Текст книги "Все люди смертны"

Автор книги: Симона де Бовуар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Часть третья

Я шел напрямик через болото, которое простиралось сколько хватало глаз; пористая почва проваливалась у меня под ногами, и заросли тростника с легким шуршанием стряхивали капли воды; солнце садилось за горизонт; там вдали, за равнинами и морями, за горами все время был горизонт и каждый вечер садилось солнце. Немало лет прошло с тех пор, как я забросил свой компас и затерялся на этих однообразных просторах, не ведая ни времени, ни часов; я забыл прошлое, а моим будущим была эта бескрайняя равнина, стремившаяся к небу. Я пробовал ногой почву, чтобы нащупать твердые кочки и устроиться на ночлег, когда вдалеке открылась широкая розовеющая заводь. Я подошел поближе. Среди трав и зарослей тростника струилась река.

Еще сто или даже пятьдесят лет назад сердце мое забилось бы сильнее, я бы подумал: я открыл великую реку, и мне единственному ведома эта тайна. Но теперь река равнодушно отражала розовое небо, и я подумал всего лишь, что ночью мне через нее не перебраться. Наткнувшись на клочок земли, затвердевший при первых заморозках, я опустил мешок на землю и достал оттуда меховое одеяло, затем собрал побольше хвороста и, разложив костер, развел огонь. Я разжигал костер каждый вечер, его потрескивание и запах восполняли в ночи недостаток моего собственного присутствия: пылающая и рдеющая жизнь, которая поднималась от земли к небу. Река была настолько спокойной, что оттуда не доносилось даже всплеска.

– О-го-го!

Я вздрогнул. Это был человеческий голос, голос белого человека.

– О-го-го!

Я откликнулся в свою очередь и подбросил охапку сучьев во взметнувшееся пламя. Не прекращая подавать голос, я подошел к реке и увидел на другом берегу огонек: тот, другой, тоже разжег костер. Слов, которые он выкрикивал, я не мог разобрать, но мне показалось, что говорят по-французски. Наши голоса сталкивались во влажном воздухе, но незнакомцу явно было так же трудно расслышать мои слова, как и мне его. В конце концов он замолк, а я трижды крикнул:

– До завтра!

Человек! Белый человек! Укутавшись поплотнее, я наслаждался теплом костра и думал: после ухода из Мехико мне давно не приходилось видеть лица со светлой кожей. Четыре года. Я уже подсчитал. За рекой горел огонь, а я говорил себе: уже четыре года, как я не видел людей со светлой кожей. И вот в ночи между нами завязался безмолвный диалог. Кто он? Откуда? Чего он хочет? И он задавал мне те же вопросы, а я отвечал ему. Я отвечал. Внезапно на берегу этой реки я вновь обрел прошлое, будущее, судьбу.

Сто лет назад я сел на корабль во Флессинге, чтобы объехать вокруг света. Я надеялся, что мне удастся избегать общения с людьми, мне хотелось превратиться в наблюдателя. Я пересек океаны и пустыни, плавал на китайских джонках и восхищался в Кантоне золотым самородком стоимостью двести миллионов; я посетил Катунг и, переодевшись буддистским монахом, поднялся на тибетские плато. Я видел Малакку, Калькутту, Самарканд, а в Камбодже, в глубине джунглей, созерцал громадный, как город, храм, где было около сотни колоколен; я сиживал за столом у Великого Могола и персидского шаха Абалана; впервые проложил путь через острова Тихого океана; сражался с патагонцами; наконец высадился в Веракрусе и добрался до Мехико, пешком, в одиночку, я отправился к сердцу неведомого континента и на протяжении четырех лет странствовал по прериям и лесам, без компаса, затерянный под небесами и в вечности. Так обстояли дела до сих пор. Однако теперь я оказался в конкретном месте, определить широту и долготу которого можно с помощью астролябии; я, безусловно, находился к северу от Мехико, но в скольких лье? Восточнее или западнее? Человек, который спал на другом берегу реки, знал, где я нахожусь.

