Текст книги "Зелень. Трава. Благодать."

Автор книги: Шон Макбрайд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

– Это вымя, Сес, – с трудом говорю я сестре, поскольку перед моим мысленным взором по небу проносятся стаи взведенных членов. – Гарри, кинь мне свой шлем, – говорю я и пристраиваю его себе по центру.

– Если хочешь знать, что такое яйца, посмотри вон туда, – говорит ей Бобби Джеймс, указывая на Гарри, который в это время поднимает танкетки [17]17
  Вид спортивной обуви.


[Закрыть]и проверяет сохнущую одежду. Он нагибается, и сзади, на трусах «Вилланова уайлдкэтс» расправляется слово ЗАЩИТА. После того как все отхохотались, Марджи Мерфи кладет голову Бобби Джеймса себе на колени.

– Генри, а что такое яйца? – спрашивает Сес.

– Да так, ерунда, – отвечаю я ей, смахивая у нее с губ кокосовую стружку. – Помнишь, вчера я тебе рассказывал, как фермеры получают молоко из вымени?

– Ты сказал, что они его выжимают, – улыбается Сес, со своими хвостиками похожая на хоккеиста. – Ребят, а вы можете вынуть Арчи из кресла, чтобы он мог положить голову мне на колени?

Мы с Гарри приподнимаем Арчи, который краснеет так, что даже под темными очками заметно, и кладем его головой на колени Сес. Потом я снова падаю рядом с Грейс и возвращаю все по местам: голову – ей на колени, шлем – чтоб прикрывал стоячий член, который исполняет у меня в штанах нечто похожее на ча-ча-ча: пам-пам-пам-пам-пам-па!

– Приятно хоть иногда выбираться из кресла, – говорит Арчи, ловя ладонями мошкару.

– Генри, а вся эта земля – она что, принадлежит одной семье? – спрашивает Сес, глядя на ферму.

– Скорее всего, да, – отвечаю я.

– И вон там, где трава за забором, – это тоже их двор?

– Ага.

– Прям всё-всё?

– Угу. Всё их.

– И тут всегда так тихо и мирно?

– Конечно, всегда.

– Тогда почему все не живут на фермах? – спрашивает она, и я не могу удержаться от смеха.

– Да какие-то они странные, эти фермы, – говорит ей Грейс, играя с моими волосами.

– Что значит странные? – тут же встревоженно переспрашиваю я.

– Странные, как будто там кто-то живет.Все так тихо и открыто. Мне было бы страшно там ночевать.

– А вот и не было бы, – убеждаю я ее. – Ты бы жила там со своим мужем. Вы будете сидеть у порога, держась за руки. Ты будешь засыпать у него на плече, и он будет обнимать тебя и чувствовать твои мягкие волосы у себя на щеке и нюхать, как пахнет шампунем. Ночью на дворе будет светло от звезд, и тишина, и никаких драк. Ты будешь жить одной любовью. И вокруг не будет ничего страшного и странного, – говорю я с неподдельным жаром.

– Господи, Хэнк, – говорит мне Грейс, – ты говоришь так, будто про нас с тобой.

– А что если б и так? – спрашиваю я, улыбаясь, и не мигая смотрю прямо ей в глаза.

– А, поняла. Я подыграю, – говорит она, широко улыбаясь мне в ответ. – Значит, если мы с тобой поженимся и будем жить на ферме, то, если ночью мне станет страшно, ты меня защитишь? Верно говорю?

– Да, куколка, совершенно верно, – сияя, подтверждаю я. – Я, Хэнк Тухи, буду твоим защитником.

– О, мальчик мой. Но нам понадобится еще и собака, – продолжает она, правда, с ухмылкой. А глаза так и пляшут на мне.

– Заметано, – говорю я. Все, что только Грейс не пожелает.

– И пара охранников.

– Заметано.

– И может, еще танк и ручные гранаты. А, еще тигр.

– Все заметано.

– Ну вот и ладненько, – смеется она. – Тогда как только – так сразу, Хэнк.

– Круто, я придумаю что-нибудь особенное, – говорю я.

– Например? – приближая лицо ко мне и выпуская дым изо рта, спрашивает она.

– Ну не знаю. Может, песню спою или танец станцую на глазах у кучи народа.

– Клево, – смеется она. – Дай мне знать, когда соберешься, чтобы я могла принарядиться.

