.
[Закрыть]испускавшим лучи. Когда до земли оставалось пять локтей, с повозки спускали на веревках несколько корзин. Посторонние не знали, что лежало в корзинах, было слышно лишь, как сверху и снизу обменивались репликами:
– Гуд монин!
– Хау ду ю ду!
– Гуллдир…
– О'кей!
Летающая повозка уносилась обратно в страну Цигун, дрожащий звук замирал в небе, да и ученые вели себя тихо – все были заняты едой. Только волны бились о прибрежные камни – неумолчно звучал прибой. Но послеполуденный сон придавал ученым бодрости, и тогда голос науки заглушал рокот волн.
– Если Юй и вправду сын Гуня, ему ни за что не усмирить потоп, – сказал ученый с посохом в руке. [334]334
Ученый с посохом в руке. – Прототипом этого образа послужил буржуазный исследователь теории социальной наследственности Пань Гуан-дань, который изучал родословные помещиков и чиновников для объяснения явлений наследственности.
[Закрыть] – Я в свое время собрал родословные многих знатных родов и богатых семей, немало потрудился над их исследованием и пришел к выводу: потомки богатых всегда живут в достатке, а отпрыски негодяев всегда негодяи. Вот это и именуют «наследственностью». Значит, раз Гунь не добился успеха, то и Юй ни за что не одержит победы, поскольку от глупого отца не может родиться умный сын.
– О'кей! – ответил ученый без посоха.
– Все же вам следовало бы подумать о батюшке нашего государя, – сказал другой ученый без посоха. – Он поначалу хоть и самодурствовал, но сейчас исправился. А будь он глупцом, никогда бы не исправился.
– Э-это в-все чепуха! – возразил ученый-заика, [335]335
Ученый-заика. – Прототипом этого образа послужил историк и археолог Гу Цзе-ган, сторонник прагматических методов в науке («исследование ради исследования», «факт ради факта»). Утверждения «ученого-заики» во время спора о Юе пародируют отрывок из «Рассуждений о древней истории» Гу Цзе-гана.
[Закрыть]и кончик его носа сразу запылал от прилива крови. – Вы доверились ложным слухам! На самом же деле никакого Юя нет и в помине, ведь иероглиф «юй» означает насекомое – а разве насекомое м-может усмирять воды? По-моему, и Гуня тоже не существует: «гунь» означает «рыба», а как р-рыба может с-с-справиться с потопом?
Сказав все это, он поднатужился и изо всех сил топнул обеими ногами.
– Как бы там ни было, Гунь действительно существует. Семь лет назад я собственными глазами видел у подножья гор Куньлунь, как он любовался цветами дикой сливы.
– Значит, вышла ошибка с его именем, наверное, его зовут не Гунь – «рыба», а Жэнь – «человек»! Но уж что касается Юя, то это несомненно насекомое. У меня есть масса доказательств, подтверждающих, что такого человека в природе не существует, и я готов представить их на суд общественности.
С этими словами он энергично поднялся с места, вытащил кривой нож, срезал кожу с пяти больших сосен, сделал клей, размочив оставшиеся от трапезы хлебные крошки, добавил туда угольный порошок и стал покрывать стволы сосен мельчайшими знаками «головастикового письма», доказывавшими небытие А-юя. На это у него ушло без малого четыре недели. Правда, желавшие взглянуть на его труд должны были внести по десять молодых листьев вяза, с тех же, что жили на плотах, взималось по раковине свежих водорослей.
Но поскольку все равно кругом была вода – ни тебе охотой заняться, ни землю пахать, у всех оставшихся в живых свободного времени было вдосталь, так что любопытных отыскалось очень много. Три дня толпились люди под соснами, то и дело вздыхая – одни от восхищения, другие от усталости, но на четвертые сутки какой-то провинциал наконец заговорил; это было в полдень, когда ученый мир подкреплялся жареной лапшой.
– А ведь и вправду бывает, что человека зовут А-юй, – сказал провинциал. – К тому же слово «юй» вовсе не значит «насекомое», просто мы, деревенские, неправильно его пишем. Господа же пишут немного по-другому, и тогда оно значит «большая макака». [336]336
Большая макака. – Иероглиф, которым записывается слово «большая обезьяна», напоминает внешне иероглиф, которым пишется имя Юй.
[Закрыть]
– Значит, человека называют б-б-большой макакой? – угрожающе воскликнул ученый-заика, подскочив с места и наскоро проглотив непрожеванную порцию теста; нос его при этом побагровел.
– Да, называют; бывает, что и Собачкой или Кошечкой назовут.
– Господин Птицеглав, [337]337
Господин Птицеглав. – Ученого-заику зовут Птицеглав (Няо-тоу); это еще один намек на Гу Цзе-гана: фамильный знак «гу» легко распадается на два более простых, древние значения которых «птица» и «голова».
[Закрыть]вам не стоит вступать с ним в полемику. – Ученый с посохом отложил в сторону хлеб и встал между спорящими. – Деревенские – народ глупый.
Тут он обернулся к провинциалу и прогремел:
– А ну, давай сюда свою родословную, я докажу, что и твои предки не могли похвалиться умом.
– А у меня никогда не было родословной!
– Тьфу, вот из-за таких пентюхов, как ты, в наших исследованиях нельзя добиться точных результатов!
– Но з-здесь родословная и не нужна, моя наука не может ошибаться, – выпалил еще более разгневанный Птицеглав. – В свое время многие ученые писали мне в поддержку моей теории, все эти письма при мне…
– Ну уж, нет, здесь без родословной не обойтись…
– Но у меня действительно нет родословной, – сказал «пентюх». – К тому же время сейчас смутное, с транспортом плохо. Собрать такие доказательства, как одобрительные письма ваших друзей, ничуть не легче, чем построить храм в ракушке. По-моему, доказательство налицо: вас величают Птицеглав – не значит ли это, что вы на самом деле голова птицы, а не человек?
