Текст книги "Зелень. Трава. Благодать."

Автор книги: Шон Макбрайд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

– Они собираются после игры набить вам всем морду, – сообщаю ему я.

– Что? – переспрашивает Стэн со злостью, но без капли удивления. Теперь меня слушают все пятеро.

– Они хотят наброситься на вас сразу после игры.

– А ты что вообще за хрен с горы, чтобы мы тебе верили? – спрашивает Стэн.

– Я Генри, Стэн.

– Не называй меня Стэн. Дружбанов своих звать так будешь.

– Извини, просто хотел помочь.

Стэн делает лицо попроще.

– Почему сейчас говоришь? Зачем нам знать раньше времени? – спрашивает он меня, и тут парни у кега замечают, что я базарю с фиштаунскими, и начинают тыкать пальцами в нашу сторону, а Гарри кричит:

– Я нашел стекло! Все в порядке! Продолжаем игру!

– Слушайте, у меня есть идея, как вас спасти, – говорю я.

Я спасу их тем, что вознесу молитву Господу или же нарисуюсь дурак дураком – все зависит от того, как вы на это посмотрите.

– Что? И как же? – спрашивает меня Стэн.

– Просто постарайтесь выбросить мяч подальше за линию. А там уж я сам. Потом ждите моего знака. И бегите. Всё понял? – спрашиваю я, уже полностью поглощенный претворением своего плана в жизнь.

Стэн утвердительно кивает и бросает беглый взгляд на остальных своих. Игроки трусцой возвращаются на поле. Билл Бурк кладет мне сзади руку на плечо и нацепляет свою ковбойскую улыбочку. И мне тут же представляется картинка, как он пятнадцать лет спустя на этой же самой площадке бьет своего сына за то, что тот упустил пас.

– Генри, ты что, сговариваешься с противником? – спрашивает он.

– Нет, просто говорю им, что у них против нас нет шансов, – вешаю я ему в ответ.

– Это точно. – С этими словами он протягивает Стэну мяч. – Готовы?

– А то, – угрюмо, но, похоже, не испугавшись, отвечает Стэн.

Фиштаунские начинают водить мяч туда-сюда по площадке, но по кольцу при этом не кидают. Хорошо. Действуют по плану. Толпа за боковой стала вести себя громче и уделять больше внимания игре. Мяч отлетает к боковой линии, туда, где толпа гуще и стоит кег с пивом. Грейс кричит мне, чтобы я, черт возьми, возвращался в защиту. Стивен плюхается задницей на бетон и тут же встает со смехом, но без радости в глазах. Его мертвая девушка смотрит сзади через его плечо. Джеймс и Мерфи целуются взасос. Толпа гудит, множество мрачных лиц с ненавистью глядят на пятерых ребят из такого же квартала, как и наш, только победнее. Стэн отдает пас своему игроку футов на десять выше его, и мяч покидает пределы поля. Свою часть плана они выполнили. Теперь моя очередь. Я трогаю наплечники – на удачу: перед такой большой толпой я еще ни разу не проповедовал. Бурк возвращает мне мяч. Я дважды подвожу мяч к боковой, потом бегу к скамейке, вспрыгиваю на нее и застываю с мячом у бедра. У меня нет никаких заготовок. Для начала я, конечно, возношу хвалу Господу. Вариант беспроигрышный. Иногда во время проповеди приходится нести всякую чушь, просто чтобы потянуть время, в конце концов, мы же не на лекции о ракетных двигателях. Бога я называю Иисусом, Иеговой или Мешковенчанным Владыкой – то так, то так.

– Эй, ты там, козлина мелкая, заткни хлебало, – кричит мне кто-то из толпы.

–  Заткнуться? – переспрашиваю я. – Я возношу хвалу Господу, слышишь ты, придурок?

– От придурка слышу. Заткни пасть, – кричит он мне. Симпатии публики продолжают оставаться на его стороне.

– В таком случае хрен с ним, с Богом, я буду возносить хвалу сиськам, – в отчаянии я решаю сменить тему. – Я люблю сиськи больше самой жизни. Я люблю твои сиськи, и твои, и твои тоже, – провозглашаю я, каждый раз указывая то на одну девчонку, то на другую. – Будь моя воля, я бы их выращивал. Я бы возил их в колясочках. Я бы кормил их молоком, а то все обычно только и делают, что норовят сами к ним присосаться, затем вытирал бы отрыжку, укладывал баиньки, пел бы им колыбельные и сидел бы с ними, пока они не уснут. Я бы купал их в ванне, раскладывал на полочках, любовно гладил и сжимал.

