Текст книги "Избранные произведения"

Автор книги: Шарль Нодье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 40 страниц)

То была Маргарита; она стояла, прислонившись к стеклянной двери, в тысячу раз прекраснее, чем я ее знал раньше и чем вы можете себе ее представить. То была Маргарита, взволнованная, трепещущая, со слегка растрепанными волосами, с прядью, ниспадающей на грудь, и с грудью, едва прикрытой небрежно завязанной косынкой… Я перекрестился, поручил свою душу богу и открыл дверь.

Это была действительно она; это была ее нежная, бархатистая, изящная рука, ее дрожащая рука, прикоснувшись к которой я не ощутил никакого адского огня. Я подвел ее к моему креслу, смущенную и робеющую, и стал ждать, чтобы она взглядом разрешила мне сесть на складной стул в нескольких шагах от нее. Она села, облокотилась на ручку кресла, подперла рукой голову и закрыла лицо своими красивыми пальцами. Я ждал, что она заговорит, но она молчала и вздыхала.

– Осмелюсь ли спросить, сударыня (это начал говорить я), какому непостижимому случаю я обязан вашим приходом, который не может не удивить меня?..

– Как, сударь! – живо ответила она. – Вас удивляет мой приход?.. Разве это не было договорено?

– Договорено, сударыня, конечно договорено, хотя договоренность и не была обусловленной по всем надлежащим формам, как это принято в подобных случаях, и хотя она далеко не так правильна и действительна перед лицом закона, как вам это кажется. В больной ум, потрясенный безрассудной любовью, порой приходят такие странные мысли… В общем, если говорить откровенно, я никак не рассчитывал на счастье, так внезапно на меня обрушившееся…

Я уже и сам не знал, что говорю.

– Понимаю, сударь, подобная развязка вызывает в вас чувство неприязни и к самому происшествию. Вы так приучены к успехам блестящим, но легким, что никогда даже не представляли себе, как велики могут быть жертвы, приносимые настоящей любовью.

– Довольно, Маргарита, довольно, не наносите оскорблений моему сердцу. Льщу себя мыслью, что я-то знаю, как велики могут быть жертвы, приносимые настоящей любовью…

(Но подобная жертва мне показалась чрезмерной.)

– Но почему он все же не пришел? Почему он не проводил вас сюда? Ведь по меньшей мере нам следовало обменяться теми несколькими словами, что являются первым условием синаллагматического контракта. Не знаю, известно ли вам это или нет.

– Похитив меня, он оставил меня внизу, у вашей лестницы, а вернется он за мной только на рассвете.

– Вернется за вами? Но, дорогое дитя, я заключил договор только от своего лица…. Если вообще можно говорить о том, что договор был заключен. Будь он здесь, я бы ему это сказал.

– Он не посмел подняться сюда, понимая, что это могло бы вам быть неприятно.

– Вы говорите, он не посмел сюда подняться? Быть того не может! Никогда не думал, что он так робок.

– Я полагаю, что он опасался рассердить вас, задеть вашу щепетильность, ваши строгие правила…

– Я крайне ему за это признателен, это так любезно, но в конце концов нам нужно будет встретиться…

– На восходе солнца, часа через три или четыре…

– Через три или четыре часа! – воскликнул я, не сдерживая себя более и пододвигаясь к ней. – Через три или четыре часа, Маргарита!

– И все это время, Максим, – продолжала она своим нежным голосом и тоже пододвигаясь ко мне, – у меня не будет иного убежища, чем ваш дом, и другого защитника, кроме вас, раз нужно держать ворота открытыми для его почтовой кареты…

– Ах, вот оно что! Нужно держать ворота открытыми для его почтовой кареты, – повторил я за ней, протирая глаза, как человек, который только что проснулся.

– Он избавил бы вас от беспокойства и ответственности, сопряженных с услугой, которую вы оказываете нам обоим, если бы жива была его уважаемая матушка, умершая от воспаления легких.

– Позвольте, сударыня! – воскликнул я, отшвырнув ногой складной стул так, что он отлетел в противоположный угол комнаты. – Его мать умерла от воспаления легких?! Но о ком же вы говорите?

– Я говорю об Амандусе, милый Максим, об Амандусе, который к вам так привязан и которого вы так горячо любите. Но раз вам неизвестны все подробности, так узнайте их: он приехал к нам сегодня вечером в назначенный час, чтобы похитить меня из дома моей тетушки, потому что она все упорствовала и не соглашалась на наш брак. И, поверьте, это был единственный способ добиться от нее более благоприятного решения! А так как у нас были сегодня гости, то двор наш полон народа и слуг, и, чтобы наш побег остался незамеченным, мы прошли садом. Когда Амандус увидел ваше освещенное окно, он очень обрадовался и сказал мне: «Видишь, Маргарита, мудрый и прилежный Максим все еще работает; Максим – мой брат, мой наперсник, мое провидение, Максим, от которого у меня нет никаких тайн и который сочтет за величайшее счастье, – я знаю его золотое сердце, – дать тебе убежище в своем доме, пока не станет светать. Поднимись к нему, Маргарита, и смело постучи в его дверь, а я тем временем распоряжусь насчет нашего отъезда». Тут мы с ним расстались, я поднялась к вам и безо всяких угрызений совести постучала несколько раз… Вот теперь вы все и знаете.

