Текст книги "Повести. Рассказы"

Автор книги: Синь Лу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

ЗА ПАПОРОТНИКОМ

1

В последние полгода даже в приюте для престарелых стало почему-то беспокойно, старики о чем-то шушукались, в возбуждении сновали туда и обратно. Один Бо-и, равнодушный к мирской суете и, по старости лет, постоянно опасавшийся простуды, с наступлением осенних холодов целыми днями сидел на крыльце, греясь на солнце. Он не поднял головы, даже когда раздались торопливые шаги:

– Брат!

Он узнал голос Шу-ци. Всегда предупредительный, Бо-и [365]365
  Бо-и и Шу-ци – легендарные герои древнего Китая, сыновья Мотайчу (XII в. до н. э.) – правителя царства Гучжу, находившегося в вассальной зависимости от династии Шан (1766–1122 гг. до н. э.). Перед смертью Мотайчу назначил Шу-ци своим наследником. Но после смерти отца Шу-ци отказался от трона в пользу брата. Бо-и, ссылаясь на волю отца, также отказался от трона и покинул царство Гучжу. Шу-ци последовал его примеру. Оба брата поступили на службу к чжоускому У-вану. Когда У-ван собрался в поход против последнего правителя династии Шан Чжоу-синя, братья пытались удержать его, но безуспешно. У-ван победил, и братьям стало стыдно, что они служат человеку, свергнувшему власть законной династии. Они ушли в горы Шоуяншань и умерли там голодной смертью, не желая изменять своим убеждениям. С именами Бо-и и Шу-ци в традиционной китайской литературе всегда связывалось представление о принципиальности, верности и бескорыстии.


[Закрыть]слегка приподнялся и, не глядя на брата, жестом пригласил его сесть рядом.

– Плохи дела, брат! – Голос у Шу-ци дрожал; тяжело дыша, он опустился на крыльцо.

– А что случилось? – Бо-и наконец взглянул на брата; Шу-ци показался ему бледнее обычного.

– Вы, конечно, слышали, что от шанского царя [366]366
  Шанский царь. – Имеется в виду Чжоу-синь – последний правитель династии Шан (Инь), правил в 1154–1122 гг. до н. э. Своими бесчинствами и чудовищной жестокостью восстановил против себя народ и вассальных князей. Его имя стало символом жестокого тирана.


[Закрыть]к нам бежали двое слепых?

– Да, Сань И-шэн [367]367
  Сань И-шэн – сановник при дворе правителя княжества Чжоу.


[Закрыть]что-то такое недавно рассказывал, но я не придал этому значения.

– Сегодня я был у них. Это старший учитель музыки – Цы и младший учитель – Цян, [368]368
  Цы и Цян – чиновники, ведавшие музыкой при дворе шанского царя Чжоу-синя.


[Закрыть]они привезли с собой кучу инструментов, говорят, недавно была выставка, все от нее без ума и будто бы уже решено начать войну.

– Войну из-за инструментов? Но ведь это противоречит принципам древних государей, [369]369
  Принципы древних государей. – Имеются в виду принципы управления государством, которыми руководствовались мифические императоры Фу Си, Хуан-ди, Яо и Шунь, благодаря чему Китай процветал и жил в мире и согласии.


[Закрыть] – с трудом выговорил Бо-и.

– Не только из-за инструментов. Разве вы не слыхали, что шанский царь попрал законы морали, что он велел отрубить ноги прохожему, который по утрам, не боясь холодной воды, переходил реку вброд, чтобы узнать, какой у него костный мозг? Или о том, как он приказал вырвать сердце у Би Ганя, [370]370
  Би Гань – дядя шанского царя Чжоу-синя, человек прямой и честный, осуждал распутство и зверства своего племянника, за что поплатился жизнью.


[Закрыть]своего родича, чтобы проверить, действительно ли в сердце у мудреца семь отверстий? Это считали баснями, но с приездом слепых все подтвердилось. Они к тому же неопровержимо засвидетельствовали, что шанский царь внес хаос и сумятицу в древние мелодии. А из-за этого, оказывается, можно начать войну. Но ведь когда низший покушается на высшего, [371]371
  Здесь под «низшим» подразумевается правитель вассального царства Чжоу, под «высшим» – царь Чжоу-синь.


[Закрыть]это тоже противоречит принципам древних государей…

– Лепешки день ото дня становятся меньше – видно, и вправду быть беде, – сказал Бо-и, помолчав. – А тебе, по-моему, следует пореже выходить за ворота и поменьше болтать – занимайся лучше своей гимнастикой!

– Хорошо… – смиренно сказал Шу-ци.

– Сам подумай, – продолжал Бо-и, зная, что в душе брат продолжает упорствовать, – мы здесь чужие и живем лишь благодаря милостям Западного князя, который в свое время позаботился о престарелых. Так что лепешки ли уменьшаются, события ли какие назревают, наше с тобой дело – помалкивать.

– Выходит, мы живем только ради пропитания?

