Текст книги "Зелень. Трава. Благодать."

Автор книги: Шон Макбрайд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

– Ну, спасибо, святой отец, – говорит Эйс.

– Да я ж тебе на очке играю, а ты, идиот, ведешься.

– Тьфу.

– Кстати, об очке, – говорит святой отец. – Не знаю, у кого как, а мое скоро в этом наряде изжарится окончательно. Давайте, двигать пора.

Эйс нервно сглатывает. Свидетель поправляет галстук. Выходим в зал. Шоу начинается.

Леди и джентльмены, добро пожаловать в темную пещеру церкви Святого Игнатия, что стоит в самом центре Холмсбурга в солнечной Филадельфии. Итак, все приготовились: скоро начнется служба.Температура снаружи –28 градусов и продолжает повышаться, относительная влажность воздуха значительно превышает норму. Температура внутри –37 градусов, относительная влажность воздуха превышает норму еще больше, тем не менее в аду все равно жарче, а посему просим сбавить тон и не очень-то возмущаться, не сметь никому расстегивать верхние пуговицы. И ну-ка все разом заткнулись. И не вешать носы. А теперь откроем же наши сердца и бумажники. Не забываем склонить головы перед картинами, вон теми, за алтарем, на которых изображены святые Джулиус Ирвинг, Роберт Кларк и Ричард Эшберн. Вот так, хорошо, а теперь возожжем свечу у ног изваяний Христа и Марии, корчащихся в страшных муках на алтаре. Их сердца растерзаны терниями и пылают, словно поминальные свечи, купленные прихожанами по доллару за штуку и поставленные ими здесь в память об усопших.

Наверху, в противоположном конце зала, жирная карлица выколачивает леденящие душу аккорды из органа, который сам по себе древнее любой Библии, и, пожалуй, подобного больше нигде не услышишь, кроме как здесь да еще в замке у Дракулы. Внизу дерутся за место на скамьях. Над разгоряченными головами несутся звуки церковных хоралов. Подвешенные к потолку крестообразные люстры – все присутствующие в курсе, что в каждую вделано по камере, – снимают все происходящее на пленку, чтобы потом было что представить на Страшном Суде в качестве вещдока. По высокому потолку церкви бежит трещина, оставшаяся после землетрясений, накликанных теми самыми закоснелыми грешниками, которые как раз сейчас возвращаются в церковь в поисках утраченного Бога. Исповедальни временно переквалифицировались в едальни: кому холодное пиво, хот-доги? Вся паства поднялась с мест и поет «Сияй на нашем знамени, Путеводная звезда» и «Вперед, ура, и да здравствует Дева Мария». Перед фронтоном церкви проходит телка в бикини и с плакатом СВАДЕБНОЕ ШЕСТВИЕ. Диктор представляет подружек невесты так, будто вместо них сюда явилась первая пятерка игроков «Сиксерз». Плавучее световое пятно прожектора выхватывает из толпы Грейс, только ее одну. Она смотрит прямо на меня, на ней сногсшибательное зеленое платье с тоненькими бретельками и глубоким вырезом, специально чтобы был виден кулон с фальшивыми бриллиантами и символикой «Филлиз».

Теперь мой мозг работает уже не в таком бешеном темпе, и сердце немного успокаивается. Пару раз моргаю – и вот церковь снова такая, какой и должна быть на самом деле. Грейс сидит рядом с мамой посередине скамьи между семейством Тухи с одной стороны и семейством Куни с другой. В то время как Грейс с радостной улыбкой смотрит на меня, Сесилия пристально смотрит на миссис Куни, которая, в свою очередь, пристально смотрит на Фрэнсиса Младшего, который, в свою очередь, пристально смотрит на Стивена, который просто смотрит куда-то в пространство и не чувствует на себе ни пристального взгляда Фрэнсиса Младшего, ни еще более пристального взгляда Ральфа Куни. Здесь же рядом, на своих местах, мирно спят Фрэнни и мистер Куни. Арчи спит в инвалидном кресле, стоящем в проходе у края скамьи. Сес одну за одной вынимает картонки с фотографиями бейсболистов из сумочки, сшитой из искусственного меха, и пуляется ими в Арчи до тех пор, пока одна не попадает ему по лицу и он не просыпается. Следом за ним просыпается мистер Куни и видит всю сложную систему непересекающихся взглядов, равно как и всю сложность отношений между двумя семьями. Ну и картина: я чуть не падаю в обморок, но воздушный поцелуй Грейс в последний момент позволяет мне сохранить равновесие.