На секунду я останавливаюсь, чтобы посмотреть на реакцию: по крайней мере, толпа немного попритихла, кое-кто даже подхихикивает, но только не Грейс, которая, судя по всему, не на шутку злится на меня за то, что я прилюдно заявил о своей любви ко всем без исключения сиськам на планете. Что ж, ладно. Рано или поздно ей все равно придется с этим смириться.

– Да, люди, сиськи! Соски! В лифчиках! Или без лифчиков! Так даже лучше! Кто из вас взойдет на эту скамью и возгласит слово о том, что любит сиськи не меньше, чем я? Забудьте о страхе, ребята! И девчонки тоже! Ведь ваши души тоже открыты любви к сиськам! Да и есть ли в них хоть что-то недостойное всеобщей любви? Братья и сестры, поднимитесь же на лавку и да возвестим вместе о своей любви. Есть ли в ком-нибудь из вас искра чистой любви? – брызнув слюной, вопрошаю я у толпы, которая опять начинает глухо ворчать. То тут, то там слышатся выкрики гомики мудак,конечно же в мой адрес. Хрен с ними, пусть кричат.

Я смотрю на своего брата Стивена Тухи, памятуя о том, как четыре года назад, когда мне было девять, а ему четырнадцать и он играл в финале чемпионата среди юниоров, между двумя игроками завязалась драка, которая тут же переросла во всеобщую свалку: сначала в бой вступили скамейки запасных, за ними ринулись на поле трибуны. Зрелище напоминало сцену из Гражданской войны, не хватало только бород и синих мундиров. Стивен пробился к боковой линии, где валялся мегафон, и запел «Ну кому нужна война?», при этом он плясал как ненормальный до тех пор, пока драка не прекратилась. Все так и замерли, заломив друг другу шеи, с орущими ртами, готовые отгрызать конечности. А Стивен пел еще как минимум полчаса, пока все кругом не перестали драться и не начали хохотать.

Я хочу, чтобы вернулся прежний Стивен, я рву глотку, чтобы пробудить любовь хоть в ком-нибудь вокруг, а сам неотрывно смотрю на него. И все, что мне от него нужно, это чтобы он откликнулся на мой призыв. Стивен, возвращайся, мать твою. Стань веселым парнем, как раньше. Скажи, что ты еще со мной, что твое сердце еще не умерло до конца. Пожалуйста, стань снова моим героем. Разве не видишь – я почти плачу перед толпой этих тупых ослов. Помоги мне не дать им устроить бойню на глазах у твоей погибшей девушки, которая смотрит со стены.

Стивен вспрыгивает ко мне на скамейку. Расцеловывает меня в обе щеки, правда тут же чуть не падает обратно, но, помахав руками в воздухе, успевает поймать равновесие. Пиво, расплескавшись у него из стакана, орошает потрескавшийся бетон. Он заявляет, что любит сиськи и Иисуса Христа почти так же горячо, как и пиво. Я хмурю брови. Тогда он говорит, что любит все перечисленное в равной степени. Я строю недовольную рожу. Тут он поправляется и говорит, что любит в первую очередь Иисуса, а уже потом пиво и сиськи – вновь я хмурю брови и говорю, что правильней было бы поставить на первое место сиськи, а уже потом все остальное, не важно в каком порядке, все равно это никого не колышет. Стивен исправляется: сиськи, пиво и затем уже Иисуса, я соглашаюсь. Мы оба смеемся. Я перевожу взгляд на Стэна и одними губами говорю ему Беги.Они срываются с места и бегут прочь от толпы в сторону калитки, что в противоположном углу площадки, почти ровно по диагонали через дорогу от церкви. Кто-то замечает их и кричит Уходят!

