Текст книги "Зелень. Трава. Благодать."

Автор книги: Шон Макбрайд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Мы утвердительно киваем.

– В общем, весь юмор в том, что она ушла от меня к парню, который работал в зоопарке. Я до сих пор их обоих ненавижу, думаю, попадись они мне, убил бы непременно. Но, как я уже сказал, ее имя и лицо я ни в жизнь не могу вспомнить, наверное, это их до сих пор и спасает. По крайней мере, пока я не опознаю ее по сиськам. Потому что мне хоть целый грузовик сисек навали – я и там их запросто отыщу. Как бы то ни было, хер с ними, с этими ее классными сиськами. Невесту номер четыре я помню очень смутно, потому что в то время жил в Вегасе и все три года пил не просыхая. По-моему, она была родом из Техаса и ходила в блестючих сапогах и широких платьях. Кажется, у меня на заднице есть татуировка с ее именем, но только вот делать мне больше нечего, кроме как самому смотреть или просить посмотреть кого-нибудь еще. Все равно она для меня давно уже ничего не значит.

Он снимает с руки бейсбольную перчатку и снова утирает себе лицо.

– Единственная из них из всех, которая на самом деле для меня что-то значила, была невеста номер пять. Криста, балерина. Я любил ее. Мы познакомились в баре. Или нет – на бейсбольном матче. Нет, вру, все-таки в баре. Мы смотрелибейсбол. В тот же вечер я сделал ей предложение. Черные волосы, голубые глаза, ноги – просто обалдеть. Но в самый ответственный момент мы с ней подрались, и такая пошла неразволочня, что в итоге остановить нас смог только солдат национальной гвардии. Я совершил одну роковую ошибку: когда мы оба стояли на одной ноге и пытались пальцем попасть друг дружке в нос, черт меня дернул брякнуть, что то же самое кольцо, которое я незадолго до того ей вручил, я предлагал всем четырем моим предыдущим несостоявшимся женам. А что? Мне оно было дорого как память. Если уж на то пошло, мамаши ведь часто отдают сыновьям свои обручальные кольца, так почему же мне нельзя было воспользоваться тем же кольцом, что и четыре предыдущих раза? Вам бы оно тоже понравилось. И оно было дорого мне не только из-за прошлых помолвок. За него потом пришлось судиться аж с тремя этими суками. Посмотрел бы я на того, кто после такого не полюбил бы это кольцо, как я. А вот Криста не полюбила, это факт. Она швырнула мне им в рожу и потребовала, чтобы нас везли в вытрезвитель по отдельности в разных машинах, и с тех пор, если не считать той полсекунды, когда ее вели по коридору, а у меня снимали отпечатки пальцев, я ее больше никогда не видел. Ну как, у кого-нибудь еще остались вопросы по поводу того, что я имею против брака? Нет? Так я и думал. Пять помолвок, одна татушка, одно кольцо и одно любящее сердце, которому в придачу суждено было разбиться целых пять раз подряд. Да, блядь, насчет брака мне есть что возразить. Дураки пусть себе женятся, но только не я. Дайте минутку дух перевести.

Спустя пять раундов и целый час времени, Бойль стоит на подаче с мячом в руках и готов вот-вот заплакать. Но только мы переключаем все внимание на него, как он поднимает глаза и начинает смеяться.

– А вы, дебилы, мне и поверили.

– Не может быть, – изумляется Гарри. – Так, значит, ты никогда и ни с кем не был помолвлен?

– Нет, вся байда, что рассказал, – правда. Просто мне на все это глубоко насрать.

И Бойль заходится смехом минут на пять, а дальше уже все молчат. Его приятели планомерно пополняют ряды пустых банок в центре поля. Чем сильнее они косеют, тем больше концентрируются на наших подачах. После целого ряда успешных подборов в восьмом раунде они уже серьезно настроены на то, чтобы выровнять счет. Бойль делает два мощных отбоя: один в седьмую зону, другой – в восьмую; оба мяча летят далеко, но приземляются, чуть-чуть не долетев до забора. Стивен со смехом ловит их к себе в задний карман. В восьмом раунде Арчи решает навестить Грейс на позиции подающего после того, как та выдает далекий флай-аут и сразу за ним – два результативных мяча. Она раскручивает Арчи в кресле, ногой откатывает его обратно за площадку отбивающего и тут же вслед за этим вешает еще одну соплю.