– Не выйдет, сладкая моя, – говорю я. – Это будет сюрприз. Кстати, тебе идет абсолютно все. Тряпки, мусорные пакеты. Абсолютно без разницы.

– Мусорные пакеты, – повторяет за мной Грейс; ее широкая улыбка сверху освещает мою – я все так же лежу у нее на коленях. – Ну, Хэнк Тухи, это уже слишком. – Теперь она улыбается еще шире и теплее, чем солнце над головой. Кажется, будто мне улыбается вечность, но тут до меня доносится голос Сес:

– Арчи, а ты как собираешься сделать мне предложение?

– Никак, – отвечает ей он. Она дергает его за ухо. – Ай!

– О, я расскажу тебе, как это будет. Ты наймешь лодку на озере. На воде два ряда горящих свечей будут обозначать дорогу к центру озера. Ты отвезешь меня на лодке туда, мимо свечей, потом подаришь мне букет из дюжины роз, потом скажешь, что я самая красивая женщина в мире, и потом спросишь, не соизволю ли я стать твоей женой. И не спеши, спрашивай медленно, понял?

– Понял, – вздыхает Арчи.

– Вот и умница, – удовлетворенно заключает она.

– А я хочу сделать предложение своей будущей жене во время прыжка с парашютом, – заявляет Гарри.

– Ты хочешь сказать – будущему мужу? – уточняет Бобби Джеймс.

– А мне не важно, как мне будут делать предложение. Я просто хочу быть всегда любимой, – говорит Марджи, – и счастливой. Я хочу выйти замуж и жить счастливо в браке, а не просто лишь бы замуж.

Она смотрит вдаль, туда, где виднеется дом на ферме, и, наверное, мечтает о своей будущей любви и о жизни вдвоем. Чтобы было не так, как у родителей. Похоже, мы все малость этим грешим. На некоторое время все замолкают. Девчонки перебирают наши волосы. Гарри демонстрирует боевые стойки. И никто не бьет его за это по рельефно выступающим шарам. Иногда только замычит какая-нибудь корова, и мы тихонько смеемся. Теплый ветер шелестит травой и листвой. Солнце пропекает нас, как печенье в духовке. Видно, как по дороге из города тихонько сматываются машины-универсалы, груженные счастливыми семействами, которых ждет впереди фантастический выходной в ресторане, куда пускают только в ботинках и белой рубашке. Грейс наклоняется ко мне. На лице улыбка. Темные волосы щекочут мне щеку и кажутся рыжими от солнца, которое прячет в тень ее лицо, а голову освещает будто нимбом. Проходит час, возможно, два. А мы всё лежим и лежим молча, увлеченные нашей любовью, влюбленные в жизнь. Потом, спустя некоторое время, мы встаем, все так же не говоря ни слова, и отправляемся обратно в город, на улицу Святого Патрика. На обратном пути нет крутых подъемов. Самое трудное позади. И так чуть не угробились на фиг.

Все восемь миль обратного пути мы проезжаем в грустном молчании. Вокруг снова начинают всплывать звуки города. Трава и стрекот кузнечиков уступают место реву машин, резким выкрикам, продуктовым тележкам и разрисованным из баллончиков деревьям. А потом раз – и мы уже вернулись. Проезжаем по кладбищу: Стивен уже отошел от могилы ярдов на двадцать и плетется по направлению к Ав – наконец отправился домой. Мы стоим на светофоре на улице Святого Патрика. Парень на десятискоростном велике лупит кулаком по двери машины, которая чуть его не сбила. Когда мы переезжаем через дорогу, он уже ругается и дерется с водителем. И вновь улица Святого Патрика, где ряды однотипных домов на зеленых пригорках отбрасывают тень на дорогу. Едешь на велосипеде и стараешься не смотреть по сторонам, потому что, куда ни глянь – кругом святые на газонах размахивают табличками «Мондейл-Ферраро», словно озлобленные профсоюзные рабочие в нелепом пикете.

7

Двое парней с девушками подходят к прилавку в «Музыкальном магазине Мауса Макгинли», что на Фрэнкфорд-ав у самого поворота на Святого Патрика, в самом сердце Холмсбурга. Парням на вид лет по двадцать пять, прикид как у бухгалтеров с жиденькой шевелюрой, которые перед сном всегда читают Библию. У обеих девчонок – одна блондинка, другая брюнетка – классические сиськи не меньше четвертого размера. Простые блузки и юбки ниже колен; зевают. Появляется хозяин, Маус Макгинли, худой чувак слегка за сорок, тоже одетый на манер лысоватого бухгалтера.