Сначала в погоню бросаются человек двадцать, за ними следует вся орда. Все орут в один голос. Толпа единым гребаным потоком проносится мимо меня. Стивен спрыгивает со скамейки и бежит за остальными. Фиштаунских настигают у самой калитки. Первым Стэна. Кто-то сзади срывает с него футболку. Стэн исчезает из виду. Остальные четверо оборачиваются – их тоже заглатывает толпа. Уже лежа на бетоне, они продолжают отбиваться. Сыплются удары и пинки. Кричащее месиво. На, сука, на, сука, на, на.Визжат девки. Мочи, мочи ублюдков.В толпу врезается Стивен. Растаскивает за шиворот дерущихся. Потом получает сам. Падает, опять поднимается. Бьет в лицо кого-то с битой в руках. Ральфа Куни. Бита со звоном отлетает на бетон, как сорванный грозой колокольчик на школьном дворе. Грейс тоже рядом и вопит Хватит, хватит.Кроссовки печатают по лицам. Кровь брызжет из разбитых ртов и носов, а лица все словно отупевшие от наркотиков. Льется кровь из голов. Крики. Пятеро фиштаунских лежат на земле не двигаясь. Районные отморозки месят их по лицам, по шеям и ребрам. Прыгают им на живот. Нравится, сука?Церковь нависает над дерущимися, словно вампир в развевающемся плаще. Ральф Куни поднимается и подбирает биту. Занеся ее над головой, идет по направлению к кровавой куче. Вдруг раздается вой полицейской сирены, и он бросает биту. Копы копы копы. Бежим!Вся толпа несется назад в мою сторону. А я как стоял на лавке, так и стою. Стивена не видно. Толпа проносится мимо. Чувствую, как кто-то тянет меня за руки, знакомые голоса – Грейс, Бобби, Гарри – кричат мне Бежим, Генри, бежим.Не могу даже посмотреть на них, просто вырываюсь и слышу, как они убегают. Появляются патрульные машины. Не могу сдвинуться с места, да и не сдвинусь, пока сам не увижу, как всех ребят распихают по машинам «скорой помощи». И не побегу никуда отсюда. Я, в отличие от остальных ублюдков, ничьи лица в бетон не втаптывал, а они пусть валят на хрен отсюда, если им так надо.

Красные блики от мигалок на кирпичной стене церкви. Пятеро ребят лежат, распластавшись на бетонных ступеньках спортплощадки. Только один шевелится – это Стэн. Лежа на спине, он приподнимает голову и смотрит себе на руку, потом вновь падает головой на бетон. Грудь неровно колышется от прерывистых вздохов. Прибывают два фургона реанимации. Водители загружают ребят в открытую заднюю дверь. Фургоны с воем исчезают где-то на Ав. Тишина. Рядом со спортплощадкой по-прежнему стоят три патрульных машины с включенными мигалками. Копы сгрудились возле калитки. Им что-то громко и возбужденно рассказывает какой-то старик, и они, запрокинув головы, начинают смеяться. Мистер Джеймс тоже там, с ними, но ему не смешно: он смотрит, как я стою на скамейке в сотне ярдов от него. Подходит ближе – причесаться сегодня он не успел.

– Генри, с тобой все в порядке? – спрашивает он.

Я киваю утвердительно – или мне кажется?

– А где Бобби Джеймс? С ним все нормально?

Еще кивок.

– Он в этом участия не принимал, верно?

Хрена. Не буду отвечать. Он и так знает ответ.

– Ты видел, что здесь произошло? – спрашивает он.

У калитки народу собирается все больше, все больше галдящих придурков. Все что-то громко и возбужденно говорят. От такого эти ублюдки просто тащатся.

– Генри, ты не видел, кто их так?

Дует холодный ветер. Осенний ветер. Он пахнет дождем и расшвыривает мусор по площадке. Я гляжу на ту сторону Ав, туда, где кладбище.

– О’кей. Необязательно сейчас мне обо всем рассказывать. Но хотя бы слезть с лавки ты можешь?

Я смотрю на него, потом себе на ноги. Ноги на скамейке, шнурки развязались. Я слезаю на землю.

– Давай отвезу тебя домой, – предлагает он.

Я молчу в ответ.

– Ладно. Все равно вон идет твой брат Фрэнни, – говорит он.

– Привет, – говорит Фрэнни. Лицо у него озабоченное. – Я слышал сирены. Что стряслось?

– Разборка на спортплощадке. Пятерых увезли в больницу, – объясняет ему мистер Джеймс.

– Господи, – испуганно говорит Фрэнни. – Что, и Стивена тоже?

– Нет, все пятеро из Фиштауна, – говорит мистер Джеймс.

– Генри, Стивен тоже был здесь? – спрашивает Фрэнни.

Я не в состоянии ответить ему, даже несмотря на то, что он очень волнуется.

– Слушай, ты сам-то в порядке? – спрашивает он.

– Не знаю, – глядя прямо на него, отвечаю я. Я не испуган. Просто не в себе.

