Текст книги "Заколдованный круг"
Автор книги: Сигурд Хёль
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)
Следующая его остановка в главном приходе, откуда родом Рённев. Она попросила Брюфлатена передать привет сестре, если они встретятся. Сестра Рённев была выдана в богатую усадьбу.
Время шло, и Ховард почти поверил, что это Брюфлатен подшутил над ним тогда на сеновале. Но кое-что было ему все-таки неясно: самое главное, что он вначале узнал голос Туне.
Однако уверенности не было, и, когда ему приходилось отправляться за сеном темными осенними вечерами, сомнения одолевали его.
Издавна сложился обычай: когда скотница осенними и зимними вечерами шла в хлев с ведрами в руках, она держала в зубах горящую лучину. Но Ховард запретил это: открытый огонь на сеновале опасен. Как-то он привез из города фонарь, вроде тех, что держали в пастырской усадьбе. Вместо ворвани туда заливали растопленный жир, и свет был слабый. Но с фонарем было веселее.
СестраВ затишье перед жатвой Рённев обычно ездила главный приход погостить несколько дней у родственников. В этом году ей очень хотелось, чтобы с ней поехал Ховард. Они поживут у сестры, у нее славный хутор. Договорились об этом уже давно.
Ехать Ховарду было некстати: слишком много дел накопилось в Ульстаде. А тут еще Ларсу, работнику, сообщили из дому, что отец неожиданно заболел, и ему пришлось отпроситься на несколько дней. Ларс был вторым сыном на маленьком хуторе в самой северной части селения.
Но в тот же день – это был как раз тот день, когда уехал Брюфлатен, – они услышали и другую, пожалуй, добрую новость. Из городка сообщили, что Керстафферу придется пролежать еще несколько недель.
Ховард все-таки поехал с Рённев. Он послал за Антоном и наказал ему присматривать за лошадьми, а по ночам сторожить картофельное поле.
В глубине души он не верил, что сейчас, когда Керстаффер лежит больной за много миль отсюда, картофельному полю грозит опасность, и все же, уезжая, он был неспокоен.
Он хотел было поехать на Буланом, но у того еще не зажила потертая спина и его несколько дней нельзя было трогать.
К полудню они добрались до места. Там их встретили сестра и ее муж. Жили они на крепком хуторе, и назывался он Муэн. Ховард бывал здесь и раньше, но сестру Рённев как-то не запомнил – такая она неприметная. Муж, скромный и молчаливый, мало бывал в доме. У них было двое детей – мальчик и девочка, оба уже подростки. И такие же тихие, будто пришибленные. Они больше походили на отца.
После обеда Рённев, Ховард и Ханс Муэн отправились в Хокенстад – хутор отца Рённев, по соседству с Муэном. Хозяйствовал там теперь старший брат Рённев, Хокен. Они собирались рано поужинать, а потом Хокен и Ханс думали посмотреть лошадей Монса Брюфлатена, – он остановился на хуторе неподалеку. Сестра – ее звали Ранди – с ними не пошла. Она сказала, что в последнее время неважно себя чувствует, хоть и не знает, что бы это могло быть: тяжесть в груди, иногда кашель. Ей лучше остаться дома.
Хокен был крупный, спокойный мужчина, посветлее Рённев. Жена у него русоволосая, веселая и трое детей – мальчик и две девочки, тоже подростки, но вовсе не пришибленные, как дети сестры, а улыбчивые и доверчивые. Хорошие здесь жили люди. И хутор хороший. Он стоял у реки и, пожалуй, был побольше Ульстада. Но ни у брата, ни у сестры не было того блеска, который окружал Рённев светящимся ореолом.
После ужина, когда Хокен и Ханс пошли смотреть лошадей, Рённев и Ховард вернулись в Муэн. День выдался трудный, и они рано легли спать.
На другой день после обеда Рённев отправилась повидаться со своей давней подругой. Ховарда она от этого избавила.
– Не шибко она веселая, эта Мари, – пояснила Рённев. – Да и замужем не больно удачно. Но уж очень расстроится, если до нее дойдет молва, что я была здесь, а к ней не заглянула. Ты отдохни, Ховард, посмотри на земли здешние и все остальное.
Ховард остался и чуть не до вечера бродил по хутору.
Ханс снова отправился к Брюфлатену – он еще накануне облюбовал одну гнедую кобылу.