Конец девятого раунда, счет по-прежнему 1:0 в нашу пользу. Команда старших, пользуясь последними минутами, оставшимися у них на подбор, требует показать им кепку Грейс, которая в ответ пытается изображать полные непонятки, и это при том, что смазки у нее там спрятано не меньше фунта. Время уже давно за полдень, и народ постепенно начинает переползать через Ав и загружаться в «Манджоли» на свадебный банкет. Мимо нас, горланя «Забери меня на матч», проходят двое изрядно выпивших папаш. Мне еще нужно успеть забежать домой, чтобы переодеться в костюм. Возможно, даже залезу в душ, хотя, бля, нет, это, конечно, вряд ли.

– Смотри-ка – вазелин, – говорит Бойль, поднимая вверх кепку Грейс. – Да она мухлюет.

– Верни кепку, придурок, – со злостью кричит ему она и прыгает, пытаясь вырвать кепку у него из рук.

– Нет уж, – говорит он. – Пока у себя оставлю. А ты у нас до конца игры будешь подавать другим мячом. О’кей?

– Ладно, – говорит она. – Хочешь, бля, вообще себе забери, если так понравилась. Мне без разницы, каким мячом подавать – все равно всем вам по страйк-ауту.

Старшие кидают ей другой мяч из коробки, которую мы принесли с собой.

– Йоу, Стивен, – окликает его Бойль, – ты готов посмотреть, как я запущу мячом через забор?

– С самого обеда жду не дождусь, – говорит ему Стивен. – Разбуди меня, если, не дай бог, и впрямь такое случится.

В ответ Бойль смеется и готовится принять подачу. Грейс подает свой первый честный мяч за всю игру. Он отбивает его, как пушинку. Стивен сначала немного медлит, затем резко срывается с места и бежит вслед за мячом. Подпрыгивает и в прыжке ловит его у самой верхушки забора. Мы кричим в восторге. Стивен танцует жигу. Бойль окончательно выходит из себя и в сердцах мечет свою биту через все поле, словно дротик. Блядство, – вопит он в ярости. Нет, ты только погляди, что за блядство такое? Только не засрите мне подборы, вы, жирные ублюдки, мне нужен еще удар, —гремит он, обращаясь к своим товарищам по команде. Один из них приносит ему биту. Каким-то образом им все же удается выровнять счет после четырех безответных синглов. Арчи выезжает на площадку для подающего. Грейс швыряет в него бычком. Бойль возвращается на позицию, чтобы испробовать свой второй шанс, разминаясь, поводит плечами и поднимает глаза к небу.

– Господь всемогущий, – начинает молиться он. – Кто я такой, чтобы просить тебя о многом. Знаю, ты знаешь, что я лентяй и много пью. И встаю поздно. И, блядь, ничего-то я в своей взрослой жизни не смог добиться. Запорол пять помолвок и полжизни провел в вытрезвителях. Если ты всего этого не одобряешь, то давай поговорим на эту тему позже. Ты же знаешь, что я не хуже любого другого могу запустить теннисный мяч, Господи. Ты же видел сам, как в детстве я тыщу раз перебрасывал его через забор. А вот у этого придурка здесь уж не знаю, как язык только поворачивается говорить мне, что я ни за что в жизни так не смог бы. Нет, ну надо же, что несет! Так вот, я молю тебя всего об одном последнем хоумране, после которого, клянусь, я запихаю свою биту этому уроду в задницу и никогда больше не стану играть в стикбол вплоть до самой смерти. Надеюсь, ты все усек, Господи?

Закончив молитву, он опускает руки.

– Подавай, – одними губами командует он Грейс.

