Текст книги "Все люди смертны"

Автор книги: Симона де Бовуар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

– О, да мне самому много и не нужно! – Он добавил с разочарованным видом: – Мне бы хотелось сделать что-нибудь для вас.

Она дотронулась до его руки:

– Оставайтесь рядом со мной, Фоска, смотрите мои спектакли, не упускайте ничего.

Он улыбнулся:

– Ну это легко. Память у меня хорошая. – Лицо его вдруг помрачнело. – Только слишком долгая.

Регина нервно стиснула его руку. Он говорил, она отвечала, как если бы все действительно было правдой: если это правда, значит, меня любит человек, наделенный бессмертием. Она окинула взглядом бар: обычный мир, обычные люди, никакой тайны. Но ведь она всегда знала, что она другая. Ей казались чужими все, кто ее окружал, казалось, что ей предназначена иная судьба, чем им. С детства лицо ее было отмечено особым знаком. Она посмотрела на Фоску. Это он, подумала она. Это моя судьба. Из глубины веков он явился ко мне и унесет меня в своей памяти в даль времен. Сердце ее учащенно билось. Правда ли это? Она посмотрела на руку Фоски, на его шею, лицо. Потом гневно одернула себя: «Разве я такая, как они? Разве мне нужны неопровержимые доказательства?! Он сказал: „Дерзните! Дерзайте!“» Ей хотелось дерзнуть. Даже если это окажется иллюзией, бредом, то в этом сумасшествии больше величия, чем во всей их мудрости.

Она улыбнулась Фоске.

– Знаете, чем вам следует заняться? Вам нужно писать воспоминания. Это была бы необычная книга.

– На свете вполне достаточно книг, – заметил он.

– Но эта была бы совсем другой.

– Они все разные.

Она наклонилась к нему:

– Разве вам никогда не хотелось писать?

На его лице появилась улыбка.

– Я писал в сумасшедшем доме. Писал целых двадцать лет.

– Так покажите мне.

– Я все порвал.

– Почему? Ведь это, наверное, было превосходно.

Он рассмеялся:

– Я писал целых двадцать лет. И однажды обнаружил, что это одна и та же книга.

– Но ведь теперь вы совсем другой человек, – заметила она. – Нужно начать новую вещь.

– Другой человек?

– Человек, который любит меня и живет в этом веке. Попробуйте снова начать писать.

Он взглянул на нее, и лицо его просветлело.

– Раз вы этого хотите, я так и поступлю! – пылко воскликнул он.

Он смотрел на нее, а она думала: он любит меня. Меня любит тот, кто бессмертен. Она улыбнулась, хотя ей вовсе не хотелось улыбаться. Ей было страшно. Она огляделась вокруг. Теперь ей незачем было ждать помощи от окружающих; она входила в странную вселенную, где, кроме ее и этого незнакомца, никого не было. Она подумала: что же теперь будет?

– Уже пора, – сказала Регина.

– Что – пора?

– Пора идти.

В окошко гримерной было видно, как падают в свете фонаря снежные хлопья. Угадывались заштрихованные белым тротуары, тишина. На кресле было разложено платье Розалинды.

– Представим, что время остановилось, – сказал Фоска.

– Там, внизу, оно течет.

Он встал. В который раз она подивилась его росту и телосложению: человек из другого века.

– Зачем вам спускаться туда? – сказал он.

– Так нужно.

– Нужно кому?

– Так нужно для моей карьеры. Актрису должны видеть многие, ей следует появляться всюду, иначе ее быстро похоронят. – Она усмехнулась. – Мне хочется прославиться. Разве вы не будете мною гордиться, когда я стану знаменитой?

– Вы и так мне нравитесь, – произнес он глуховатым голосом. Он привлек ее к себе и принялся целовать долго, неотрывно. – Как вы прекрасны нынче! – выдохнул он.

Он глядел на нее, и под его взглядом ей становилось жарко; ей была непереносима мысль, что ему придется оторвать от нее взгляд, что этот великий миг ее жизни угаснет в безразличии и забвении. Поколебавшись, она предложила:

– Если хотите, можете пойти со мной туда.

– Вы прекрасно знаете, что хочу.