– Привет, – как зомби произносит блондинка. – Мы бы хотели купить музыкальные инструменты, чтобы стать рок-группой и играть настоящее рубилово. Только вряд ли ты предложишь что-нибудь приличное – больно уж смахиваешь на библиотекаря.

– Внешность может быть обманчивой, дорогуша, – отвечает Маус, прищелкивая пальцами. Теперь на нем, вместо рубашки, застегнутой на все пуговицы под джемпером, и широких брюк цвета хаки, серебристый с блестками костюм в обтяжку без рукавов, а в придачу к нему – накидка с капюшоном и сапоги на платформе. В руках электрогитара с декой в форме V, на которой пламенеющим шрифтом написано «Маус». Он играет «Purple Haze» Джимми Хендрикса, извиваясь в такт музыке. Потом прерывает игру и с улыбкой смотрит на впечатленных посетителей.

– Вау, – так же тупо, как и блондинка, произносит брюнетка, – а можно мы тоже?

Маус опять щелкает пальцами – и вот четверо дебилов уже на сцене: в фиолетовых обтягивающих комбинезонах, трое с гитарами, один на барабанах. Они лабают «Purple Haze», как Маус минуту назад, а тот стоит и покачивает над головой огоньком зажигалки и рубит воздух кулаком. Музыка постепенно стихает, и голос за кадром говорит: Музыкальный магазин Мауса Макгинли, угол Фрэнкфорд и Святого Патрика, зайди прифигеть всей компанией – уйдешь как в багровом тумане.

– Ну что, ребят, как вам ролик? – Маус вопросительно смотрит на меня, Гарри, Арчи и Бобби Джеймса, который распрощался с дружками в конце квартала, чтобы отправиться вместе с нами на Ав по свадебным делам. – Или, думаете, слишком того? – с тревогой спрашивает он, стоя за прилавком и держа руку на телевизоре. Маус, умеющий играть на любом инструменте и в равной степени балдеющий от Джимми Хендрикса, Джона Леннона, Чарли Прайда и Чарли Паркера, стоит перед нами в том же бухгалтерском прикиде, что и в рекламе.

– Здоровско, – говорю я ему.

– Так и знал, что тебе понравится, Генри. А вы что думаете, ребята?

– В целом мне понравилось, но вот следующий вполне можно бы сделать при содействии моей службы ландшафтного дизайна.

– Большие сиськи у телок – это плюс. Но могли бы быть и побольше, сиськи, в смысле, – заявляет Бобби Джеймс.

– Неплохо бы добавить трюков в инвалидном кресле. Парочку моих, например, – добавляет Арчи.

– Все понял. Служба ландшафтного дизайна, сиськи побольше, прыжки в инвалидном кресле. Сейчас, Генри, я тебе кое-что покажу, – говорит Маус, ныряя под прилавок, и достает оттуда четыре пластинки. Первая называется «Pan, Amor у Cha Cha», это испанская телка Эбб Лейн с шарами третьего размера, темными волосами и великолепной задницей. На обложке Эбб стоит боком в золотистом платье, запустив руки себе в волосы и приподняв их так, что видно шею и лопатки, и смотрит в объектив с видом «Генри, дай мне в рот». Я почти слышу, как она мне это мурлычет. И как этажом ниже работает у меня в трусах подъемный механизм.

– Привет, детка, – очень ласково здороваюсь я с ней. – Ничего так, Маус, совсем даже неплохо.

– А как насчет этой? – спрашивает он.

Маус накрывает обложку следующей пластинкой. Альбом «Havaiian Paradise» группы «Хавайан айлендерз». Гавайская девочка в травяной юбке закинула руки за голову, ее шарообразные сиськи прикрыты одним только цветочным венком, какие раздают всем при выходе из самолета. И за это я ненавижу сейчас всех гавайцев. Но какую-то часть буферов разглядеть все же можно, так что не совсем уж все упущено, и мой член подрастает еще немного.

Маус перебирает стопку, вытягивает еще одну пластинку, и у нас перехватывает дыхание. Факты: группа – «Перкашн попс оркестра» Дика Шорки; альбом – «Holiday for Percussion»; на обложке – одна голая телка. Да, бля, ты не ослышался, голая телка – все видно от талии и выше – стоит боком, слегка откинувшись назад, идеальный большой рот. Длинные прямые волосы спадают на сиськи. И за это я ненавижу сейчас все длинные волосы, но не настолько, чтобы не дать пять троим чувакам, стоящим рядом со мной. Вот теперь у меня встал по полной, так, что даже больно. Голова раскаляется.