Мистер Джеймс подводит Джинни к алтарю, поднимает с ее лица вуаль и оставляет рядом с плачущим Эйсом. Глядя на него, Бобби Джеймс тоже пускается в слезы, но вдруг замечает, как мы с Гарри над ним смеемся, хмурится и надувает пузырь. Не отрываясь от молитвенника, святой отец вырывает жвачку у Бобби Джеймса изо рта и начинает талдычить молитвы по тексту – Отец наш Небесный, к Тебе обращаем молитвы наши бла бла бла и вот стоят пред Тобой эти двое блам блам блам… – меж тем прихожане кто медленно засыпает, а кто ловит руками мошкару. Наконец Джинни говорит Да, согласна,Эйс говорит Думаю, согласен,они целуются, толпа извергается из дверей церкви на улицу, вслед за ними, осыпаемые рисовым дождем, на свет божий выходят и жених с невестой. Здесь на доске объявлений церкви Святого Игнатия висит, по всей вероятности прикрепленная не кем иным, как Стивеном Джозефом Тухи, табличка, которая гласит: ВОПРОСЫ НЕ ПРИНИМАЮТСЯ.

Месса окончена, и паства вываливается из церкви наружу, навстречу солнечному свету. Новоиспеченные жених с невестой позируют перед фотокамерой вместе с друзьями и родственниками на газоне между церковью и домом священника на фоне арки со статуей святого Иуды с надписью на постаменте В ДАР ЦЕРКВИ ОТ ДЭНА И ДОРОТИ ПОТТЕР. Рядом школьная доска, которую на прошлой неделе изрядно пьяный отец Альминде приделал цепями сюда же, на ту же самую арку, чтобы никакие нечестивцы не смогли приделать ей ноги. Священники, как всегда после мессы, продают прямо с доски удачу и кексы, словом, все, что только может принести им баксы. Сама доска, доставленная сюда прямиком из кабинета для второклашек после того, как некто вырезал на ней пентаграмму, учинив тем самым охренительно громкий скандал, и возраст которой составляет по меньшей мере лет семьдесят, имеет на данный момент рыночную стоимость в 22 доллара 50 центов. Но никто все равно не станет ее покупать, даже если сам святой Иуда вдруг оживет и объявит во всеуслышание о насущной необходимости это сделать. Однако людям, которые ходят в платье, достающем им до лодыжек, напиваются алтарным вином как последние алкаши и спорят с дьяволом о чистоте прибылей, подобные вещи не кажутся столь уж очевидными.

Семейство Куни расположилось особняком на церковных ступенях ближе всех к дому священника. Берни с Донной тихо, но ожесточенно ругаются. Ральф сидит на ступеньках и занят тем, что пытается ослабить галстук, а одновременно не отрываясь смотрит на то исчезающий, то появляющийся вновь огонек зажигалки, которую держит в руке. О’Дрейны (их я вообще в церкви не видел) стоят на другом краю лестницы, ближе к кладбищу. Они молчат, смотрят на народ, шатающийся вокруг, и явно чувствуют себя не в своей тарелке. Им здесь определенно не по себе. Позади них частым пунктиром уходят вдаль ряды могильных плит, отмечая собой бесконечные ряды мертвых костей, лежащих под ними. Тухи остановились на полпути между тротуаром и церковной лестницей. Фрэнсис Младший и Сесилия огрызаются друг на дружку, точно так же, как и Куни невдалеке от них. Сес чем-то кидается в Арчи, который уже успел присоединиться к своим родителям. Фрэн наблюдает за суетой на газоне, где все пытаются влезть в кадр. Стивен стоит на Ав в стороне от толпы, прислонившись к почтовому ящику (федеральное преступление), и провожает глазами снующие мимо туда-сюда троллейбусы. Мы с Гарри стоим по обе руки от святого отца, а он занят тем, что отмахивается от занудных старух и всовывает свои визитки молодым мамашам и взрослым дочкам между их благословенных сисек – но тут вдруг замечает толпу на газоне.

– Господи, – говорит он, – я специально плачу человеку доллар сверху, чтобы он следил за газоном и приводил его в порядок. Мистер Тухи, идите, скажите этим идиотам, чтобы они не топтались на траве, особенно вон той жирной девке в теннисках.

Я иду туда, где Эйс с ребятами позируют перед фотокамерой, выстроившись в ряд, как солдаты. Эйс, с лица которого уже успела сойти недавняя мертвенная бледность, положил руки на плечи стоящему впереди него Бобби Джеймсу. Их фотографирует миссис Джеймс.