В гостиной Флоранс толпился народ. Регина секунду помедлила на пороге: каждый раз она ощущала укол в сердце. Каждая из находившихся здесь женщин ставила себя выше всех остальных, и для каждой нашелся по крайней мере один мужчина, который предпочел именно ее всем прочим. Где же набраться дерзости, чтобы утверждать: только у меня есть основания для превосходства. Она повернулась к Фоске:

– Здесь много хорошеньких женщин.

– Да.

– Ах, так вы заметили!

– Прикованный взглядом к вам, я научился видеть.

– Скажите, кто из них красивее всех?

– С какой точки зрения? – спросил он.

– Странный вопрос.

– Чтобы кого-то предпочесть, нужна определенная точка зрения.

– А у вас ее нет?

Он слегка замешкался, потом лицо его озарилось улыбкой.

– Да. Я – человек, который любит вас.

– И что же?

– В таком случае вы краше всех. Кто может походить на вас больше, чем вы сами?

Она бросила на него недоверчивый взгляд:

– Вы действительно думаете, что я самая красивая?

– Существуете только вы! – пылко заверил он.

Она направилась к Флоранс. Обычно она с трудом переносила, когда та, другая, приглашала ее в свой дом, в свою жизнь, но сейчас следом за ней шел Фоска, неловкий, робеющий Фоска со своим бессмертным сердцем, Фоска, для которого существовала лишь она. Она улыбнулась Флоранс:

– Я позволила себе привести к вам друга.

– Добро пожаловать.

Она обошла гостиную, здороваясь с приглашенными. Друзьям Флоранс она не слишком нравилась, за их улыбками таилась враждебность. Но сегодня вечером их мнение ее не задевало. «Они скоро умрут, и их мысли вместе с ними. Мошкара». Она чувствовала себя неуязвимой.

– Ты что, собираешься повсюду таскать его за собой? – спросил Роже.

Похоже, он был очень недоволен.

– Ему не хотелось расставаться со мной, – с безразличным видом сказала она. – Она взяла у Санье вазу с фруктами. – Сегодня вечером Флоранс просто очаровательна.

– Да, – ответил он.

Санье и Флоранс в конце концов помирились, и Санье казался еще более влюбленным. Регина смотрела, как они танцуют – щека к щеке. Их улыбки светились любовью, но это была всего лишь обычная смертная любовь.

– Нам нужно серьезно поговорить, – сказал Роже.

– Когда захочешь.

Она была свободна и легка; в горле исчез привкус горечи. Она была высоким дубом, что верхушкой касается неба, вокруг нее колыхались степные травы.

– Хочу попросить вас об одолжении, – сказал Санье.

– Просите.

– Вы не согласитесь прочесть нам стихи?

– Ты же знаешь, что она всегда отказывается, – сказала Флоранс.

Регина окинула взглядом гостиную. Фоска прислонился к стене, свесив руки, он не сводил с нее глаз. Она поднялась.

– Если вы просите, – сказала она. – Я прочту «Жалобы прекрасной Шлемницы». [1]1
  Стихотворение Франсуа Вийона.


[Закрыть]

Она вышла в центр зала, все стихло.

– Фоска, – прошептала она, – слушайте внимательно. Я буду читать для вас.

Он кивнул. Его глаза жадно вглядывались в нее, глаза, видевшие столько прославленных красавиц, столько талантливых женщин. Для него эти разрозненные судьбы составляли единую историю, и Регина становилась частью этой истории. Она могла помериться силами с соперницами, ушедшими в прошлое, и с теми, кто еще не родился. Я восторжествую над ними, и я выиграю поединок и с прошлым, и с будущим. Губы ее шевелились, и каждая модуляция голоса летела сквозь века…

– Регина, давай уйдем, – предложил Роже, когда она под аплодисменты вернулась на место и села.

– Я не устала, – ответила она.

– А я устал. Прошу, пожалуйста.

Умоляющая и в то же время повелительная интонация вызвала раздражение у Регины.

– Ладно, – сухо бросила она, – пойдем.

Молча они шли по улице. Она думала об оставшемся в гостиной Фоске, на которого смотрели другие женщины. Она перестала существовать для него и для вечности, мир сделался пуст, как погремушка. Она подумала: надо, чтобы он был все время рядом.

– Прости меня, – начал Роже, когда они вошли в студию, – мне нужно было с тобой поговорить.

В камине разгорались угольные брикеты. Занавески были задернуты. Лампочки, затененные пергаментным абажуром, бросали янтарные отсветы на африканские маски и безделушки. Казалось, что все вокруг ждет лишь взгляда, чтобы сделаться вполне реальным.