– Давай-ка я лучше отведу тебя домой, – говорит он, рукой обнимая меня за плечи, и я сразу чувствую себя в безопасности. – До скорого, мистер Джеймс, увидимся завтра на свадьбе. Передавайте от меня привет Джинни, о’кей?

– Обязательно, – говорит мистер Джеймс ему в ответ. – Неплохой способ развеяться после всего этого.

– Что верно, то верно, – говорит Фрэнни.

Мы идем домой той же дорогой, по которой недавно убегала толпа, рука Фрэнни по-прежнему лежит у меня на плече – и под ней, но нигде больше, мне спокойно. Повсюду либо черное небо, либо земля вся в крови, одни лишь яркие фонари Тэк-парка освещают нам путь. Мы покидаем площадку и исчезаем в темноте улиц, уходим прочь от Ав, не замечая никого вокруг и не говоря друг другу ни слова.

12

Музыка – мой лучший друг, если не считать людей. Она поднимает мне настроение, помогает разобраться со всякими мыслями и прочим дерьмом, благодаря ей мое сердце полно любви. Я в спальне у родителей, один, сижу и смотрю в большое окно, выходящее на улицу Святого Патрика. Сижу без света. Чтоб рассматривать пластинки из коллекции Сесилии Тухи, мне вполне хватает мягкого бело-пурпурного отсвета из окна от телеэкранов в соседних домах. Мне нравится просто держать эти пластинки в руках. Слушать, как они поскрипывают, когда достаешь их из конверта. Кончиками пальцев трогать бороздки на их поверхности. Со смехом рассматривать странные прически и прикиды на обложках. Читать названия песен и их продолжительность. Гадать, как выглядят все эти юные лица сейчас, двадцать или тридцать лет спустя.

В доме тихо и темно, если не считать света в ванной и работающего телевизора внизу. Сесилия и Сес спят вдвоем на маленькой детской кроватке Сес. Сесилия обнимает Сес длинной и тонкой рукой. Они лежат, как две куклы-близняшки, которые начинают двигаться, если их поцелуешь в лоб, с одинаково светлыми волосами, длинными ресницами и ровным, глубоким дыханием. Внизу Фрэнсис Младший храпит, утонув в своем кресле La-Z-Boy [28]28
  Американская марка по производству мебели.


[Закрыть], вцепившись руками в подлокотники, словно космонавт, напрягшийся перед взлетом. Под правой ладонью уютно примостился пульт. Я тихонько вытащил его, когда только пришел, и стал щелкать кнопками, переключая каналы с ответного матча «Филлиз» (где ублюдок Майк Шмидт успел-таки добежать до базы и тем самым решил исход встречи) на драматический сериал про больницу, потом на мыльник про жизнь техасской деревенщины, пока не наткнулся на юмориста. Это был какой-то лысый придурок в замызганной олимпийке. А байки он травил про свою жену, как она ворует столовые приборы и сидит на мессе рядом с любителями дать храпака. Пресная жвачка. Ничего пошлого. Думаю, если бы я стал смотреть, то очень скоро захрапел бы в две дырки с Фрэнсисом Младшим на пару, поэтому я стал скакать дальше, пока не нашел проповедника с золотыми зубами в тон часам и перстням у него на руке. Он улыбался дьявольской улыбкой, сильно потел и постоянно повторял слова греховодничествои прелюбодеяние, какую бы там херню это ни означало. Разбираться не хотелось. Мне необходимо было подумать. Ни Бог, ни телевизор тут не помогут. Только музыка. Я сунул пульт обратно Фрэнсису под руку (она немного подергивалась во сне) и отправился наверх.

Под стереофоническим проигрывателем в спальне родителей понимается дубовый монстр, доставшийся Сесилии в наследство от моего дедана. Диск сидит посередине этого гроба под тяжелой крышкой. Когда ставишь иглу на пластинку, руки исчезают по самые локти в пасти у этого чудовища. Колонки вынесены с двух сторон по бокам и любовно целуют в уши качественным звуком. Слышно абсолютно все: как пальцы крадутся по грифу гитары, как звенят бубны, будто колокола в церкви, как шелестят кисточки по тарелкам на ударной установке, словно это мим собирает тряпкой пыль с библиотечных полок, слышны все шлепки, хлопки, смех и чихи.