Хутор был крепкий, ухоженный, но хозяйство велось по старинке. Ховард решил, что здесь ему учиться нечему, и в конце концов пришел в комнату Ранди.
Служанка накрыла ужин в горнице. Ранди, тихая и неприметная, притулилась на скамье. Дети были на кухне.
Ранди послала служанку в подвал за пивом. Сама она ничего не пила, но усердно потчевала Ховарда.
Она словно никак не могла решиться. Ощупывала его взглядом, отводила глаза, снова смотрела на него. Да, ей явно хотелось что-то ему сказать.
Он пригляделся к ней внимательнее. Вроде бы она и похожа на Рённев, но, с другой стороны, между ними нет ничего общего. Он уже знал, что Ранди на несколько лет старше Рённев, к тому же она посветлее, меньше ростом и полнее. Какая-то она поблекшая, будто выросла в тени. Ховард почувствовал – не по душе ему эта Ранди. А ей – он почувствовал – не по душе ее красивая сестра.
Вот ведь как чудно бывает, говорила она, Ховард забрался в такую даль, в селение, которое, как она слыхала, не похоже на родные его места. Да еще женился в Нурбюгде, в эдаком захолустье. Хотя Рённев вряд ли согласилась бы с этим…
Рённев, она никогда не признается, если у нее что не так. Уж она умеет держать язык за зубами. Она несет свой крест и никогда не жалуется. Да теперь ей и жаловаться не на что. Все говорят, что такой радостной и сияющей, как сейчас, Рённев не видели со дней ее юности.
Быть может, в ту счастливую пору своей жизни Рённев была немножко избалована.
– Мы все носили ее на руках – и мать, и отец, не говоря уж обо мне и Хокене. Она была как ясное солнышко в доме! Мы так ее все любили! Целый день только и слышалось: «Рённев, Рённев!»
Краешком нарядного фартука Ранди вытерла уголок глаза.
– Но потом и ей досталось. Она никогда не признается, но…
Да, Рённев не всегда каталась как сыр в масле.
Ранди как раз вышла замуж, когда отец неожиданно заболел и умер. А Рённев, бедняжка, еще была не замужем. Она могла бы остаться жить дома, но тут женился Хокен и…
– Из отчего дома, где ей было так вольготно, вдруг пойти в услужение! Четыре года она провела на Заводе, у заводчика. Первые два года как простая горничная, два последних – как экономка. Вот так-то. И уж конечно, там ей нелегко пришлось. Я не раз думала: ну почему ты, Рённев, никогда ко мне не придешь и начистоту не поговоришь! Ты же знаешь, что я люблю тебя больше жизни. Так ведь нет!
И снова кончик фартука взлетел к уголку глаза.
Она помолчала, и Ховард подумал: «Вот сейчас она и скажет».
Ранди продолжала:
– В ту пору заводчик овдовел. Человек он хороший. Жена умерла от чахотки, детей у них не было. То ли по ее вине, то ли по его. Нет, пожалуй, он не виноват, потому что он второй раз женился, и у него сын…
Ранди стыдливо потупилась.
– Ходили слухи, будто Рённев и заводчик тайно помолвлены. Рённев, понятно, про это никому не сказала. Но удивляться тут нечему, дело возможное. Краше девушки, чем Рённев, в селении не сыщешь. А если уж говорить о родне…
Ранди подняла глаза. Сам того не желая, Ховард восхищался ею. Она обладала удивительной способностью смотреть на собеседника невинным ясным взглядом, словно никакой задней мысли у нее и в помине не было.
– Что касается родни, – не унималась она, – то, уж коли на то пошло, дед заводчика был простой крестьянин, который скупал лес, а наш род из дворян, если покопаться в четвертом-пятом колене.
Неожиданно Ховард разозлился на себя за то, что рассказал Рённев о своем роде: опальный рыцарь, народная песня о Вилеманне и Сингне, наследный клинок. Он сам, Юн, а теперь и Ранди – все, выходит, из благородных… Рённев, правда, никогда этим не кичилась. В каждой порядочной крестьянской семье рассказывают такие легенды – то ли правду, то ли ложь. Скорей всего, все-таки ложь.
Во всяком случае, он опального рыцаря не видел.
Ховарду стало и стыдно и смешно.
Ранди снова потупилась.