– Говори, – сказала она.

– Когда это кончится? – спросил Роже.

– Что?

– История с этим психом.

– Это не кончится.

– Что ты имеешь в виду?

Взглянув на него, она напомнила себе: «Это Роже, мы любим друг друга, и я не хочу причинять ему страдания». Но эти мысли показались ей воспоминанием о другом мире.

– Он нужен мне.

Роже сел рядом с ней и произнес внушительным тоном:

– Ты разыгрываешь комедию. Ты ведь отдаешь себе отчет, что это больной человек?

– Ты не видел его рассеченное горло, – возразила Регина.

Роже пожал плечами:

– Но если даже он бессмертен?!

– Через десять тысяч лет кто-то еще вспомнит обо мне.

– Он забудет тебя.

– Он сказал, что память у него абсолютная, – бросила Регина.

– Так ты останешься там, в его воспоминаниях, как пришпиленная бабочка в коллекции?

– Хочу, чтобы он любил меня так, как никогда никого не любил и не полюбит впредь.

– Поверь мне, – сказал Роже, – гораздо лучше быть любимой простым смертным, который любит только тебя. – Голос его дрогнул. – Ты одна в моем сердце. Почему же тебе мало моей любви?

Она посмотрела ему в глаза и там, в глубине, увидела крохотное собственное отражение с меховой шапочкой на светлых волосах: ничего, кроме моего зеркального отражения.

– Мне всего мало, – сказала она.

– Но ведь ты не любишь этого человека! – возразил Роже.

Он смотрел на нее с тревогой. Уголки губ у него подрагивали, будто ему трудно говорить: он страдал. Грустное страданьице, трепетавшее где-то там, в тумане. Он будет любить меня, страдать, и он умрет: это просто жизнь среди прочих существований. Она отдавала себе отчет, что с того момента, как она покинула гримерную, решение было принято.

– Я хочу жить с ним, – тихо сказала она.

Глава 3

Регина на мгновение застыла на пороге комнаты; она окинула взглядом красные шторы, потолочные балки, узкую кровать, темный шкаф, книги, стоящие на полках, потом, закрыв за собой дверь, прошла в центр студии.

– Не знаю, понравится ли Фоске эта комната? – сказала она.

Анни пожала плечами:

– К чему морочить себе голову из-за мужчины, который воспринимает людей так, будто это облака? Он вообще ничего не заметит.

– Вот именно. Нужно научить его видеть, – оживилась Регина.

Протерев подолом передника бокал для портвейна, Анни поставила его на столик.

– Разве он стал бы хуже видеть, если бы вы купили для него некрашеную мебель?

– Ты ничего не понимаешь, – заметила Регина.

– Отлично все понимаю, – упорствовала Анни. – Коли начнете тратить денежки на краснодеревщиков и маляров, у вас ни гроша за душой не останется, а потом на четыре старых золотых монеты, что у него в кармане, долго не протянешь!

– Ах, не начинай!

– Вы ведь не считаете, что он способен что-то заработать, ведь так?

– Если боишься помереть с голоду, тогда давай ищи себе новую работу и расстанемся на этом, – предложила Регина.

– Ну вы и злюка! – обиженно бросила Анни.

Регина пожала плечами, оставив ее замечание без ответа; она уже прикинула: если немного поужаться, можно прожить и втроем. Но на душе и у нее было неспокойно. Круглые сутки он будет проводить здесь.

– Налей в графин портвейн, – велела она. – Старый портвейн.

– Осталась всего одна бутылка, – сообщила Анни.

– Так что же?

– А то. Что же вы подадите господину Дюлаку и господину Лафоре?

– Налей в графин портвейн! – раздраженно повторила Регина.

Ее била дрожь. Еще прежде, чем позвонили в дверь, она узнала его шаги на лестнице. Она подошла к двери. Фоска был здесь – в своей мягкой шляпе и габардиновом плаще, в руке он держал чемоданчик. И как всякий раз, когда она встречалась с ним взглядом, у нее мелькнула мысль: а кого видит он?

– Войдите, – сказала она.

Взяв Фоску за руку, она провела его в комнату:

– Понравится ли вам жить здесь?

– С вами мне где угодно будет хорошо, – ответил он.