– И напоследок самое лучшее, – произносит Маус. – Зацените.

Маус медленно достает добивающую. «Music of the African Arab», Мохаммед Аль-Баккер, с виду ослоторговец, и его «Ориэнтл энсембл». На обложке ослодилеры свистят телке, которая танцует на столе. На ней широкие штаны, в каких исполняют танец живота. Живот голый. Так же как и, о Господи, левая сиська и сосок. Левая сиська и сосок. Левая сиська. Сосок. Тьма перед глазами.

Тьма спадает, и я вижу четыре силуэта на фоне крутящихся лопастей вентилятора на потолке. Я моргаю – и вот уже могу различить Мауса, Гарри, Бобби Джеймса и Арчи, которые сгрудились надо мной и встревоженно на меня смотрят. Слабая струя прохладного воздуха от вентилятора овевает мне лицо.

– Что случилось? – спрашиваю я.

– Ты упал в обморок, – отвечает мне Гарри.

– В обморок. Господи боже, – говорю я. – Я что, выглядел как полный придурок?

– Нет, все-таки лучше, чем Гарри, – говорит Бобби Джеймс. – Он вскрикнул и закрыл лицо руками.

– Неправда, – возражает Гарри, все еще сопя себе в ладони.

– Заткнись. Я говорю – закрыл, вон и сейчас еще… – говорит Джеймси.

– Да, ну и что с того? Сам заткнись.

Джеймси бросается через меня на Гарри, и, лежа на полу, который кажется мне сейчас таким же мягким, как моя собственная кровать, я вижу, как он вцепляется ему в горло, пытаясь задушить, но тут подходит Маус и их разнимает.

– Ладно, ладно, ребят, успокойтесь, – говорит он им. – Давайте поможем Генри подняться.

Гарри, Джеймси и Маус поднимают меня за руки и сажают на стул. Арчи подкатывает ко мне с банкой газировки, с пшиком открывает ее и протягивает мне.

– Спасибо. Что у меня на голове? – с беспокойством спрашиваю я у них. Мне сейчас очень нужен прямой и честный ответ.

– Все нормально, – отвечает Маус. – Волосок к волоску. И все же, думаю, не стоит больше тебе показывать обложки с альбомов.

– Тогда я их у тебя куплю, – говорю я. – Буду на них любоваться перед сном.

– Генри, я не хочу быть в ответе за твои отрубы, – возражает мне он.

– Клянусь, это только по первому разу. Продай, прошу тебя. Умоляю.

– По первому разу? На той неделеты точно так же грохнулся, когда я показывал другиеобложки. Кроме того, это вещи коллекционные. Стоят, наверное, целое состояние, – заявляет жадный до баксов Маус, мгновенно превращаясь в торгаша, который всем своим видом хочет сказать «сколько предлагаешь».

– Я дам два бакса за все четыре.

Маус смеется:

– Да ты что, а может – шестнадцать за все?

– Четыре бакса, – повышаю я цену.

– Восемь, – отвечает Маус.

– Шесть.

– Семь.

– Согласен. Карран, заплати ему, – говорю я.

– Дайте-ка я вам еще кое-что покажу, ребята, – говорит Маус, загребая денежки Гарри. И ведет нас в дальний угол магазина, где вдоль стены стоят в ряд электрогитары. – Вот, только что получил этих деток. Это Фендер, вишня, юзаная, струны перетянуты, пара царапин сзади. Это соло, тридцать баксов. А вот фоновый бас, точь-в-точь как у Пола Маккартни, только не настоящий Хофнер. Тоже юзаная, перетянутая и поцарапанная, тоже за тридцать баксов. А это ритм, с автографом брата второй жены Тайни Тима: сорок баксов. С этими тремя гитарами вы, ребята, в одной барабанной установке от создания самой настоящей группы. Сто баксов всё вместе, но я уступлю за девяносто пять, без налогов.

– Нет, спасибо, не сегодня, – говорит Гарри. – Мы насчет группы для Генри на завтра. Хотим уточнить: готовы они завтра прийти и сыграть, не передумали?

Маус играет на саксе в большой группе, которая исполняет всякое дерьмо вроде Томми Дорси, музыки из телешоу и баллад Синатры. К чести Гарри нужно сказать, что это он с ними договорился на завтра.