Она подает. Он отбивает. Мяч отлетает от биты. Чисто перелетает через забор, затем и через Ав тоже. И со скоростью ракеты несется по направлению к церкви, к огромному круглому мозаичному стеклу над входом. Дзинь. Вот это, бля, хоумран. Окно разбилось. Вот это, бля, мы попали. Мы замираем и только переглядываемся. Первый звук, который следует за звоном разбитого стекла, – это звук биты, падающей на асфальт. И тут же кто-то кричит Бежим.Пожалуй, я предпочту дернуть к дому, чтобы переодеться. Остальные придурки уже что есть духу несутся к Манджоли. На бегу я успеваю один раз обернуться. Грейс возглавляет их группу. Парни бегом толкают перед собой инвалидное кресло с Арчи, заставляя толпу на тротуаре испуганно расступаться. Разъяренные водители, вынужденные сдавать назад, провожают бегущих истошными сигналами, но даже они не в силах заглушить Бобби Джеймса, который на всю улицу отчаянно визжит «Богородицу». Я исчезаю среди улиц с типовыми домами, перехожу на кошачью трусцу и спокойно принимаюсь расчесывать волосы, стараясь не встречаться ни с кем взглядом, но также ни от кого и не прятаться. Не обращайте на меня внимания. Я простой городской церковный служка, спешу домой, чтобы переодеться в костюм, чтоб потом спеть в нем песенку, разве я похож на вандала, который только что разбил в церкви окно и теперь спешит скрыться с места преступления, дабы остаться безнаказанным?

Гарри Карран меряет шагами пятачок перед входом в «У Манджоли» и, в нервном ожидании чего-то, поминутно смотрит на часы. К нему подхожу я в кипенно белом костюме и таких же туфлях. Увидев меня, он расплывается в улыбке.

– Ты только посмотри, а, Тухи, – говорит он. – Здорово выглядишь.

– Спасибо, – говорю я. – И настроение здоровское.

– Нервничаешь?

– Вот еще, – улыбаюсь я. – Все будет хорошо и никак иначе. Все будет просто здорово.

С этими словами я хватаюсь за дверную ручку. Я готов зажигать. Но Карран меня останавливает.

– Подожди, – говорит он. – Я заплатил диджею двадцать баксов сверху, чтобы он всем объявил о твоем появлении.

– Что, правда? – смеюсь я.

– Правда, – гордо заявляет мне он. – Стой пока здесь. Я должен дать ему отмашку, что ты пришел.

Он приоткрывает дверь и проскальзывает внутрь, откуда доносится гомон и орет фоновая музыка. Дверь за ним закрывается, отгораживая все звуки, несущиеся изнутри банкетного зала. Музыка пропадает.

– Леди и джентльмены, прошу минуточку внимания, – слышится приглушенный голос диджея. – Если вы будете так любезны и ненадолго обратите ваше внимание на вход в зал «У Манджоли», то я смогу с радостью представить вам человека, не нуждающегося в представлении, человека, которого привело сюда чувство огромной любви, человека с гениальной шевелюрой, человека, которого все мы очень хорошо знаем и любим, Генри Тухи!

Гарри распахивает передо мной дверь. В зале гаснут все огни, кроме светового пятна прожектора, в котором оказываемся мы с Гарри.

– Текст я сам написал, – шепчет мне он. – Давай, заходи.

Покатываясь со смеху и приветственно потрясая поднятыми руками, я вхожу в зал. Вокруг царит гробовая тишина, пока Гарри не начинает громко хлопать у меня за спиной. Народ подхватывает аплодисменты, и вскоре они становятся всеобщими. Уверен, никто понятия не имеет, что́ происходит, но уговаривать хлопать никого долго не приходится, потому что все здесь меня и впрямь знают да к тому же еще и порядком выпили, поэтому заранее готовы к любым сюрпризам. Ничего толком не соображая, я иду по направлению к танцполу, искоса глядя на луч прожектора, пока Гарри не хватает меня за руку и не оттаскивает к столу, за которым в полном составе уже сидят Карраны, О’Дрейны и Тухи, последние за исключением Стивена (он, конечно, тоже в зале, но при исполнении) и Фрэнсиса Младшего (этот вообще не пойми куда делся). Аплодисменты стихают, и в зале снова зажигается свет. Все за столом выжидающе на меня смотрят.

– Отличный выход, Генри, – со смехом говорит мне Сесилия. – По какому такому случаю?

– А, это сегодня еще далеко не последний, детка, – сообщаю я ей. – Впереди длинный вечер. Добрый вечер, Грейс, – говорю я и целую ей руку.

В ответ она смеется и усиленно пытается зажечь сигарету. Я сажусь рядом с ней.

– Ну, девочки, что у вас новенького? – говорю я, обращаясь к Сес с Арчи, которые оба глядят на меня разинув рты.

– Ты прямо как тот парень на торте, – смеется Сес.

– Это точно, – отвечаю я. – Есть что добавить, Арчибальд?