Когда я был маленький, стереофония стояла внизу и играла безостановочно, между тем как Сесилия скакала вокруг, убиралась и постоянно меняла пластинки. А я тем временем спал головой к колонке. Тогда она, помню, ставила в основном соул и диско: Спиннерз и Би Джиз, альбомы «Rubber Band Man», «Jive Talking». Я люблю диско, заявляю это открыто и прямо, без тени стыда. Это уже история, как бы там ни было. Пару лет назад, когда все мы немного подросли и Фрэнсис с Сесилией начали скандалить, Сесилия перестала слушать пластинки, перестала петь и плясать, и Фрэнсисы, следуя ее указанию, перетащили проигрыватель наверх.

Что касается подбора музыки, тут у Сесилии Тухи есть все, чего только душа пожелает. Эрнест Таббс, братья Клэнси, Майлз Дэвис, Мэл Торме, Том Джонс, Дженис Джоплин, Джефферсон Эйрплейн, АББА, Аэросмит, братья Смазерз, братья Айзли. Старое кантри, ритм-энд-блюз, рок-н-ролл, биг-бэнды, джаг-бэнды [29]29
  Ансамбли, где наряду с традиционными инструментами используются предметы домашнего обихода.


[Закрыть], ансамбли свинговые и джазовые, классический рок – дальше перечисляйте сами. И все это стоит здесь, вдоль стен в одной маленькой спальне, благодаря чему она походит на складское помещение какой-нибудь радиостанции с непонятно откуда взявшейся сломанной кроватью посередине. Сесилия выстроила все пластинки по десятилетиям и по именам исполнителей в алфавитном порядке. Вот, скажем, берем букву Б. В 50-х годах мы имеем: Хэнка Бэллэдера и Миднайтерз, Гарри Белафонте, Фредди Бэлла вместе с его Белл Бойз, Чака Берри, Пэт Бун, Джеймса Брауна с группой «Хиз фэймоз флэймз», Джонни Бернетта. Дальше идут 60-е: Джоан Баез, Бэнд, Барбэрианз, Бич Бойз, Битлз, группа Джеффа Бэка, Би Джиз, Арчи Белл и его команда под названием «Дреллз», Биг Бразер и его «Холдинг Компани», Буккер Ти и Эм Джиз, снова Джеймс Браун, Баффало Спрингфилд, Бёрдз. Теперь 70-е: Бэчман Тернер Овердрайв, Бэдфингер, Бэджер, еще раз Би Джиз (на этот раз в более прикольном светлом прикиде), Блэк Сэббат, Блю Ойстер Калт, Джексон Браун (никак не связанный ни с Джеймсом, ни с Флэймз), Роки Бернетт. 80-е, когда стереофония была изгнана с первого этажа и, вместе со всеми пластинками, позабыта той, что еще недавно их собирала, представлены куда как скромно. Должен, однако, заметить, что у нас все-таки есть альбом «Thriller» Майкла Джексона. Это я настоял. Но и только, все остальное – полное фуфло.

Я стою в нерешительности: чего бы поставить? Вот так всегда: слишком большой выбор. Хотя копаться в пластинках для меня всегда было большим удовольствием – мне нравится смотреть обложки. Картинки с альбомов 50-х годов – это уже само по себе смешно. Почти на всех – портретные фотографии милых мальчиков с нарисованным румянцем на щеках: на одном плече висит спортивная куртка, на другом – два десятка счастливых девиц. А рядом обязательно какая-нибудь крутая спортивная тачка. Прически – это вообще отдельная тема. Конечно, я уважаю их за то, что они все так тщательно причесывались, но меня буквально тошнит от их общей прилизанности. Избыток геля на голове сразу выдает любителя. Стыд и позор гомикам. Здесь, в 50-х, по мне, в мужском зачете лидирует обложка альбома «Chet Atkins’ Workshop», где Чет в свитере с большим воротником стоит с электрогитарой на фоне крезанутой научной лаборатории, где полно всяких колб. Не знаю почему, но именно эта картинка нравится мне больше всех.

У девчонок с обложек 50-х годов вид еще слишком монашеский, часто можно увидеть юбки, закрывающие колени. Зачем, бля, уж настолько-то? Приятное исключение составляет обложка с альбома Джулии Лондон под названием «Calendar Girl»: двенадцать отличных фотографий Джулии в коротеньких шортах и во всевозможных бикини – прекрасный материал для самопроизвольного поднятия члена в штанах. Примерно такого, как сейчас. Другим сильным членовозбудителем служит альбом «Swingin’ Easy with Bill Doggitt», где телка в бикини и на высоких каблуках стоит, прислонившись к скале. Во мне вдруг просыпается желание потереться об эту картинку членом. Ну на хрен. А вдруг зайдет Сесилия и застукает меня за этой байдой – меня ведь тогда мигом за ухо препроводят прямиком к священнику.