Что уж там было иль не было, только заводчик и Рённев так и не поженились. Сама-то Ранди не сомневалась в том, что заводчик хотел бы заручиться кое-какими доказательствами еще до женитьбы, но Рённев, воспитанная в строгости, наверняка сказала ему: «Сначала женись!»
Однако нелегко ей пришлось в ту пору, это было видно по ней. Бедняжки женщины, им нелегко сообразить, как разумнее повести себя в таком случае.
Ранди снова подняла глаза. И снова Ховард поразился ее ясному, без всякой задней мысли, взгляду. Что ж, подумал он, впредь буду знать, что ты собой представляешь.
Ранди опять потупилась.
Через четыре года Рённев вышла замуж за Улу Ульстада, вдовца в расцвете лет; у него была дочь, да Ховард ее знает. Но Уле страсть как хотелось иметь наследника – сына…
Заводчик-то, он женился второй раз только через два года. Горевал. Во всяком случае, многие так думали.
Но, видно, не суждено было в Ульстаде появиться наследнику. Это была самая большая печаль Рённев. Потому что Ула ведь был замечательный человек – у нашей Рённев все были замечательные… Она ходила по знахаркам, но все без толку. Так уж судьбе, знать, угодно. Никто не может иметь все, что захочет, даже Рённев. Хотя всевышний чего только ей не дал – до замужества самая красивая девушка в главном приходе, сейчас самая красивая женщина в Нурбюгде…
Вот почему она, Ранди, так рада, так рада, что у Рённев снова все хорошо. Что Ховард подходящий муж для Рённев, это всякому видно. Так что, когда придет положенный срок…
Кабы у Рённев были собственные дети, то-то бы она их любила.
И Ранди в который раз посмотрела на Ховарда невинными глазами.
Конечно, спокойно ответил Ховард, у них все будет хорошо.
Он заставил себя сдержаться и не наговорить лишнего.
Ранди испытующе смотрела на него.
Ах, если б так оно и было! Если бы она смела надеяться! Ведь она так любит свою сестру…
Ховарду хотелось уйти, но он не смог. Его по-своему заворожило зрелище этой сестрицы, которая «так любит, так любит» Рённев. Так любит, так любит…
Ранди повторяла это много раз, и краешек фартука то и дело взлетал к глазам.
«Ну нет! – подумал он. – Отравить наши отношения с Рённев тебе не удастся. Даже такой подколодной змее, как ты, это не по силам».
Но вдруг он поймал себя на том, что вспоминает первую встречу с заводчиком в горнице Ульстада, его спокойный взгляд, который переходил с Рённев на Ховарда и с Ховарда на Рённев, вспоминает, как позже, в его конторе, поднялось настроение заводчика, когда он услышал, что в кубышке у Рённев не нашлось ни далера на несчастную борону…
С тех пор его уста ни разу не произнесли слово «нет». И кредит, и семена клевера, и посевное зерно, пообещал даже годовалую телку и бычка.
«Берегись! – предостерег себя Ховард. – Берегись того, что ты считаешь своим ясновидением, на самом деле это – подозрение и ничего более. Да у тебя и оснований никаких нет».
Пусть эта чертова кукла не радуется, что ей удалось сбить его с толку. Ховард и вида не подал, что ее слова заронили сомнение в его душу, он уверен, что по нему ничего не заметно.
Они заговорили о другом. Эта сестрица, верно, думает: «Семена свои я посадила, дай срок – прорастут…»
Черта с два!
– Вот как? – отвечал он ей. – Что ты говоришь?
Рённев вернулась вечером, она сказала, что ей было очень скучно. Честно говоря, она предпочитает болтать с мужчинами. Но муженек Мари отправился смотреть лошадей.
Ховард подумал: «Если ты даже меня и обманула, как на то намекает твоя сестрица, хотя я не могу и не хочу в это верить, то все равно ты мне дорога, как никогда раньше».
Следом за Рённев вместе с Хокеном пришел домой Ханс. Он купил у Брюфлатена лошадь. Он настаивал, чтобы Ховард вышел и посмотрел ее.
Лошадь как лошадь. Бывает хуже. И лучше тоже бывает. Ховард видел ее раньше – неужели Амюнн Муэн продал свою гнедую кобылу Брюфлатену? Или выменял? Пойди Ханс прямо к Амюнну, глядишь, купил бы далеров на десять подешевле. Но к чему говорить это? И вслух он сказал, что лошадь хорошая.