– Я Арчи, осел, – презрительно фыркает он мне в ответ. – Весь в белом, что ли?

– Да, весь в белом. Какие-то проблемы?

– Нет, пока никаких, – говорит он, – вот когда подадут шоколадный десерт – тогда будут.

– Значит, буду есть осторожно. А вот тебе волноваться уже не о чем. Все, что можно было испортить, ты себе уже испортил, – сообщаю ему я и провожу пальцем по четким колеям от колес инвалидного кресла у него на костюме. Крыть нечем, поэтому для дальнейшего обсуждения десерта Арчи отворачивается к Сес. Грейс выдувает пару колец сигаретного дыма и смотрит на меня, приподняв бровь.

– Хэнк, это что, тот самый костюм, который ты надевал на первое причастие? – спрашивает она.

– Дорогая, первое причастие у нас прошло еще в третьем классе, – замечаю я.

– Так это не тот костюм?

– Нет, милая, не тот.

– Значит, решил заняться продажей мороженого? – интересуется она. – Мне, пожалуйста, пару шариков эскимо.

– Тебе что – не нравится, как я одет? – спрашиваю я и уже начинаю всерьез беспокоиться. – Разве мне не идет?

– Я не сказала, что тебе не классно, – улыбается она.

– И хорошо, потому что иначе я бы сказал, что тебе не мешает купить очки, – говорю ей я. – С толстыми стеклами.

Мы глядим друг на друга и смеемся. Лампочки под потолком сияют, будто звезды вблизи. Над залом несется легкая обеденная музыка – не поймешь, то ли Генри Манчини, то ли Рэймонд Скотт: в общем, кто-то из рафинированных. Народ в основном с улицы Святого Патрика – кое-кто из других кварталов, но таких немного. Болтают, смеются, в руках бокалы. Одеты элегантно. Кругом пахнет едой и шампанским, духами и туалетной водой. Улыбки сверкают так же ярко, как браслеты и ожерелья. Да, лучше дня, чем сегодня, не придумаешь. Генри, я хочу пить. Эй, осел, ты меня слышишь, я пить хочу. Щелк, щелк, щелк. Земля вызывает Тухи.

– Что? – спрашиваю я.

Грейс щелкает пальцами у меня перед носом и говорит:

– Твоя сестра просит, чтобы ты налил ей попить, Хэнк.

– Которая сестра? – Я в недоумении.

– Которая Сес. Я у тебя, вообще-то, единственная.

– Постой, а Фрэнни – он мальчик или девочка? – в шутку спрашиваю я.

Сес смеется:

– Какой ты злой, Генри Тухи. Налей мне какао.

– Вряд ли у них найдется, – говорю я. – Может, хочешь чего-нибудь другого?

– Тогда какао, – улыбается она, показывая мне язык через дырку между зубами.

– О’кей, значит, колу, – заключаю я. – Народ, я иду к бару. Кому-нибудь чего-нибудь принести?

Обновить содержимое бокалов хочется всем, поэтому мы отправляемся к бару вдвоем с Гарри. Бар – на самом деле не бар, а простой чулан, где какой-то паренек смешивает для всех коктейли и краем глаза наблюдает, как переполняется коробка с чаевыми. Мы встаем в очередь. Перед нами четверо ребят постарше. Слева у стойки стоит, пошатываясь, отец Альминде на пару с Джонни Бойлем и тычет ему пальцем в грудь.

– Какие-то подлые ублюдки только что мячом разбили мне стекло в церкви, – говорит он.

– Во, бля, пидоры, – говорит Бойль. – Прошу прощения за «пидоров», святой отец.

– Нет, бля, пидоры они и в Африке пидоры. Поймаю сучат – всем яйца на хер поотрываю.

– Так и надо с ними. Всем яйца поотрывать, – говорит Бойль и в эту минуту замечает нас с Гарри. – Тут дело такое, святой отец, никогда нельзя сказать наверняка: вполне возможно, что злоумышленники преспокойно разгуливают сейчас здесь, в этом самом зале.

– Да уж, вот была бы удача, – говорит святой отец и оглядывается по сторонам. – Нет, кругом ни одного подозреваемого. Вон только разве что Карран с Тухи, так ведь они у нас пай-мальчики.

Оба смеются. Святой отец через рясу чешет себе яйца.