– Болтать надо поменьше. Да у меня и сил нет все это выслушивать.

Бо-и закашлялся, и Шу-ци больше не раскрывал рта. Когда приступ кашля прошел, воцарилась тишина. На седые бороды старцев упали последние лучи осеннего солнца.

2

Между тем тревога росла: лепешки не только уменьшались в размере – они стали грубее и темнее. Жители приюта все чаще шептались, а с улицы все чаще долетали ржание коней и грохот колесниц. Шу-ци каждый раз выходил за ворота, но, возвращаясь, ничего не рассказывал брату, и все же его возбуждение передавалось и Бо-и: тот будто чувствовал, что ему уже недолго осталось спокойно есть свой рис.

Однажды, это было в конце одиннадцатой луны, Шу-ци, как обычно, встал рано утром, чтобы заняться своими упражнениями. [372]372
  Имеется в виду популярная в Китае разновидность дыхательной гимнастики по системе «великого предела», правила которой были впервые разработаны в эпоху Сун неким Чжан Сань-фэном. Великий предел (тайцзи) – первоначальное состояние мира, предшествовавшее отделению неба от земли. В истолковании неоконфуцианских философов XI–XIII вв. «великий предел» – это путь космоса, в его движении рождается сила света, а в его покое – сила тьмы; взаимодействие и противоборство этих двух сил, порожденных «великим пределом», служат источником жизни.


[Закрыть]Но, выйдя во двор, услыхал шум и, распахнув ворота, выбежал на улицу. По прошествии времени, которого хватило бы на то, чтобы испечь с десяток лепешек, он прибежал, запыхавшись; нос его покраснел от холода, изо рта клубами валил пар.

– Брат! Вставайте! Война! – почтительно вытянувшись перед Бо-и, крикнул он каким-то хриплым, будто чужим голосом.

Зябкому Бо-и очень не хотелось вылезать из постели в такую рань, но он любил брата. Увидев его в таком возбуждении, он, пересиливая себя, приподнялся, накинул теплый халат и принялся с трудом натягивать под одеялом штаны.

Пока он одевался, Шу-ци рассказывал:

– Только я хотел заняться гимнастикой, вдруг – слышу, будто по улице люди идут, кони скачут; выбегаю на дорогу – так и есть. Впереди большой паланкин, весь в белом шелку, одних носильщиков – человек восемьдесят, на паланкине – деревянная скрижаль с надписью: [373]373
  По представлениям древних китайцев, поминальная скрижаль с именем покойного становилась обителью его души.


[Закрыть]«Обитель души Вэнь-вана, [374]374
  Вэнь-ван – мудрый правитель царства Чжоу, которого Чжоу-синь по подозрению в нелояльности заточил в тюрьму.


[Закрыть]повелителя Великой Чжоу [375]375
  Чжоу – царство, которое находилось в вассальной зависимости от династии Шан. Владения Чжоу охватывали территории, занимаемые ныне провинцией Шэньси в северо-западной части Китая. При Вэнь-ване царство Чжоу заметно усилилось.


[Закрыть]», за паланкином идут солдаты. Так и есть, думаю: пошли войной на шанского царя. Нынешний князь слывет почтительным сыном: раз уж замыслил важное дело, значит, непременно выставит вперед Вэнь-вана. Бегу я назад и вдруг вижу: на стене нашей богадельни – манифест…

Бо-и оделся, братья вышли из дому и сразу съежились от холода. Бо-и редко выходил на улицу, за воротами приюта все показалось ему непривычным. Не прошли они и нескольких шагов, как Шу-ци указал рукой на стену, где был вывешен пространный «Манифест»:

«Стало Нам известно, что нынешний шанский царь, именуемый Чжоу, поддавшись наущениям женщины, порвал с Небом, внес хаос в летосчисление, отдалил от себя родичей. Следуя советам женщины, он пренебрег музыкою предков, заглушив и осквернив истинные песнопения непристойными песенками. Посему Мы, царь Фа, [376]376
  Фа – имя царя У-вана, сына царя Вэнь-вана, правителя царства Чжоу, свергнувшего шанского царя – тирана Чжоу-синя, и основавшего династию Чжоу.


[Закрыть]смиренно взяли на Себя осуществление Небесной Кары. Напряжем же все силы, о мужи, да не повторится сие ни дважды, ни трижды! О чем и уведомляем подданных».

Дочитав «Манифест», старики молча направились к дороге. По обочинам теснился народ, толпа была такой плотной, что сквозь нее не просочилась бы и капля воды. Братья попросили пропустить их. Зеваки обернулись, увидели седобородых старцев и, повинуясь высочайшему указу Вэнь-вана о почитании престарелых, поспешно расступились и пропустили их. Деревянная скрижаль, которую несли впереди шествия, давно исчезла из виду; теперь шли колонны латников. Когда прошло примерно столько времени, сколько требуется, чтобы испечь триста пятьдесят две больших лепешки, показалось множество солдат с парадными знаменами, похожими на разноцветные облака. За ними снова шли латники, а за латниками множество военных и гражданских чинов ехали верхом, тесным кольцом окружив своего повелителя. Повелитель был смуглолиц, с небольшой бородкой; в левой руке он держал желтый топор, в правой – белый бычий хвост; вид он имел грозный и величавый. Это и был сам чжоуский царь Фа, «смиренно взявший на Себя осуществление Небесной Кары».