Почему Амюнн с ней расстался, Ховард не знал.
Ханс пыжился от радости. Он был слегка навеселе и хотел, чтобы все вместе пропустили по стаканчику. Надо же обмыть удачную покупку!
Было уже поздно, когда они угомонились.
Ховард спал неспокойно. В сущности, он вовсе и не спал; ему казалось, что он почти все время бодрствовал.
Он находился в одной комнате с гадюкой. Она извивалась, извивалась и шипела. «Я та-ак… страш-шно люблю, та-ак… страш-ш-но люблю…»
И ужалила.
Он только засмеялся, отшвырнул ее, раздавил ее голову каблуком и сказал:
– Ну нет! Слабовата ты, гадюка, чтобы совладать со мной… Слабовата!
Но Ховард понял, что яд начинает действовать, ему стало плохо, он задыхался.
Он проснулся, чувствуя себя точно с тяжкого похмелья, повернулся на другой бок и подумал: «Лучше уж не спать, чем видеть такие сны».
Они с Рённев возвращаются домой. Но что-то стряслось… Что-то стряслось в Ульстаде… Он не должен был… не должен был… отпускать Ларса… Что-то стряслось в Ульстаде.
Он часто просыпался, садился в постели и пытался отделаться от мучительных мыслей, навеянных сновидениями. Но стоило ему заснуть, и кошмары возвращались.
Ховард встал, едва забрезжил рассвет. Оставаться на хуторе больше не было сил. И хотя они собирались погостить здесь несколько дней, да и надо бы ему заглянуть к пастору, он чувствовал: покоя ему уже не будет – что-то стряслось в Ульстаде.
Ховард разбудил Рённев и сказал, что на душе у него неспокойно и он возвращается домой. Он боится, что в Ульстаде что-то стряслось.
– Опять твои видения, – улыбаясь, сказала Рённев, но возражать не стала. Она уже убедилась – не раз сны Ховарда сбывались.
– Раз уж такое дело, пойди на кухню и перекуси, – предложила она. – Не стоит будить сестру, а тем более Ханса – его сегодня из пушки не разбудишь. Я передам, что ты тревожился из-за Ульстада.
К Ранди они оба приехали верхом. Гнедой, на котором ехал он, конь хороший, но тяжеловат.
Что-то стряслось в Ульстаде… А может быть, все это вздор. С чего он взял, что это ясновидение? Просто его одолевают подозрения.
Пожалуй, скорей всего неладно на картофельном поле – ничего другого ему сейчас не приходит в голову. Но уж Керстаффер здесь ни при чем…
Ховард пустил Гнедого рысью.
Мысли его снова вернулись к сестрице.
Собственно, что она такого сказала? Обычный вздор и бабьи сплетни. Извечная ревность между сестрами. Ничего такого и не сказала.
Он погнал Гнедого быстрее. В Ульстаде что-то стряслось.
Почему он так уверен в этом? Не потому ли, что на него подействовала злобная болтовня сестрицы? Но ведь она ничего такого не сказала, ничего такого не сказала…
Только вот беда не приходит одна, и в Ульстаде что-то стряслось.
С Антона станется, что он не сторожил картофельное поле. Но тогда он его прогонит, сегодня же…
Ховард скакал, не видя дороги. Гнедой был весь в мыле, когда он свернул во двор Ульстада. Было время завтрака.
Три-четыре хусмана топтались возле конюшни. Хусманы? Но на эти дни с ними не договаривались о работе.
Хусманы были чем-то так поглощены, что не заметили появления Ховарда. Он спрыгнул с лошади. И тут же услышал ржанье Буланого, нет, не ржанье, а дикий лошадиный рев. В конюшне что-то грохотало и гремело, послышался человеческий крик и удар о стену. И снова загрохотало и загремело.
В одиночестве– Буланка! Буланка! – позвал Ховард, открыл дверь и влетел в конюшню.
Буланый был весь в крови. В боку и на левой ноге зияли две большие ножевые раны. Конь дрожал как осиновый лист. Он сшиб перегородку в стойле.
Рядом с Буланым, отброшенный к стене, лежал Мартин. Грудная клетка у него была проломлена, и он с трудом дышал. Он был в сознании и посмотрел на Ховарда странным, задумчивым, беззлобным взглядом, словно прощаясь. Вдруг изо рта у него хлынула кровь, он вытянулся и испустил дух. Буланый, почувствовав запах крови, снова с силой ударил в стену.