С первыми проблесками рассвета я разделся, уложил одежду вместе с одеялом в дорожный мешок из бизоньей шкуры, взвалил мешок на спину и бросился в реку; в ледяной воде у меня перехватило дыхание, но течение было небыстрым, и вскоре я достиг противоположного берега. Обтерев тело краем одеяла, я снова оделся. Незнакомец спал возле прогоревшего костра. Это был мужчина лет тридцати со светло-каштановыми волосами; короткая всклокоченная борода скрывала скулы и подбородок. Я сел рядом и стал ждать.

Он открыл глаза и удивленно поглядел на меня:

– Как вы здесь оказались?

– Перебрался через реку.

Его лицо прояснилось.

– У вас есть лодка?

– Нет. Я добрался вплавь.

Он откинул одеяла и вскочил на ноги.

– Вы один?

– Да.

– И тоже заблудились?

– Я не могу заблудиться, – сказал я. – Я иду куда глаза глядят.

Незнакомец провел рукой по взъерошенным волосам. Он был сбит с толку.

– А вот я заблудился, – отрывисто проговорил он. – Спутники потеряли меня из виду или просто бросили. Мы добрались до истока одной речки, вдоль которой шли от самого озера Эри; один индеец рассказал мне, как отыскать пешую тропу, которая приведет к широкой реке; я отправился на поиски этой реки в сопровождении двух человек; мы нашли ее и дальше двигались вдоль берега, но через три дня я проснулся утром и обнаружил, что остался один; решив, что мои спутники пошли вперед, я добрался сюда и никого не нашел. – Он поморщился и добавил: – Вся провизия была у них.

– Надо вернуться назад, – предложил я.

– Да. Но будут ли мои спутники дожидаться меня? Боюсь, что они сговорились. – Он улыбнулся. – Как же я обрадовался, когда заметил вчера огонь вашего костра! Вам знакома эта река?

– Впервые вижу.

– О-о… – разочарованно протянул он.

Незнакомец посмотрел на илистые разводы реки, которая, петляя, медленно струилась среди болот.

– Она течет с северо-востока на юго-запад и явно впадает в Море Кортеса, так ведь?

– Понятия не имею, – сказал я.

Я тоже бросил взгляд на реку; мне вдруг показалось, что это не просто плещущийся поток, а дорога и она куда-то ведет.

– Куда вы направляетесь? – спросил я.

– Я ищу путь в Китай, – ответил путешественник. – И если река действительно течет от озер к океану, я его нашел.

Он улыбнулся. Мне показалось странным, что кто-то еще может мне улыбаться.

– А вы? Откуда вы идете? – спросил он.

– Из Мехико.

– Пешком? В одиночку? – недоуменно спросил незнакомец.

– Да.

В его глазах сверкнул голодный блеск.

– Чем же вы питаетесь?

Помолчав, я сказал:

– Время от времени мне удается убить бизона, а индейцы дают немного маиса.

– У меня вот уже три дня крошки во рту не было, – весело признался он.

Повисло молчание. Он ждал моего ответа.

– К сожалению, у меня нет съестных припасов, – сказал я. – Мне не раз доводилось обходиться без пищи неделю-другую, этот секрет я узнал в Тибете от тамошних мудрецов.

– Ух ты! – Он стиснул зубы, лицо его вытянулось, но тотчас он вновь попытался улыбнуться и попросил: – Откройте же мне поскорее этот секрет.

– Для этого понадобятся годы, – отрезал я.

Он огляделся вокруг и молча принялся свертывать одеяло.

– Разве здесь нет никакой дичи? – спросил я.

– Никакой. В сутках пути отсюда начинается прерия, но там все выгорело.

Разложив на земле кусок бизоньей шкуры, он принялся выкраивать из нее новые мокасины.

– Я попытаюсь отыскать своих проводников, – сказал он.

– А если не найдете?

– Положусь на милость Господа.

Он мне не поверил, решил, что я не желаю делиться с ним провизией. А мне меж тем так хотелось дать ему что-нибудь в ответ на его улыбку.

– В пяти днях пути отсюда есть индейское селение, – сказал я. – Там вам точно удастся разжиться маисом.

– Пять дней, – протянул он.

– Это задержит вас дней на десять, но зато вдвоем мы сможем унести столько провизии, что вам хватит на несколько недель.

– Вы хотите вернуться в Монреаль вместе со мной?