Люди, стоявшие толпой по обочинам дороги, почтительно замерли в молчании, не смея шевельнуться. Таща за собой Бо-и, Шу-ци упорно пробирался вперед. Никто его не останавливал. Проскользнув между конскими головами, он схватил за удила княжеского коня и крикнул, вытянув шею:

– Не успел похоронить отца, а уже отправился в поход, – это ли сыновняя почтительность? Вассал, а злоумышляешь против государя, – это ли гуманность?..

В первое мгновение народ на обочинах дороги и окружавшие князя военачальники оцепенели от ужаса; даже белый бычий хвост в руке у князя скривился и поник. Но едва только Шу-ци произнес эти несколько слов, как туча мечей, со свистом рассекая воздух, поднялась над головами стариков, готовая немедля обрушиться на них.

– Стойте!

Узнав голос Цзян Тай-гуна, [377]377
  Цзян Тай-гун – советник У-вана и Вэнь-вана, прославился мудростью и даром предвидения. Своими советами оказал большую услугу У-вану в его борьбе против Чжоу-синя.


[Закрыть]никто не посмел ослушаться, мечи застыли в воздухе, и все глаза устремились на всесильного министра: он был таким же седовласым и седобородым, как старцы, только полнолицым.

– Отпустите их! Это же праведники!

Военачальники мгновенно отвели мечи и сунули их за пояс. Вслед за тем к Бо-и и Шу-ци подошли четверо латников, почтительно вытянулись перед ними, отдали честь, подхватили их под руки и, печатая шаг, направились к обочине. Толпа поспешно расступилась.

Выйдя на свободное место, латники снова встали навытяжку, поставили братьев на землю и дали им хорошего пинка. Охнув, старики, перекувыркнувшись в воздухе, пролетели с целый чжоуский чжан и грохнулись на землю. Шу-ци еще повезло: он упал на руки, шлепнувшись лицом в грязь: а Бо-и, более дряхлый, ударившись головой о камень, тут же лишился чувств.

3

Армия прошла, глазеть больше было не на что, и все обратились к новому зрелищу: обступили лежащего Бо-и и сидящего Шу-ци. Кто-то узнал старцев и тут же начал рассказывать их историю: наследники правителя страны Гучжу, [378]378
  Гучжу. – Владения царства Гучжу занимали земли к западу от реки Ляо (западная часть современной провинции Ляонин).


[Закрыть]что лежит далеко на западе, они, уступая друг другу трон, кончили тем, что бежали сюда и попали в приют для престарелых, учрежденный покойным государем. Рассказ вызвал шумное одобрение; теперь одни, присев на корточки, старались заглянуть в лицо Шу-ци, другие кинулись домой за целебным настоем; кто-то сообщил о происшествии в приют, требуя, чтобы оттуда поскорее притащили носилки и забрали стариков.

За время, которое протекло после этого, можно было бы испечь целую сотню, а то и больше лепешек, однако все оставалось по-прежнему, и зеваки начали расходиться. Наконец приковыляли двое стариков; они притащили створку двери, устланную соломой и служившую носилками: так, в соответствии с предписаниями Вэнь-вана, полагалось чтить старость. От грохота доски, брошенной на землю, Бо-и пришел в себя и открыл глаза. Шу-ци вскрикнул от радости, помог старикам уложить Бо-и на доску, а сам пошел следом, держась за веревку, которая свешивалась с доски.

Они уже прошли несколько десятков шагов, когда вдруг услыхали крик:

– Эй! Погодите! Я несу лекарство!

К ним торопилась молодая женщина с горшком в руках, но идти быстро она не могла, видимо, боясь расплескать жидкость.

Пришлось ее подождать. Шу-ци рассыпался в благодарностях. Женщина была слегка разочарована, когда увидела, что Бо-и уже очнулся, но, подумав немного, стала уговаривать его все же выпить лекарство – чтобы согреть желудок. Бо-и, который терпеть не мог горького, упорно отказывался.

– Что же теперь делать? Ведь это настой восьмилетней выдержки. Такого вам никто не принесет. А горького и у нас в семье не терпят… – Она была явно обескуражена.

Взяв у женщины горшок, Шу-ци насилу уговорил Бо-и сделать глоток-другой, после чего, сославшись на боли в собственном желудке, одним духом выпил все, что осталось. С похвалой отозвавшись о сильном действии напитка, – у него даже глаза покраснели, – Шу-ци еще раз вежливо поблагодарил женщину, и на этом инцидент был исчерпан.