– И даже больше, чем нужно. Ну, уж коли на то пошло, предпочитаю эту правду любой другой. Лишь бы вы были счастливы, Маргарита. Итак, вы убеждены в вашей страстной любви к Амандусу. Именно к нему, не так ли?

– Ну, а к кому же еще? Я разговаривала с ним всего три раза, но он пишет с таким пылом, с такой проникновенностью, с такой покоряющей нежностью! Амандус, дорогой мой Амандус! С какой мужественной страстью он выражал в своих письмах те чувства, что он испытывает ко мне!

– Постойте, постойте, вы говорите про его письма?

И тут же я прикусил себе язык, так как чуть было не сказал непростительную глупость. И, подобно какому-нибудь персонажу из мелодрамы, произносящему «a parte»,[87]87
  В сторону (итал.).


[Закрыть] я углубился в свои мысли. «Нет, нет, друг мой, – мысленно произнес я, обращаясь к дьяволу, – тебе не удалось одолеть меня, пользуясь моей слабой стороной – любовью, но, заметь, тебе не удастся сделать это, играя также и на моем тщеславии».

– Так вы находите, что Амандус хорошо пишет, – пробормотал я с подчеркнуто равнодушным видом и в то же время сдерживая себя, чтобы не проболтаться. «А ведь в самом деле, – подумал я, – она столь же умна, как и прелестна!»

– Вы думали сейчас о чем-то другом, Максим, и собирались мне ответить иначе.

– Ваше замечание справедливо, сударыня; я – позвольте вам сказать – делал то, что следовало бы сделать вам, прежде чем принимать необдуманное решение.

– А что же именно?

– Я размышлял. Амандус, видно, совсем потерял голову, впрочем было из-за чего, когда решил, что вы, прекрасная и благоразумная Маргарита, проведете ночь в комнате такого вертопраха, как я, человека без всяких правил, не имеющего ни стыда, ни совести, который каких-нибудь полчаса тому назад собирался продать душу дьяволу, словом – в комнате отпетого повесы.

– Вы отзываетесь слишком строго – возможно, это происходит из чувства иронии – о тех двух или трех легкомысленных поступках, свойственных молодости, которые ни в какой степени не компрометируют сущности вашего характера и нисколько не могут уронить вас в глазах порядочных людей. Амандус, на чьей совести имеются кое-какие подобные погрешности, признается в них в своих письмах с таким красноречием, что даже тетя была растрогана, а уж она ли не строга! Максим – повеса! Да вы и не похожи на повесу!

– Я вам очень признателен, сударыня, за эту высокую оценку, которую вы соблаговолили мне дать. Но наша сегодняшняя встреча, долгая, таинственная и, сознаемся в этом, крайне затруднительная для той самой добродетели, которую вы мне приписываете, способна по меньшей мере посеять подозрения насчет вашей невинности у грубой черни, имеющей менее благоприятное суждение о моей юношеской чистоте. При одной мысли об этом я содрогаюсь! Разрешите же мне, ради вашего доброго имени и вашего сочувствия к моей репутации, пойти поискать вам до утра другое убежище. Я вернусь в одно мгновение, а пока что я оставляю вас, и вы вольны делать все, что хотите, кроме как выходить отсюда одной или открывать дверь кому бы то ни было.

Я дождался ее согласия, а получив его, сделал даже нечто лучшее: я как бы взял ее под стражу, ne varietur,[88]88
  Чтобы ничего не изменилось (лат.).


[Закрыть] заперев дверь на два поворота ключа.

У меня уже был готов план действий: в те годы я принимал решения с быстротой и внезапностью, присущими молодости. Ведь у тетки моей Маргариты, – я только что это узнал, – был вечер, а в провинции вечера бесконечны, и это – со всех точек зрения. Когда я подходил к дому, отъезжали последние кареты; проворный и быстрый, как птица, я проскользнул между двух лакеев, собиравшихся запереть дверь.

– Куда вы, сударь?

– Я к госпоже ***.

– Все уже разъехались.

– А я приехал.

– Госпожа *** отправилась почивать.

– Это не имеет значения.

На такой решительный ответ не последовало возражений, и десять секунд спустя я уже был в спальне г-жи ***, где никогда раньше в столь поздний, а правильнее было бы сказать – в столь ранний час ноги моей не бывало, хотя порой я об этом и подумывал.