– Мы придем, – говорит Маус. – Генри по-прежнему собирается петь «Далеко за синим морем»?

– Да, а как же, – отвечает Гарри. – А вы-то ее играете?

– Такое дерьмо мы и во сне сыграем, – хвастается Маус.

– Отлично, – говорит Гарри. – Во сколько вы появитесь?

– В восемь сорок и к девяти состроимся. Пойдет?

– Все слышал, Генри? В девять вечера, согласен? – спрашивает меня Гарри.

– Да, любое время покатит, – говорю я ему.

Маус скрещивает руки на груди и украдкой косится на меня, пока я причесываюсь.

– Любуешься моей красотой? – интересуюсь я. – Не хочешь фотку на память?

– Нет и нет. А движения для песни уже отработал?

– Угу. Репетировал каждый вечер, – говорю я.

– Ты и правда собираешься завтра сделать предложение этой детке?

– Ага.

– Еще раз – как ее зовут? – с улыбкой спрашивает он.

– Грейс Макклейн.

– Очень похоже на то, как я сам делал предложение, – говорит Маус, беря в руки акустическую гитару без струн. С мявом выскакивает его кошка Диззи. – Вот ты где, Диззи.

– Ты делал предложение? Никогда не видел твою жену, – говорю я.

– Потому что она ушла от меня десять лет назад, когда тебе было сколько? Три? Четыре?

– Три, – отвечаю я. – Прости, что спросил.

– Нет, все путем, – говорит он. – Мы с ней десять лет прожили до того, как она ушла. И надо сказать, эти десять лет были лучше некуда. Если точнее, то девять.

Он улыбается – печальной, но какой-то светлой улыбкой – и берет свою струнную акустику. Усаживается на прилавок рядом с Диззи и поет ей битловские «Восемь дней в неделю», тихо так, мягко, – а мы все стоим и смотрим на него, и нам радостно.

– Маус, а как ты делал ей предложение? – прослушав песню до конца, спрашивает Гарри.

– Я целиком проиграл на саксофоне альбом «Love Supreme» Джона Колтрейна у нее под окошком, – говорит Маус, глядя в окно магазина так, будто его предложение – сцена из фильма, а окно – экран в кинотеатре. – Сыграл, наверное, раз десять подряд, а она просто сидела на подоконнике и смотрела на меня.

– А как ты перешел от игры к предложению? – спрашивает Бобби.

– Ее отец запихал грейпфрут мне в саксофон, и тут я сделал ей предложение. Он сказал О нет,а она сказала О да,и через три месяца мы поженились и жили счастливо девять лет.

– А что потом пошло не так? – спрашивает Гарри; для него не существует вопросов, которых нельзя задавать.

– Да все не так. Или ничего? Не знаю. Любовь – это загадка. Вот суть сегодняшнего урока.

Он отставляет гитару и берет Диззи на руки. Диззи издает полумяукающий-полуурчащий звук, как будто только что слопала птичку в один присест.

– Мне жаль, что так вышло, Маус, – говорю я ему.

– Спасибо. Всё в норме. Всё зашибись. Хотите, сыграю что-нибудь из Хендрикса?

Мы хором кричим да.

– Отлично. Подождите, сейчас вернусь, – говорит он нам.

Маус исчезает в задней комнате и вскоре возвращается в своем суперменском прикиде, как в рекламе, но волосы по-прежнему зачесаны набок. Он проходит вглубь магазина, где есть маленькая сцена и на стене, затянутой черным бархатом, висит неоновая вывеска с надписью МАУС. Он щелкает выключателем, чтобы зажечь имя на стене, потом с нарочитым акцентом, прямо как у Хендрикса, спрашивает в микрофон: «Как у нас настроение сегодня вечером?», будто нас здесь не четверо, а все сорок тысяч. Мы беснуемся, и Маус говорит «хорошо», точь-в-точь как Джимми. Берет стоящую у бархатной стены гитару с декой в форме V и включает ее в сеть. Слышится треск и жужжание. Он продевает голову в ремень, пробует струны и винтит колки туже некуда.

Потом он отступает вглубь сцены, бешено долбя пальцами по струнам – кажется, будто в магазин въехал чудовищных размеров грузовик с космическим глушителем, из которого доносится неплохой блюз. Маус рвет тему так, словно его ужин поставлен на карту, совершенно не попадая в ноты и совершенно не парясь по этому поводу. Он играет соляги, стоя на коленях, и заканчивает, уже играя у себя за спиной. За все это время не бросив на нас ни единого взгляда. Звук еще доносится из усилителей, а он кидает гитару на сцену и удаляется в заднюю комнату, а мы бесимся и шалеем от восторга.