Когда они вернулись в приют, боль от ушиба совсем прошла, и уже на третий день – несмотря на большую шишку на лбу и потерю аппетита, – Бо-и мог встать с постели.

Не желая оставлять обитателей приюта в стороне от происходящего, начальство то и дело подбрасывало им разные будоражащие новости – в форме правительственных сообщений или последних известий. Так, в конце двенадцатой луны стало известно, что великая армия в районе Мэнцзиня [379]379
  Мэнцзинь – название переправы; именно в этом месте армия У-вана, шедшего походом против шанского царя, переправилась через реку Хуанхэ.


[Закрыть]переправилась через Хуанхэ и что вся знать участвовала в операции. Вскоре прибыла копия «Великой клятвы» У-вана, данной им перед войсками. Ее переписали специально для престарелых, принимая во внимание их слабое зрение: каждый иероглиф был размером с грецкий орех. Бо-и и на сей раз поленился прочесть сам, и Шу-ци все прочел ему вслух, от начала до конца; ничего нового не было, а отдельные выражения, вроде «самолично отрекся от предков, расстроил жертвоприношения, в ослеплении забросил дела семейные и государственные…» подействовали на стариков удручающе.

Не было недостатка и в слухах: одни утверждали, будто чжоуская армия дала на Пастушьем поле [380]380
  Пастушье поле (Муе) – название местности в тридцати ли к югу от Чаогэ – столицы шанского царя (ныне территория уезда Цисянь провинции Хэнань). В 1122 г. до н. э. в Муе произошло решительное сражение между армиями У-вана и Чжоу-синя, в результате которого пала династия Шан.


[Закрыть]большое сражение шанскому войску, причем резня была такая, что трупы врагов усеяли поле, кровь лилась рекой, а в реках крови, будто соломинки, плавали деревянные палицы; другие же уверяли, что семисоттысячное войско шанского царя просто-напросто уклонилось от боя: увидев, что чжоускую армию ведет сам Цзян Тай-гун, шанские солдаты повернули вспять, открыв тем самым путь У-вану.

Версии были несколько противоречивы, но в победоносном завершении войны сомневаться как будто бы не приходилось. Это подтверждалось и упорными слухами о несметных сокровищах, вывезенных из Оленьей башни, [381]381
  Оленья башня (Лутай). – В этой башне, сооруженной по приказу Чжоу-синя в шанской столице, хранились драгоценности, шелка и другие богатства; в ней устраивались пиршества и оргии.


[Закрыть]об отборном рисе, захваченном на Большом мосту. [382]382
  Большой мост (Цзюйцяо) – название царских амбаров в шанской столице, в которых хранились запасы риса и зерна.


[Закрыть]Во множестве начали возвращаться раненые, что также как будто свидетельствовало о крупных сражениях. Все инвалиды, способные хоть как-то передвигаться, сидели теперь по чайным, кабакам, цирюльням, а то и просто где-нибудь во дворе или у ворот, рассказывая о сражениях, и каждого окружала толпа восторженных слушателей. С наступлением весны и тепла вдохновенные рассказы ветеранов нередко затягивались за полночь.

Страдая несварением желудка, Бо-и и Шу-ци обычно не съедали положенную им порцию лепешек; как и прежде, с наступлением темноты, они ложились спать, но уснуть не могли. Бо-и без конца ворочался в постели, а на Шу-ци это нагоняло такую тоску, что он частенько вставал и, накинув на себя одежду, выходил во двор – пройтись или размяться.

Как-то раз, в безлунную, звездную ночь, когда все уже мирно спали, у ворот богадельни шла беседа. Шу-ци, не имевший обыкновения подслушивать чужие разговоры, на этот раз почему-то замедлил шаг и прислушался.

– Шанский-то царь, так его и растак, сразу побежал к Оленьей башне, – рассказывал кто-то, судя по всему, инвалид, вернувшийся с войны. – Сгреб в кучу, так его и разэтак, свои сокровища, сам сел посередке, да все и поджег.

– Ах ты, жалость-то какая! – послышался голос привратника.

– Погоди! Сгорел-то он, а не сокровища. А наш великий государь со своей высокой свитой вступил в пределы Шанского государства. Жители встретили его за городскими воротами. Государь приказал своим сановникам пожелать населению счастья, а жители так и кинулись ему в ноги. И везде, где он проезжал, на всех воротах – одно только слово большими буквами: «верноподданные». Государь проследовал на колеснице к Оленьей башне, отыскал тело шанского царя, который наложил на себя руки, да и выпустил по нему три стрелы…

– Это зачем же? Боялся, что тот еще живой? – спросил кто-то.

– Кто его знает. Выпустил, и все. Потом рубанул его разок легким мечом, а желтым топором отрубил голову – только хряснула – и подвесил к большому белому знамени.

Шу-ци стало не по себе.

– Потом пошел искать наложниц Чжоу-вана. А они уж удавились обе. Государь и в них пустил три стрелы, рубанул мечом, отрубил им головы черным топором и подвесил к малому белому знамени. Так вот оно и…

– А правду говорят, будто наложницы эти красавицами были? – перебил его привратник.