– Буланка! – Ховард бросился в стойло, схватил коня за холку и принялся нежно поглаживать.
– Ну, Буланка, конек! Бедный Буланка!
Лошадь чуть успокоилась.
По счастью, стойло рядом с ней оказалось свободным. Конюшня была рассчитана на шесть лошадей, но в Ульстаде было их только четыре, а в конюшне сейчас стояло две. Кроме Буланого, здесь находился лишь перепуганный до смерти Старый Гнедой. Он бил о землю копытами, дрожал и фыркал.
– Ну, Буланка, конек!
Ховард вывел коня из стойла и поставил рядом со Старым Гнедым. Когда он вел Буланого мимо трупа Мартина, конь опять задрожал всем телом и зафыркал, будто почуял волка или медведя.
Ховард привязал коня. Старый Гнедой протянул голову в соседнее стойло и мордой тыкался в шею Буланого.
Ховард вышел к хусманам.
– Мартин умер. Помогите мне его вынести, – сказал он.
Двое мужчин вошли в конюшню, и лошади снова захрапели и зафыркали.
Втроем они подняли Мартина, положили в проходе и распрямили тело. Ховард закрыл Мартину глаза, остальные ждали.
Когда они вышли, Эдварт сделал шаг вперед. Лицо его было перекошено. Глядя безумным взором на Ховарда, он крикнул:
– Это ты убил Мартина! Я слышал, ты прихлопнул его!
Остальные стояли в нерешительности. От удивления Ховард не мог вымолвить и слова: они же стояли здесь и слышали – Буланый ударил Мартина так, что стены задрожали.
Но Эдварт снова закричал как бешеный, так что пена брызгала изо рта.
– Я слышал. Это ты его прихлопнул!
Должно быть, он слышал последний удар Буланого.
И остальные подхватили:
– Да, мы слыхали, ты его прихлопнул!
– Убивец! – заорал Эдварт.
Трое других, все больше распаляясь, вторили ему:
– Убивец! Убивец!
Ховард, опешив, смотрел то на одного, то на другого. Он не верил собственным ушам.
Гнедой, все это время спокойно стоявший поодаль, насторожился. Но вскоре принялся щипать траву.
Появилась служанка и, широко раскрыв от удивления рот, замерла на ступеньках крыльца. Когда они снова закричали «убивец», она заорала благим матом и скрылась в доме.
Ховард приготовился защищаться – сейчас можно ожидать чего угодно. Четверо против одного – достанется ему. Но произошло не то, чего он ожидал. Вдруг Эдварт завопил:
– Мы идем к ленсману!
Другие тут же подхватили:
– Да, да! Идем к ленсману!
В ту же минуту выскочила служанка с большим узлом в руке.
– Не останусь в доме убивца! – крикнула она и вышла вместе с хусманами со двора.
Ховард остался один.
Беспорядочные мысли теснились в его голове, но он и сам не знал, о чем думает. Он очнулся, почувствовав, как Гнедой трется мордой о его плечо.
– Верно, Гнедой. Сначала займемся тобой. И, думаю, мы пока не поведем тебя в конюшню.
Ховард напоил коня, расседлал и привязал за домом.
Потом отправился на кухню – надо было промыть раны Буланому.
На столе опустевшей кухни стояли остатки еды – каша, плоский хлеб к кислое молоко. Большой котел, висевший на вбитом в стену крюке, был наполнен теплой водой. Ховард снял котел с горящих углей, взял полотенца, намочил их, выжал и направился в конюшню.
Успокоившийся Буланый тихо заржал, когда он вошел. Кровь почти остановилась.
Ховард ласково заговорил с ним и осторожно промыл раны мокрым теплым полотенцем.
Похоже, что лошади это нравилось.
Потом он напоил обеих лошадей и дал им сена. А Буланому добавил несколько горстей овса.
Худшее позади. Буланый с жадностью набросился на овес. Подумав, Ховард и Старому Гнедому насыпал несколько пригоршней овса.
Конь тихо заржал и принялся жевать.
В конюшне воцарился покой, будто ничего страшного и не произошло.
В пяти локтях от лошадей лежал труп Мартина.