Фоска улыбнулся с блаженным и несколько туповатым видом. Она забрала у него чемоданчик.

– Но здесь это вовсе не где угодно, – сказала она и, помолчав, добавила: – Снимайте пальто, садитесь, вы ведь не в гостях.

Пальто он снял, но остался стоять. Он внимательно огляделся:

– Вы сами обставляли гостиную?

– Да, конечно.

– Вы выбирали эти кресла и безделушки?

– Ну да.

Он медленно повернулся.

– Каждая из этих вещей говорит о вас, – сказал он. – И вы собрали их, чтобы они рассказывали вашу историю.

– И именно я купила эти оливки и креветки, – заметила Регина с оттенком нетерпения. – Я собственноручно изготовила эти чипсы: вот, попробуйте.

– Вы, наверное, проголодались? – спросила Анни.

– Ну да. С тех пор как я начал есть, я испытываю голод. – Он улыбнулся. – Я голоден в определенные часы, трижды в день.

Он сел и взял оливку из вазочки. Регина налила в бокал портвейна.

– Это не тот выдержанный портвейн? – заметила она.

– Нет, – ответила Анни.

Взяв бокал, Регина выплеснула его содержимое в камин, подошла к буфету и достала запыленную бутылку.

– Разве вы сумеете отличить выдержанный марочный портвейн от портвейна, купленного в бакалейной лавке? – спросила Анни.

– Не знаю, – виновато ответил Фоска.

– А, вот видите! – сказала Анни.

Регина медленно наклонила бутылку и наполнила бокал Фоски выдержанным портвейном.

– Пейте! – велела она. Бросив на Анни неприязненный взгляд, она заявила: – Ненавижу скупость!

– Что? – спросил Фоска. – Почему?

– Почему?! – воскликнула Регина, хмыкнув. – Вы скупердяй?

– Я был им.

– Я не скупердяйка, – с обидой вставила Анни, – просто я считаю, что расточительность до добра не доведет.

Фоска улыбнулся.

– Я помню, – сказал он. – Радость оттого, что каждая вещь на своем месте, каждый миг, каждое движение. Закрома наполнены мешками с зерном, и каждое зернышко, пусть самое маленькое, дорогого стоит!

Анни выслушала это с туповатым и в то же время польщенным видом. Регина, раскрасневшись от гнева, воскликнула:

– Я еще поняла бы жадность, но не скупость. Можно страстно желать что-либо, но, когда у тебя это есть, не стоит к этому привязываться.

– А вы вот привязываетесь, еще как! – заметила Анни.

– Я?.. – вскинулась Регина. – Смотри же!

Она взяла драгоценную бутылку и вылила содержимое в камин.

Анни усмехнулась:

– Ну конечно! Портвейн! А когда я разбила одну из ваших жутких масок, что вы мне устроили?!

Фоска переводил с одной на другую заинтересованный взгляд.

– Это потому, что ее разбила ты! – Голос Регины дрожал от возмущения. – Сама я все могу расколотить вдребезги.

Она схватила одну из масок, висевших на стене. Фоска встал и, подойдя к ней, мягко взял ее за запястье.

– К чему это? – спросил он. И с улыбкой добавил: – Как мне знакома эта страсть к разрушению.

Регина сделала глубокий вдох и взяла себя в руки:

– Так, значит, вам все без разницы? Будь я скрягой или трусихой, я и тогда бы вам нравилась?

– Вы мне нравитесь такой, какая вы есть, – с любезной улыбкой произнес Фоска, но у Регины перехватило горло.

Может, он вовсе не ценил те достоинства, которыми она так гордилась? Она резко встала:

– Пойдемте, я покажу вам вашу комнату.

Фоска последовал за ней. Он молча оглядел комнату; лицо его ничего не выражало. Регина указала на стол, где лежала стопка белой бумаги.

– Вот вам место для работы, – сказала она.

– Над чем же мне работать?

– Разве мы не договорились, что вы снова начнете писать?

– А мы договорились об этом? – весело спросил он.

Он погладил красный бювар, чистые листы бумаги:

– Когда-то мне нравилось писать. Это поможет мне скоротать время в ожидании вашего возвращения.

– Писать требуется вовсе не для того, чтобы скоротать время.

– Нет?

– Вы как-то спрашивали, что вы могли бы сделать для меня. – Она бросила на него пылкий взгляд. – Попробуйте написать прекрасную пьесу, где я смогу сыграть.

