Текст книги "Лотерея (сборник)"
Автор книги: Ширли Джексон
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
Ширли Джексон
ЛОТЕРЕЯ
ПРЕДИСЛОВИЕ
Мир Ширли Джексон тревожно-загадочен и незабываем. Здесь все на самом деле не так, как кажется; и даже ясным солнечным днем в разгар лета не покидает ощущение, что рядом затаился мрак и события неминуемо обернутся к худшему. Автор занимает при этом позицию стороннего наблюдателя, тщательно записывающего увиденное. Эти истории создают волшебную, «сомнамбулическую» атмосферу, погружаясь в которую читатель меняется и сам, ибо прочитанное накладывает печать на его сознание и воображение.
Для прозы Ширли Джексон характерны простота и в то же время удивительная отточенность стиля; обходясь без лишних слов и вычурных оборотов, она умудряется передавать мельчайшие детали происходящего и тончайшие смысловые оттенки. Действие ее рассказов происходит большей частью в провинциальных городках, на кухнях или в гостиных. Ее герои погрязли в предрассудках, теша свое самолюбие ощущением превосходства над «чужаками», – то есть над всеми нами. Они живут в обшарпанных домишках или в меблированных комнатах других людей, не имея реальной точки опоры; в психологическом плане они сами – лишь «временные постояльцы». Люди этого типа, какими бы ни были их цели и притязания, практически всегда остаются незаметными для «большого мира». Их самих, однако, очень заботит то, как они выглядят в чужих глазах; они с молоком матери впитали своеобразные понятия о правилах и приличиях, и в каждом из них таится немалая доля врожденной жестокости. В их мирке главную роль играет то, каким выглядит человек в глазах местного общества и насколько он способен вписаться в это общество, – а чужаки, как правило, не вписываются. Таков сюжет в самых общих чертах. По ходу его развития все выворачивается наизнанку, сугубо личные переживания становятся вдруг достоянием общественности, напряжение нарастает, атмосфера электризуется в предчувствии какой-то страшной драмы: вот-вот должно случиться что-то странное, и сюрприз будет наверняка не из приятных. Картина событий выписана очень рельефно, как в лучах предзакатного солнца – в стиле Эдварда Хоппера,[1]1
Хоппер, Эдвард (1882–1976) – американский художник, мастерски использовавший сочетание яркого света и тени.
[Закрыть] – когда боковое освещение четко высвечивает одну сторону предмета и отбрасывает длинную тень от другой. Не трудно представить себе лица ее персонажей, которых время отнюдь не щадит: с годами их черты становятся все более жесткими и заостренными, свой след на них оставляет и беспробудное пьянство. Это истории о намерениях и реальных поступках; это исследование психопатологии повседневной жизни захолустных городков Америки. Читая Ширли Джексон, невольно вспоминаешь рассказы Раймонда Карвера,[2]2
Карвер, Раймонд (1938–1988) – американский писатель и поэт, признанный крупнейшим англоязычным новеллистом второй половины XX в.
[Закрыть] который точно так же умел создавать меланхолическую дымку, пронизывающую все его произведения. Но Джексон, кроме того, умеет быть и чрезвычайно занимательной: недаром в свое время Дизи Арназ[3]3
Арназ, Дизи (1917–1986) – американский музыкант, актер и телевизионный продюсер.
[Закрыть] предлагал ей писать сценарии для Люсиль Болл.[4]4
Болл, Люсиль Дезире (1911–1989) – американская комедийная актриса, звезда популярного телесериала «Я люблю Люси».
[Закрыть]
Двадцать пять рассказов из сборника «Лотерея» – изначально имевшего подзаголовок «Приключения Джеймса Харриса», – предлагают читателю настоящее литературное наслаждение. Заглавный рассказ, «Лотерея», настолько прочно вошел в сокровищницу американской новеллистики двадцатого века, что, кажется, проник и в само сознание американцев, в наше коллективное подсознание. В своих историях – вспомним образы нетрезвого гостя и рассудительной девочки из рассказа «Опьянение» (эти юные особы всегда все знают лучше всех, понимая и осуждая действия взрослых, в особенности мужчин) или благонамеренную расистку миссис Уилсон из рассказа «После вас, милейший Альфонс» – Джексон постоянно обращается к темам нравственного выбора, душевной чистоты детей в сравнении со взрослыми, а также нетерпимости общества, в котором человека подвергают травле лишь потому, что он не похож на остальных. Ее рассказы замечательны еще и тем, что автор, открывая читателям мир своих героев во всех деталях, никогда не нарушает незримой границы, отделяющей этот мир от реальности.
