Текст книги "Избранные произведения"

Автор книги: Шарль Нодье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 40 страниц)

Лабри пришел будить меня в четыре часа утра.

– Удивительно, – сказал он. – Вы лежите справа, сударь, а я вас слышу слева.

– Тут есть эхо, – ответил я. – Ты найдешь объяснение этому у Робертсона в его «Акустических обманах».

Я распрощался с моей красавицей, и – так как тебя надо вознаградить за длинные рассуждения быстрыми переходами – вот я уже в полумиле от Труа и в двух шагах от моей кареты, которая только что сломалась. Происшествие это не покажется тебе слишком оригинальным, но позволь мне считать, что оно было необходимо. Я понимаю, какую выгоду мог бы извлечь изобретательный ум из столь богатого возможностями обстоятельства. Ничто не мешает мне, например, слегка поранить себя и велеть себя перенести в соседний замок, где живет красивейшая женщина Шампани. На этом фундаменте, как бы он ни казался непрочен, я без труда могу возвести самую сложную интригу, которая разрешится в третьем или четвертом томе свадьбой, ожидаемой всеми с первой страницы; если же и этот план покажется мне слишком простым, я могу вышить на его канве несколько более или менее удачных эпизодов, которые неминуемо произведут замечательный эффект и сведут с ума парижских модисток.

Но я вменил себе в закон не говорить ничего, кроме правды, и, вместо того чтобы блуждать по коридорам «романтического» жилища моей знатной хозяйки, тебе придется последовать за мной в некий город, где твое воображение не найдет столь богатой пищи и где я пробуду неделю.

Однако я недостаточно жестокосерден, чтобы задерживать тебя там на столь долгое время, и так дорожу хорошим расположением твоего духа, что не хочу портить его в этом старинном забытом городе, который можно было бы покинуть без сожаления, если бы его не украшала своим присутствием прекрасная женщина, чье имя известно всем. Видя всеобщее обожание, которым она окружена, вспоминаешь, что самые варварские народы воздвигали храмы Венере, и древние, мне кажется, меньше бы дивились путешествию Психеи в ад, если бы могли предвидеть, что грации когда-нибудь поселятся в Труа.

Сопоставление главного города департамента Об с Тартаром не так необычно, как тебе кажется. По крайней мере я не знаю, отличаются ли сыщики Радаманта более неумолимым и подозрительным нравом, чем таможенные досмотрщики в Труа. Один из них заявил, что у меня паспорт не в порядке; другой клялся, что видел где-то список моих примет; третий, найдя в моей записной книжке перечисление действующих лиц какого-то водевиля, принял его за список заговорщиков, и, наконец, когда я, чтобы придать себе весу, показал мои любовные стихи и лицейские аттестаты, кто-то с комической важностью заявил, что в Труа нет ни одного ученого, но есть Академия.

Вырвавшись из этого юридического лабиринта, я тотчас же велел приготовить экипаж. Так как для этого требовалось время, я отправился поразвлечься на представление «Магомета»,[16]16
  «Магомет» – трагедия Вольтера.


[Закрыть] которое происходило в зале, так удобно построенном, что, сделав один шаг, можно было без труда перейти с авансцены в амфитеатр. У законодателя Аравии была отрезана кисть правой руки, что имеет немалое значение при декламации. Зопир был разбит параличом, у Сеида пропал голос, а Пальмира, беременная на девятом месяце, не могла скрыть доказательства своей греховной любви. Но забавнее всего в этом балагане была увлеченность зрителей: они стучали ногами от восторга и разражались долгим ревом всякий раз, как эти Росции[17]17
  Росций Квинт (I в. до н. э.) – актер древнеримского театра. Обучал декламации знаменитого оратора Цицерона.


[Закрыть] на подмостках прерывали свою высокопарную декламацию, ожидая знаков одобрения.