Ховард вспомнил: пора заняться и другим. Верно, коровы еще в хлеву, да и накормлены ли свиньи?
Он отправился в хлев. Мари лежала в своем закутке.
– Коровы подоены?
– Да. Служанка их напоила и дала им сена. Но свиней, кажись, еще не кормили.
Впрочем, он и сам догадался: из свинарника раздавалось недовольное хрюканье.
– Слыхала, что случилось, Мари?
– Слышала, почти все, – ответила Мари. – И думаю, почти все поняла.
– Мартин пытался изувечить Буланого – он дважды ударил его ножом, кровь еще хлестала, когда я вбежал. А Буланый разъярился, свалил перегородку и отшвырнул Мартина к стене.
– Слышала, – сказала Мари. – Плохо это.
Ховард не ответил.
– Ты ела, Мари? – спросил он.
Нет, она не ела.
– Каша, наверное, уже остыла, но, может, поешь? – предложил он.
Она поест. Ховард принес ей еду.
Коровы в пустом хлеву тосковали по сочной траве. Ховард выпустил их на выгон.
– Я скоро вернусь, – сказал он Мари, уходя.
Теперь надо было накормить свиней. Он подогрел воду с помоями, приготовил несколько ведер корма и вылил в большую лохань. На это ушло полчаса. Он радовался каждой прошедшей минуте. День этот будет долгим.
Что еще?
Он вспомнил, что надо накормить и напоить кур и приготовил им корм.
Не мешало бы и самому поесть, но есть не хотелось.
Он снова пришел к Мари.
– Ты сказала, что почти все слышала. Что же произошло до моего приезда? – спросил Ховард. – Когда я въезжал во двор, у конюшни стояли четверо хусманов. Мартин, как я потом понял, находился в конюшне. Двоих – Юна и Антона – с ними не было.
– Да? – удивилась Мари. – Мне показалось, я слышала голос Антона. Но до твоего приезда. Может, он увидел тебя на дороге и сбежал?
– Ты слышала о чем они говорили?
– Не все, но слышала, как спорили. Кто-то из них сказал: «Нет, это уж слишком!» – или что-то эдакое.
– Кажется, я представляю, как все было, – сказал Ховард. – Мартин вошел в конюшню. Буланый стоял в крайнем стойле, слева от двери. Чтобы ударить его ножом, Мартину надо было перейти на левую сторону, так, чтоб Буланый оказался между ним и дверью. Видно, Мартин был не в себе, если не сообразил, как это опасно. Когда Буланый разворотил перегородку, Мартин попытался выбежать, но не успел, и Буланый ударил его. Тут как раз я въехал во двор, услышал удар и грохот – это лошадь отбросила Мартина к стене.
– Я слыхала то же самое, – подтвердила Мари.
– Буланый раздавил ему грудную клетку. Он еще был в сознании, когда я вошел в конюшню. Посмотрел на меня, а говорить уж не мог. Изо рта хлынула кровь, и он умер, так ничего и не сказав. Да, худшей смерти не придумаешь. Он не мог дышать и захлебнулся кровью. Если б я только мог понять…
– Я ждала, что что-нибудь случится, – сказала Мари, – но мне и в голову не приходило такое, хотя… Вот если бы Керстаффер был дома и в полном здравии, то я бы подумала, что без него тут не обошлось. Но ведь у него плечо в лубке, да и лежит он далеко отсюда. За много миль. И, поговаривают, совсем плох.
Она задумалась и, тщательно подбирая слова, сказала:
– Кое-чего ты, Ховард, конечно, не знаешь. Этот Мартин, он два года хозяйничал здесь и все время заглядывался на Рённев. Бог знает, о чем уж он мечтал – может быть, и о хозяйке, и о хуторе. Он, верно, и тогда уже был не в своем уме, иначе бы понял, что он не муж для Рённев. А тут явился ты, взял и хутор и хозяйку, а он снова в хусманах. Видно, этого он перенести не смог. Я примечала, что он ходит сам не свой. Но чтоб он до такого дошел, ни в жисть бы не поверила. Резать живую лошадь… Буланый-то жив?
Ховард объяснил, что промыл раны теплой водой. Кровь почти остановилась.
– Свари-ка кашицу из подорожника и приложи. Хорошо помогает, если только нож не отравлен. Подорожник через день жар снимет и все пройдет.