– Почему бы нет?

– Тогда в путь! – сказал он.

Мы опять переплыли реку; вода была уже не такая холодная, как на рассвете. Весь день мы шли через болота; спутник мой, похоже, очень устал, говорил он мало. Все же он сообщил мне, что его зовут Пьер Карлье, он родился в Сен-Мало и еще в детстве поклялся, что станет великим путешественником; все, что удалось скопить, он потратил, чтобы добраться до Монреаля и организовать экспедицию. За пять лет он обошел Великие озера, которые река Святого Лаврентия связывает с Атлантическим океаном, отсюда хотел найти проход к Морю Кортеса. Денег у него почти не осталось, а правительство его страны не оказывало ему никакой помощи, так как предпочитало, чтобы французские колонисты обосновались в Канаде, вместо того чтобы отправиться вглубь неисследованных земель.

На второй день мы добрались до прерии. С этой стороны индейцы ее тоже подожгли: наступил сезон охоты. Нам то и дело попадались кости бизонов и встречались их следы, но мы понимали, что во всей округе не осталось никакой живности. Карлье замолк; он был на грани истощения. Ночью я застиг его за тем, что он глодал шкуру бизона, от которой каждое утро отрезал куски для новых мокасин.

– Вы в самом деле не можете дать мне еды? – спросил он наутро.

– Можете обшарить мой мешок, – предложил я. – Там пусто.

– У меня больше нет сил идти, – признался он.

Он вытянулся на земле, скрестив руки под головой, и закрыл глаза.

– Ждите меня, – сказал я, – через четыре дня я вернусь.

Я оставил рядом с ним бурдюк с водой и немедленно отправился в путь. Я без труда отыскал проложенную мною тропу: на болоте и в прерии сохранились мои следы; я шел до самого заката, а с рассветом продолжил поход. Через два дня я добрался до селения. Людей там не было, все индейцы ушли на охоту. Но в тайнике я обнаружил маис и мясо.

– Понемножку, – сказал я, – понемножку.

Он жадно впился зубами в кусок мяса. Глаза сверкали.

– Вы не едите? – спросил он.

– Я не голоден.

Он улыбнулся:

– Как здорово поесть досыта.

Я улыбнулся в ответ. Мне вдруг захотелось быть на месте этого человека, который испытывал голод и утолял его, человека, страстно искавшего путь в Китай.

– А что вы предпримете теперь? – спросил я его.

– Вернусь в Монреаль. Буду искать деньги, чтобы снарядить новую экспедицию.

– Деньги у меня есть, – сказал я.

На дне моего дорожного мешка лежали драгоценные камни и золотые слитки.

– Вы что, дьявол? – в шутку спросил он.

– Допустим.

– Я охотно продам вам душу в обмен на путь в Китай. Мне нет дела до загробной жизни, с меня хватит и этой!

В его голосе звенело такое возбуждение, что в сердце моем шевельнулась зависть. Быть может, мне еще удастся вновь стать живым?.. – думал я.

– Я не дьявол, – произнес я вслух.

– Кто же вы?

Ответ был у меня наготове: никто, но он смотрел на меня, говорил со мной, я спас ему жизнь. Для него я существовал. И я ощутил в сердце забытый жар, это расправляла крылья моя собственная жизнь.

– Я скажу вам, кто я, – пообещал я.

Весла равномерно ударяли по воде, лодки скользили по плавным изгибам реки. Карлье сидел рядом со мной; на коленях он держал открытый бортовой журнал, куда заносил события каждого дня. Он писал, я курил: эту привычку я перенял у индейцев. Время от времени Карлье поднимал голову; он смотрел на поля, заросшие диким рисом, на степи, где вдали виднелись кущи деревьев; порой над берегом с криком взмывала птица. Было тепло, солнце клонилось к закату.

– Люблю этот час! – воскликнул Карлье.

– Ты говоришь так про любое время суток.

Он улыбнулся.

– Мне нравится это время года, – признался он. – И этот край.