Я так спешил покинуть Труа и добраться до Парижа, что ни за какие деньги не согласился бы отложить отъезд до завтра. Было девять часов, когда я быстро вскочил в свою карету, где уже крепко спал Лабри, и захлопнул за собою дверцу, как вдруг какая-то женщина под вуалью тихо окликнула меня и попросила подать ей руку. Как ни удивила меня эта просьба, я исполнил ее, ни слова не говоря. Обхватив обеими руками изящный стан женщины, я опустил мою прелестную ношу на заднюю скамью кареты, а сам сел впереди, рядом со своим слугой.

Следующие четверть часа прошли в изъявлениях благодарности со стороны моей спутницы и в комплиментах с моей стороны, так что мы были уже далеко от заставы, когда загадка, которая, вероятно, уже беспокоит тебя, наконец объяснилась. Услышав особенно громкое всхрапывание Лабри, молодая женщина заметила, что тетушка ее, как видно, уже заснула. Мне стало ясно, что она находится не там, где предполагает, и попросту приняла мой экипаж за почтовую карету. Я вспомнил, что видел эту карету у ворот, в двух шагах от моей, и решил, что тетка вошла туда раньше племянницы и что последняя заговорила со мной по вполне объяснимому недоразумению. Я так искренне и громко расхохотался, что мне пришлось сообщить молодой девушке разгадку этой тайны, и, как легко догадаться, положение после этого несколько изменилось. Красавица, вся в слезах, разразилась самыми патетическими восклицаниями и жалобами на свою рассеянность, и мне стоило большого труда успокоить ее и убедить, что не стоит впадать в такое отчаяние из-за того, что с ней произошло. К счастью, ее тетушка едет, как и мы, по парижской дороге, и мы ее сможем подождать на первой же стоянке, где она нагонит свою племянницу, может быть, даже раньше, нежели ее отсутствие будет замечено. Я закончил такими горячими и почтительными изъявлениями преданности, что огорчение молодой женщины, как мне показалось, почти прошло и она сочла уместным высказать мне свою признательность. Я воспользовался этим, чтобы проникновенным голосом заговорить с ней о страстных чувствах, которые она мне внушает, и о нежной привязанности, которую я не могу не проявлять к ней с этого дня; и у меня даже хватило бесстыдства сказать, что я в жизни не испытывал ничего подобного тому, что происходит сейчас в моем сердце. Она вздохнула. Я взял ее руки в свои. Она сделала легкое усилие, чтобы их высвободить, но я сжал их еще сильней, и движение, которое я сделал, чтобы удержать их, заставило молодую женщину придвинуться ко мне. Человек легкомысленный попытался бы ускорить события, но у меня было впереди еще три часа честного боя, а предварительные разведки тоже имеют свою прелесть.

Итак, эта перестрелка дала мне пока всего несколько дюймов территории и выгодную позицию. Наши руки соединились, ноги сплелись, дыхание сливалось. Лабри спал. Была ночь, мы молчали, так как безмолвие дает время подумать и ощутить желание. Я ничего не предпринимал, но такое близкое соседство мало-помалу усыпляет добродетель и понемногу пробуждает страсть. Добавь к этому, что ни одна женщина не простит почтительности в подобном положении, и когда очень хочешь, чтобы на тебя напали, забываешь о защите. Все мне благоприятствовало, и при таких обстоятельствах я бы посягнул даже на Пенелопу.

Прошло уже минут двадцать, как вдруг карету сильно тряхнуло и молодая женщина перелетела со своего места ко мне на колени. Я выпустил ее руки, чтобы обхватить ее; она хотела воспользоваться своей свободой, чтобы оказать мне самое решительное сопротивление, когда новый толчок заставил ее изменить намерение и ухватиться за меня, вместо того чтобы оттолкнуть. Губы мои встретились с ее губами и запечатлели на них огненный поцелуй, за который она не была бы вправе упрекнуть меня, так как ничто не мешало мне во всем обвинить случай. Однако у меня есть причины думать, что поцелуй мой вызвал не гнев, а совсем иное чувство, ибо она нежно, с томным и страстным вздохом склонилась к моему плечу. Все устраивалось как нельзя лучше, но провидение, которое столь явным образом покровительствует мне, не пожелало предоставить мне самому довести до конца это очаровательное приключение. Третий толчок, еще более благоприятный, чем два первых, избавил меня от дальнейших забот. Я долго наслаждался своим торжеством, внимая стонам побежденной добродетели и бормотанию Лабри, который был изрядно помят после всех этих толчков и, еще не очнувшись от сна, проклинал дорогу, лошадей и кучера.