– Ну, а другие хусманы? Они-то не хуже меня слышали, что произошло в конюшне. И все-таки… – Он присел у Мари в закутке и задумался. – Этого я никак не возьму в толк. И еще: как они согласились, чтобы Мартин зарезал лошадь, которая сроду ему ничего худого не сделала. Буланый всегда такой ласковый, сама знаешь.
– Это и я уразуметь не могу, – ответила Мари. – Да ведь они и сами об этом спорили. Похоже, кто-то из них считал, что это уж чересчур. Этот бедняга Тьёстьёль так и сказал.
Взгляд, который она бросила на Ховарда, говорил красноречивее всяких слов: ты неверно повел себя со своими хусманами.
Да, видно, так оно и есть. Только он не понимал, в чем его ошибка.
– Я сроду не желал им зла, – сказал он. – Правда, им казалось, будто я заставляю их слишком много работать. Я их не заставлял. Просто я сам работаю быстрее, чем они привыкли. И еще одно. Мы с Юном весной были в горах на пастбище…
И Ховард рассказал ей, как он тогда говорил Юну: если правильно вести хозяйство, то хусманы смогут удвоить свое жалование.
– Я-то думал – когда-нибудь через несколько лет! – продолжал он. – Да и знал, что о таких вещах надо советоваться и с другими хозяевами, иначе, не ровен час, обложат они меня и выгонят из селения, как зверя из берлоги. Мне бы держать язык за зубами до поры до времени. А мы с Юном пропустили стаканчик-другой, и так слово за слово… Все вышло по-дурацки. Юн передал наш разговор Амюнну, тот сказал другим, ну, те и решили, будто я хитрю, бросаю приманку, чтоб заставить их работать больше.
– Хусман не привык к благодеяниям, ты ведь знаешь, – сказала Мари, глядя на него старыми умными глазами. Улыбнувшись, она спросила: – Ты что же, и в самом деле собираешься прибавить хусманам плату?
– Собирался. Собирался при первой же возможности. Но после того, что случилось…
Мари поглядела на него с нежностью, как мать на младенца.
– Ховард, а ведь ты даже глупее, чем я думала! – сказала она.
Улыбнувшись она снова посмотрела куда-то вдаль.
– Теперь мне кое-что стало ясно, хотя и не все. Ты здесь чужак, сразу же пришел к власти и почету, этим кое-что объясняется…
– А еще я убил Мартина и до смерти напугал Эдварта, когда они забили мои канавы! – сказал Ховард. – Ты, конечно, слышала об этом.
– Да, кое-что прояснилось. И все-таки…
Она опять улыбнулась. И вдруг сказала:
– Я сейчас вспомнила, что ответил Мартин, когда Тьёстьёль сказал, что это уж чересчур. «За это полагается только штраф, а Керстаффер пообещал заплатить». Значит, не обошлось-таки без Керстаффера. Наверное, они договорились еще тогда… Ты знаешь, что на картофельном поле с Керстаффером был Мартин?
Ховард это предполагал, но был не уверен.
Мари кивнула.
– Керстаффер их натравливает, а ведь он хуже всех хозяев в селении обращается с хусманами! Сам знаешь, хусман глуп.
Говорить с Мари было пока больше не о чем. Ховард вышел во двор, прошелся по конюшне, поговорил с лошадьми, заглянул в свинарник, отправился на кухню, подогрел воду, нарвал и очистил подорожник, заварил кашицу, вернулся в конюшню и смазал Буланому раны. Над затылком и горлом Мартина, где запеклась свернувшаяся кровь, начали роиться мухи.
Вдруг он вспомнил и удивился, как он мог про это забыть именно сейчас. И отправился взглянуть на картофельное поле.
Здесь все осталось по-прежнему.
Ховард заглянул на пустую кухню.
Время тянулось медленно. Хусманы доберутся до ленсмана часа через четыре. Потом они будут объясняться, и еще четыре часа уйдет на обратный путь. Едва ли они вернутся до ужина.
Он не знал, чем заняться.
Двор погрузился в тишину, будто вымер.
Ховард присел на крыльцо и, должно быть, вздремнул, так как очнулся от звука шагов. Он открыл глаза и не сразу сообразил, чудится ему или это происходит наяву, потому что человек, который к нему приближался и которого он точно никогда не видел прежде, был похож на тролля или домового – впрочем, троллей и домовых он тоже никогда не видел. Это был мужчина в годах, небольшого роста, сморщенный, порядком облысевший, с маленькими красными глазками.