Он озадаченно прикоснулся к стопке бумаги:

– Пьесу, где вы могли бы сыграть?..

– Кто знает? Может, вам удастся сотворить шедевр. И тогда мы оба прославимся.

– Неужто слава так важна для вас?

– Все прочее вообще не в счет, – ответила она.

Фоска взглянул на нее и внезапно обнял.

– Почему бы мне не сделать то, что под силу обычному смертному?! – с жаром воскликнул он. – Я помогу вам. Я хочу этого.

Он яростно сжал ее в объятиях. В его взгляде сквозили любовь и нечто вроде сострадания.

Регина пробиралась сквозь толпу, заполнившую фойе театра.

– Флоранс приглашала выпить шампанского, но ведь вы предпочли бы отказаться, не так ли?

– Мне что-то не хочется.

– Мне тоже.

На Регине был новый костюм, и она ощущала себя во всеоружии красоты, но вовсе не стремилась демонстрировать себя людям-однодневкам.

– А что вы думаете об игре Флоранс? – обеспокоенно спросила она.

– Я ничего не почувствовал, – сказал Фоска.

Она улыбнулась:

– Правда же, она не трогает за живое?

На выходе из душного зала она с наслаждением вздохнула: выдался погожий февральский день и в воздухе уже повеяло весенним теплом.

– Хочется пить.

– Мне тоже, – сказал Фоска. – Куда пойдем?

Она задумалась. Она уже водила его в маленький бар на Монмартре, где познакомилась с Анни, и в кафе на Больших бульварах, где обычно проглатывала бутерброд перед занятиями у Бертье, и в тот уголок Монпарнаса, где жила в ту пору, когда ей досталась первая роль. Она подумала о ресторане на набережной Сены, который обнаружила вскоре по прибытии в Париж.

– Я знаю отличное заведение в Берси, – сказала она.

– Ну так идем, – ответил он.

Он всегда соглашался. Она остановила проезжавшее такси. Он обнял ее за плечи. Он выглядел молодо в этом новом, хорошо скроенном костюме, выбранном ею. Фоска не казался ряженым – обычный человек. Теперь он ел, пил, спал, занимался любовью, смотрел и слушал, как все. Лишь изредка в глубине его глаз загорался беспокойный огонек. Такси остановилось, и Регина спросила Фоску:

– Вы бывали здесь?

– Может, бывал, – ответил он. – Все меняется. Может, тогда это место еще было за городской чертой.

Они вошли в здание, напоминавшее шале, и устроились на узкой деревянной террасе, нависавшей над речным берегом. На воде покачивалась баржа, женщина полоскала белье, где-то лаяла собака. За рекой виднелись низкие дома с зелеными, желтыми и красными фасадами; вдали – мосты и высокие печные трубы.

– Правда же, хорошее место? – спросила Регина.

– Да, – ответил Фоска, – я люблю, когда вода течет…

– Я часто приходила сюда, – сказала она. – Садилась за этот столик, разучивала роли, мечтая когда-нибудь сыграть их. Я заказывала лимонад, вино стоило дорого, а я была бедна. – Она прервала свой рассказ. – Фоска, вы меня слышите?

С ним нельзя было быть уверенной, что он слушает.

– Ну да, – откликнулся он. – Вы были бедны и заказывали лимонад. – Он помедлил минуту, приоткрыв рот, будто пораженный неожиданной неотвязной мыслью. – А теперь вы богаты?

– Я стану богатой, – сказала она.

– Значит, вы небогаты, а тратите на меня деньги. Вы должны поскорее приискать мне занятие.

– Это не к спеху.

Она улыбнулась ему. Ей не хотелось заставлять его проводить долгие часы в конторе или на заводе, ей хотелось, чтобы он был рядом, разделяя каждый миг ее жизни. Он был здесь, созерцал воду, баржу, низкие дома за рекой; и все то, что Регина так любила, вместе с ней самой становилось частью вечности.

– Но я хочу найти занятие, – настаивал он.

– Попробуйте прежде написать ту пьесу, что вы мне обещали, – сказала она. – Вы думали об этом?

– Ну да.

– И у вас есть какой-то замысел?

– У меня их множество.

– В этом я была уверена, – весело заключила она. Регина подозвала метрдотеля, подпиравшего дверь. – Бутылку шампанского. – Она повернулась к Фоске. – Вот увидите, мы вдвоем такое сотворим!