Карета, в которой ехала тетка, оказалась на станции одновременно с моей. Я поцеловал мою прекрасную незнакомку и нежно простился с нею, предоставив ей самой уяснить себе все случившееся, ибо я не считал разумным вмешиваться в это. В пять часов вечера я приехал в Париж и остановился там, где останавливался обычно, – в гостинице «Гамбург», на улице Гренель-Сент-Оноре № 69–70, напротив гостиницы Ферм.

Хотя я уже знал Париж, но не сомневался, что меня ждут новые переживания в этом огромном театре, где вечно сменяющиеся сцены непрестанно следуют одна за другой и где мода, этот неутомимый Протей, так быстро и многообразно меняет свой облик. За год моего отсутствия все должно было стать иным, и действительно Париж оказался для меня новым городом, где мне нужен был проводник, который познакомил бы меня с требованиями вкуса и указал правила поведения, ибо эти суетные сведения совершенно необходимы для того, чтобы вас хорошо приняли в свете, и даже для того, чтобы вас там хорошо поняли. Обойдите с иностранцем все клубы от Сен-Жерменского предместья до Маре и от Шоссе д'Антен до Старого города, и он с полным правом скажет, что главное богатство нашего языка составляют названия тряпок и жаргон фокусников и что, если не считать нескольких условных выражений, которые ничего не означают ни на каком наречии, весь наш словарь заключен в «Модной газете» и «Театральном листке». Во всяком случае, он сможет поручиться, что почти все разговоры, слышанные им вчера, уже завтра нужно будет перевести на другой язык, дабы тебя поняли, и что если бы вся Франция вздумала поддаться такому стремлению, то лучшие создания прошлого века оказались бы столь же устаревшими, как фижмы и оборки.

Зная, что наш друг Франц усиленно вращается в обществе, я решил предоставить ему определить мое времяпрепровождение, образ жизни и выбор развлечений. Спустя несколько дней я зашел к нему и увидал, что он остался верен своей склонности к наслаждениям более доступным, нежели утонченным, ибо чувство опасности смущает радость успеха. Клара не пускала в двери Онорину, Полина в прихожей млела, читая новый роман, а Франц, растянувшись на диване между Лоране и Виржини, подобно Диэго из «Кума Матье»,[18]18
  «Кум Матье» – роман французского писателя Дюлорана (1719–1797).


[Закрыть] раздавал направо и налево выразительные доказательства своей любви.

Мой приход несколько помешал этим красноречивым изъявлениям, и мне удалось вырвать моего Рено из объятий полдюжины этих Армид,[19]19
  Армида – одна из героинь поэмы Тассо «Освобожденный Иерусалим». Имя ее является здесь синонимом обольстительной красавицы.


[Закрыть] которые никак не могли решиться его покинуть. Мы провели весь день вместе и под конец отправились пить чай в один дом, куда Франц очень спешил. Он легко получил разрешение привести меня с собой, хотя сам являлся в этот дом впервые.

Общество было многочисленное, и женщины блистали нарядами. Не стану говорить тебе об их красоте, так как все они настолько перезрели, что самый внимательный глаз с трудом бы обнаружил ее следы, и я сначала подумал, что нахожусь среди придворных дам королевы Берты.[20]20
  Королева Берта – имя, встречающееся во многих средневековых сказаниях. «Во времена королевы Берты» означает приблизительно то же, что «во времена царя Гороха».


[Закрыть] Но поверишь ли, эти шестидесятилетние нимфы, обязанные своими формами белошвейке, ароматным дыханием – парфюмеру и расплывшимся румянцем – продавцу красок, были окружены целым роем усердных поклонников, наперебой старавшихся их одурманить безвкусными и льстивыми комплиментами. Я бы мог принять эту странную церемонию за жертвоприношение Паркам или за мистерию фессалийских ведьм, но мне вспомнился сказочный король, имевший способность все превращать в золото. Благодаря этой же способности самая дряхлая старость может еще рассчитывать у нас на поклонение, и только поэтому наши щеголи так усердно упражняются в лучшей из добродетелей Лакедемона.