В этом плане обложки 60-х годов выглядят намного лучше, хотя странностей здесь тоже куда больше. Буквы названий начинают непомерно раздуваться, словно перекачанные шины. На заднем плане появляются радужные грибы, деревья, цветы, фермы с животными. Парни перестают прилизывать волосы, но вместо этого отпускают длинные космы и начинают делать завивку (шаг вперед – два шага назад). Народ рядится в индийские сари, джинсы клеш со стразами, нацепляет на себя бусы и фиолетовые солнечные очки. Никаких тебе длинных юбок – хвала, бля, Господу, – плюс у всех телок волосы прямые и распущенные. Никогда не понимал, зачем женщинам короткая стрижка и завивка тоже. На фига им все это, спрашивается, сперлось?

Любимую обложку 60-х годов назвать затруднюсь: слишком много из чего выбирать. У нас есть и «Are You Experienced», и «Mr. Tambourine Man», и «Rubber Soul», и «Bringing It All Back Home», и «Psychotic Reaction», и «Psychedelic Sounds of the 13 ^thFloor Elevators», наконец «The Who by Numbers», «Disraeli Gears», «Music from Big Pink». И это только мужские группы. Телки и того лучше: Ширелз, Ронеттс, Эйнджелс, Шангри-Лас, Сью-примз. Вау. Так бы всех их и перецеловал у нас за мусоркой. Хотя, конечно, все они отдыхают перед Нэнси Синатра с ее альбомом «Sugar». Сиськи у Нэнси буквально выпрыгивают из лифчика, чтобы сказать: «Генри, вздремни-ка между нами». К тому же, что еще более важно, Нэнси стягивает с себя трусики бикини. Чтоб я сдох. Об этуя непременно потрусь членом, но только не сейчас.

Про обложки 70-х вообще, бля, лучше забыть. Они сочетают в себе все самое худшее из того, что было в 60-х – косматые хиппи в пиратской одежде, – с худшими чертами 50-х – полное отсутствие природных пейзажей на заднем плане. Конечно, если не считать альбом «Country Life» группы Рокси Мьюзик. Вот это на самом деле здорово так здорово. Описывать не буду: неудобно как-то. Всем, кто не видел, советую взглянуть, но ни за что не покупайте, потому что музыка голимая.

Просмотрев миллион обложек, я наконец останавливаю свой выбор на Битлз. «White Album» – на двух пластинках, обложка чисто белая, без всяких картинок. Но уж коли вы Битлз, то можете себе позволить выпускать альбомы хорошей музыки без сисек на обложке. Оно бы, может, и не помешало, но хули это надо делать, в конце-то концов? Я вытаскиваю из чехла часть вторую и аккуратно, за краешки, ставлю пластинку на диск. Затем щелкаю кнопкой Вкл. Держатель с иглой поднимается, замирает на секунду, слегка покачиваясь из стороны в сторону, и опускается. Я беру его и переставляю сразу на песню «Good Night», она последняя в альбоме и самая моя любимая из всех Битлз. Игла скребет по бороздкам, пошла музыка – я откидываюсь в кресле.

На улице начинается дождь, первые крупные капли стучат по окну с интервалом в десять секунд и, словно птичье дерьмо, оставляют потеки на стекле, которые сияют в свете уличных фонарей, будто гирлянды на рождественской елке. Дождь все усиливается и опускается на улицу тихой тяжелой дымкой. Вода потоком бежит по стеклу. Я смотрю на нее, а в животе у меня пусто от страха, сердце так и колотится, в голове туман. Я думаю о тех ребятах: как они лежат на тротуаре и истекают кровью, умирают, может быть, – откуда мне, бля, знать. Я думаю об их мамах, которые сейчас, наверное, сидят у больничных кроватей и тоже смотрят в окно. Может быть, они молятся? Может, просят Бога простить тех придурков, что ногами в лицо били их сыновей. А может – требуют у него мести или вообще просят его катиться куда подальше. На месте этих ребят могли быть Грейс или Стивен, Бобби Джеймс или Гарри. Ведь они тоже все там были. Возможно, если бы что-нибудь подобное случилось с ними, я бы разозлился. Возможно, у каждого обозленного есть своя, похожая на эту, история, объясняющая, почему он стал такой злой: ночные поездки в больницу, где его ребенок лежит, подсоединенный к трубкам, которые закачивают в него новую кровь взамен той, что теперь засыхает пятнами на спортплощадке. Гора счетов на разваливающемся столе, слишком маленький дом, втиснутый в улицу вместе с семьюдесятью семью точно такими же, сломанная машина, ноющее колено, плохая работа, где нужно каждый день таскать почту, мерять ногами свой участок, долбить отбойным молотком асфальт на дороге. Пустые счета в банке. Слишком много бетона и слишком мало зелени, в кошельке и за окном. Вот такие каждодневные косяки в основном и определяют жизнь на улице Святого Патрика, но только не мою: клал я на все на это с высокого дерева.