Фоска помрачнел; казалось, он вспомнил нечто неприятное.

– Столько людей мне говорили это.

– Но я не то, что другие! – пылко произнесла Регина.

– Да, правда, – с готовностью подтвердил он. – Вы не то, что другие.

Регина наполнила бокалы.

– За наши планы! – сказала она.

– За наши планы!

Она выпила, не сводя с него глаз. Что-то ее беспокоило. Ни за что не поймешь, о чем думает этот человек.

– Фоска, а если бы вы не встретили меня, то что бы вы делали?

– Возможно, мне удалось бы снова погрузиться в сон. Но это маловероятно. Это крайне редкая возможность.

– Редкая возможность? – с упреком повторила она. – Разве вы сожалеете, что вновь стали живым?

– Нет, – ответил он.

– Быть живым – это прекрасно.

– Да, прекрасно.

Они улыбнулись друг другу. С баржи доносились детские крики, с другой баржи, а может, из одного из тех крашеных домиков доносилась музыка: кто-то играл на гитаре. Смеркалось, но последние солнечные лучи еще задержались в бокалах, наполненных светлым вином. Фоска сжал руку Регины, лежавшую на столе.

– Регина, – сказал он, – сегодня вечером я чувствую, что счастлив.

– Только сегодня? – спросила она.

– О, откуда вам знать, сколь ново для меня это ощущение! Я неоднократно испытывал ожидание, скуку, желание. Но никогда еще у меня не возникало этой иллюзии полноты жизни.

– Всего лишь иллюзии? – разочарованно протянула она.

– Не важно! Я готов уверовать в нее.

Он наклонился к ней, и она почувствовала, как под его бессмертными губами расцветают ее губы: губы девочки-гордячки, одинокой девушки, женщины в расцвете сил. И этот поцелуй запечатлелся в сердце Фоски вместе с образами всего того, что она любила. Этот мужчина с его руками, глазами – мой спутник, мой любовник, а между тем он бессмертен, как Бог. Солнце садится за горизонт: для него и для меня одно и то же солнце. Еще есть запах воды, который поднимался от реки, далекие звуки гитары… слава, смерть – все вдруг утратило свое значение, кроме неистовой силы этого мгновения.

– Фоска, вы любите меня? – спросила она.

– Я вас люблю.

– Вы будете помнить это мгновение?

– Да, Регина, буду.

– Всегда?

Он сильнее сжал ее руку.

– Вы скажите: всегда?

– Это мгновение существует, – сказал он, – и оно наше. Прочь посторонние мысли.

Регина повернула направо. Это было не совсем по пути, но она любила эту улочку с темными ручейками, домами, где деревянные лаги крепили стены домов; ей нравились эта весенняя теплая и влажная ночь и большая желтая луна, смеявшаяся в небе. Анни уже легла в ожидании, когда Регина заглянет к ней поцеловать на ночь; Фоска пишет; время от времени они поглядывают на часы, думая, что Регине пора вернуться из театра; но ей хотелось еще немного прогуляться по улицам, которые она любила, ведь наступит день, когда она уже не пройдет здесь.

Она вновь свернула направо. Столько мужчин, столько женщин так же жадно вдыхали эту нежность весенних ночей, а мир для них уже угас! – думала Регина. Существовал ли для них какой-либо способ избежать смерти? Нельзя ли было на время воскресить их? Я забыла свое имя, прошлое, свое лицо: для меня существуют лишь небо, влажный ветер и неуловимый привкус горечи в нежности этого вечера; это не я и не оно, это и то и другое.

Регина свернула налево. Вот она я. Вот луна в небе, но в каждом сердце она особенная, этого не передать. Фоска пойдет по улицам, думая обо мне, но это буду не я. О, отчего невозможно разбить эту прозрачную и твердую раковину, в которой замкнут каждый из нас?! Одна луна в одном сердце, но в каком? В сердце Фоски или в моем? Я больше не буду собой. Для того чтобы выиграть все, нужно все потерять. Кем установлен этот закон?

Войдя в подворотню, она пересекла двор старого дома. Окно Анни светилось, во всех прочих было темно. Разве Фоска уже заснул? Она быстро поднялась по лестнице и бесшумно повернула ключ в замке. Из-за двери комнаты Анни доносился смех: ее смех и смех Фоски. Кровь бросилась в лицо Регине, в горло вонзились когти: уже давно она не ощущала этой душераздирающей боли. На цыпочках она подошла к двери.