Возвращается Маус – опять в своей бухгалтерской одежде – и утирает пот со лба непомерных размеров платком. Он отключает гитару, ставит ее обратно на стенд и идет к витрине, чтобы выглянуть в дверь, за которой нет никого, кто желал бы войти, но это его нисколько не волнует. С улыбкой на лице Маус подходит к маленькому холодильнику, укрывшемуся за прилавком, достает из него кварту молока и наливает в миску для Диззи, которая тут же спрыгивает на пол, чтобы попробовать, что ей там такое перепало. Он ставит молоко на место и берется за саксофон, отливающий золотом как крыша какого-нибудь «сгустка мышц» [18]18
  Двухдверный спортивный автомобиль с непропорционально мощным двигателем и усиленной подвеской. Концепция такой машины разработана в США в начале 60-х гг. Типичный пример – «понтиак ГТО».


[Закрыть].

– Вам, ребята, еще что-нибудь нужно? – спрашивает он у нас.

Мы отвечаем не-а.

– Тогда извините нас с Дизз, но нам нужно побыть с ней наедине.

Маус принимается играть самый известный альбом Джона Колтрейна «Love Supreme», тот самый, который он играл своей жене, стоя у нее под окном, когда делал ей предложение за десять лет до того, как они разошлись. Но ведь он прав. Все равно это благо – любовь. Мы выходим из магазина, и вслед за нами – грустные звуки саксофона. Они поднимают нас и несут назад на улицу Святого Патрика, словно фуникулер на лыжном курорте, словно облака, словно волшебный ковер с подушками для ног и сиденьями с подогревом.

В прошлом году Сесилия Тухи повела нас с Сес в Филадельфийский музей изобразительного искусства в часы бесплатного входа, то есть в воскресенье утром. Пока мы были там, я увидел самое прекрасное из всего, что когда-либо видел в жизни. Нет, я не про живопись: живопись – дерьмо, нагоняющее на меня тоску. Портреты всяких ослов с бакенбардами, которые выпучив глаза смотрят на молодых художников, снимающих с них копии. Китайские вазы, которых не моги коснуться. Фрески, на которых семьсот голых болванов возносятся к Богу, а тот сидит верхом на облаке и знай себе почесывает золоченую задницу палочкой из слоновой кости. Жуть как смешно.

Ну, в общем, стоим это мы потом у входа. Мы с Сес раз сто пробежали вверх-вниз по ступеням как Роки Бальбоа, а Сесилия все это время улыбалась, курила и общалась с каким-то хреном с хайром как у телки, который ей втирал про то, что скоро заканчивает школу и дальше собирается в Пенн [19]19
  Университет штата Пенсильвания, один из лучших в штате.


[Закрыть]. И тут я вижу, как телка в бикини расшнуровывает кроссовки в каких-нибудь десяти футах от меня. Она только что вернулась с пробежки. Ее сиськи мирно свисали, словно свежие фрукты, испещренные капельками росы, пока она завязывала шнурки на туфлях. Что это были за сиськи! Великий Боже! Мне хотелось подойти и подержать их, освободить ее согнутую спину от их бремени на время, пока она до конца не затянет шнурки.

Я торчу от сисек. Существует великое множество их разновидностей. Надувной пляжный мяч, или арбуз, или дирижабль, или теннисный мяч. Есть и специально созданная для тринадцатилетнего сатирика, при виде такой тянет смеяться и плакать одновременно, она жутко большая и пружинистая, и полна любви, как пончик с кремом. А есть сиська локомотивная, заостренная такая, с яркими огнями, которая мчится впереди задницы прямо тебе навстречу, и так и хочется, словно птенцу, раскрыть клювик и встать у нее на пути. Существует также кенгурячья сиська, которую можно оседлать и в два прыжка ускакать на ней прямиком в солнечную Австралию. Есть еще сиська размером со всю планету Земля, подвижный центр всего живого, истинный источник живительного воздуха, сиська сухая и вместе с тем влажная, грозная и безопасная, сиська, способная извергаться будто вулкан, сиська, заставляющая трепетать перед ней, как кролик перед удавом, и при этом любить ее все сильней, когда член распирает настолько, что им хоть софтбольный мяч в центр отправляй, и когда пот льет со лба градом, и только и молишь Господа о том, чтобы он поразил тебя громом небесным до того, как сам взорвешься, словно фейерверк в бункере. Мать моя женщина. Вот такую сиську имеешь в виду, когда, делая заказ на дом из сисечного магазина, говоришь в трубку: «Привезите мне тупую второкурсницу с огромными сиськами». Вот о чем мечтает такой озабоченный ублюдок, как я.