Мы с Францем одновременно заметили одну женщину, к которой нельзя было отнести эти замечания и чьи заманчивые прелести по контрасту казались еще прекраснее, как кажется ярче цвет розы, рождающейся весной среди шипов. Мы ловко воспользовались тем, что при нашем приходе кое-кто встал со своих мест, и довольно невежливо завладели стульями ее соседей, чтобы иметь возможность наблюдать красавицу вблизи. Вообще она скорее миловидна, чем красива, но нежность ее черт искупает их неправильность. Выражение ее лица привлекает более, чем формы тела. Умело обнаженная в некоторых местах кожа, которую наша незнакомка показывает со всем искусством опытной кокетки, может на время привлечь взор, но дары, которые красавица обещает в будущем, заставляют забыть о тех, что она выставляет напоказ. Все в ней дышит нежностью и страстью: поворот головы, лениво склоненной к белоснежному плечу, свидетельствует о простодушии; полузакрытые, тихо вздрагивающие губы как будто едва слышно шепчут робкие слова страсти; в ее влажных глазах блистает слеза желания, которую любовь превратит ночью в слезу счастья.

– Постой! – вскричал Франц, которому я говорил все это, пока мы шли из зала в столовую. – Или ты уж очень злоупотребляешь своей способностью описывать, или мы смотрели на эту женщину с совершенно разных точек зрения. Она действительно миловидна, но в ее облике больше решимости, нежели прелести, и больше лукавства, нежели приятности. То, что ты считаешь в ней кокетством, могло бы сойти за цинизм, и я нахожу, что она слишком много дает глазам, ничего не оставляя на долю воображения. В каждом ее движении видны принужденность и расчет, мало похожие на простоту, а ее взгляды, в которых ты прочел столько трогательного, кажутся мне самоуверенными до неприличия; впрочем, это не ее вина, и я не думаю, чтобы ее темные глаза, осененные черными, как эбен, бровями, могли когда-нибудь выразить нежное и тонкое чувство.

– Вот уж в этом ты неправ, – с жаром перебил я его. – В ее глазах отражается ясная синева неба, а брови ее заимствовали свой цвет не у эбена, а у золота.

Мы продолжали спорить, все более горячась, когда к нам присоединились остальные гости. Все разместились за круглым столом, и вышло так, что женщина, о которой мы только что говорили, снова села между нами.

Едва мы кончили пить чай, а гости принялись за карты, как мы тотчас бросились друг к другу, чтобы продолжить наш спор, но уже с совсем других позиций. Франц признался, что он сначала плохо рассмотрел ее и что мое описание вполне соответствует оригиналу, а я, став на его прежнюю точку зрения, утверждал противное. Моя робкая блондинка превратилась в вызывающую брюнетку, его гордая Юнона – в скромную Гебу. Изменились наши мнения, но не предмет спора, и те же бойцы по-прежнему сражались за то же дело.

Ты читал у Гомера, как оба враждующих войска замирают на месте при виде Елены? Появление нашей Елены произвело на нас такое же действие. Она улыбнулась мне; на эту милость я знаком ответил, что понял ее, а она закончила диалог, медленно подняв руку, которая, если выражаться языком геометрии, описала дугу градусов в девяносто. Я последовал за незнакомкой, так как во всех странах этот решительный жест означает: «идите за мной» или «подите сюда», и к нему чаще всего прибегают у окна на антресолях в некоторых частях нашего славного города Парижа. Большой зал был пуст, и мы остановились там. Незнакомка села, и… представь себе, как я был удивлен, когда с несомненностью убедился, что эта странная женщина действительно была в одно и то же время брюнеткой и блондинкой и что природа обошлась с нею почти так же, как с Янусом, приклеив один к другому два профиля, весьма изумленные такой встречей. Это удивительное явление приковало к себе все мои мыслительные способности; меня вывел из оцепенения громкий смех, после которого я услышал следующие слова, произнесенные голосом, как мне казалось, не менее изменчивым, чем черты лица этой женщины и ее характер.