Джексон работает очень тщательно, описывая вещи так, будто разглядывает их через мощное увеличительное стекло, и потому знает о них больше, чем можно было бы увидеть невооруженным глазом. Ее авторский голос столь же уникален, как отпечаток пальца, и он доносит до нас истину в чистом виде.
Реакция на произведения Джексон была осложнена тем, что критики не могли понять – или, скорее, принять – писательницу, способную создавать как серьезную прозу, так и «чтиво для домохозяек» (таковое тоже выходило из-под ее пера). Ко всему прочему Джексон хотела, чтобы ее считали не «писательницей», а «писателем», хотя такой подход и по сей день не очень-то приветствуется в издательской индустрии. Так или иначе, ей удалось добиться своего: даже именуемая «писательницей», она не позволяла этому определению хоть как-то отражаться на ее взглядах и таланте; будучи женой и матерью четверых детей, она тем не менее не желала подстраиваться под «женский стандарт», принятый в дофеминистскую эпоху. Такое удавалось лишь очень немногим – в этом смысле Ширли Джексон напоминает английскую писательницу Анджелу Картер,[5]5
Картер, Анджела (1940–1992) – английская писательница и журналистка, сразу во многих областях – магического реализма, готики, сюрреализма, научной фантастики, плутовского романа, постмодернизма, детской литературы и т. д.
[Закрыть] которая так же не связывала себя рамками какого-то конкретного жанра, не считая нужным отделять хоррор, научную фантастику и тому подобное от «серьезной литературы». Грейс Пэйли[6]6
Пэйли, Грейс (1922–2007) – американская писательница и политическая активистка.
[Закрыть] однажды обрисовала взаимоотношения «писателя и писательницы» следующим образом: «Писательницы всегда отдавали писателям должное, внимательно читая их сочинения, однако писатели не оказывали им ответной любезности». Писательница, ориентирующаяся не на сугубо женскую аудиторию, а на широкого читателя, вынуждена преодолевать глубокую пропасть между этими двумя авторскими ипостасями.
Мужа Ширли Джексон звали Стэнли Хаймен; он был литературным критиком и преподавателем колледжа в Беннингтоне – городке, отчасти послужившем прототипом поселения, описанного в «Лотерее». Любопытно представлять себе Ширли Джексон как «миссис Стэнли Хаймен» – писателя, «замаскировавшегося» под преподавательскую жену и мать семейства. «Миссис Стэнли Хаймен» – это имя очень созвучно ее времени, являясь идеальным прикрытием, под которым она незаметно для окружающих может наблюдать за ними, делать заметки и писать свои книги. «Миссис Стэнли Хаймен» – это как раз то, что надо.
Какими же словами коротко представить читателю эти рассказы (если они вообще нуждаются в представлении)? Они великолепны, и время над ними не властно – они столь же актуальны сегодня, как и в день их первой публикации. Сочинения Джексон просто необходимо прочесть тем, кто хочет посвятить себя литературному творчеству, а также тем, кто стремится понять суть американской культуры двадцатого века. Ведь Ширли Джексон – настоящий мастер слова.
ЧАСТЬ I
Опьянение
Он был достаточно хорошо знаком с хозяевами и планировкой дома, чтобы в разгар вечеринки самовольно отправиться на кухню – якобы за льдом, а на самом деле с целью слегка протрезветь, ибо он не был другом семьи в той степени, которая позволяла спокойно прикорнуть на кушетке в гостиной. Компанию он покинул без сожаления – к тому моменту большинство сгрудились у пианино и хором распевали «Звездную пыль»,[8]8
«Stardust» – джазовый стандарт (1927) X. Кармайкла, текст песни написан М. Пэришем.