У стойки справа Фрэнсис Младший общается с Берни Куни. Оба в соплю.

– Послушай, Фрэн, мне правда жаль, что я поспешил с выводами, – говорит мистер Куни. – Но сам посуди. Сижу я в церкви. Твоя мечет искры на мою. Моя смотрит то на нее, то на тебя. Сын вас со Стивеном терпеть не может. И тут вдруг мне показалось, что у меня за спиной между вами творится эта фигня, а вы все мне просто голову морочите. Я ведь не выношу свою жену. Я эту суку на дух не перевариваю. Хочет крутить с кем-то – пожалуйста, мне-то что? С другой стороны, не могу же я позволить, чтобы кто-нибудь вот так просто, от нечего делать, заходил ко мне в дом и трахал мою жену, понимаешь, о чем я? В общем, я хотел показать, что не на того ты напал.

– Да всё, забыли уже, – бросает ему Фрэнсис Младший, ерзая на стуле и глядя прямо перед собой.

– Так ты не знаешь, чего там наши с тобой парни не поделили? – спрашивает мистер Куни.

– Понятия не имею, – отвечает Фрэнсис Младший. – Мой со мной вообще не разговаривает.

– Понимаю тебя. Сам терпеть не могу подростков. Если кого с катушек срывает – тут только один разговор может быть: по морде – и дело с концом.

– Как-как ты сказал? – переспрашивает Фрэнсис Младший.

– Я говорю, надо ему врезать хорошенько, и все, – говорит мистер Куни. – Вот, например, как я своему сегодня. Сейчас небось сидит дома и ревет в три ручья, зато впредь будет знать.

– Слушай, мне пора к своим за стол, – говорит ему Фрэнсис Младший, порядком подустав от этого разговора, а может, и от себя самого, ведь у них с Берни столько всего общего.

– Да, конечно. В самом деле, чего это я тебя задерживаю. Еще раз извини.

Куни протягивает ему руку, Фрэнсис Младший секунду медлит, потом все-таки отвечает на пожатие, но при этом только скользит по его лицу коротким, беглым взглядом. Затем он разворачивается и, не замечая меня, отходит от бара. Куни наблюдает, как Фрэнсис Младший по пути чуть не сталкивается с миссис Куни – оба не обмениваются ни словом, – опускает глаза в стакан, встряхивает кубики льда на дне и заказывает себе еще выпить. Генри. Генри. Йоу.

– Что? – спрашиваю я.

– Смотри, – говорит Гарри и показывает мне на Бобби Джеймса и Марджи, которые стоят и целуются, прижавшись к стене, на глазах у целого стола обалдевших взрослых. К Джеймси подходит его лилипутских размеров бабушка, отвешивает подзатыльник ему и Марджи и принимается, размахивая пальцем в воздухе, кричать на них. Бобби Джеймс незамедлительно лезет к себе в карман за дымным шариком, пуф– шарик взрывается под ногами у бабушки. Бобби Джеймс хватает Марджи за руку и бегом тащит ее мимо закашлявшейся от дыма бабули Джеймс. Прорываясь к бару, он взрывает еще три дымных шарика, что позволяет ему успешно увернуться от пьяного одноногого дядюшки, мимоходом ущипнуть за щеку желтозубую двоюродную бабушку и стоящего рядом с ней уголовного вида троюродного брата (последний занят тем, что делает какие-то пометки в букмекерской книге на странице с таблицей забегов пони). Наконец они с Марджи протискиваются к нам.

– Как вы считаете, святой отец, мог он разбить окно? – спрашивает Бойль, указывая на Бобби Джеймса.

– Кто, Бобби Джеймс? – переспрашивает святой отец. – Кстати, не исключено, он еще тот говнюшонок. Давай, что ли, притащим его сюда и будем по очереди пинать по заднице. От чьего пинка он первым заплачет – тот и выиграл.

Бобби Джеймс только было полез в карман за новым шариком, как вдруг видит смеющихся над ним Бойля и святого отца.

– Патроны почти кончились, – говорит он. – Генри, возьми мне бутылку «Будвайзера».

К бару подходит миссис Джеймс.

– Бобби, вот ты где, – говорит она. – Пойдем, нужно еще сфотографироваться. И ты, Марджи, тоже пойдем, если хочешь. Только безо всяких поцелуев. Пожалуйста, больше никаких поцелуев.