– Точно не скажу. Повесили их высоко, народу поглядеть на них сбежалось много, а у меня рана разболелась, я и не стал толкаться.

– А та, которую Да-цзи [383]383
  Да-цзи – любимая наложница царя Чжоу-синя, на редкость красивая женщина. Конфуцианская традиция считала ее не только соучастницей, но и вдохновительницей всех злодеяний Чжоу-синя.


[Закрыть]звали, была, говорят, лисицей, только ноги не сумела сделать себе человечьи и потому тряпкой их обертывала, правда это?

– Кто ее знает. Ног ее я тоже не видал. Только у многих тамошних баб ноги и вправду смахивают на свиные копытца.

Услышав, что разговор от головы императора перешел к женским ножкам, Шу-ци, человек строгих правил, нахмурился, поспешно заткнул уши и бросился в дом. Бо-и, который все еще не спал, тихо спросил:

– Опять занимался гимнастикой?

Не отвечая, Шу-ци медленно прошел к постели Бо-и, сел на краешек и, наклонившись к брату, рассказал ему все, что слышал. После этого оба долго молчали; наконец Шу-ци, тяжело вздохнув, печально сказал:

– Кто бы подумал, что будут попраны все установления Вэнь-вана… мало того, что нынешний князь к отцу непочтителен, так еще и бесчеловечен… а раз так, мы не можем больше есть здешний хлеб.

– Что же делать? – спросил Бо-и.

– Думаю, что нам лучше уйти…

И, посовещавшись, братья решили завтра же с утра покинуть приют, чтобы не есть больше чжоуских лепешек. Из вещей они ничего не возьмут. Они пойдут на гору Хуашань [384]384
  Хуашань – одна из пяти священных вершин, почитаемых китайцами, находится в провинции Шэньси.


[Закрыть]и доживут там свой век, питаясь листьями и дикими плодами. «Небо справедливо и не оставит добрых людей». [385]385
  Цитата из «Исторических записок» Сыма Цяня.


[Закрыть]Как знать, быть может, там найдется что-нибудь еще – вроде лекарственных грибов или осота…

Решение было принято, и на душе у стариков стало легко. Шу-ци разделся и лег, и вскоре услышал, как Бо-и что-то бормочет во сне; сам он тоже почувствовал прилив сил, ему даже почудился нежный аромат грибов… И с этим ощущением Шу-ци заснул крепким сном.

4

На другое утро братья проснулись раньше обычного, умылись, причесались, взяли оставшиеся лепешки, прихватили палки и вышли через главные ворота – будто бы на прогулку. Из вещей они ничего не взяли, да и нечего было брать, кроме старых, подбитых барашком, халатов, с которыми они никогда не расставались. Старики чувствовали, что уходят из приюта навсегда; это было нелегко – и они то и дело оглядывались.

Прохожих встречалось мало; только заспанные женщины спешили к колодцу за водой. Когда братья вышли на окраину, солнце стояло уже высоко и прохожих стало больше. Чуть ли не каждый шагал с видом победителя, гордо подняв голову, однако старикам все, как обычно, уступали дорогу. Все чаще попадались деревья; на некоторых – их названий братья не знали – уже распускались почки: деревья словно бы окутал зеленовато-серый дымок; затесавшиеся между ними сосны и кипарисы казались в утренней дымке особенно зелеными.

Среди этого простора, приволья и красоты Бо-и и Шу-ци чувствовали себя помолодевшими, их шаг стал легким и свободным, на душе было радостно.

На следующий день, после полудня, братья подошли к развилку дороги и вежливо осведомились у оказавшегося неподалеку старика, куда им лучше идти.

– Какая жалость, – сказал старик, – приди вы чуть пораньше, могли бы продолжать путь вместе с табуном, который здесь прошел. Идите пока по этой дороге. Развилков будет еще много, там, дальше, спросите.

Шу-ци вспомнил, что в полдень их и впрямь обогнали какие-то инвалиды с большим табуном дряхлых, тощих, хромых и облезлых лошадей. Табун внезапно появился у них за спиной и едва их не затоптал. Теперь, пользуясь случаем, Шу-ци решил узнать, куда и зачем гнали лошадей.

– А вы разве не слышали? – удивился старик. – После того как наш великий государь «смиренно совершил Небесную Кару», нет больше надобности поднимать массы и двигать войска – вот коней и пустили пастись у подножия горы Хуашань. «И вернули коней на южный склон горы Хуашань», помните? Осталось лишь «пустить волов на луг у Персиковой рощи»! [386]386
  Выражения из книги «Шуцзин», означающие, что после жестокой войны в стране воцарился мир.


[Закрыть]Похоже, что на этот раз люди и вправду смогут наконец-то мирно есть свой хлеб.