[Закрыть] а хозяйка дома беседовала о чем-то важном с унылым юношей в элегантных очках. Стараясь не шуметь, он проследовал через столовую, где глубокомысленно дискутировали четверо или пятеро гостей, пристроившись на жестких стульях с прямыми спинками. Двустворчатые двери кухни распахнулись при легком нажатии; войдя, он присел за эмалированный стол, положив ладонь на его чистую прохладную поверхность. Затем поставил бокал на одну из ключевых точек в зеленом узоре столешницы, поднял глаза и обнаружил сидящую напротив девчонку, которая, в свою очередь, внимательно его разглядывала.
– Привет, – сказал он. – Вы дочка?
– Эйлин, – назвалась она. – Да.
Она показалась ему какой-то нескладной и мешковатой. «Это все из-за той бесформенной одежды, которую носят нынешние девицы», – промелькнуло в затуманенной голове. Ее темные волосы были разделены прямым пробором и заплетены в две косы; лицо юное и свежее, без признаков макияжа, да и одета по-домашнему – в простенький лиловый свитер.
– У вас приятный трезвый голос, – сказал он и с опозданием понял, что это не самый подходящий комплимент для столь юной особы.
– Я как раз собиралась выпить чашечку кофе, – сказала она. – Не угодно ли составить компанию?
Он чуть не рассмеялся при мысли, что девчонка, похоже, считает себя докой по части укрощения тупых пьянчуг.
– Спасибо, – ответил он, – не откажусь.
Ему было трудно сфокусировать взгляд, и когда она поставила перед ним чашку горячего кофе со словами: «Вам, наверно, лучше черный», – он нагнулся над паром, не закрывая глаз, в надежде таким способом взбодриться.
– Судя по звукам, вечеринка удалась, – сказала она без признаков энтузиазма в голосе. – Каждый нашел себе занятие по душе.
– Славная вечеринка, – согласился он и начал, обжигаясь, прихлебывать кофе, дабы показать, что ее старания не были напрасны. В голове и впрямь слегка прояснилось, и он сказал с улыбкой:
– Мне уже лучше – благодаря вам.
– Должно быть, в комнатах жарковато, – сказала она с утешающей интонацией.
Тут он не выдержал и расхохотался. Девчонка нахмурилась, но потом, видимо, решила не обижаться и преспокойно продолжила:
– Наверху было очень жарко, и я спустилась, чтобы немного посидеть здесь.
– Вы спали? – спросил он. – Должно быть, мы вас разбудили.
– Я делала уроки, – сказала она.
Он взглянул на девчонку еще раз и представил себе ее мир: сочинения на заданную тему, аккуратно исписанные тетради, потрепанные учебники, перекидывание записочками на уроках.
– Учишься в школе? – спросил он.
– Да, в старшем классе.
Она помолчала, словно ожидая от него какой-то реакции, а потом добавила:
– Я пропустила один год из-за воспаления легких.
Надо было что-то сказать, но он не мог придумать подходящей темы (о мальчиках? о школьном баскетболе?) и потому сделал вид, что прислушивается к звукам, доносящимся из гостиной.
– Да, вечеринка славная, – повторил он.
– Вы, надо полагать, любитель вечеринок, – сказала она.
Сбитый с толку этим замечанием, он наклонился над уже пустой чашкой. Судя по ее тону, девчонка была вполне готова к тому, что в следующий момент он вообразит себя гладиатором, выходящим на арену против диких зверей, или начнет как безумный вальсировать сам с собой по саду. «Милая моя, я почти вдвое старше тебя, – подумал он, – однако еще не забыл, как сам делал уроки».
– В баскетбол играешь? – спросил он.
– Нет, – сказала девчонка.
Он чувствовал себя обязанным поддерживать беседу, поскольку явился на кухню позже ее, да и, в конце концов, это был ее дом.
– И каково твое домашнее задание?
– Сочинение о будущем нашего мира, – сказала она и улыбнулась. – Звучит как-то глупо, правда? По-моему, ужасно глупо.
– В столовой сейчас рассуждают на ту же тему, и это одна из причин, почему я оттуда ушел.
Она явно не поверила его словам насчет причины ухода, и тогда он поспешил добавить:
– Ну и что же ты думаешь про будущее нашего мира?
– Вряд ли его ждет большое будущее, – сказала она, – если судить по его настоящему.
– Мы живем в интересное время, – произнес он таким тоном, будто все еще беседовал с гостями на вечеринке.
– По крайней мере, потом мы не сможем уверять, будто не ведали, что творим, – сказала она.