Пуф! Пшшш!Еще одно отступление под прикрытием дымовой завесы. Миссис Джеймс вопрошает, ни к кому конкретно не обращаясь, какого черта они опять куда-то делись. Пока я заказываю нам напитки, Гарри пихает пятерку в коробку для чаевых.

– Грейс сегодня выглядит просто здорово, Генри, – говорит он.

– Ты тоже так думаешь? – отвечаю я.

– Я бы и сам не прочь на такой жениться.

– Ты давай полегче на поворотах, приятель, – в шутку предостерегаю его я. – Спасибо. Как же мне все-таки с ней повезло.

– Ты в порядке? – спрашивает он.

– Что ты имеешь в виду? Почему сегодня все меня об этом спрашивают?

– Да просто вид у тебя какой-то потерянный.

– Все нормально, – говорю ему я. – Что у нас там насчет группы и катафалка?

– Всё зашибись. Все готовы.

– Чудненько.

Уже в тысячный раз за сегодняшний вечер я шарю по карманам, проверяя две очень важные вещи: 1) кольцо и 2) электрический вибромассажер Сесилии в форме банана. Всё на месте. Массажер нужен на тот случай, если мне вдруг не хватит духу петь в настоящий микрофон. Такое иногда случается. Тогда придется петь в него под фанеру, как в микрофон, а диджей просто поставит пластинку с песней. Почти как дома. Смысл в том, чтобы не выглядеть идиотом перед публикой, даже если я буду фальшивить.

– Гарри, большое спасибо тебе за все, – говорю я ему. – За деньги в особенности.

– Даже не думай, – говорит он. – Ты же мне друг.

– Нет, бля, это ты мне друг, – отвечаю я, ткнув пальцем ему в грудь.

– Да, наверное, так и есть, – говорит он. Пока мы с Гарри смеемся и обнимаемся, возле нас, откуда ни возьмись, вырастает Бобби Джеймс, обзывает нас юбками и снова куда-то исчезает. – Только, Генри, ты уж постарайся всех впечатлить. Всю свою душу вложи.

– Так и сделаю, ты же знаешь.

Все родители, не считая О’Дрейнов, которые ерзают и беспокойно озираются по сторонам, и Фрэнни, который не женат, весело балабонят на тему любви и обеда. Миссис Карран – у нее скучный второй номер – рассказывает, как мистер Карран (сейчас он уже давно ходит с нашлепкой на кумполе) нарезал по меньшей мере кругов двадцать вокруг их дома, спасаясь от ее разъяренного отца в тот день, когда сделал ей предложение. Ширли Макклейн задается риторическими вопросами: Сколько лет Джинни и Эйсу – двадцать один, двадцать два? Разве не странно, до чего долго тянут с женитьбой нынешние дети?Я громко хохочу, чем ненадолго привлекаю к себе всеобщее внимание. А Сесилия говорит: Мы все выскочили в девятнадцать попросту потому, что залетели в девятнадцать.По ее мнению, виноваты во всем монашки, которые неусыпно дежурили в аптеках у прилавков с контрацептивами. Фрэнсис Младший замечает на это, что Дело тут не в монашках, девчонки сами к мужикам в штаны лезли.Все за столом смеются, Сесилия наклоняется к Грейс, чтобы прикурить у нее от сигареты. Приятно видеть, когда родители сидят вот так, в нарядной одежде, весело общаются, травят байки и смеются.

Во главе стола отец Альминде с трудом продирается через молитву и обещает оторвать яйца тем, кто разбил окно в церкви. Свидетель невнятно мусолит длинный тост и завершает его громким выкриком Иглз.Мод Джеймс вырывает у него микрофон и говорит, обращаясь к Джинни, что она ее очень любит, а все мужики козлы, кроме ее отца и новоиспеченного зятя. Эйс и Джинни целуются каждый раз, как кто-нибудь за столом постучит по стенке стакана. Марджи Мерфи сидит на коленях у Бобби Джеймса: они кормят друг дружку с вилки.

Джинни и Эйс танцуют вдвоем под «Sunshine on My Shoulder». Они крепко прижались друг к другу и плавно кружатся в танце, не обращая внимания на толпу народу, который смотрит на них со всех сторон, улыбается, тычет пальцами, подбегает к ним с фотоаппаратами и каждые две секунды ослепляет вспышками. Постепенно к ним присоединяется вся свита. Бобби Джеймс сосется с Марджи Мерфи. Миссис Джеймс сначала дважды велит им прекратить, затем попросту оттаскивает Бобби Джеймса за руку.