Вдруг Ховарда осенило: это же не кто иной, как Хёгне Лиэн. Конец света – Хёгне впервые за двадцать пять лет вышел из усадьбы.
Тут же он понял и другое, и это пронзило его как удар ножа: сейчас народ шастает по селению со двора во двор и судачит о случившемся, переворачивая все с ног на голову, и злорадствует или возмущается, или и то и другое разом…
Он поднялся и направился к пришедшему.
– Хёгне Лиэн, я не ошибся?
– Ты меня никогда не видел, – ответил Хёгне. – Но я прослышал, что нынче случилось, и решил заглянуть к тебе.
Он помолчал. Потом сказал скорее себе, чем Ховарду:
– Это селение всех ломает.
Снова помолчал и добавил:
– Или сам топчи, или тебя растопчут.
Еще помолчал и сказал:
– То, что случилось, идет от Керстаффера. Тебе понятно?
Ховард согласился с ним, но, если бы он только мог понять, каким боком замешан тут Керстаффер. Ведь он лежит больной, далеко отсюда…
Хёгне с уверенностью сказал:
– Этот Керстаффер – он все может. – Потом засмеялся тоненьким стариковским смехом: – А здорово ты его треснул тогда по плечу. – Вдруг вспомнил, оживился: – Лошадь-то жива?
Ховард думает, что все обойдется.
– У нее две здоровые ножевые раны, но…
– А хусманы пошли к ленсману?
– Да. Ничего не понимаю. Мартина забила лошадь. Грудную клетку ему продавила, тут ошибки быть не может.
Хёгне снова помолчал.
– Злость человеческая! – только и сказал он.
Больше ему и сказать было нечего. Ховард пригласил Хёгне зайти выпить – ничего другого он предложить ему не может, потому что сегодня в доме один. Нет, спасибо, Хёгне ничего и не хочет.
– Для выпивки, пожалуй, час ранний, – пробормотал он.
На этом разговор закончился. Гость направился к выходу, и Ховард пошел его проводить. Он проводил его до самой изгороди Лиэна.
И тут Хёгне произнес нечто неслыханное:
– Будешь проходить мимо, заглядывай, – пригласил он.
Ховард воротился домой, посмотрел скотину, поговорил с Буланым, поджарил свинину и сварил Мари кашу, поболтал с ней, но на этот раз все больше о пустяках.
Не успел он присесть на крыльцо, как снова услышал шаги.
На сей раз пожаловал сам Амюнн Муэн – большой, дюжий бородач.
– В скверную же историю ты влип! – сказал Амюнн. – Лошадь выживет?
Да, Ховард надеется.
– Я смазал раны кашицей из подорожника, – пояснил он.
– Хм. Без Мари, как я вижу, не обошлось. Она в этом толк знает. А хусманы твои отправились к ленсману?
– Да.
– Хм. Делишки твои лучше некуда, как я погляжу! – пробурчал Амюнн. – Хм. Ты появился во дворе, когда Мартин был в конюшне и резал лошадь. Так, что ли?
– Да.
– Потом ты влетел в конюшню, бросился на Мартина, он упал под копыта, и лошадь с перепугу затоптала его насмерть. Да, я бы так и объяснил. Показания четырех хусманов мало стоят, потому что их можно заподозрить в соучастии, за убийство лошади тоже по головке не гладят. Нет, здесь надо только сохранять спокойствие, и тогда у них не выгорит.
Только тут Ховард понял: Амюнн считает, что он убил Мартина.
В двух словах он рассказал, как все произошло.
– По-моему, он умер оттого, что задохнулся. А перед смертью кровь хлынула горлом – верно, ребра разорвали легкие.
– Хм. Да. – Амюнн задумался. – Да. Это объяснение еще лучше.
Он ему не верит, это ясно. Тогда чего же ждать от других?
– Если бы Мартин стоял на ногах, когда я влетел в конюшню, не знаю, что бы я с ним сделал, – сказал Ховард. – Но Буланый сам с ним рассчитался. Это правда. Мартин лежит в проходе. Поможешь отнести его на сеновал?
– Ну что ж, давай.
Они вошли в конюшню. При виде чужого лошади заволновались, но Ховард их успокоил.