С минуту он молча смотрел на девчонку, а та отрешенно разглядывала носок своей мягкой кожаной туфли, покачивая ею вверх-вниз.
– Воистину страшно жить во времена, когда шестнадцатилетней девушке приходится думать о таких вещах, – сказал он, испытывая искушение насмешливо добавить: «В мое время девицы не думали ни о чем, кроме танцулек и поцелуев».
– Мне уже семнадцать. – Она подняла на него глаза и снова улыбнулась. – Это огромная разница.
– В мое время, – сказал он, пожалуй, переусердствовав с ударением на слове «мое», – девицы не думали ни о чем, кроме танцулек и поцелуев.
– В этом-то и беда, – сказала она серьезно. – Если бы во времена вашей молодости люди по-настоящему боялись за свое будущее, сейчас было бы не так паршиво.
Отвечая, он невольно взял более резкий тон (времена его молодости, надо же!) и чуть отвернулся, как бы показывая, что лишь по доброте душевной снисходит до столь откровенного разговора с ребенком.
– Помнится, мы тоже волновались за свое будущее. Наверно, всем детям в шестнадцать-семнадцать лет свойственны подобного рода страхи. Это все, как и мимолетные влюбленности, издержки переходного возраста.
– А я все время представляю себе, как это будет происходить. – Она говорила негромко, но очень отчетливо, обращаясь к какой-то точке на стене позади него. – Мне почему-то кажется, что первыми рухнут церкви – даже раньше, чем Эмпайр-стэйт-билдинг. Затем все большие дома, стоящие вдоль реки, вместе с жильцами начнут медленно сползать в воду. А потом школы – возможно, как раз посреди урока латыни, когда мы будем читать Цезаря. – Она посмотрела ему прямо в лицо, потрясенная собственными фантазиями. – Всякий раз, когда мы начинаем очередную главу «Записок»,[9]9
«Записки о галльской войне» Юлия Цезаря, с их ясным и отточенным стилем, традиционно являются первым произведением, изучаемым в латинских классах.
[Закрыть] я гадаю: вдруг это та самая глава, которую нам не суждено дочитать? Может статься, на том уроке латыни мы окажемся последними в мире людьми, читавшими Цезаря.
– И это будет хоть каким-то утешением, – игриво подхватил он. – Я терпеть не мог этого Цезаря.
– Полагаю, во времена вашей молодости все школьники ненавидели Цезаря, – заметила она холодно.
Он чуть помедлил с ответом.
– Думаю, тебе не следует зацикливаться на этих кошмарах. Лучше купи журнал мод и листай его в свое удовольствие.
– Да я смогу даром набрать столько журналов, сколько захочу, – упрямо возразила она. – Туннели подземки обвалятся, а все журнальные киоски на перронах будут разбиты – бери не хочу. И в придачу шоколадки, губная помада, искусственные цветы… А на мостовой перед магазинами будут валяться модные платья и меховые манто.
– Надеюсь, винные лавки тоже будут гостеприимно открыты, – сказал он, начиная испытывать раздражение. – Тогда я отоварюсь ящиком лучшего коньяка и думать забуду обо всех этих напастях.
– А офисные здания превратятся в груды обломков, – вещала она, широко раскрыв глаза. – Если б только заранее знать минуту, когда все это произойдет…
– Понимаю, – сказал он. – Пожалуй, мне пора вернуться к другим гостям.
– После этого все уже будет по-другому, – продолжала она. – Исчезнет все, что делало этот мир таким, какой он сейчас. Изменятся правила, изменится образ жизни. Быть может, появится закон, обязывающий жить под открытым небом, чтобы всегда оставаться на виду друг у друга.
– А может, появится закон, обязывающий семнадцатилетних предсказательниц учиться в школе уму-разуму.
– Школ уже не будет, – сказала она бесцветным голосом. – И никто не будет учиться. Чтобы не повторить нынешних ошибок.
– Что ж, – сказал он, усмехнувшись, – ты очень занимательно это описала. Даже обидно, что я этого никогда не увижу.
Уже выходя из кухни, касаясь плечом двери, он задержался. Очень хотелось произнести напоследок что-нибудь этакое по-взрослому умное и едкое, но он боялся показать, что на самом деле задет ее словами, ибо «во времена его молодости» никому из его сверстников рассуждать подобным образом и в голову не приходило.