Теперь Эйс танцует со своей мамашей под «We’ve Only Just Begun». Мамаша носит подплечники, у нее сиськи нулевого размера, вставная челюсть и лицо настолько вытянутое, что кажется, будто кончик подбородка отстоит от некачественной химзавивки не меньше чем на фут. В какой-то момент она случайно зацепляется вставной челюстью за лацкан его пиджака, с невозмутимым видом запихивает ее обратно в рот и продолжает танцевать, будто ничего не случилось. Вот это, бля, я понимаю, профи.

Мистер Джеймс танцует с Джинни под старую кантри-песенку (название вылетело у меня из головы). С люстр на пол плавно падает искрящийся дождь и блестящим ковром остается лежать у ног танцующих. Музыка замолкает: из колонок доносится один лишь звук бьющегося сердца. Джинни с отцом продолжают танцевать в этом ритме. Мистер О’Дрейн плачет за столом. Миссис О’Дрейн делает вид, что ничего не происходит, достает из сумочки пудреницу с зеркальцем и принимается исследовать свое лицо на предмет наличия на нем толстенного слоя румян, которыми она всегда штукатурится, чтобы скрыть шрамы. Грейс курит и пытается нацепить соответствующую сурово-невозмутимую мину. Из раненых сердец наружу торчат почти видимые стрелы. Сесилия жжет взглядом дырку на лице у Фрэнсиса Младшего, но тот все равно ее игнорирует. Он блуждает глазами по залу, раз его взгляд ненадолго задерживается на Донне Куни, сидящей за другим столом, а затем на Стивене, который тут же поворачивается к нему спиной и исчезает на кухне. На секунду меня разом охреначивает тоской по башке и по сердцу от всего, что я вижу. Люди застревают в дрянном, Богом забытом месте, постепенно перестают бороться и в конечном итоге смиряются с тем, чего уже не в силах изменить. Они хоронят весь свет своей любви под грудой упущенных шансов, потерянного времени и тупого упрямства и не замечают, как понемногу утекает сквозь пальцы вся их жизнь. Но так дальше продолжаться не будет. Не будет так ни со мной, ни с теми, кого я люблю. Все это дерьмо прекратится сегодня раз и навсегда. Сегодня я хочу показать, хочу показать им всем: нужно говорить людям, которых любишь, что ты их любишь здесь и сейчас. И нельзя, бля, медлить ни секунды. И если они не поймут этого сегодня, то я обрушу тысячи геморроев на их рыхлые задницы. Вот он я, уже замер в нижней боевой стойке, готовый использовать всю мощь Косого Рубящего Удара Тухи против невежд и упрямцев.

Сели, встали. Танцевать несложно – главное, чтобы песня была хорошая. Поэтому под плохие мы не танцуем – все очень просто. Ради более эффективной борьбы с плохими песнями мы перетащили стулья поближе к танцполу, чтобы было где посидеть и остыть, пока играют что-нибудь стрёмное, а потом быстро вскочить и снова начать отрываться под настоящую музыку. В данный момент диджей гоняет «Нокеу Рокеу». Плохая песня, очень плохая.Так что можно спокойно сидеть и смотреть, как взрослые трясут жирными задницами: жирная задница вперед – жирная задница назад – жирная задница вперед – поворот – и все сначала. Следом ставят «Thriller» Майкла Джексона, и мы вскакиваем танцевать. «The Bristol Stomp» Довеллз снова усаживает нас на место. Потом «This Old Heart of Mine» Изли Бразерз – мы опять вскакиваем. «Rock This Town» Стрэй Кэтс – со стоном сели. «YMCA» Виллидж Пипл – встали. «Macho Man», те же самые Виллидж Пипл – сели. «Tears of a Clown» Смоуки Робинсон вместе с Мираклз – встали.