– Вы видите, – произнесла она, – что судьба одарила меня весьма странно, как будто природа захотела обнаружить самым необычайным образом непостоянство моего духа. Какова бы ни была его причина, я заметила, что это обстоятельство вас поразило. А что было бы, если бы вы так же легко могли заметить все несходство моих правил с моим поведением, моих взглядов с моими поступками? Я степенна или ветрена, чопорна или распутна, добра или зла – по прихоти, и не помню себя одной и той же в течение двух дней подряд, из чего не делаю для вас тайны, так как подчас бываю откровенна, хотя ничего большего это никогда не означает. Вы сразу же мне понравились, и я решила сообщить вам об этом. Завтра вы явились бы слишком поздно, и, бьюсь об заклад на сто против одного, что через сутки вы покажетесь мне отвратительным. Сегодня я до безумия люблю вас, и ничто не мешает вам этим воспользоваться. Впрочем, вы будете мне признательны за мой поступок, если я скажу вам, что немало мужчин превратила в Вертеров или Сен-Пре[21]21
  Сен-Прё – герой романа Руссо «Новая Элоиза».


[Закрыть] и что в числе даров, которыми наградило меня щедрое небо, бывало иногда и упорство; поэтому большую часть своей жизни я переходила от роли г-жи де Линьоль[22]22
  Г-жа де Линьоль – обольстительная героиня известного романа XVIII века французского писателя Луве де Кувре «Приключения кавалера Фоблаза», описывающего любовные приключения молодого дворянина.


[Закрыть] к роли Памелы[23]23
  Памела – добродетельная героиня одноименного романа Ричардсона.


[Закрыть] и от сумасбродства к чопорности. Мои слова кажутся вам удивительными – тем лучше; было бы забавно, если бы вы поняли меня, – ведь я и сама-то никогда себя не понимала. Но все же, какова бы я ни была, я способна на твердые решения. Два года назад мне пришла прихоть выйти замуж за человека, которого я ненавидела. Этому воспротивились, я настояла на своем. Пожелай нашего брака весь свет, я бы ни за что не согласилась, но мой план не понравился никому, и я его осуществила из духа противоречия. Мой муж был человек смертельно скучный – дурак, который вздумал объявить себя дворянином после отмены званий и назло всему Парижу задним числом присвоил себе титул маркиза. Я получила от брака только этот титул и частицу «де» перед фамилией. Этого было для меня недостаточно, и я горела нетерпением пожить иначе. Я дала похитить себя одному гусару и позволила взять себя на содержание одному банкиру 1831 года. Законы удобны для неверных жен, а я довольно уже вкусила от брака, чтобы стремиться ко вдовству.

Я подала прошение о разводе и добилась окончательного освобождения, сославшись на несходство характеров, чему никто не удивился. С тех пор у меня было много любовников. Но из всех мужчин, которых я встречала, никто еще не возбуждал у меня большего интереса, чем вы. Я хотела бы обещать вам страстную любовь и быть способной сделать вас счастливым на неделю. Это удавалось мне трижды, но я так боюсь своего легкомыслия, что твердо решила, как уже сказала вам, не заставлять вас ждать даже до завтра…