– Если возникнут проблемы с латынью, – проговорил он наконец, – буду рад помочь.
Она хихикнула, как самая обыкновенная школьница; он даже вздрогнул от неожиданности.
– У меня с этим полный порядок, – заверила она.
Вернувшись в гостиную, где по-прежнему царило оживление (хор у пианино теперь исполнял «Дом на холме»,[10]10
«Home on the Range» – популярная патриотическая песня, официальный гимн штата Канзас и неофициальный «гимн Дикого Запада».
[Закрыть] а хозяйка беседовала о чем-то насущно важном с импозантным мужчиной в синем костюме), он отыскал среди гостей хозяина дома и сказал:
– У меня только что произошел очень интересный разговор с вашей дочерью.
Хозяин быстро обвел взглядом комнату.
– С Эйлин? А где она?
– На кухне. Учит латынь.
– «Gallia est omnia divisa in partes tres…»[11]11
«Галлия во всей своей совокупности разделяется на три части» (лат.) – первая фраза «Записок о галльской войне» Цезаря.
[Закрыть] – скороговоркой пробубнил хозяин. – До сих пор помню.
– Она неординарная девушка.
Хозяин дома покачал головой и горестно вздохнул:
– Ох уж эти современные детки…
Демон-любовник
В эту ночь она спала лишь урывками; заставила себя лечь в половине второго, когда ушел Джейми, но, едва задремав, она вновь и вновь открывала глаза и, вглядываясь в полутьму комнаты, прокручивала в памяти последние события. Наконец в семь часов она встала, сварила кофе и почти час просидела над чашкой – полноценно позавтракать они собирались в каком-нибудь ресторанчике, а одеваться на выход было еще рано. Вымыв чашку, заправила постель и в который раз осмотрела приготовленный наряд, беспокоясь насчет погоды, хотя утро было ясным, обещая прекрасный день. Раскрыла книгу, но вдруг подумала, что неплохо бы написать сестре, взяла лист бумаги и вывела красивым почерком: «Милая Энн! Когда ты получишь это письмо, я уже буду замужней женщиной. Звучит странно, не правда ли? Я и сама с трудом в это верю, но, узнав подробности, ты удивишься еще больше…»
Она задумалась над продолжением, перечитала первые строки и порвала письмо. Затем подошла к окну и еще раз удостоверилась, что погода прекрасная. Внезапно ей пришло в голову, что синее шелковое платье как-то простовато и слишком чопорно для такого случая – а ведь сегодня она должна выглядеть особенно изящной и женственной. Она принялась лихорадочно перебирать гардероб и заколебалась, наткнувшись на ситцевое платье, которое носила прошлым летом; пожалуй, чересчур легкомысленно для ее возраста, с кружевным воротничком, да и не сезон еще для ситца, хотя…
Она повесила оба платья рядом на дверцу гардероба и прошла в клетушку за стеклянной дверью, служившую ей кухней. Поставила на плитку кофейник и выглянула в окно: по-прежнему светило солнце. За спиной забулькал кофейник; она повернулась и налила кофе в новую чашку. Надо бы съесть чего посущественней, а то с утра лишь кофе да сигареты, так и голова того и гляди разболится. И это в день свадьбы! Она сходила в ванную, нашла упаковку аспирина и положила ее в синюю сумочку. Если она все-таки остановит выбор на ситцевом платье, надо будет переложить таблетки в коричневую. Но вот беда: коричневая сумочка уже порядком износилась. Какое-то время она стояла, растерянно переводя взгляд с ситцевого платья на синюю сумочку, а затем отложила решение на потом. Сходила на кухню за чашкой, села спиной к окну и внимательно оглядела свою единственную комнату. Они вернутся сюда нынче вечером, так что все должно быть в лучшем виде. Вдруг она с ужасом вспомнила, что не постелила свежие простыни. По счастью, они были в запасе – белье как раз недавно вернули из стирки. Она достала с верхней полки шкафа чистые простыни и наволочки и перестелила постель, стараясь не думать о том, ради чего это делается. В дневное время ее узкая кровать всегда стояла под покрывалом и могла сойти за обычную кушетку – и кому какое дело до чистоты невидимых простыней! Старое белье она унесла в ванную и запихнула в корзину вместе с полотенцами, которые тоже сменила. Когда она вернулась к своему кофе, тот уже остыл, но она все равно его допила.