– Бобби Джеймс, поправь галстук, – говорит она.

– Выкуси, мам, – отвечает ей он.

Она тут же кидается на него, но друзья жениха успевают ее удержать.

– Мне бы очень не хотелось прерывать веселье, – говорю я им, – но святой отец просит всех убраться с газона.

– Хочешь сфотографироваться вместе со всеми? – спрашивает миссис Джеймс – единственная из всех, кто обратил на меня хоть какое-то внимание.

– А, ладно, хрен с ним, давайте, – быстро соглашаюсь я. Всегда готов украсить собой любую фотографию.

Свидетель поднимает меня за лодыжки вверх тормашками и держит слегка на отлете, словно рыбак, поймавший здоровенную, но странную рыбину, у которой вся передняя часть туловища закрыта робой католического служки. Миссис Джеймс щелкает кадр. Все смеются, глядя, как меня роняют на землю, и я тут же начинаю причесываться. Для следующего кадра я надеваю вуаль Джинни – она такая мягкая – и позирую вдвоем с Эйсом. Следующий кадр: Бобби Джеймс замахивается на меня распятьем для процессии, которое он только что вырвал из рук у Гарри. Потом, коль скоро я все равно уже валяюсь на земле, кто-то кидает мне пустую бутылку из-под алтарного вина, и я изображаю из себя мертвецки пьяного. Затем подружки невесты окружают нас с Бобби Джеймсом и принимаются зацеловывать разом со всех сторон. Грейс при виде этого неистово кидается на меня с кулаками, потом я надеваю пиджак Эйса, а она – вуаль Джинни, и в таком виде мы с ней фотографируемся. Святой отец высылает Гарри, чтобы он довел до конца начатое мной дело. Для завершающего снимка вся свадебная свита, плюс еще я, Грейс и Гарри, вместе встают в одну большую пирамиду. В конечном итоге к нам с улыбкой подходит сам святой отец и, после кадра, где он стоит в обнимку с девчонками, велит всем убираться с газона, отвешивает нам с Гарри по подзатыльнику, а затем за уши ведет нас к церковным ступеням. Сюда же Сесилия приволокла всю остальную нашу семью, чтобы выразить почтение святому отцу.

– Эй, святой отец, отличная служба, – говорит она.

– Привет, Сесилия, так уж прям и отличная? – улыбается он ей в ответ. – Привет, Фрэн, – приветствует он Фрэнсиса Младшего. – Что-то не больно тебя сегодня было заметно во время службы.

– Это потому, что меня на ней вообще не было, – грубо и нервно отвечает ему Фрэнсис Младший.

– Тогда все ясно, – снова улыбается святой отец. – Привет, Фрэнни.

– Как поживаете, святой отец? – отзывается Фрэнни.

– Тебя я видел на мессе, но ты все время стоял сзади, а после причастия так вообще пулей вылетел за дверь.

– А я и не отрицаю, святой отец, – говорит Фрэнни. – Только не принимайте, пожалуйста, на свой счет.

– Не будь я при исполнении, сам бы ушел еще раньше, – говорит святой отец. – Очень рад вас обоих здесь видеть. Я уже выучил всех Тухи до одного и успел стать вашим большим почитателем, – добавляет он, пялясь на сиськи Сесилии.

– Что, даже моим, святой отец? – спрашивает Сес. – Вы же говорили, что я как заноза в заднице.

– Такого я про вас не говорил, мисс Тухи.

– Нет, говорили, – возражает ему Сес. – Вы про меня это сказали в прошлом году сестре Томас Дороти, после того как рассказывали нам на уроке, что такое крещение. Вы сказали, что некрещеные младенцы, когда умирают, не могут попасть в рай и им приходится ждать в чистилище. А я сказала, что такого не может быть. Я спросила у вас, что же это за Бог такой, который заставляет детей сидеть и ждать в приемной только из-за того, что священник не сказал над ними пару латинских фраз и не пополоскал в воде, где они запросто могли утонуть? А потом я спросила: а что, если кто-нибудь говорил по-латыни на улице во время дождя, а ребенок весь промок, простудился и умер? Тогда он будет считаться крещеным или нет? И есть ли в раю специальные нянечки, чтобы ухаживать за грудными детьми? И разве не достаточное им наказание, если они умирают одни, без папы и мамы? Вы так мне и не ответили. Вместо этого вы отдали мел сестре Дороти, обозвали меня занозой в заднице и вышли вон из класса. Помните?