– И я каждый вечер отправлялась на галерку, – говорила Анни. – Мне была невыносима мысль, что она будет играть для других, а я ее не увижу.

Регина пожала плечами. Вот кривляка! – раздраженно подумала она. Она постучалась и толкнула дверь. Анни и Фоска сидели за столом, перед ними стояли тарелка блинов и бокалы с белым вином. На Анни было домашнее смородинно-черное платье и серьги, щеки ее раскраснелись от оживления. Это какая-то пародия, подумала Регина, ощутив прилив гнева. Она произнесла ледяным тоном:

– Вижу, вам весело.

– Смотрите, моя королевна, каких мы отличных блинов напекли, – радостно сказала Анни. – Знаете, он очень ловко переворачивает блины, ни единого не испортил. – Она с улыбкой протянула Регине тарелку. – Еще горячие.

– Спасибо, я не голодна, – ответила Регина.

Она с ненавистью смотрела на них. Стало быть, нет способа помешать им продолжать жить без меня. Да как они смеют? Вот наглость! – подумала она. Бывают моменты, когда ты гордо выпрямляешься на одинокой горной вершине, охватываешь единым взглядом окрестную равнину, где линии и краски сливаются в единый пейзаж. В другие моменты ты находишься внизу и обнаруживаешь, что каждая пядь земли со своими ямами, впадинами и возвышенностями живет собственной жизнью. Анни делится с Фоской воспоминаниями, а он слушает ее!

– О чем вы говорили?

– Я рассказывала Фоске, как мы познакомились.

– Опять? – сказала Регина.

Она отпила глоток вина. Блины казались еще горячими и аппетитными, ей захотелось блинов, и это усилило ее гнев.

– Это ее рассказ Терамена. [2]2
  Терамен – персонаж из трагедии Расина «Федра», наставник Ипполита; имеется в виду его рассказ о гибели Ипполита (д. 5, явл. 7).


[Закрыть]Надо, чтобы она выложила это всем моим друзьям. Впрочем, в этой истории нет ничего чудесного. Анни настроена романтично, не стоит верить всему, что она выдумывает.

У Анни на глаза навернулись слезы. Но Регина сделала вид, что не заметила этого, она с удовлетворением подумала: я заставлю тебя плакать взаправду.

– Я вернулась пешком, – непринужденно заметила она. – Такая хорошая погода! Фоска, знаете, что я решила? Давайте съездим в деревню между двумя представлениями «Розалинды».

– Хорошая мысль, – сказал Фоска, с благодушным видом поедавший один блин за другим.

– Вы возьмете меня с собой? – спросила Анни.

Регина ждала этого вопроса.

– Нет, – ответила она. – Я хочу провести несколько дней наедине с Фоской. Мне тоже хочется поведать ему свои истории.

– Но почему? – спросила Анни. – Я вам не помешаю. Прежде я сопровождала вас повсюду, и вы говорили, что я вам вовсе не помеха.

– Прежде – возможно, – сказала Регина.

– Но что я сделала? – прорыдала Анни. – Почему вы так суровы со мной? За что вы меня наказываете?

– Не ребячься, – сказала Регина. – В твои годы это тебе не к лицу. Я не наказываю тебя. Мне просто не хочется брать тебя с собой, вот и все.

– Злюка! – сказала Анни. – Злюка!

– Слезами ты не заставишь меня переменить решение. Тебе не идет плакать. – Регина, с сожалением посмотрев на блины, добавила: – Пойду спать.

– Злюка! Злюка!

Анни обхватила голову руками и зарыдала.

Регина вошла в спальню, сняла пальто и принялась расчесывать волосы. Он остался с ней! Он утешает ее! – думала она. Ей хотелось растоптать Анни.

Она уже легла, когда Фоска постучал в дверь.

– Войдите.

Он подошел к ней, улыбаясь.

– Не стоило торопиться, – сказала она. – Вы хоть успели доесть блины?

– Простите меня, – сказал Фоска. – Я не мог оставить Анни в таком отчаянии.

– Она щедра на слезы. – Регина усмехнулась. – Она, разумеется, все вам рассказала: и как она была кассиршей в театральном буфете, и о моем явлении – цыганка с повязкой на глазу.