Взглянула на часы – начало десятого – и теперь уже заторопилась. Приняла ванну, использовав одно из свежих полотенец, после чего бросила его в корзину и заменила другим. Белье надела самое лучшее, почти неношеное, а вчерашнее также полетело в корзину вместе с ночной рубашкой. Когда дошла очередь до платья, она замешкалась перед гардеробом. Синее смотрится вполне прилично и ей к лицу, однако она уже несколько раз надевала его при встречах с Джейми, да и для свадьбы надо бы что-то особенное. Ситцевое понаряднее, и Джейми его еще не видел; но сейчас оно не по сезону. В конце концов сказала себе: «Моя свадьба – что хочу, то и надеваю», – и сняла с вешалки ситцевое. Натянула его через голову, такое легкое и приятное на ощупь, но, оглядев себя в зеркале, расстроилась: оборки закрывают и как бы укорачивают шею, а широкая юбка рассчитана скорее на юную вертихвостку, которой бы только бегать вприпрыжку да кружиться в танце. «Вырядилась, тоже мне. Еще подумает, что по случаю свадьбы я пытаюсь молодиться», – с отвращением подумала она и сбросила с себя платье одним рывком, так что лопнул шов под мышкой. Старое синее было удобным и привычным, но не вызывало праздничного ощущения. «Не в одежде дело, если уж на то пошло», – сказала она себе твердо, но уже через минуту снова кинулась перерывать гардероб в поисках чего-нибудь более подходящего. Ничего такого не обнаружилось, и в смятении она чуть было не побежала в ближайший магазин за новым платьем. Однако уже скоро десять, времени осталось только на прическу и макияж. С волосами проблем нет – собрала их в узел и прихватила заколкой, – а с лицом сложнее: хочется выглядеть получше, но при этом не перебрать с косметикой. Несвежий цвет лица, морщинки у глаз – если попытаться их скрыть, это опять же будет притворством. Но сама мысль, что Джейми предстанет перед алтарем с увядшей, старообразной невестой, была невыносима.
– Как ни крути, тебе тридцать четыре, – безжалостно сказала она своему отражению в зеркале. Правда, по документам только тридцать.
Две минуты одиннадцатого; она в полном отчаянии от своего наряда, от своего лица и от своей квартиры. Снова разогрела кофе, налила чашку и опустилась в кресло у окна. Теперь, в последний момент, уже ничего не исправишь.
Смирившись с неизбежным, она стала думать о Джейми, но – странное дело – не смогла вызвать в памяти ни его лица, ни его голоса. «Обычное дело: любовь затуманивает разум», – успокоила она себя и перенеслась мыслями из этого дня в более отдаленное будущее, когда Джейми добьется успеха своими книгами, она сможет оставить работу, и они поселятся в красивом доме за городом – об этом они много мечтали вместе в последнюю неделю. «Между прочим, у меня талант по кулинарной части, – говорила она Джейми. – Вот припомню старые рецепты и стану по утрам выпекать чудесные бисквиты. А жареный цыпленок с голландским соусом – язык проглотишь, когда попробуешь». Она знала, что такие слова, да еще сказанные нежным голосом, никогда не пролетают мимо мужских ушей.
Половина одиннадцатого. Она встала и направилась к телефону. Набрала номер, подождала и услышала металлический женский голос: «…десять часов двадцать девять минут». Машинально переводя стрелку часов на минуту назад, она вспомнила уже свой собственный голос, когда, расставаясь прошлой ночью с Джейми, сказала в дверях: «Значит, ровно в десять. Я буду готова. Неужели все это на самом деле?»
И Джейми рассмеялся, удаляясь по коридору.
К одиннадцати часам она заштопала шов и убрала в шкаф коробку со швейными принадлежностями. Переоделась в ситцевое платье и села у окна с очередной чашкой кофе. Можно было бы и не спешить с приготовлениями, но теперь что-либо менять – все равно что начинать все заново, а он должен объявиться с минуты на минуту. И перекусить-то нечем, если не считать продуктов, припасенных на завтра, для первого утра семейной жизни: бекон, яйца, масло и хлеб – все в магазинных упаковках, и вскрывать их раньше времени не след. Может, сбегать вниз, в закусочную при аптеке? Нет, лучше потерпеть еще немного.