– Да куда уж мне, – говорит святой отец и улыбается моим родителям. – Я помню тот урок и что ты завалила меня кучей вопросов, только и всего. Ваши родители должны вами гордиться, Тухи. Вы все очень способные дети. Сестры как-то говорили мне, что Генри – самый умный ребенок из всех, кто у них когда-либо учился. Стивен – тот тоже не промах. Кстати, где он – что-то не видно его сегодня?

– Стивен? – переспрашивает Фрэнсис Младший, удивившись, что святой отец о нем заговорил.

– Да, Стивен, – повторяет святой отец. – Он что, все так же продолжает пить, Сесилия?

Фрэнсис Младший шлепает себя ладонью по лбу.

– Да, – отвечает она. – Вчера заявился пьяный и с разбитой головой после какой-то драки.

– А, верно, – говорит святой отец. – Вчера вечером на спортплощадке действительно была драка.

– Вот-вот, – говорит Сесилия. – Наверное, об этом он и пытался нам вчера рассказать.

– Что значит – пытался? – спрашивает святой отец. – То есть как это понимать – пытался?

– Ну, он начал было обо всем рассказывать, – говорит Сесилия, – но…

– …был так пьян, что двух слов связать не мог, – заканчивает за нее Фрэнсис Младший.

– Как ты относишься к тому, что он столько пьет, Фрэн? – спрашивает святой отец.

– Меня это просто в жопу бесит, святой отец, – отвечает Фрэнсис Младший. – Прошу прощения за «жопу».

– Ничего. Я сам матерюсь как сапожник. А даете ли вы ему каким-либо образом понять, что вас это в жопу бесит?

– Да, конечно, – отвечает Фрэнсис Младший, понемногу начиная дергаться.

– И каким же?

– Так и говорю ему все прямо в лицо, святой отец.

– Вы когда-нибудь били его?

– А что, если и так? Он уже взрослый.

– Взрослый? В самом деле? Когда вы говорите ему все прямо в лицо, как реагируют на это остальные домочадцы?

– Пожалуй, все по-разному, – говорит Фрэнсис Младший. – Послушайте, святой отец, парню ведь нужна помощь.

– Знаю.

– Я не из тех, кто отворачивается, когда кто-то близкий нуждается в помощи.

– Это заслуживает уважения, – говорит святой отец. – Ну и как – срабатывает? А как у вас дела с Сесилией?

– Слушайте, святой отец, я, конечно, понимаю, что у вас воротничок и все в этом духе, но не лезьте не в свое дело.

– О’кей, тогда забудем о том, что я спросил про вас с Сесилией, – говорит святой отец, а сам не отрываясь смотрит Фрэнсису Младшему прямо в глаза; тот тоже смотрит ему прямо в глаза, но теперь, когда святой отец заговорил о семье, уже не так уверенно, как раньше. – Давайте вернемся к Стивену. Мне бы очень хотелось помочь и ему, и вам.

– Помочь хотелось, да? Тогда вон он там. Позовите его сюда – и дело с концом, – огрызается Фрэнсис Младший.

– Хорошо, почему бы и нет, – говорит святой отец. – Стивен Тухи. Подойди сюда, сын мой.

Стивен, который стоит все там же, на Ав, оборачивается. И вот что он видит: его окликает священник. Рядом со священником стоит его драгоценный папаша вместе со старшим братом, оба убряхтанные в костюмы, из карманов которых вот-вот полетит моль. Здесь же рядом и мама: одной рукой прикуривает сигарету, другой поднимает с земли его маленькую сестренку. Наконец, здесь же рядом мы с Гарри Карраном, путаемся в наших безразмерных стихарях: я – причесываюсь, Гарри – отжимается на одной руке. Сзади угрожающе нависает громада церкви. В реакции Стивена лично для меня нет ничего удивительного: он разворачивается и переходит на другую сторону Ав под звуки недовольных автомобильных сигналов.

– Отлично, святой отец! Так и надо! – фыркает Фрэнсис Младший.

– Да бросьте вы уже, в конце концов, – говорит святой отец. – Мне нравится ваша семья. Вы все замечательные люди. Но нужно сделать так, чтобы вы перестали наконец между собой собачиться, иначе все это может очень плохо кончиться.

Перейдя через Ав, Стивен направляется в сторону Тэк-парка, но вдруг останавливается как бы в нерешительности. Резко поменяв направление, он теперь идет к дому, причем настолько быстро, что кажется, будто он бежит на два шага впереди своего мешковатого синего костюма, не сводя глаз с поношенных туфель на ногах. Оттуда, где стою я, кажется, что его просто ветром несет.