Я планирую убраться отсюда подальше вместе со своей семьей, вместе с Грейс Макклейн. Грейс. Надеюсь, она любит меня хотя бы вполовину так сильно, как люблю ее я. Надеюсь, когда мы поцеловались, она почувствовала то же, что и я. Должен признать, в тот момент я даже понятия не имел, что делаю. Я наклонился к ней и раскрыл рот – оставалось только надеяться на лучшее. Ощущение было, как будто я тянусь за яблоком, балансируя на суку, который вот-вот подо мной обломится: хорошо еще вспомнил, что глаза надо закрыть. До идеала мне, конечно, пока далеко. Нам нужно просто продолжать практиковаться, только и всего. Эта мысль греет мне пузо и выгоняет из головы неприятные воспоминания о сегодняшней драке. Я посылаю мои чувства, только самые хорошие, всем вокруг и начинаю засыпать под голос Ринго.

Дождь принимается барабанить чаще, но не громче. Все прощает и смывает. Уплывают первые поцелуи и драки на спортплощадке. Я пододвигаюсь к окну и смотрю на улицу Святого Патрика с ее домами. В домах бродят люди. Свет в окнах то зажигается, то гаснет в такт плавным струнным переборам пластинки. Я даю глазам расфокусироваться, и все движения улицы сразу становятся синхронными, как движения женоподобных пловцов-олимпийцев. Через равные интервалы, то слева, то справа, из дома под дождь выбегает мамашка в бигудях и купальном халатике и волочет с газона или с тротуара под навес на веранду детский трехколесный велосипед. В конце квартала отцы семейств, пошатываясь и неумело ныряя в лужи «Будвайзера» глубиной в десять футов, с «джефф-хэтами» вместо пловцовских шапочек на голове, в порядке строгой очередности вываливаются из парадной двери бара «У Пола Донохью».

Я чувствую любовь к ним, к ним ко всем, и придвигаюсь еще ближе к окну, ближе к ним, к настоящим святым с улицы Святого Патрика. Упираюсь лбом в стекло. Бусинки дождя мигают, словно звезды на крышах двухцветных машин. Потоки дождя несутся вдоль бордюров и стекают в люки, смывая с тротуара гнутые крышки, разбитые бутылки и сердца. Внутри домов люди молятся на фотографии Папы Римского, в отчаянии заламывают руки и корчатся на синтетической обивке диванов. Они молятся об отпущении грехов, о том, чтобы «Филлиз» стали чемпионом мира, о спасении в форме денег, которые могли бы избавить их от жизни на этой улице, в этом районе, в этих домах, трепещущих, как сердце, и тонущих, как камни. Страх и разочарование плывут повсюду и захлестывают почти все, что есть хорошего, но не до конца. Ринго шепчет Спокойной ночи всем и везде.Я сползаю глубже в кресло. Я сплю и готов грезить, как всегда.

Первое, что я слышу, – это как кто-то внизу с силой хлопает дверью, затем – звук иглы, скребущей по пластинке, которую я так и не выключил: в горле ощущение примерно такое же. Болит шея. Дождь кончился. На улице Святого Патрика тихо и ни души. Уличные фонари светят своими нимбами. Внизу приглушенные голоса. Я выключаю стереофонию и на цыпочках крадусь к лестнице.

– Так, значит, ты у нас разнималдраку и заработал по голове? Вообще, я слыхал, что люди, возвращающиеся домой с разбитой башкой, обычно участвуют в драках, а не разнимают дерущихся, – слышу я голос Фрэнсиса Младшего.

– Может, он правду говорит, Фрэн, откуда ты знаешь? – говорит Сесилия.