В полдвенадцатого от слабости начала кружиться голова, и она все-таки спустилась в закусочную. Будь у Джейми телефон, она бы позвонила, а так пришлось оставить записку: «Джейми, я в аптеке внизу. Вернусь через пять минут». Авторучка протекла, испачкав пальцы чернилами; она тщательно их отмыла и заменила использованное полотенце. Приколов записку к двери, еще раз оглядела комнату – нет ли какого беспорядка? – и притворила дверь, не запирая на ключ, чтобы Джейми мог войти и подождать внутри, если они вдруг разминутся.
Просмотрела меню в закусочной, и сразу расхотелось есть; заказала только кофе, но оставила чашку недопитой – вдруг в этот самый момент Джейми, сгорая от нетерпения, ждет ее наверху?
Но наверху ничего не изменилось: записка так и висит на двери, в комнате сильно накурено. Она открыла окно, чтобы проветрить, села в кресло, закрыла глаза – и проснулась в двадцать минут первого.
Теперь она уже испугалась. Страшно вот так внезапно пробудиться в чисто прибранной квартире, где с десяти утра все готово, все в ожидании, но ничего не происходит. В панике она засуетилась, кинулась в ванную, поплескала в лицо холодной водой и вытерлась чистым полотенцем, которое на сей раз не убрала в корзину, а повесила обратно, даже не расправив, – уже не до этого. Без шляпки, все в том же ситцевом платье, только набросив пальто и схватив «несообразную» синюю сумочку, в которой лежал аспирин, она заперла дверь, не оставляя записки, и бегом спустилась по лестнице. На углу поймала такси и назвала водителю адрес Джейми.
До его дома и пешком добираться недолго, но у нее подкашивались ноги. Уже в машине подумала, что не стоит подкатывать прямо к дверям, и попросила таксиста остановиться на ближайшем перекрестке. Расплатившись, отпустила такси и направилась по нужному адресу. Прежде она здесь не бывала; дом оказался старинным, с весьма импозантным фасадом, однако фамилия Джейми не значилась ни на почтовых ящиках при входе, ни на табличках над звонками. Она еще раз проверила записанный адрес – все правильно – и наконец нажала кнопку под табличкой «Швейцар». Спустя минуту-другую загудел зуммер электрического замка; она потянула ручку, вошла в темный холл и остановилась. Чуть погодя на другом конце холла открылась дверь.
– Что вам нужно? – послышался мужской голос.
От растерянности она не нашлась, что сказать, и молча направилась к силуэту, маячившему в дверном проеме. Когда она подошла достаточно близко, чтобы мужчина – одетый по-домашнему, без пиджака, – смог разглядеть ее в сумраке, он повторил свой вопрос.
Собравшись с духом, она выпалила:
– Мне нужен человек, живущий в этом доме, но я не нашла его имя в списке.
– Какое у него имя? – спросил швейцар.
Что ж, придется назвать.
– Джеймс Харрис, – сказала она. – Харрис.
– Харрис, – повторил швейцар задумчиво, а затем обернулся и крикнул в глубину квартиры:
– Марджи, поди-ка сюда!
– Что там еще? – послышалось в ответ, и через некоторое время, достаточное для того, чтобы выбраться из кресла и неторопливо пересечь комнату, в дверях появилась женщина.
– Тут одна дамочка спрашивает Харриса, – сказал мужчина. – Вроде бы он живет в нашем доме. Знаешь такого?
– Не знаю, – фыркнула женщина. – Никаких Харрисов тут отродясь не водилось.
– Извините, дамочка, – сказал швейцар, начиная затворять дверь. – Похоже, обманулись вы с домом… или с кавалером, – добавил он, понижая голос, и они с женщиной рассмеялись.
Дверь уже почти закрылась, оставляя ее в темноте холла, когда она отчаянно воззвала к тоненькой светлой щели:
– Но он на самом деле живет здесь. Я точно это знаю.
– Да бросьте вы, – сказала женщина, чуть приоткрывая дверь. – Такое случается сплошь и рядом.