Хабиб О’Брайен, он же Ливанский Лепрекон [34]34
  Лепреконы – в ирландском фольклоре живущие на холмах Ирландии небольшие существа, похожие на гномов, чаще всего башмачники. Они постоянно тачают один и тот же башмак. Известно, что лепреконы не прочь выпить, поэтому их частенько можно встретить в винных погребах. Еще они обожают табак и не выпускают изо рта трубку.


[Закрыть], ведет студию танцев под названием «Танцуй или умри», что как раз по соседству с «Ювелирным Дивайни». Отцом ему стал коп-ирландец, а в роли матери оказалась школьная учительница родом с Ближнего Востока, – вот откуда такое ржачное дебильное имя. Уж не знаю, где они жили до этого, но уже лет десять, с тех пор как Хабиб открыл здесь свою студию, он ни разу не уезжал из района.

Сам Хабиб живет этажом выше со своей женой Сашей из Восточной Германии, у которой ни намека на сиськи, но зато самые красивые ноги из всех, что я когда-либо видел. По вторникам и четвергам с семи до десяти вечера и по субботам с восьми до часу Хабиб с Сашей учат танцам девчонок, а также всяких двинутых на женитьбе чуваков вроде меня. Все остальное время студия стоит закрытой, а окна их квартиры – открытыми, откуда все время несется Малер, врубленный на полную мощность (для пидорасов ребята играют очень даже ничего), и если прислушаться, то можно разобрать, как на этом фоне супруги выкрикивают имена друг дружки.

Все это в совокупности – крики и орущий оркестр – слышим мы с Гарри, Арчи и Бобби Джеймсом, когда подходим к распахнутому окну их квартиры. Мы явились сюда по моей настоятельной просьбе сразу после мессы, потому что мне нужно еще раз прогнать с начала до конца весь танец перед сегодняшним выступлением. На нас с Гарри все те же стихари, Бобби Джеймс в смокинге, а Арчи в своем костюме с двумя большими поперечными складками, оставленными колесами инвалидного кресла после трюкового прыжка.

– Чем они там занимаются? – спрашивает Арчи.

Саша, ах ты шлюха такая; Хабиб, ты грязный похотливый лысый мужлан, —доносится из окна.

– Что бы там ни было – звучит жестко, – говорит Гарри, вращая торсом.

– Наверное, та же херня, что и у моих родителей вчера, – говорю я. – Ты сам там был и все видел, Арч.

– Да уж, это точно, – соглашается Арчи. – Эти небось тоже дерутся.

– Что бы они там ни делали – со стороны звучит прикольно, – говорит Бобби.

– Не сказал бы – мне даже как-то не по себе.

– Генри, что думаешь – как нам привлечь их внимание? – спрашивает Бобби. – Тут закрыто.

– Дай-ка мне жвачку, – в ответ прошу его я.

Он вынимает изо рта здоровый ком жвачки и протягивает его мне.

– Да не жеваную, осел, – говорю я.

– А, – говорит он. – Другой, извини, нету.

– Послушай, сейчас нет времени, – настаиваю я. – Дай мне штук пять-шесть.

Он лезет в карман и достает оттуда целую кучу.

– Сказал же, что у меня почти не осталось.

Я беру у него из горсти несколько штук, поднимаю голову и мысленно прикидываю расстояние до окна, откуда по-прежнему на всю улицу орет Малер и слышно, как Саша громко кричит Давай, давай, еще,а Хабиб кричит ей в ответ На, на, на, получай.Я закидываю жвачку прямо к ним в окно, но безрезультатно: Саша обзывает Хабиба кобелем, тот начинает на нее лаять. Я швыряю в окно подряд еще две – опять никакого эффекта, только теперь Хабиб кричит Саше, что она плохая девочкаи что ее нужно наказать,а она, как ни странно, ему не перечит, а только стонет в ответ Накажи меня, прошу.

– Что за херня, – с досадой говорю я.

– Ты неправильно кидаешь, Генри, так до них фиг достучишься. Отойди подальше и пульни всю горсть сразу, – советует Джеймси.

– Совсем обалдел? Не буду. Нашел дурака, – говорю я.

– Тогда дай сюда, я сам, – презрительно говорит мне Бобби.

Он отбирает у меня жвачку, отступает за бордюр прямо на дорогу. Мимо него, всего в каких-нибудь дюймах, со свистом пролетает троллейбус. Из окна несутся крики Хабиба и Саши О да, деткаи Я уже кончаю.Бобби Джеймс размахивается и со всей силы швыряет в окно штук двадцать жвачек разом. Шарах! Стекло разбилось. Мы все пулей кидаемся к магазину и вжимаемся в стену.