Итак, – продолжала она, – ваша готовность, как я вижу, соответствует моему расположению. Я и ожидала этого, так как ваша наружность свидетельствует в вашу пользу. Но я хочу подвергнуть вашу нежность испытанию и доказать, что обладание мною – благо, которое нельзя получить, не заплатив за него. Я требую двух часов внимания и романтической развязки – во-первых, потому, что так занимательнее, а во-вторых, потому, что это почти необходимо. Вы видели того смуглого, отвратительного на вид человека, который так резко говорит обо всем, ничего при этом не зная, и кичится своими хорошими манерами? Вот вам мой любовник как вылитый; сказать по правде, ему многого недостает, чтобы сделать меня постоянной. Будь это даже и легко, он составил бы исключение, но он мне подходит, так как достаточно щедр, чтобы его щадить, и достаточно неуклюж, чтобы его обманывать. Я никогда не встречала такого глупого шута и бестолкового выскочку; добавлю, что не знаю ревнивца, который был бы подозрительнее его и имел бы больше оснований ревновать. Он живет со мной из тщеславия, а не из склонности, подчиняясь моде, а не темпераменту, но он неистовый собственник и держит меня под замком, как свою библиотеку, которой пользуется не чаще. Вы понимаете, что подобный любовник редко досаждает мне своей страстью, но зато он так же неотступно сидит у дверей моей квартиры, как евнух у дверей сераля. Вам поэтому придется проникнуть ко мне по веревочной лестнице, которую я спущу вам в полночь. Вот мой адрес. Не опаздывайте и избавьте меня от пошлостей, которые вы собираетесь мне преподнести. Я заранее знаю, что они будут смертельно скучны, и меня раздражает самая мысль об этом. Прощайте… Я вас жду.

Вся эта речь была произнесена с такой быстротой, что я лишь более или менее выразительными жестами мог проявить охватившие меня чувства удивления, радости, страха и сомнения, и, несмотря на то, что я тщательно стремился сохранить в памяти все выражения маркизы, я не поручусь, что мне это вполне удалось. Оставшись один, я попробовал углубиться в размышления, что случается со мной довольно редко, и в конце концов сделал обратное тому, что хотел, как это случается со мной всегда. А именно – я пошел на свидание, рискуя подвергнуться участи Психеи. В будуаре куртизанки сама Венера держит ножницы Парки.

Маркиза жила неподалеку от Оперы, в одном из тех домов, первый этаж которых украшен довольно широким карнизом. В назначенный час одно из окон второго этажа открылось, и мне сбросили веревочную лестницу; я поднялся, отвязал ее, кинул в комнату и собирался сам последовать за нею, когда у противоположной двери раздался какой-то шум.

– Неужели это он? – воскликнула маркиза, и это, несомненно, был он, ибо я в тот же миг увидел его, и маркизе удалось скрыть меня от его взоров, лишь с силой захлопнув передо мной окно. Полагаю, это было весьма забавное зрелище – я стоял на высоте двадцати футов, имея под ногами опору в десять дюймов ширины, наподобие статуй Гермеса, которыми древние украшали фасады домов. Но время года было столь неподходящее, погода так холодна и мое будущее так неопределенно, что у меня не было ни малейшей охоты смеяться над своим положением и я думал только о том, как из него выбраться. Я осторожно прошел вдоль всего карниза, с опаской измеряя глазами высоту стены, и вернулся обратно; потом я сделал еще несколько столь же бесплодных попыток и наконец остановился, дрожащий, промерзший, шатаясь от усталости и почти засыпая, перед тем самым окном, от которого, как мне казалось, я отошел.

Оно не замедлило открыться на шум, производимый моей ночной прогулкой. В нем появилась нагая женщина, и я больше не сомневался, что мой соперник очистил поле битвы и не помешает нашим наслаждениям. Никак не ожидая этого счастливого обстоятельства, я тем более был им восхищен и с невообразимой быстротой проник в комнату, схватил свою добычу и понес ее, трепещущую, на престол любви. Однако с моими победными кликами сливались испуганные возгласы женщины. Она осыпала меня бесчисленными жалобами и мольбами, которые я прерывал бесчисленными поцелуями.

Никогда мне не оказывали более упорного сопротивления, но я помнил разговор, происходивший вечером, и твердо решил смирить дух непостоянства, который так упрямо оспаривал у меня обещанную победу. К тому же я ее купил слишком дорогой ценой, чтобы уступить без боя; мой неудержимый пыл вскоре уничтожил преграду, хотя небольшое препятствие, ожидать которого я имел меньше всего оснований, несколько замедлило мое торжество; однако это необъяснимое препятствие придало еще большую цену моей победе и воодушевило меня еще большей отвагой.

Впрочем, если сопротивление сошло на нет или, во всяком случае, почти вовсе ослабело, то на смену ему пришли обильные слезы, и я не знал, что подумать о такой странной манере вести себя на любовном свидании.