– Ах, так! – От возмущения у господина Птицеглава побагровели даже мочки ушей. – Ты смеешь оскорблять меня? Он сказал, что я не человек! Требую, чтобы ты вместе со мной явился к его милости Гао Яо [338]338
Гао Яо – сановник, ведавший при императоре Шуне тюрьмами и наказаниями.
[Закрыть]на судебное разбирательство. Если я действительно не человек, я готов принять высшую меру наказания: пусть мне отрубят голову. Понял?! Но если правда на моей стороне, тебе придется ответить за клевету. А теперь не трогайся с места, пока я не доем лапшу.
– Господин, – ответил провинциал бесстрастно, не повышая голоса. – Вы же человек ученый, должны бы знать, что полдень уже наступил и что у других людей тоже подводит животы. Беда в том, что желудки глупцов и мудрецов устроены одинаково: они требуют пищи. Вы уж простите великодушно, я пойду наловлю водорослей, а когда вы подадите свою челобитную, явлюсь в суд.
С этими словами он вскочил на плот, достал рыболовный сачок и неторопливо поплыл вдаль, зачерпывая водяные травы. Зеваки постепенно разошлись; господин Птицеглав, с пылающими ушами и багровым кончиком носа, вновь принялся за поджаренную лапшу; ученый с посохом досадливо качал головой.
Но чем все-таки был Юй, насекомым или человеком, так и осталось загадкой.
2
Все же, Юй был, видимо, насекомым.
Прошло больше полугода, летающая повозка из страны Цигун появлялась уже восемь раз, от недоедания распухли ноги у девяти десятых из тех обитателей плотов, что прочли надписи на стволах сосен, а о новом уполномоченном по усмирению вод не было никаких вестей. И лишь после того, как повозка прилетела в десятый раз, распространилась весть о том, что и вправду есть человек по имени Юй, что он на самом деле сын Гуня и что он действительно назначен министром водного хозяйства. Три года назад он начал свой путь из Цзичжоу [339]339
Цзичжоу – одна из девяти областей, на которые при императоре Яо был разделен Китай; она охватывала территорию современных провинций Хэбэй и Шаньси. Столица империи Яо находилась в пределах области Цзичжоу.
[Закрыть]и скоро должен добраться до здешних мест.
Все восприняли эту весть не без интереса, но очень спокойно и с некоторым недоверием, ибо от подобных, не слишком достоверных сообщений у многих на ушах образовались мозоли.
На сей раз, однако, слухи подтвердились. Дней десять спустя почти все заговорили о том, что министр вот-вот прибудет, какой-то человек, занимавшийся сбором водорослей, собственными глазами видел правительственный корабль. В доказательство он всем показывал синевшую у него на лбу шишку и пояснял: это охранник запустил в него камнем за то, что он недостаточно быстро освободил дорогу кораблю. С той поры он приобрел широкую известность и не имел ни минуты свободного времени; охотников незамедлительно взглянуть на его шишку оказалось столько, что они едва не потопили плот. Позднее ученые призвали его к себе, подвергли тщательному обследованию и решили, что шишка у него – настоящая. Тут уж господину Птицеглаву стало невозможно отстаивать свою версию; пришлось уступить исторические разыскания другим лицам, а самому заняться сбором народных песен. [340]340
Еще один намек на профессора Гу Цзе-гана, который в 20-х годах занимался сбором и изучением народных песен.
[Закрыть]
Дней через двадцать, а то и больше, появилась целая флотилия больших лодок, выдолбленных из целого ствола дерева. В каждой лодке находилось по два десятка солдат-гребцов и по три десятка стражников с секирами; на носу и на корме развевались флаги. Едва флотилия причалила к вершине горы, как именитые люди и ученые выстроились на берегу для встречи почетных гостей. Но прошло немало времени, пока с самого большого судна сошли два тучных сановника средних лет, окруженные двумя десятками воинов в тигровых шкурах. Вместе со встречавшими они проследовали к самой высокой скале и скрылись в пещере.
На берегу и на плотах собрались люди, каждый вытягивал шею в надежде услышать, о чем идет речь; наконец, они попили, что пожаловал вовсе не сам Юй, а лишь комиссия по обследованию.
Сановники уселись в центре каменного зала, вкусили хлеба и начали обследование.
Один из ученых – лингвист, специалист по языку мяо, [341]341
Мяо – народ, живущий в юго-западных и южных провинциях Китая.
[Закрыть]сказал:
– Стихийное бедствие не столь уж тяжело, да и с провиантом положение не безнадежно. Хлеб ежемесячно падает с неба, рыбы тоже хватает; правда, она слегка припахивает тиной, но зато, ваша милость, какая жирная! Что же до простолюдинов, то в их распоряжении листья вяза и морская трава, они «пребывают в праздной сытости, без забот и тревог» – да и о чем заботиться, они и раньше ни к чему иному не стремились. Мы сами пробовали их пищу – вкус вполне приемлемый и весьма своеобразный.
Тут его перебил другой ученый, исследовавший «Фармакопею Шэнь-нуна»: [342]342
Шэнь-нун – император, который, согласно легендам, научил китайцев земледелию. Ему приписывается одна из древнейших китайских книг о лекарственных растениях – «Фармакопея» («Шэнь-нун бэньцао»); фактически она была составлена в начале нашей эры.
[Закрыть]
– К тому же в листьях вяза содержится витамин Дабл-Ю, а в морских травах – йод, который излечивает от золотухи. Значит, оба продукта весьма полезны для здоровья.