– Дрались с фиштаунскими. Биты, ножи, стволы, толпа отморозков, – говорит Стивен заплетающимся языком.

– Фиштаун? Биты? Стволы? Фрэн, ты понимаешь, о чем он?

Меня пугает то, что Стивен упомянул о ножах и стволах. Я ничего такого не видел.

– Конечно нет, – говорит Фрэнсис Младший. – От такой пьяни разве услышишь чего путного?

– Фрэн, только, бля, по новой начинать не надо, – сварливо бормочет Сесилия. Они с Фрэнсисом, как всегда, начинают закипать в параллельном режиме.

– Ничего я не начинаю. Просто ему в этом доме наплевать на всех, кроме себя любимого.

– Неправда, – говорит Стивен.

– Заткнись, – говорит Фрэнсис Младший. – Еще слово – и ты у меня схлопочешь по морде.

– Хорош из себя крутого строить, – спокойно и без злости отвечает ему Стивен.

– Фрэн, лучше притормози, а то вы сейчас снова начнете друг друга мордовать, – предупреждает Сесилия.

– Никто не смеет меня мордовать. Это мой дом. Я сам здесь кого хочешь измордую.

– Пап, что за бред ты несешь, – говорит Стивен, постепенно тоже закипая.

– Стивен, прекрати, – умоляет Сесилия. – Идите-ка, оба, спать.

– Я пойду спать тогда, когда захочу, – орет Фрэнсис Младший. – А завтра с утра, как обычно, встану и пойду на работу. А ты, верно, о таком слове и не слышал, да, Стивен?

– У меня тоже есть работа, – говорит Стивен.

– А сегодня вечером ты там был? – орет на него Фрэнсис Младший.

– Что? – переспрашивает Стивен, стараясь изобразить удивление.

– Ты все слышал. Я спрашиваю: ты ходил на работу сегодня вечером или нет?

– Ты сам видел, что да.

– Я видел, что ты вышел из дома в рабочей одежде. А сейчас я вижу, что на тебе ее нет. Где рабочая одежда?

– На работе оставил.

– Врешь. Ты не ходил на работу. Я звонил туда. Сказали, что ты отпросился по болезни.

– Ма, скажи ему, чтобы не тыкал пальцем мне в лицо, – уже в бешенстве говорит Стивен.

– Фрэнсис Тухи, ну-ка отошел на хрен от сына подальше. Разборок мне здесь не нужно.

– Я у себя в доме и буду стоять, где хочу, – орет он.

– Ма, скажи ему, чтобы не тыкал пальцем мне в лицо, – повторяет Стивен.

– Да ты посмотри на его голову, Фрэн, – умоляет Сесилия. – Неужели снова будешь его бить?

– Быстро убрал от меня свой гребаный палец, а не то… – рявкает Стивен.

– А не то – что? – орет ему в ответ Фрэнсис Младший. – А не то – что ты со мной сделаешь, а, крутой? Мало я тебе вчера по роже настучал, еще хочешь? А что – мне не сложно, а если по заслугам– то тем более.

– Что такое, наш герой-любовник расстроился?

Тишина. Бац. Кто-то получает удар. Что-то падает на пол. Ублюдок– орет Фрэнсис Младший. Стивен молчит. Кричит Сесилия. Что-то разбилось.

– Эй, Генри-задница, может, пойдем в мою комнату и послушаем пластинки? – спрашивает Сес, которая выглядит так, будто спать и не ложилась, если не брать во внимание шалаш у нее на голове.

– Эй, сквернословка, ты, никак, проснулась, – говорю я. – Что хочешь послушать?

– Сам выбирай, – говорит она мне. – Что-нибудь веселое, ладно?

В таком случае выбор очевиден: Сонни и Шер, альбом «Good Times». С этими никогда не ошибешься. Я выуживаю с полки нужную пластинку. Обложка – так себе, особенно если учесть, что сисек у Шер вообще не видно, а кроме того, прическа у Сонни Боно (челка, как будто только что сбежал из психушки, и длинные лохмы сзади) – хуже не придумаешь. Мысленно проклиная отсутствие сисек и ужасную прическу, я направляюсь в комнату Сес, где она лежит у себя на кровати на спине, заложив руки за голову. Я сажусь на розовый пластмассовый стульчик, один из тех, какие можно увидеть на чайных вечеринках у девчонок-пятиклассниц, и его ножки тут же сгибаются под моим весом.