– Право же, сударыня, – сказал я, – мне кажется, причудливость вашего характера отзывается на всех ваших поступках и вы привыкли все делать не так, как другие. Кто бы подумал, что вы будете плакать при подобных обстоятельствах?

– Сударь, – услышал я в ответ прерываемый всхлипываниями голос, – я не сомневаюсь, что вы ошиблись, но вы ничего не хотели слушать.

– Что вы хотите сказать?

– Что вы приняли мое окно за окно моей соседки.

– Так, значит, вы вовсе не та женщина, которая ждет меня?

– Нет, сударь.

– И вы не видели меня сегодня вечером?

– Никогда не видела.

– И не закрыли передо мной окно час тому назад, когда появился ваш ревнивец?

– Я имела несчастье открыть его вам десять минут назад, услышав, как вы шумите.

– И вы не белокурая брюнетка?

– У меня пепельные волосы.

– Значит, я, против вашей воли…

– Да, сударь.

– И я, быть может, первый…

– Не совсем, но почти что…

– Я так и думал!

– Как я несчастна!

– Надо было меня предупредить.

– Надо было меня слушать.

– Придется примириться.

– Ничего другого не остается.

– Я не могу отвечать за недоразумение.

– Это верно.

– Если понадобится, я готов исправить мой поступок.

– Это невозможно.

– Я приду к вам.

– Я меняю квартиру.

– Я всюду найду вас.

– Я выхожу замуж.

– Тем лучше! На это ничего не скажешь.

Слезы постепенно высыхали, и огорчение ее начало утихать; я успокоил ее окончательно и ушел, клятвенно обязавшись не стараться снова видеть ее. Я отправился к себе в гостиницу и вернулся туда перед рассветом, размышляя о превратностях жизни и необычайных поворотах судьбы. Ты найдешь эти мысли в моих сочинениях о нравственности.

Франц уехал за город, и я целую неделю его не видел. Наконец он однажды зашел ко мне после театра и предложил пойти вместе с ним на бал-маскарад Олимпийского общества, где он намеревался провести всю ночь. Я охотно согласился, так как люблю эти шумные, беспорядочные увеселения, которые захватывают вас, не слишком затрагивая сердце, и где быстро сменяющиеся разнообразные развлечения не дают душе времени углубиться в самое себя. Все нравится мне на маскараде. Это – верное отражение света, но обилие событий как будто ускоряет бег жизни; так же, как на сатурналиях, равенство, изгнанное из общества, словно нашло себе убежище на маскараде, где оно по крайней мере хотя бы несколько раз в год может предъявить свои права. Все там сходятся, теснятся, разговаривают, свободные слова дружбы летят от уст к устам. Уродство, украсившись умом, может внушить здесь обожание, правда, под личиной шаловливости, может заставить выслушать себя; суровый выговор, который во всяком другом месте заставил бы самолюбие насторожиться, встречает на маскараде добродушный прием. Только там позволено говорить все, только там откровенность – обычная вещь; маска – замечательный талисман, делающий слово выразителем мыслей. Вот сановник, который задел ваши интересы несправедливым решением; вот плохой писатель, он обманул ваши ожидания, написав прескучный памфлет, вот наглый газетчик, который каждое утро утомляет вас, стараясь кого-нибудь очернить своими писаниями; вот старая кривляка с подмалеванным лицом, уничтожающая вас своим презрением; вот выскочка, что, проезжая в своей роскошной карете, обдает вас грязью, из которой сам вышел. Утешьтесь: случай, собравший их всех на маскарад, сулит вам месть – она будет нетрудной, не будучи низкой, и забавной, не будучи жестокой. Не тревожьтесь и вы, чье робкое и неопытное сердце охвачено пламенем почтительной страсти к какой-нибудь высокопоставленной даме, – сегодня любовь совершит для вас чудо, которое уничтожит все преграды, заглушит все предубеждения и примирит светские приличия с требованиями сердца. Пользуйтесь мгновением, которое судьба украла у этикета.