Примерно этим и были заняты мои мысли, когда я заявился на семинар по снятию лифчиков к дому Шеймаса О’Шоннеси, которого все почему-то (хрен его знает почему) привыкли тюкать с утра до вечера. Чем раньше, тем лучше,заявил мне мой одногодок Шеймас двадцать минут назад, в рубашке и при галстуке расставляя складные стулья на газоне вокруг статуи святого Блеза, у которого лысина на голове и по свече в каждой руке в знак того, что он – покровитель всех драных глоток на свете. Шеймас брал по пять долларов за билет на сегодняшнее представление, потому что хочет начать копить деньги на поступление в духовную семинарию и потом стать священником. Он живет через дом от нас и по соседству с Фрэнни Тухи, который, в свою очередь, живет по соседству с нами. Как только Шеймас сообщил мне об изменении графика, я криком известил об этом Бобби Джеймса, который в это время мыл велосипед у себя на веранде. Вот он уже возле моей двери, только что из душа, в рубашке с воротничком и плиссированных шортах и с кожаной папкой и ручкой «Филлиз» в руке. У меня ручка «Сиксерз» и точно такая же папка, но, в отличие от Бобби Джеймса, я не принимал душ и не переодевался. Да это и не важно, все равно я выгляжу лучше, чем он.

Мы подходим к газону перед домом Шеймаса, где с кожаными папками и ручками «Флайерз» расположились человек двадцать ребят с нашего квартала и нашего же возраста, ну, может, плюс-минус год, форма одежды свободная. Шеймас, который укладывает волосы муссом и ставит их гелем, приветствует каждого вновь пришедшего, пишет его имя на стикере ПРИВЕТ МЕНЯ ЗОВУТ и прилепляет стикер ему на рубашку. Мы пробираемся к столу регистрации. Его явно вынесли из столовой в доме О’Шоннеси.

– Йоу, Генри, Бобби Джеймс. Как дела, парни? – спрашивает Шеймас, а сам при этом пишет на двух бирках БОББИ ДЖЕЙМС и ПРЕПОДОБНЫЙ ОТЕЦ ТУХИ соответственно. Всеобщее рукопожатие – включая нас с Бобби Джеймсом – и смех.

– Йоу, – говорит Бобби.

– Йоу, – говорю я, – похоже, неплохо вы тут устроились.

Помимо стола здесь есть складные стулья, доска, скатерть на столе (там же: кувшины с водой и вазочка с фруктовым салатом), подиум (деревянный и с крестом впереди) и манекен телки, наряженный под девочку из католической гимназии.

– Спасибо, Генри, – говорит Шеймас. – Ты первый, кто это заметил. Только посмотри на этих животных.

Реймонд Макафи, этот густоволосый озабоченный дебил, хватает манекен и сует его в объятья святому Блезу так, будто бы они трахаются, и отвечает на наши приветственные улыбки, просунув язык между двух пальцев.

Публика уже начинает кипятиться. Макафи забирается на стул и заводит песню, которую подхватывают все остальные: Сиськи, сиськи, сиськи.Если кто-то, кого могли ввести в заблуждение рубашки с воротничком и бирочки с именами, поначалу и думал, что событие намечается тихое и мирное, то теперь стало ясно как день, что подобные мысли можно смело засунуть себе в жопу.

– Ну да, ты же знаешь, что сиськи буквально сводят нас всех с ума, – говорю я.

– Он дело говорит, – поддерживает меня Бобби Джеймс.

– Я все понимаю. Просто мне бы хотелось, чтобы после того, как мы закончим, уцелело хоть что-нибудь из мебели. Все просто ошалели, когда я сказал, что моя сестра собирается устроить живую презентацию, – говорит Шеймас.

– Шутишь, – с восторгом выдыхаю я.

У Шейлы О’Шоннеси коровьи сиськи номер четыре. Ошибочка. Номер пять.

– Никаких шуток, – говорит он.

– И как ты ее уломал? – спрашиваю я. – Обещал ей заплатить?