Арчи с Сес танцуют брэйкданс. Они держатся за руки на отлете друг от друга, изображая волны. Затем она раскручивает его в кресле, а он тем временем делает механические движения руками и шеей, изображая робота. Гарри Карран демонстрирует нечто среднее между танцем и аэробикой: два касания ступней вытянутыми пальцами рук, одно круговое вращение тазобедренным поясом или просто жопой, два каратистских удара ногой, два вращения жопой, теперь два раза «марионетка» и три заключительных жоповращения; и дальше все по новой в том же порядке, причем все это не снимая болтающихся под брюками грузиков на лодыжках. В своих запотевших от духоты очках Гарри Карран – вылитый Джеймс Браун, только белый, очкастый, стригущий газоны и ссуживающий деньги, или, еще лучше, Ричард Симмонс без завивки – это уж, бля, как вам больше нравится. Бобби Джеймс с Марджи Мерфи танцуют танец под названием «Поцелуй меня взасос». Никогда не слышали о таком? Про них лучше вообще забыть; не удивлюсь, если она уже беременна. Мы с Грейс танцуем хоть и рядом, но не вместе, оставляя друг другу достаточно места, чтобы повыделываться. Грейс, которая ходит на балетные танцы в «Танцуй или умри», дала полную волю своему звериному инстинкту балерины, и теперь ее не может остановить даже диско. Она крутится юлой, снося окружающих, и ясно дает всем понять, что она здесь единственный грациозный лебедь, и если кто будет мешать ее танцу, того она сразу покалечит, так что все быстро от винта.

Что касается меня, то я волен творить на танцполе все, что душе угодно. Никакой официальной школы танца я не посещал. Учился танцевать на улицах. Мой стиль – комбинация из «Вестсайдской истории», «Лихорадки субботним вечером», «лунной походки» Майкла Джексона и Филли Фанатик. Также я заимствую некоторые движения из идущих по государственным каналам шоу этнических танцев. Двигать задницей – это все равно что удить рыбу на муху: заброс – подсечка – заброс – подсечка. Пам, пам, пам. Вот так, смотрите, девчонки. Парни, разойдись. Крути ею во все стороны, как последний кобель. Можно, как русские, пуститься вприсядку, или отчебучивать эфиопские буги-вуги, или топтаться, как Флинстоуны [43]43
  Персонажи одноименного американского мультфильма про древних людей.


[Закрыть]. Бля, да все что угодно, лишь бы пёрло.

Взрослые в этом ничегошеньки не смыслят. У них плохо с координацией и их больше волнует, как бы не расплескать бухло из стакана. Они танцуют с кем угодно, только не со своими женами или мужьями. Две девчонки лет по двадцать зажали между собой мистера Каррана: он неумело дергается в танце с дурацкой ухмылкой на лице. Миссис Карран зажата между двух парней примерно того же возраста и тупо тычется своими сиськами (номер два, не больше) им в лицо. Фрэнсис Младший достаточно сообразителен, чтобы держаться подальше от Донны Куни, но в то же время достаточно глуп, чтобы зажигать с миссис Лири с ее маленькими отвисшими сиськами – ужас, бля, в двойном размере. Она то и дело задирает юбку и с улыбкой все норовит к нему прижаться. Сесилия очень откровенно отплясывает с Джонни О’Доннелом, который ровесник Стивену. Господи. Как танцуют взрослые на свадьбах – просто смотреть противно. Все пьяные, неуклюжие и вешаются на тех, на кого вешаться не стоит. В движениях не видно ни радости, ни любви. Они только потеют, плещут бухлом из стаканов и рюмок и неестественно улыбаются. То и дело нужно поглядывать на вторую половину, которая хрен знает с кем хрен знает чем занимается. Это настоящее соревнование. В стороне от всей этой фигни остаются лишь Фрэнни да Ширли Макклейн, которые сидят себе спокойно за столом, улыбаются и качают головой при виде того, что творит перед ними куча уродов на танцполе. Мы, дети, конечно, не в счет, потому что у нас-то все как надо. Нам по фигу взрослые с их детсадовскими играми. Мы отрываемся ради удовольствия и делаем это рядом с теми, кого по-настоящему любим. Мы, бля, отрываемся так, как хотим, и не чувствуем себя от этого глупо. Мы хохочем и показываем друг на друга пальцами. Все, что нам нужно, – это веселая компания и чтобы диджей почаще ставил «Glad All Over» группы Дэйв Кларк Файв. Со мной рядом мои лучшие друзья, и мы смеемся и орем во всю глотку Я счастлив с ног до головы,и жизнь прекрасна.