На маскараде не бывает слишком смелых признаний, не бывает слишком тщеславных надежд. Мода позаботится за вас о вашем деле и заранее обеспечит вам успех. Если почти все привязанности в нашем мире кончаются, как только надета маска, то нередко они под маской и начинаются; сладостная близость, которой покровительствует тайна, уже не раз помогала обнаружить нежную симпатию. Словом, (у меня есть всякие доводы, чтобы это доказать) бал-маскарад – лучшее из человеческих учреждений и последний отблеск золотого века.

Так как нетерпение Франца не давало мне времени позаботиться о моем костюме, я удовольствовался светло-серым домино и прикрыл лицо полумаской. Может быть, я, уже входя в зал, предчувствовал, какие наслаждения сулит мне это волшебное место, или там и вправду было что-то чарующее и действовавшее на всякую душу, но уже один вид бального зала наполнил меня сладостной тревогой и непривычным волнением. Я знаю, насколько недостойны нас подобные чувства, но ведь и Ахилл мог скрываться среди женщин, пока ему не напомнили о его доблестях, принеся ему оружие.

Франц часто бывал в этом собрании предшествующей зимой и так хорошо знал манеры, повадки и костюмы его всегдашних посетителей, что взялся назвать мне все маски по именам и быть для меня проводником столь же полезным, как черт Асмодей для школяра Клеофанта.[24]24
  Асмодей, Клеофант – персонажи плутовского романа французского писателя Лесажа «Хромой бес».


[Закрыть] Мы сели в той части зала, где было больше всего народу, и начали наш смотр.

– Было бы совершенно излишне, – сказал Франц, – называть тебе всех, кто будет проходить мимо. Многих привело на бал любопытство, желание быть замеченным или потребность чем-нибудь заполнить несколько часов досуга, для которого нет лучшего употребления. Такие люди встречались тебе везде, и они везде одинаково мало достойны внимания. Показать одного из них – значит показать всех, и природа так плохо позаботилась об их уме и характере, что можно, не слишком преувеличивая, сказать, что эти модные автоматы вышли прямо из рук Кателя.

Было бы, может быть, столь же бесполезно распространяться о людях, которых ты узнал так же быстро, как я, и чей характерный облик не ускользнул от твоей наблюдательности. К чему стал бы я показывать тебе этих оригиналов, которых узнает всякий? Их приметы уже известны общественному мнению. Вот мужчина с одутловатым лицом и черными курчавыми, недавно остриженными в кружок волосами, который неловко носит модное платье, старательно показывает всем свои руки, украшенные каждая полдюжиной перстней, и считает признаком хорошего тона раздражать женщин, окидывая их бесстыдными взглядами. Надо ли говорить, что это – оптовый торговец?

Если я покажу тебе высокого юношу, который смущенно ходит среди толпы, боится измять свой новый фрак и натыкается на встречных, заглядевшись на кариатиды, – нужно ли говорить, что это провинциал, совершающий свое первое путешествие? А та полнотелая женщина, которая так величественно носит остатки когда-то дорого оплачивавшейся красоты и презрительно проплывает мимо в своем пышном наряде, – разве ты не видишь, что это содержанка, уволенная в отставку временем и снова ищущая покупателя?

Ты уже знаешь большинство молодых людей, которые, видишь, столпились у стола, уставленного стаканами с пуншем и ликерами, и наполняют весь зал раскатами своего буйного веселья. Но даже если бы ты видел их впервые, я уверен, что ты по шумным разговорам и смеху, разражающемуся при каждой шутке, узнал бы в них заурядных писателей, надменно прозябающих в гордой безвестности. Это действительно писатели, и не удивляйся, что плоские остроты, которыми блещет их разговор, вызывают у них всех такую веселость. Им свойственно рукоплескать всему, что они только ни скажут, а говорят они все зараз. Я исключаю из их числа того молодого человека, что слушает с таким скромным видом и восхищается ими из желания угодить. Это провинциальный литератор, который приехал в столицу испробовать свои силы и только еще начинает. Пустил он в обращение пока всего лишь тридцать две тысячи триста пятьдесят листов печатной бумаги.