Карлье вновь взялся за перо; он описывал деревья, птиц, рыб, цвет неба. Для него было важно все. В его журнале каждый день получался особенным; а он с интересом ждал приключений, который поджидали его в устье реки; для меня каждая река уже имела устье, как вообще все реки, и за этим устьем простиралось море, за морем – другие земли, другие моря, и мир был круглым. Некогда я считал его бесконечным; покидая Флессингу, я еще надеялся, что, открывая мир, я убью целую вечность; мне нравилось, поднявшись на вершину горы, над ковром облаков, обнаружить в просвете позолоченную солнцем равнину; нравилось, стоя на холме, открывать новую долину, углубляться в ущелье между высоких склонов, высаживаться на неисследованных островах; но ныне я знал, что за каждой горой находится долина, из любого ущелья есть выход, а в пещерах каменные своды; мир был замкнутым и однообразным: четыре времени года, семь цветов радуги, небо, вода, растения, плоская или судорожно вздыбленная земля; всюду все та же скука.

– С северо-востока на юго-запад, – сказал Карлье. – Направление не меняется.

Он закрыл свои записи.

– Это прогулка.

В Монреале мы набрали надежных людей, погрузили в шесть шлюпок провизию, одежду, снаряжение; месяц назад мы миновали место нашей встречи, и путешествие пока проходило гладко. В саванне не было недостатка в бизонах, оленях, косулях, индейках и перепелах.

– Когда мы доберемся до устья, я поднимусь к истокам, – сказал Карлье. – Река должна сообщаться с озерами. – Он с тревогой посмотрел на меня. – Ты не веришь, что водный проход из озер в реку существует?

Каждый вечер он произносил одни и те же слова, причем с одинаковым пылом.

– Отчего бы и нет?! – отвечал я.

– Тогда мы снарядим корабль, ведь правда? И отправимся в Китай. – Лицо его сделалось серьезным. – Мне бы не хотелось, чтобы кто-то опередил меня, добравшись в Китай по этому пути.

Я потягивал трубку, выпуская дым через нос. Напрасно я пытался разделить его жизнь, присвоить его будущее; я не мог сделаться им. Его надежды, неотвязные тревоги были мне столь же чужды, как и удивительная нега этого часа. Он положил руку мне на плечо:

– О чем ты думаешь? – Вопрос прозвучал нежно.

За три последних столетия никто из людей не клал мне руку на плечо, а после смерти Катерины никто не спрашивал меня: о чем ты думаешь? Он говорил со мной так, будто я был таким, как он; и этим был дорог мне.

– Хотел бы я быть на твоем месте, – признался я.

– Ты? На моем месте?! – воскликнул он.

Он со смехом протянул мне руку:

– Меняемся!

– Увы! – вздохнул я.

– Ах, как бы я хотел быть бессмертным! – пылко воскликнул он.

– Когда-то и я хотел, – признался я.

– Тогда я мог бы быть уверен, что найду путь в Китай; я бы исследовал все реки на земле, составил бы карты всех континентов.

– Нет, – сказал я. – Вскоре ты утратил бы интерес к Китаю и вообще ко всему, потому что ты был бы один на всем белом свете.

– А разве ты один на всем белом свете? – укоризненно спросил он.

Его лицо, его движения были мужественными, но порой в голосе и во взгляде сквозила женственная мягкость.

– Нет, – сказал я, – теперь нет.

Вдалеке, в саванне, дикий зверь испустил хриплый зов.

– У меня никогда не было друга, – признался я. – Люди всегда воспринимали меня как чужака или как покойника.

– Я твой друг, – заявил Карлье.

Мы долго молча вслушивались в легкий плеск весел, погружаемых в воду; река была столь извилистой, что с утра мы мало продвинулись. Карлье резко встал.

– Деревня! – крикнул он.

В небо поднимались дымы, и вскоре мы обнаружили под сенью деревьев крытые тростником сводчатые хижины. На берегу индейцы пронзительно кричали и потрясали луками.

– Тихо! – скомандовал Карлье.