– Вы на что намекаете? – произнесла она со всем достоинством, накопленным за тридцать четыре года жизни. – Должно быть, вы неправильно меня поняли.
– Ну и каков он из себя? – скучным голосом спросила женщина через щель.
– Высокий, светловолосый, часто носит синий костюм. Он писатель.
– Нет здесь такого, – сказала женщина. – Хотя, погоди-ка, это не с третьего этажа?
– Про этаж я не знаю.
– Был один такой, в синем костюме, – припомнила женщина. – Снимал квартиру Ройстеров на третьем, пока хозяева гостили у родни на севере штата.
– Это, может быть, он, только я думала…
– Да, он почти что всегда ходил в синем, – продолжила женщина. – Вот только насчет роста не уверена. Он прожил в той квартире почти месяц.
– Месяц назад это как раз…
– Да вы спросите у Ройстеров, они нынче утром вернулись. Квартира «три-би».
С этими словами женщина закрыла дверь. В холле было темно, однако на лестнице оказалось еще темнее. Лишь на втором этаже чуть брезжил свет в слуховом окошке под самым потолком. На лестничную площадку выходили четыре двери, безмолвные и неприветливые. Перед квартирой «два-си» стояла молочная бутылка.
На третьем этаже она остановилась и прислушалась. В квартире «три-би» играла музыка и слышались голоса. Она постучала, подождала и постучала снова. Наконец дверь открылась, и музыка хлынула на площадку – по радио передавали симфонический концерт.
– Здравствуйте, – вежливо обратилась она к женщине на пороге. – Вы миссис Ройстер?
– Ну я, – ответила женщина в халате, но при макияже – наверняка остался с прошлого вечера.
– Вы не уделите мне пару минут?
– Конечно, – сказала миссис Ройстер, но в квартиру не пригласила.
– Я насчет мистера Харриса.
– Какого Харриса? – Вопрос был задан ровным, безразличным тоном.
– Мистер Джеймс Харрис. Он снимал вашу квартиру.
– Вот оно что! – Миссис Ройстер посмотрела так, словно только сейчас ее заметила. – Он что-нибудь натворил?
– Нет-нет, все в порядке. Просто я его разыскиваю.
– Вот оно что! – повторила миссис Ройстер, распахивая дверь пошире. – Входите.
Она вошла, и хозяйка, обернувшись, позвала:
– Ральф!
В квартире вовсю гремела музыка; на полу, на диване и на стульях лежали раскрытые чемоданы. На столе в углу – тарелки и чашки с остатками завтрака. Молодой мужчина, поднявшийся из-за стола, в первую секунду напомнил ей Джейми.
– В чем дело? – спросил он, подходя к ним через комнату.
– Мистер Ройстер, – сказала она, повышая голос из-за музыки, – мне сказали, что в этой квартире одно время жил мистер Джеймс Харрис.
– Жил тут один тип, – согласился он. – А как его звали, не знаю.
– Но ведь вы сдавали ему квартиру в аренду, разве нет? – удивилась она.
– Лично я с ним дел не имел. Это один из приятелей Догги.
– Черта с два! – возразила его супруга. – Никакой он мне не приятель.
Она подошла к столу, намазала ломтик хлеба арахисовым маслом, откусила и проговорила уже менее внятно, размахивая бутербродом перед носом мужа:
– Это не мой приятель.
– Ты подцепила его на каком-то из ваших дурацких собраний, – напомнил мистер Ройстер. Он смахнул чемодан со стула рядом с радиолой, уселся и подобрал с пола журнал. – Я с ним за все время и дюжиной слов не перекинулся.
– Однако сказал, что неплохо бы сдать ему квартиру, – заявила миссис Ройстер, прежде чем снова откусить от бутерброда. – По крайней мере, ты ничего не имел против.
– Я вообще ничего не говорю про твоих приятелей, – отпарировал мистер Ройстер.
– Ну конечно. Если бы он и в самом деле был моим приятелем, ты много чего наговорил бы, – желчно заметила его супруга и откусила еще. – За этим дело не станет.
– Кончай трепаться, – сердито буркнул мистер Ройстер и уткнулся в журнал. – Закрыли тему.
– Видите? – Миссис Ройстер указала на мужа недоеденным бутербродом. – И вот так всегда.