– Саша, дорогая, на этот раз мы умудрились разбить стекло. Обычно дело ограничивается пружинами, – говорит Хабиб с ярко выраженным акцентом продавца из «Семь-Одиннадцать», с той только разницей, что хабибовские интонации слышны в нем намного четче о’брайеновских.

– Ради такого не жалко, – мурлычет Саша.

Хабиб с Сашей близки настолько, насколько близка нашему кварталу чужая культура (последнему верить не стоит – это полная чушь). Да мне на это и насрать. Я и без того знаю все, что мне нужно знать об иностранцах: расхлябанная походка, кеды с распродажи, туалетная вода с запахом гиппопотама, и все дела.

– Бобо, куда ты – вернись ко мне в кроватку, – говорит Саша. – Давай разобьем еще пару стекол.

– Любимая, я только на минутку, – отвечает Хабиб. – Просто хочу оценить масштабы разрушений. Подожди-ка. У нас под окном стоят четверо ребят. Один вслух читает «Богородицу». Ребята, с вами все в порядке?

В ответ я расплываюсь в улыбке, не забывая при этом и про расческу.

– Как поживаешь, Хабиб? – говорю ему я. – А со стеклом – тут не без нашей помощи.

– Прекрасно, Генри, просто прекрасно, – отвечает он. – Насчет стекла – забей, ничего страшного.

Хабиб стоит с голым торсом, на макушке лысина, обрамленная седыми волосами. У него здоровенный шнобель, загар как будто только что из солярия и жирные волосатые сиськи: как раз по ним он и молотит в данный момент кулаками, изображая гориллу.

– Да ты у нас Повелитель Джунглей, – говорит Саша, появляясь у него из-за спины, завернутая в простыню. – Ко мне пришел мой Генри Тухи? – спрашивает она.

– Привет, Саша, – говорю я.

– Здравствуй, Генри, – широко улыбается она мне в ответ, обнажая ряд прекрасных зубов. Глаза блестят, как бусинки, а волосы короткие, как у парня, и зачесаны набок. Невзирая на этот факт, равно как и на отсутствие сисек, штучка она та еще, одни только ноги чего стоят, впрочем, кажется, об этом я уже упоминал, плюс у нее всегда такой вид, что ей только дай волю – тут же прижмет тебя к мусорному контейнеру у магазина морепродуктов и изнасилует.

– Как дела? – спрашиваю я у нее с улыбкой от уха до уха, но тут Бобби Джеймс заряжает мне жвачкой по яйцам.

– Какое лицо, какая улыбка, – говорит она. – Ради тебя я даже Хабиба готова бросить, правда, Хабиб?

– Чистейшая, любовь моя, – соглашается он.

– Видишь, Генри, даже Хабиб так считает, – говорит она. – Тогда чего же мы ждем?

– Здо́рово. Слушай, можно я еще раз прогоню весь танец, а то мне сегодня вечером уже выступать?

– Погоди, ты что – сегодня собрался предложение делать? – у Саши аж дух перехватывает от изумления. – А я думала, еще только на следующей неделе.

– Нет, любимая, он правда планировал все на сегодня, – говорит Хабиб.

– Сегодня? Ох, что-то с сердцем! Хабиб, воздуху, помаши мне. Быстрее. Не так быстро. Вот так, отлично.

– Генри, – говорит мне Хабиб, продолжая обмахивать Саше лицо, – ты же прекрасно выучил все движения. К чему еще репетировать?

Через Ав плавно перетекает свадебная толпа, направляясь из церкви к Пол Донохью, чтобы как-то убить время перед тем, как идти на банкет к Манджоли (сегодня открывается позже, чем обычно). Толпа одолевает перекресток порциями, сколько успеет под зеленый свет. В одну из них целиком попадают все Тухи, кроме Стивена, но готов поспорить, что он очень скоро присоединится к остальным. Мне вспоминается, как святой отец говорил, что нам нужно перестать друг с другом собачиться, иначе все это может очень плохо кончиться. Потом я переключаюсь на Стивена и думаю о том, как он увидит сегодня свое кольцо, и от этого на душе становится легче. Я думаю про Сесилию и Фрэнсиса Младшего: как они услышат мою песню и снова крепко полюбят друг друга. Думаю о том, что сегодня Грейс станет моей. И все это произойдет сегодня вечером после моей песни, моего выступления.