Мы молча продолжали грести. Карлье открыл мешок с товарами, предназначенными для обмена с индейцами: ткани, бусы из перламутра, иголки и ножницы. Пироги уже преградили нам путь. Встряхивая разноцветную шаль, Карлье тихо заговорил с индейцами на их наречии. Я не понимал, что они говорят; уже давно всякое усилие казалось мне лишенным смысла, и я пренебрегал изучением диалектов диких племен. Вскоре крики индейцев смолкли, они знаком велели нам пристать к берегу и приблизились к шлюпкам, не выказывая враждебности. Они были одеты в разноцветные оленьи шкуры, отороченные иглами дикобраза. Пока мы высаживались и пришвартовывали шлюпки, они совещались между собой. Наконец один из них подошел к Карлье и что-то затараторил.

– Он хочет отвести нас к вождю, – сказал Карлье. – Последуем за ним. Ни в коем случае не выпускайте ружья.

Вождь восседал в центре селения на тростниковой циновке. В ушах у него было по шестнадцать красивых жемчужин, на крыльях носа также красовались жемчужины. Перед ним стояли две выдолбленные из камня чаши, полные табака, и он курил калюмет, украшенный перьями. Вынув трубку изо рта, он жестом пригласил нас садиться. Карлье выложил перед ним приготовленные дары, вождь благожелательно улыбнулся. Они начали беседу. Один из наших людей приглушенным голосом переводил мне их слова. Карлье сообщил, что хочет спуститься по реке к морю. Вождь выказал сильное недовольство этим планом; он объяснил Карлье, что тот вскоре подойдет к другой реке, спуститься по течению которой невозможно: путь преграждают водопады, торчащие из воды скалы, в реке полно деревьев, застрявших в водовороте; на берегах обитают дикие племена, готовые с томагавками напасть на путников. Карлье решительно ответил, что ничто не помешает ему продолжить путь. Вождь вновь произнес длинную речь, но ему не удалось поколебать решимость Карлье. Под конец вождь с хитрой усмешкой сказал:

– Возобновим разговор завтра. Ночь подскажет правильное решение.

Он хлопнул в ладоши. Индейцы принесли блюда с рисом, отварным мясом и маисом и поставили перед нами на землю. Мы молча ели из глиняных чаш, покрытых глазурью; по кругу пускали калебасы с хмельным питьем, но я отметил, что вождь не предложил нам свою трубку.

В конце пира индейцы принялись стучать в барабаны и трясти полые тыквы с насыпанными внутрь мелкими камешками. Вскоре они пустились в пляс, потрясая томагавками. Вождь что-то выкрикнул, и из хижины вышли двое мужчин, неся на плечах живого крокодила, от пасти до хвоста опутанного тонкими веревками. Музыка и пляски возобновились с удвоенным ожесточением. Я с изумлением смотрел, как индейцы привязывают животное к стоящему на краю площади громадному столбу, окрашенному в красный цвет. Вождь поднялся, торжественно прошествовал к столбу, вынул из-за пояса нож и пронзил глаза крокодила, после чего вернулся на место. С жуткими криками воины принялись снимать шкуру с живого крокодила, срезая длинные полосы кожи. Затем они утыкали его стрелами. Карлье и наши спутники сидели с побелевшими лицами. Вождь племени невозмутимо потягивал трубку.

Я поднял кверху калебас, услужливо протянутый мне индейцем, и отхлебнул изрядный глоток. «Не пейте», – услышал я предостережение Карлье. Но этот напиток пили все. Сам он едва смочил губы. Вождь что-то повелительным голосом сказал ему, Карлье в ответ лишь улыбнулся. Когда калебас по кругу вновь дошел до меня, я сделал несколько жадных глотков. Бой барабана, выкрики индейцев, их необузданные танцы, странный спектакль, который разворачивался передо мной, и эта огненная вода воспламенили мою кровь. Мне казалось, что я превращаюсь в индейца. Пляски продолжались, время от времени один из индейцев метал томагавк в красный столб, к которому был пригвожден крокодил, и издавал громкие возгласы в честь совершенных им подвигов. Я вновь хлебнул индейского зелья. Голова моя напоминала наполненный мелкими камешками калебас, в крови разгорался пожар. Я был индейцем, с самого рождения жил на берегах этой реки, в моем небе царили жуткие татуированные боги, ритм барабанов и крики собратьев волновали мое сердце; когда-нибудь я отправлюсь в рай, где пляшут и празднуют кровавые победы…

Открыв глаза, я обнаружил, что лежу, завернувшись в одеяло, у индейского селения, там, где мы привязали лодки. Голова раскалывалась. Я смотрел на мутные воды реки. Воздух казался мне привычно пресным. Я думал: мне не суждено стать индейцем. Вкус моей жизни никогда не изменится. Вечно то же прошлое, тот же опыт, тот же логичный вывод и та же скука. Тысяча лет, десять тысяч лет. Мне никогда не избавиться от себя. Я смотрел на мутные воды реки; внезапно меня как ужалило: лодок не было на месте.