Стариков будто окатили ледяной водой, они почувствовали озноб, но, овладев собой, спокойно, без дрожи в голосе, поблагодарили старика и зашагали дальше по указанному им пути. Увы, «возвращение коней на южный склон горы Хуашань» растоптало все их надежды, поселив в душе смятение и неуверенность в будущем.

Молча, в стеснении сердца, продолжали они свой путь и к вечеру подошли к невысокому холму из желтого лесса, поросшему редким леском. В лесу виднелось несколько глинобитных хижинок, и старики еще по дороге решили попроситься туда на ночь.

До холма оставалось всего несколько шагов, когда из леска выскочили пятеро здоровенных молодцов свирепого вида, в рваном платье, с белыми повязками на головах. В руке у главаря был нож, у остальных – дубины. Молодчики сбежали с холма, выстроились в ряд поперек дороги, все разом вежливо кивнули головой и громко закричали:

– Привет, почтеннейшие!

Старики в испуге попятились. Бо-и затрясся от страха; Шу-ци был посмелее: он решительно шагнул вперед и спросил молодцов, кто они такие и чего хотят.

– Я – Цюн-ци Младший, [387]387
  Цюн-ци Младший – вымышленный герой; в древних памятниках, однако, есть упоминание о Цюн-ци – одном из четырех знаменитых злодеев и разбойников.


[Закрыть]владыка горы Хуашань, – ответил молодчик с ножом, – вот привел братишек, чтобы, в обмен за свободный проезд, попросить у господ деньжат!

– Откуда же, владыка, у нас деньги? – робко возразил Шу-ци. – Мы ведь из богадельни.

– Да что вы! – изумился Цюн-ци и сразу перешел на почтительный тон: – Так, значит, вы и есть те самые «великие старцы Поднебесной»? Мы тоже чтим заветы покойного государя и весьма почитаем стариков, а посему и просим вас, господа, оставить нам на память какую-нибудь безделицу…

Видя, что Шу-ци молчит, он поиграл ножом и продолжал, повысив голос:

– Но если господа так скромны, мы вынуждены будем, смиряясь перед Небесной волей, почтительнейше вас обыскать и всепокорнейше обшарить!

Братья тут же подняли руки. Один из молодцов с дубиной расстегнул на них халаты на меху, теплые куртки и рубашки и все тщательно прощупал.

– У этих голодранцев и вправду ничего нет! – сказал он, повернувшись к Цюн-ци Младшему. На лице его было разочарование.

Заметив, что Бо-и дрожит, Цюн-ци подошел к нему и сказал, ласково потрепав по плечу:

– Не надо бояться. Это шанхайские бандиты имеют обыкновение «обдирать свиней», а мы люди культурные и такими делами не занимаемся. Раз у вас нет сувениров, что ж, будем считать, что нам не повезло. Ну, а теперь катитесь отсюда!

Не найдясь, что сказать, не успев даже натянуть как следует платье, не поднимая глаз, Бо-и и Шу-ци стремительно бросились вперед. Пятерка посторонилась, уступая дорогу, и, почтительно вытянув руки по швам, хором прокричала им вслед:

– Уже уходите? И чаю не попьете?

– Спасибо, не хочется… – крикнули на бегу старики, не переставая почтительно кивать головой…

5

«Возвращение коней на южный склон горы Хуашань» и появление владыки горы Цюн-ци Младшего нагнали страху на праведных мужей. Посовещавшись, они повернули на север. Питаясь подаяниями, передвигаясь днем и отдыхая по ночам, они пришли наконец к горе Шоуяншань. [388]388
  Шоуяншань – название горы, на которой нашли приют братья Бо-и и Шу-ци после того, как оставили службу у царя У-вана.


[Закрыть]

Это была превосходная гора, не слишком высокая и не слишком крутая. Здесь не было больших лесов, и можно было не опасаться тигров, волков или разбойников: словом, сущий рай для отшельников. Подойдя к горе вплотную, старики увидали нежно-зеленую молодую листву, золотисто-желтую землю и распустившиеся в траве мелкие розовые цветочки. Уже один вид горы радовал глаз и сердце. Полные радости, постукивая палками, братья шаг за шагом поднимались по горной тропинке. Отыскав наверху что-то похожее на выступ скалы над пещерой, они уселись там, вытирая пот и тяжело дыша.

Солнце заходило, усталые птицы с громким щебетанием возвращались в рощу, нарушая прозрачную тишину, окружавшую братьев, когда они поднимались на гору, но и теперь все продолжало им казаться новым и необычным. Шу-ци расстелил на земле халаты, но, прежде чем отойти ко сну, вытащил два узелка с едой, и вместе с Бо-и они свели все до крошки. Это были остатки милостыни, собранной по дороге; поскольку, лишь поднявшись на гору Шоуяншань, можно было приступить к исполнению обета «не есть чжоуского хлеба», они в тот же вечер доели его весь, с тем чтобы уже с завтрашнего дня твердо, без малейших послаблений, держаться принципа.