Фоска уселся в изножье кровати.

– Не надо с ней так, – сказал он. – Она тоже пытается существовать.

– Она тоже?

– Мы все пытаемся.

И в этот момент она вновь уловила в его глазах выражение, так напугавшее ее в саду отеля.

– Вы осуждаете меня? – спросила она.

– Я вас никогда не осуждаю.

– Вы считаете, что я злая? – Она с вызовом взглянула на Фоску. – Это правда, я не люблю чужого счастья и мне нравится дать всем почувствовать мою власть. Анни не мешает мне; я из вредности не беру ее с собой.

– Понимаю. – Он ласково поглядел на нее.

Регина предпочла бы, чтобы он смотрел на нее с ужасом, как Роже.

– Все-таки вы добрый, – заметила она.

Он неопределенно пожал плечами, и она быстро взглянула на него. Что можно было сказать о нем? Он не скупой и не щедрый, не храбрый и не боязливый, не злой и не добрый; в его присутствии все слова утрачивали смысл. Казалось невероятным, что его волосам и глазам вообще присущ определенный цвет.

– Провести вечер, переворачивая блины с Анни, недостойно вас! – выпалила она.

Он улыбнулся:

– Блины были вкусные.

– Могли бы найти занятие получше.

– Какое же?

– Вы еще не написали первую сцену моей пьесы.

– Ну, сегодня вечером не было настроения, – сказал он.

– Могли бы читать: я столько книг для вас отобрала…

– Там рассказывается одна и та же история, – заметил он.

Она обеспокоенно посмотрела на него:

– Фоска, вы собираетесь снова заснуть?!

– Нет! – сказал он. – Нет.

– Вы обещали мне помощь. Сказали, что можете делать все, на что способен обычный смертный.

– Ах, в том-то все и дело! – со вздохом произнес он.

Регина выскочила из такси и быстро поднялась по лестнице; Фоска в первый раз пропустил свидание. Открыв дверь, она застыла на пороге студии. Забравшись на стремянку, Фоска, напевая, отмывал кафельную плитку.

– Фоска!

Он улыбнулся.

– Я вымыл весь кафель, – сказал он.

– Да что на вас нашло?

– Сегодня утром вы сказали Анни, что надо отмыть кафель. – С тряпкой в руках он спустился с лесенки. – Разве не хорошо?

– Вы должны были встретить меня в четыре часа в фойе зала «Плейель». Вы забыли?

– Да, забыл, – сконфуженно признался он. Он выжал тряпку над ведром. – Так хорошо работалось, что я забыл обо всем.

– Теперь мы пропустили концерт! – раздраженно сказала Регина.

– Будут и другие концерты, – заметил Фоска.

Она пожала плечами:

– Я хотела послушать этот.

– Именно этот?

– Да. – Она добавила: – Пойдите переоденьтесь. Вы не можете оставаться в таком виде.

– Я хотел еще протереть потолки, они не слишком чистые.

– Что за причуда? – удивилась Регина.

– Хотелось быть вам полезным.

– Я не нуждаюсь в подобных услугах.

Фоска послушно двинулся в спальню, Регина закурила сигарету. Он забыл обо мне, думала она. Для него существовала лишь я, и вот он забыл обо мне; неужто так быстро переменился? Что у него на уме? Прохаживаясь по комнате, она ощущала тревогу.

Когда Фоска вернулся в студию, она со смехом спросила:

– Уборка вас развлекает?

– Да. В доме умалишенных, когда меня заставляли подметать в палатах, я был очень счастлив.

– Но почему?

– Это занятие.

– Но есть и другие занятия, – заметила она.

Он с сожалением посмотрел на потолок:

– Надо, чтобы мне давали задание.

Регина вздрогнула:

– Вам что, так скучно?

– Нужно, чтобы мне поручили что-нибудь делать.

– Я вам предлагала…

– Мне хотелось бы работу, которая не заставляет думать.

Он с нежностью обвел взглядом сияющий кафель.

– Но все-таки вы же не хотите быть мойщиком кафеля? – спросила она.

– Почему бы и нет?

Она молча прошлась по комнате. Почему бы и нет, в самом деле? Что же ему было делать?

– При такой работе нам придется расставаться на весь день.

– Да все люди так и живут, – сказал он. – Расстаются и встречаются вновь.