Я кинулся к Карлье. Он спал, остальные тоже, ружья лежали рядом с ними. Наверное, индейцы побоялись нас прикончить, опасаясь войны с белолицыми, и ночью попросту отвязали наши шлюпки. Я дотронулся до плеча Карлье. Он открыл глаза, и я указал ему на пустой берег.

Весь день напролет мы спорили с разъяренными спутниками насчет того, каковы наши шансы на спасение. Напасть на индейцев и отобрать у них пироги и провизию невозможно. Те слишком многочисленны. Соорудить плот и продолжить путь вниз по течению – слишком рискованно; жители расположенных неподалеку селений, вероятно, настроены сурово, а нам больше нечего предложить в обмен на провизию, в случае если мы столкнемся с быстроходными пирогами, нам нужны более прочные лодки.

– Выход один, – сказал я, – нужно построить укрепление, способное устоять при набегах индейцев. Создадим там запас дичи и копченой рыбы, чтобы хватило на всю зиму. Тем временем я пешком отправлюсь в Монреаль и, как только река освободится ото льда, вернусь вместе со шлюпками, провизией, снаряжением и людьми.

– До Монреаля тысяча шестьсот лье, – заметил Карлье.

– Я смогу преодолеть это расстояние за три-четыре месяца.

– Зима застанет тебя в пути.

– Я умею ходить по снегу.

Карлье задумался, понурив голову; когда он ее поднял, лицо его было мрачным.

– Я сам пойду в Монреаль, – сказал он.

– Нет, – отрезал я.

– Я тоже могу идти быстро, и я знаю, как ходить по снегу.

– Еще ты можешь умереть в пути, – сказал я. – И что тогда станет с этими людьми?

Он встал, засунув руки в карманы. В горле его что-то булькнуло. Весь день он глядел на меня в упор, будто у него комок застрял в горле.

– Ты прав, – просто признал он.

Поднявшись на ноги, он сделал несколько шагов, пиная перед собой камешек. Я вспомнил: такой же взгляд был у Антонио.

– Смотрите! – крикнул я сидевшим на веслах. – Это форт Карлье!

Они перестали грести. За второй излучиной реки высился форт; до него по прямой было всего несколько саженей. Крепкое строение, сложенное из цельных кругляков темного дерева, окружал тройной частокол. Вокруг не чувствовалось человеческого присутствия. Я выпрямился на носу шлюпки и крикнул: «Эй, там!» Я кричал до тех пор, пока мы не причалили. Выскочив на берег, поросший нежной весенней травкой и цветами, я побежал к форту. Карлье ждал меня перед первым рядом кольев, опираясь на ружье. Обняв его, я воскликнул:

– До чего же я рад тебя видеть!

– Я тоже, – сказал он.

Карлье не улыбался. Лицо его было бледным и одутловатым, он здорово постарел.

Я указал на восемь больших шлюпок, груженных провизией, снаряжением и товарами, предназначенными для индейцев:

– Смотри!

– Вижу, – откликнулся он. – Спасибо.

Он толкнул калитку, и я проследовал за ним в просторное помещение с низким потолком и глинобитным полом. В углу на подстилке из сухой травы и шкур лежал человек.

– А где остальные?

– Еще двое – на чердаке. Наблюдают за саванной.

– И все?

– Да.

– Что произошло? – спросил я.

– Цинга, – тихо ответил Карлье. – Тринадцать человек умерли. Этот, может, еще выкарабкается. Сейчас весна, я отпаиваю его настоем белой лиственницы. Он и мне помог выздороветь. Я ведь сам едва не умер.

Он поглядел на меня и, казалось, только сейчас увидел.

– Ты прибыл вовремя.