На рассвете стариков разбудили вороны, они снова заснули и проснулись уже ближе к полудню. Бо-и жаловался на боли в пояснице, а ноги у него ныли так, что он не мог подняться. Пришлось Шу-ци одному отправиться на поиски чего-нибудь съедобного. Тут-то и обнаружилось: то, что гора Шоуяншань была не крутой и не высокой, то, что на ней не было тигров, волков и разбойников, было, бесспорно, ее достоинством, но это же было и ее недостатком – под горой оказалась деревня с таким же названием, поэтому не только старики или женщины постоянно ходили сюда за дровами, но и дети любили здесь играть в свои игры; съедобных диких плодов или чего-нибудь похожего не было и в помине, все давно было обобрано.

Тогда он вспомнил о целебных грибах. На горе были сосны, но не старые, и вряд ли на их корнях росли грибы. А если бы и росли, то без мотыги их не достанешь, а мотыги у него не было. Вспомнил он и об осоте, но ему доводилось видеть только корни, он и понятия не имея, как выглядят листья этого растения: если бы даже осот рос у него перед носом, он бы его не узнал. А выдергивать на горе каждую травинку, чтобы посмотреть, какой у нее корешок, нечего было и думать. Шу-ци бросило в жар, лицо его запылало, он принялся скрести в затылке.

И сразу успокоился – будто его осенило. Он подошел к сосне, нарвал охапку хвои, нашел на берегу ручья два камня, снял и растер зеленую кожицу с иголок, промыл, еще раз тщательно растер и скатал в лепешку, отыскал еще один камень, тонкий и плоский, и вернулся со всем этим добром в пещеру.

– Ну, нашел что-нибудь? – нетерпеливо спросил Бо-и. – А то у меня от голода в животе урчит.

– Ничего нет. Попробуйте, братец, вот это.

Шу-ци поставил рядышком два камня, плоский камень положил сверху, а на него – хвойное тесто, набрал сухих веток и вздул огонь. Прошло довольно много времени, прежде чем послышалось легкое шипение сырого соснового теста и распространился тонкий аромат, от которого у стариков потекли слюнки. Довольный Шу-ци заулыбался: рецепт этого кушанья он узнал на пиру, когда ходил поздравлять министра Цзян Тай-гуна с восьмидесятипятилетием.

Тесто запузырилось и стало понемногу подсыхать, на глазах превращаясь в лепешку. Обернув руку рукавом халата, Шу-ци, радостно хихикая, положил плоский камень с лепешкой перед Бо-и. Тот подул на нее, попробовал отломить кусочек, с трудом отломил и торопливо сунул в рот.

Чем дольше он жевал, тем сильнее морщился, наконец, вытянув шею, выплюнул с отвращением и, укоризненно глядя на Шу-ци, запинаясь, произнес:

– Горько… рот дерет…

Шу-ци будто свалился в омут, все его надежды рухнули. Дрожащей рукой он отщипнул кусочек, разжевал: даже подобия не было чего-то съедобного, и впрямь горько… рот дерет…

Шу-ци сразу сник и бессильно опустился на землю, уронив голову. Но продолжал думать, мучительно думать, словно пытаясь выкарабкаться из омута. Размышляя, он вдруг представил себя ребенком: он, наследник правителя страны Гучжу, сидит на коленях у няньки. Нянька эта – деревенская и рассказывает ему сказки: о том, как Хуан-ди победил злого Чи Ю, [389]389
  Имеется в виду миф о борьбе мифического императора Хуан-ди против злого небесного божества Чи Ю.


[Закрыть]а великий Юй усмирил страшное чудовище Учжици, а еще о том, как в голодные годы деревенские жители ели папоротник.

Еще он вспомнил, как расспрашивал ее о папоротнике: какой он бывает, и тут же подумал, что видел недавно такое растение на горе. Ощутив вдруг прилив сил, Шу-ци встал, шагнул в заросли трав и стал искать.

Папоротника и вправду оказалось немало: не пройдя и одного ли, Шу-ци набрал с пол-охапки.

Он сполоснул папоротник в ручье и принес в пещеру; в качестве сковородки Шу-ци воспользовался тем же плоским камнем, на котором жарил лепешку из хвои. Листья быстро потемнели: папоротник был готов. На сей раз Шу-ци не рискнул предложить старшему брату первому попробовать кушанье. Он взял стебелек, положил себе в рот, зажмурился и стал жевать.

– Ну как? – нетерпеливо спросил Бо-и.

– Вкусно!

И старики, хихикая, принялись за жареный папоротник. Бо-и, как старший, съел на две пригоршни больше.