– Я хочу, чтобы все было идеально, – объясняю я. – Все должно быть идеально.

Хабиб обреченно вздыхает.

– Ладно, сейчас спущусь.

Пару минут спустя замок щелкает, дверь открывается, и вот перед нами Хабиб в своем обычном виде: черная футболка без рукавов, черные тренировочные штаны, плотные черные гольфы и белая бандана с надписью ТАНЦУЙ ИЛИ УМРИ. На Саше, которая на голову ниже его, черное трико, такие же плотные черные гольфы и такая же бандана. Внутри студия ничем не отличается от других: одна большая комната с зеркалами на сплошь обитых тканью стенах. В углу стол, на столе радио, телевизор и кассовый аппарат, рядом пара стульев. Хабиб жестом предлагает нам сесть, а сам тем временем быстро пробегает по телеканалам, пока не доходит до MTV с безгрудой Синди Лаупер, танцующей на крыше машины.

– Я снял рекламу для студии. Скоро должны показать, – поясняет он.

–  Мысняли рекламу для студии, – уточняет Саша. – А идея была моя.

– Конечно, любовь моя, – соглашается он и целует ее, кладя руку ей на задницу. Оторвавшись от Саши, Хабиб секунд пять молча смотрит клип, затем взрывается: – Нет, ты посмотри, что за барахло. Кто им только танец ставил? – негодует он.

– Явно не мы, – говорит Саша.

– Это уж точно. Прямо не танец, а какие-то свинячьи скачки по железной крыше утром на морозе.

– Хрен с ними, давайте лучше насчет моего танца, – встреваю я.

– Какую конкретно часть ты бы хотел прогнать еще раз? – спрашивает Хабиб.

– Все, – отвечаю я. – Все девять.

– Серьезно? По правде сказать, для натурала у тебя получается совсем неплохо, – говорит он.

– Для кого неплохо? – переспрашиваю я.

– Да так, не важно. Саша, скажи ему. Он знает движения.

– Ты знаешь движения, – говорит Саша (курит и смотрит прямо на меня).

– Еще один раз, – настаиваю я.

– А ты точно уверен, что хочешь жениться не на мне, а на этой малявке? Взгляни только, какие ножки, Генри.

Саша демонстрирует пару балетных па, выкидывая ноги туда-сюда так, что только и видно, как мелькают в воздухе ее мускулистые икры. Член у меня в штанах, похоже, решил в точности повторить за ней все движения. Вау.

Вместо ответа я нервно сглатываю.

– Вот – ноги настоящей женщины, и они могут стать твоими, правильно я говорю, Хабиб? Скажи ему.

– Да, да, могут, это как пить дать, – поддакивает ей Хабиб. – Разве не видишь – эта женщина любит тебя.

– Очень заманчиво, – отвечаю я, и пот льется с меня градом, – но у меня есть Грейс, а вы уже женаты.

– С чего ты взял, что мы женаты? Не женаты мы, – говорит Саша.

– Как, вы живете друг с другом вне брака? – ужасается Арчи.

– Да, – говорит Хабиб.

– Но ведь за это вы попадете прямиком в ад, – говорит Гарри. – Не сочтите за обиду, но именно так оно и будет.

– Ну и прекрасно, – смеется ему в ответ Саша, выпуская через ноздри сигаретный дым. – Мы оба терпеть не можем холод.

– А почему вы до сих пор не поженились? – спрашивает Бобби Джеймс.

– Брак – это не для нас, – говорит ему Саша. – Я права, Хабиб?

– Да, любовь моя.

– Но все-таки почему? – настаивает Бобби.

– Просто мы с Хабибом за свободную любовь – вот и все, – объясняет Саша под песню Лаупер «Girls Just Wanna Have Fun».

– А это как? – переспрашиваю я. В непонятках все четверо.

– Тихо всем, – говорит Хабиб. – Наш ролик.

Клип заканчивается. Экран темнеет, и через секунду мы видим великолепные Сашины ноги в черных гольфах под коротеньким бальным платьем, взятые крупным планом. Камера отъезжает назад, чтобы показать, что Саша стоит внутри роскошного ресторана и ругается с высокомерным метрдотелем, который отказывает ей в месте за столиком. Вступают скрипки, и Саша принимается танцевать вокруг метрдотеля, оплетая его ногами, пока тот не падает в обморок. Мы дружно хлопаем, смеемся и улюлюкаем. Саша подходит к жирному мужику во фраке за соседним столиком.