– Я привез свежие фрукты и маис, – сказал я. – Пойдем посмотрим.

Карлье подошел к лежащему товарищу:

– Тебе что-нибудь нужно?

– Нет, – ответил тот.

– Я принесу тебе фруктов, – сказал Карлье.

Мы направились к шлюпкам.

– Индейцы на вас нападали?

– В первый месяц раза три или четыре. Но мы отбились. Тогда нас было много.

– А потом?

– Потом? Мы скрывали от них потери. Хоронили тела ночью: просто зарывали в снег, земля была слишком твердой, чтобы рыть могилы.

Взгляд его блуждал где-то вдалеке.

– С наступлением весны их пришлось перезахоронить. Нас осталось всего пятеро, а у меня еще разнесло колено.

Мои люди разгружали шлюпки, они направлялись к форту, сгибаясь под тяжестью ящиков и мешков.

– Как ты думаешь, индейцы попытаются помешать нам пройти? – спросил я.

– Нет, – сказал Карлье. – Вот уже две недели, как они покинули селение. Похоже, в прериях идет война.

– Мы двинемся в путь, как только люди немного отдохнут, – заговорил я. – Дня через три-четыре. – Я указал на наши лодки. – Это добротные крепкие шлюпки, мы сможем идти против течения.

Он кивнул:

– Хорошо.

Следующие дни мы провели в приготовлениях к отъезду. Я заметил, что Карлье практически не расспрашивает о моем походе; он рассказал мне о тяжелой зиме, пережитой в форте: чтобы ввести индейцев в заблуждение относительно численности его обитателей, он заставил всех, кто держался на ногах, без конца разыгрывать комедию, выходя из форта, будто они преследуют индейцев, в нарушение приказов Карлье. Он рассказывал все это весело, но без улыбки. Казалось, он разучился улыбаться.

Погожим майским утром мы отчалили от берега. В одну из шлюпок бережно уложили больного, который уже пошел на поправку. Мы без происшествий миновали индейское селение, где остались лишь старики и женщины; затем под равномерные удары весел потекли медленные однообразные дни.

– Река по-прежнему течет с северо-востока на юго-запад, – сообщил я Карлье.

– Да, – радостно подтвердил он.

– Когда-нибудь на всем протяжении реки вырастут укрепления и фактории, – сказал я, – и вместо форта Карлье возникнет город, который назовут в твою честь.

– Когда-нибудь, – повторил он. – Но я этого уже не увижу.

– Ну и что? – воскликнул я. – Ты сделаешь то, что хотел.

Он смотрел на мутную реку, на цветущую саванну, где на деревьях показались нежно-зеленые иголки.

– Когда-то и я так думал, – признался он.

– А теперь?

– Теперь для меня невыносима мысль, что ты увидишь все это, а я нет, – взволнованно признался он.

Сердце мое сжалось.

Стало быть, началось, думал я. И у него тоже.

Я сказал:

– Это увидят другие люди.

– Но ведь они не увидят то, что вижу я; когда-нибудь и они умрут, у каждого своя участь. Им я не завидую.

– Ты не должен завидовать мне, – сказал я.

Я глядел на илистую реку, на степную равнину. Порой мне казалось, что эта земля принадлежит мне одному и никто из ее временных жителей не может оспорить ее у меня; но порой, видя, с какой любовью они взирают на нее, я ощущал, что для одного меня эта земля безлика и безгласна, я был связан с ней и в то же время отчужден.

Дни становились все жарче, река все шире. К концу недели она сделалась широкой, как озеро, и мы увидели, что она впадает в другую реку, чьи синие воды стремительно несутся справа налево.

– Вот великая река! – воскликнул я. – Это она самая.

– Да, она, – подтвердил Карлье. Он с беспокойством огляделся. – Она течет с севера на юг.

– Чуть дальше она может изменить направление.

– Вряд ли, мы здесь всего лишь в двухстах метрах над уровнем моря.

– Подождем, – сказал я. – Пока еще неясно.

Мы продолжали путь. Целых три дня желтые и синие воды текли рядом, не смешиваясь; потом наша река затерялась в мощном прозрачном потоке, струившемся по саванне. Сомнения отпали: мы открыли великую реку. В ее русле не было ни скалистых выступов, ни преграждавших путь водопадов, однако она текла с севера на юг.