– Нет. Я сказал ей, что двадцать парней будут смотреть, как она снимет лифчик.

– А, все понятно, – говорит Бобби Джемс. – Я слышал, она еще та шлюшка.

– Хлебальник заткни про мою сестру, – говорит Шеймас. – Она согласилась на это во имя науки, в качестве соцнагрузки.

– Соцнагрузка. Может, пригласим ребят с государственного канала – пусть репортажик сделают.

– He-а, не прокатит, я уже звонил им и предлагал. Отказались, – мрачно отвечает Шеймас.

– Черт, вот незадачка-то, – грустно замечает Джеймс. – Генри, пойдем-ка поищем где нам сесть.

– Стойте, – говорит Шеймас, – а где Гарри? Он на той неделе заплатил за вас и за себя.

– Не думаю, что он появится, – сообщаю ему я.

– Упускает шанс посмотреть на сиськи моей сестры? Он что, гомик?

– Сложно сказать. – Бобби Джеймс пожимает плечами.

– Что ж, деньги за билет я ему не верну. Я коплю на то, чтобы стать священником.

Мы садимся, кому-то говорим йоу,кому-то жмем руки и соглашаемся, что семинар получится просто супер. Шеймас приближается к подиуму. Итак, семинар «Сиськи Экспо 1984» будем считать открытым.

– В первую очередь я хочу поблагодарить всех за то, что пришли, – начинает он.

Аплодисменты. Реймонд Макафи встает и начинает свистеть и делать неприличные движения тазом.

– На свете слишком много несчастных телок, – продолжает Шеймас. – И не только здесь, на улице Святого Патрика, но и повсюду. Так почему же они несчастливы? Потому что ребята, которые пытаются залезть к ним в лифчик, на самом деле просто-напросто неуклюжие любители. Сегодня мы постараемся разобраться с этой проблемой.

Аплодисменты усиливаются. Макафи обегает всех собравшихся и всем дает пять.

– Спасибо тебе за рвение, Реймонд, – говорит Шеймас. – Оно крайне заразительно. Сегодня у меня по плану информативная неформальная и развлекательная программа. Мы будем говорить о лифчиках. Мы будем говорить о сиськах. Но это будет не простой разговор. Мы будем учиться на практике.

Толпа входит в раж. Макафи кувыркается через голову.

– И как я уже сказал вам заранее, моя сестра Шейла выступит с живой презентацией.

От оваций у меня начинают болеть уши.

– Но начнем мы с вопр. и отв. – говорит Шеймас. – Хорошо, Реймонд, давай ты первый.

– Когда твоя сестра собирается выйти и показать нам свои сиськи? – спрашивает тот.

– Уже довольно скоро. Еще есть вопросы? Да, вы, в заднем ряду.

– Твоя сестра сейчас дома?

– Ага, – говорит Шеймас. – Кто еще? Спрашивайте, смелее.

– Нижнее белье уже на ней?

– Не могу точно сказать. Еще вопрос. Да, сэр?

– Можно я помогу ей расстегнуть лифчик, когда она выйдет?

– Давайте все вместе взглянем на манекен, – вздыхает уже порядком подуставший Шеймас. – Кто-нибудь, пожалуйста, передайте ее сюда, – просит он, указывая на куклу, которая уже стоит на коленях перед святым Блезом с лицом, повернутым в ту сторону, где у того должен быть член. Святой Блез умиленно взирает на Небеса.

Мы передаем куклу с задних рядов, при этом каждый, к кому она попадает во время своего путешествия по рукам, обязательно либо хватает ее за грудь, либо задирает ей юбку. Наконец она доходит до Шеймаса, который хмурясь поправляет на ней блузку, что твоя мамаша.

– Это форма гимназистки из католической гимназии, – торжественно объявляет он. – Эта вещь – не что иное, как искусный замысел попов и монашек, целькоторого – спрятать от вас сокровища, скрытые внутри. – Шеймас пристально смотрит на нас. Больше никакого тупизма. Все понимают, что это, бля, серьезная проблема, требующая серьезного, бля, подхода. – Гениальность замысла заключается всего лишь в следующем: сзади одна длинная молния, вот и все. Она может быть либо застегнута, либо расстегнута. Руке неудобно шарить в области сисек, даже если вы сидите внизу, а родители наверху и заняты приготовлением коктейлей. Остается лишь раздеть полностью. Но только недоумок или псих станет это делать.