– Привет, Федоров, – говорит она. – Верни мне планы, и не будет никаких проблем.

– Какие планы? – прикидываясь дурачком, спрашивает тот, а сам с наглым видом курит сигару и пялится на Сашу в монокль, пока четыре плоскогрудые сексуальные киски с ногами от ушей массируют ему плечи. Сзади к ней неслышно подходят пятеро коммуняк и моментально ее скручивают. Жирный Федоров мерзко смеется ей в лицо.

– Уведите ее отсюда, – командует он и машет рукой в сторону.

– Не так быстро, товарищ Федоров, – говорит ему Хабиб, выступая в смокинге и черных гольфах из тени. – Руки прочь от девушки.

– Вот мы и снова встретились, Хабиб О’Брайен, так называемый мастер танцевального стиля «Танцуй или умри». Убейте его, – приказывает Федоров.

Солдаты строчат по Хабибу из пулеметов, а тот, кувыркаясь в воздухе, скачет через весь ресторан. Вот он совершает последний отчаянный кульбит и, оказавшись у Федорова за спиной, сдергивает его со стула и сворачивает ему шею. При этом сам резко и синхронно поворачивает голову в ту же сторону и легко и непринужденно завершает свой танец. Немного покрутившись на месте вокруг своей оси, Федоров замертво падает на пол. Хабиб поворачивается к солдатам, которые еще не догадались отпустить Сашу.

– Отпустите ее, или с вами будет то же самое, – предупреждает он.

Саша вновь обретает свободу. Она подбегает к Хабибу, и они вместе проходят в танго вокруг вконец обалдевших солдат.

– А теперь мы оставляем вас наедине с вашим павшим лидером, – подытоживает Хабиб.

Не ослабляя объятий, они с Сашей вылетают прочь из ресторана все в том же ритме танго. Картинка замирает, когда Хабиб, уже в дверях, подмигивает на прощание солдатам, которые все как один улыбаются Саше, и та улыбается им в ответ. Голос за кадром: Танцуй или умри – студия на углу Фрэнкфорд и Святого Патрика. Так ли ты крут – или всё врут?

Ролик заканчивается под наши аплодисменты.

– Просто великолепно – тут уж ничего не скажешь, – бахвалится Хабиб. – Так мы будем еще раз репетировать с Генри танец или как?

– Нет, погоди, – говорит Саша. – Дай я сначала станцую для него – как-никак у парня последний день свободной жизни.

– Саша, – говорит Хабиб, – по-моему, парень ясно выразился: ему нужна репетиция, и немедленно.

– Блин, да не гони ты так, есть у меня чуть-чуть времени, пусть станцует, – перебиваю я этого остолопа Хабиба.

– Прекрасно, – говорит Саша и толкает стул на середину танцплощадки. – Садись сюда, я сейчас.

Саша ненадолго исчезает за дверью, затем появляется вновь, уже полностью переодевшись для танца живота: босиком, в синих мешковатых шароварах, как у джинна из мультиков, в мини-топе и синем платке, закрывающем лицо до глаз. Мамочки мои. Дайте мне стакан воды и положите на колени подушечку. Щелчком пальцев она просит музыки, и Хабиб тут же ставит какую-то пластинку. Обложки мне отсюда не видно, но по первым же тактам я узнаю, что это «Zorro Is Back» Оливера Онионса – вся пластинка в бешеном пуэрториканском стиле. Саша извивается в танце все ближе и ближе ко мне. Мне хочется еще раз сглотнуть, но я не могу. Пот катится со лба так, что аж глаза щиплет. Саша скользит мне за спину. Я хочу приподняться на стуле, чтобы развернуться и сесть на колени лицом к спинке, но Саша удерживает меня за плечи и сажает обратно. От касания ее рук я подпрыгиваю так, словно она пропустила мне под мышки оголенные телефонные провода. О господи. Она прямо передо мной, и сквозь платок я вижу ее улыбку. По-моему, мои друзья что-то одобрительно кричат мне из-за спины, хотя я не уверен. Черт. Теперь Саша полностью нависла надо мной: Боже, как она трясет бедрами; поставила ногу прямо мне на ляжку, у меня в штанах сейчас не член, а прямо гребаный попрыгунчик какой-то. Я чувствую запах ее пота, смешанный с ароматом туалетной воды. Господи, на все воля Твоя. Вот она покачивается, извивается и улыбается совсем близко от меня, а я буквально распластан по стулу. Я уже вижу ложбинку между двумя ее маленькими сиськами, но тут, как всегда, наступает темнота. Спокойной ночи.