Карлье все утро провел на берегу, взгляд его был прикован к горизонту, куда течением несло поваленные деревья и ветки. Я тронул его за плечо.

– Эта река не приведет нас в Китай, но это великая река, о существовании которой никто пока не знал. Так Колумб надеялся достичь Индии, а наткнулся на новый мир.

– Плевать мне на эту реку, – глухо сказал Карлье. – Я хотел отыскать путь в Китай. Нам остается вернуться в Монреаль.

– Это безумие, – живо возразил я. – Давай спустимся к устью. А позже ты вновь начнешь поиски своего пути.

– Но его не существует. – В голосе Карлье звучало отчаяние. – Озера с северной стороны обследованы, и ничего там не нашли. Великая река была последней надеждой.

– Но если пути в Китай не существует, то почему ты расстраиваешься оттого, что не нашел его?

Он пожал плечами:

– Ты не понимаешь. В пятнадцать лет я поклялся, что отыщу его. Я купил в Сен-Мало китайский халат, он остался в Монреале. Я собирался взять его, отправляясь в Китай.

Я промолчал. Я вправду не понимал его.

– Но если, как я понимаю, – заговорил я, – ты открыл реку, по которой можно пересечь континент с севера на юг, ты прославишься не меньше, чем если бы нашел путь в Китай.

– Да плевать мне на славу! – вспылил он.

– Ты тем самым также окажешь громадную услугу людям. В Китай они могут следовать прежним путем, он их вполне устраивает.

– Люди прекрасно обойдутся без этой реки, – с горечью бросил Карлье.

Остаток дня он провел на берегу без еды и питья. Я терпеливо уговаривал его, и назавтра он согласился продолжить экспедицию.

Шли дни. Мы миновали устье илистой реки, которая тащила стволы громадных деревьев; нашим гребцам стоило немалых трудов миновать столкновения с ними, поскольку там, где деревья застревали, образовывались водовороты, которые затягивали наши шлюпки, но нам удавалось вырваться. В нескольких лье оттуда мы обнаружили деревню. Мы уже взяли ружья на изготовку, когда рулевой головной шлюпки крикнул нам:

– Все выжжено!

Мы пристали к берегу. От большинства хижин остался лишь пепел; к столбам на площади были привязаны изуродованные и обезглавленные тела. В уцелевших домах тоже были свалены трупы. На берегу мы нашли особым образом высушенные и набальзамированные головы размером с кулак. Все селения, которые встречались нам в следующие дни, были также разорены.

Река становилась все шире; температура поднималась, растительность приобретала южный характер. Наши люди стреляли из ружья в крокодилов. Болотистые берега поросли камышом, среди которого возвышались кроны осин. Днем мы обнаружили краба, зарывшегося в ил. Я зачерпнул воды за бортом и поднес ко рту: она была соленая.

В нескольких морских саженях оттуда река разделилась на три рукава; немного поколебавшись, мы двинулись по среднему протоку: два часа мы пробирались сквозь лабиринт пологих островов, песчаных отмелей и тростника. Внезапно сидевшие в шлюпках выпрямились с радостными криками: мы вышли в открытое море.

– Ты счастлив? – спросил я Карлье.

Вечером мы разбили лагерь на морском берегу. Наши люди поставили поджариваться подстреленных днем индеек, они смеялись и распевали песни.

– Моя астролябия вышла из строя, – сказал Карлье. – Никак не могу определить долготу.

– Не беда, – утешал его я. – Мы вернемся. Вернемся по морю на настоящем корабле.

Лицо Карлье по-прежнему было мрачным.

– Это великое открытие, – сказал я.

– Твое открытие, – печально заметил он.

– Почему?

– Именно ты спас мне жизнь в прериях. Ты отправился за помощью в Монреаль; ты убедил меня продолжать путь. Без тебя я сюда не добрался бы.

– А я без тебя тем более, – мягко сказал я.

Я раскурил трубку и сел рядом с ним. Я смотрел на море: все то же море, тот же шум прибоя, тот же запах. Карлье занес в бортовой журнал несколько цифр, я заглянул ему через плечо.