С тех пор они собирали папоротник каждый день. Сначала собирал одни Шу-ци, а Бо-и занимался стряпней; потом, когда Бо-и почувствовал себя лучше, он тоже принял участие в заготовках. Меню стало разнообразнее: папоротниковый суп, папоротниковый бульон, соус из папоротника, тушеный папоротник, молодые побеги в бульоне, вяленые молодые листья…

Мало-помалу они оборвали весь папоротник, который рос поблизости от пещеры. Корешки, разумеется, остались в земле, но они не могли сразу же дать нового урожая. С каждым днем приходилось ходить за папоротником все дальше. Попробовали несколько раз сменить жилье, но результат был тот же. Да и новые места для жилья искать становилось все труднее: требовалось обилие папоротника и наличие ручья по соседству, а таких удобных мест даже на горе Шоуяншань оказалось немного. Шу-ци очень беспокоился за брата, который, находясь в преклонном возрасте, в любой момент мог схватить простуду. Он настойчиво уговаривал Бо-и сидеть дома и заниматься только стряпней, предоставив сбор папоротника ему, Шу-ци.

Бо-и уступил, и на душе у Шу-ци стало спокойнее. Но на горе Шоуяншань бывали люди, а у Бо-и от безделья изменился характер: прежде молчаливый, старик сделался словоохотливым, он вступал в перебранку с детьми и завязывал беседы с дровосеками. Однажды, оттого ли, что был в ударе, а может, оттого, что кто-то обозвал его старым попрошайкой, он проговорился, что они с братом – сыновья правителя страны Гучжу, которая находится далеко на Западе, и что сам он старший, а брат его – третий по счету сын государя. Их отец еще при жизни изъявил желание передать престол третьему сыну, но после смерти отца младший брат решительно отказался от престола в пользу старшего. Старший же, покоряясь отцовской воле и дабы не вызвать смуты, бежал из страны. Но младший тоже бежал! В пути они встретились и отправились вместе к Западному князю – Вэнь-вану, который и поместил их в богадельню. Кто мог подумать, что нынешний чжоуский князь, будучи вассалом, поднимет руку на государя! После этого им не оставалось ничего другого, как отказаться от чжоуского хлеба, бежать на гору Шоуяншань и питаться травами… К тому времени, когда Шу-ци узнал обо всем этом и подивился болтливости брата, новость успела распространиться, и ничего уже нельзя было поправить. Он и на этот раз не решился упрекнуть брата, только подумал про себя, что их отцу, не пожелавшему оставлять престол старшему сыну, и впрямь нельзя отказать в прозорливости…

Дурные предчувствия Шу-ци оправдались в полной мере: последствия оказались просто ужасными. Мало того, что теперь вся деревня с утра до вечера судачила о братьях – не было недостатка и в зеваках, спешивших на гору только за тем, чтобы на них поглазеть. Кто считал их знаменитостями, кто – чудаками, кто – музейной редкостью. Дошло до того, что от них уже не отставали ни на шаг: смотрели, как они рвут папоротник, окружали их тесным кольцом во время еды, жестикулируя, приставая с бесконечными расспросами, от которых у стариков голова шла кругом. И следовало всегда сохранять вежливость: стоило только нахмуриться, чтобы тут же прослыть «неуживчивыми».

Все же хорошего о братьях рассказывали больше, чем дурного. В конце концов взглянуть на них пришло даже несколько барышень и дам, однако на обратном пути гостьи лишь разочарованно качали головой: по их словам, их попросту надули, отшельники оказались «совсем некрасивыми».

Слухи о братьях-отшельниках вызвали наконец любопытство у самого господина Бин-цзюня Младшего – первого лица на деревне. Он приходился дальним родичем шанской государыне Да-цзи и совершал жертвенные возлияния на пирах. Зная изменчивость судьбы, он снарядил пятьдесят возов с вещами и взял восемьсот рабов с рабынями и явился со всем этим добром в распоряжение пресветлого чжоуского государя. К несчастью, произошло это всего лишь за несколько дней до того, как к мэнцзиньской переправе были стянуты войска, все были в хлопотах, и его просто не успели надлежащим образом пристроить. Оставив ему сорок возов с вещами и семьсот пятьдесят рабов с рабынями и дав в придачу два цина плодородной земли у горы Шоуяншань, ему предложили поселиться в деревне и изучать триграммы. Господин Бин-цзюнь [390]390
  Бин-цзюнь. – Современный Лу Синю читатель угадывал в образе Бин-цзюня черты поэта Шао Сюнь-мэя, автора поэтического сборника «Преступление, похожее на цветок» (1928). Шао Сюнь-мэй презрительно отзывался о литераторах-профессионалах, которые потому «сделались литераторами, что им нечего есть…». По убеждению Шао Сюнь-мэя, литература не труд, а развлечение, и писателю не пристало интересоваться такой «грубой прозой», как кусок хлеба. В противном случае ему не создать настоящих великих произведений искусства. В одной из статей Лу Синь дал отпор барской эстетике Шао Сюнь-мэя, подчеркнув, что «золото и серебро не являются корнями и всходами литературного произведения».


[Закрыть]Младший проявлял также склонность и к литературным упражнениям и давно уже скучал в деревне, где все были неграмотны и ничего не смыслили в «общих курсах литературы». Он тут же велел подать паланкин и отправился к старикам поболтать о литературе, прежде всего – о поэзии, потому что был и поэтом, автором сборника стихов.