На произведенный мною шум тетушка обернулась, как раз в тот момент, да простит мне создатель, когда она собиралась отстегнуть предпоследний крючок.

– Какой ужас!.. – завопила она. – Вы! У меня! В этот час! В моей спальне!!! И без доклада! Без соблюдения простейших приличий!..

– Совершенно верно изволили сказать, сударыня, без соблюдения приличий. Когда действуешь по велению сердца, тут уж не до приличий.

– Как, сударь! Опять за старое? Опять сумасбродства? Прошу вас, оставьте до более подходящего случая излияния чувств, которые так быстро забываются.

– Если бы мне нужно было беседовать с вами, сударыня, на тему, ради которой, как вы полагаете, я к вам пришел, то трудно было бы найти случай удобнее. Но более важные причины, не терпящие никаких отлагательств, побудили меня явиться к вам. Клариса, во имя неба, – продолжал я, поспешно схватив ее за руку, – выслушайте меня!

– Более важные причины?! Какое-нибудь новое безумное решение, на которые вы так способны!.. Вы меня пугаете, сударь, вы мне внушаете безумный страх! О, я знаю вас, знаю ваш дикий нрав! Я вижу, сударь, что вы готовы злоупотребить вашей силой, я позвоню…

– Не вздумайте этого делать, сударыня, – сказал я, взяв ее и за другую руку, до тех пор остававшуюся свободной, и почти силой заставляя сесть на диван. – Все должно произойти только между нами, в самой строжайшей тайне, вдали от людских глаз и ушей. У ваших ног, сударыня, я умоляю вас, выслушайте меня хоть одно мгновение! Мы не имеем права терять ни одной минуты!

– Несчастная я, – сказала она, сдерживая рыдания, – и надо же было мне отослать всех горничных!

– Еще раз повторяю вам, они были бы ни к чему. А если бы они оказались здесь, то я потребовал бы, чтобы они удалились. Малейшая огласка вас погубила бы.

– Да это засада, убийство, это какое-то неслыханное преступление! Чудовище! Чего вы хотите от меня?!

– Почти что ничего, и если бы вы меня выслушали, то уже знали бы, что мне надо. Прошу вас, скажите мне, где Маргарита?

– Маргарита? Моя племянница? Вот странный вопрос! И для чего ввязывать Маргариту в оскорбительную сцену, которую вы мне устроили? Маргарита рано ложится спать, в особенности когда у меня гости. Это одно из тщательно соблюдаемых условий нежного, но строгого воспитания, которое я ей дала. Маргарита в своей комнате, Маргарита в своей постели, Маргарита спит, я в этом так же уверена, как и в том, что я существую.

– Конечно, господь бог мог бы допустить, чтобы это было так; ведь сотворил же он столько вещей необъяснимых, которых, однако, нельзя отрицать. И это было бы чрезвычайно любопытно. Да, впрочем, если мне не изменяет память, вот ее дверь; вам легко убедиться, что она у себя, если она только действительно оттуда не вышла, и тем самым вы избавите нас обоих от тяжелого сомнения, затрагивающего живейшим образом как ответственность тетушки, так и ответственность соседа…

– Разбудить мою девочку?! Разбудить ее, когда в моей комнате мужчина?! Что вы, Максим!

– Да в том-то и дело, что вам и не разбудить ее, – ответил я, предварительно убедившись, что ключ от моей комнаты никуда не исчез из моего кармана. – Она уже разбужена, черт возьми, и так разбужена, как, ручаюсь вам, никогда не бывала. А если вы ее найдете спящей в своей постели, то, значит, дьявол стал более искусным, чем во времена преподобного Кальме.

Она взяла свечу, прошла в комнату Маргариты, сделала там несколько шагов и вернулась как раз вовремя, чтобы упасть без чувств на диван.

Так как я ожидал этого происшествия, то заранее запасся флаконом с нюхательной солью, стоявшим на ее туалете. Затем я расстегнул последний оставшийся нерасстегнутым крючок, легонько пошлепал по пухленьким, судорожно сведенным пальцам и еще более легко прикоснулся губами к самым их кончикам, со всей скромностью, на какую только был способен.

В моих интересах было предотвратить нервический припадок, ибо нервические припадки обычно затягиваются.

– У нас нет времени предаваться бесполезным переживаниям, прелестнейшая и обожаемая Клариса (откуда только, черт возьми, разные слова берутся?). Обстоятельства требуют от нас незамедлительного решения.

– Увы, я это прекрасно знаю! Но к кому мне обратиться за помощью, Максим, как не к вам, соучастнику, а быть может, и виновнику этого преступления.

– Право же, нет, – ответил я со вздохом.

– Вы знаете, где она, Максим, вы это знаете, друг мой, не отпирайтесь… Верните мне ее!

– Этого, сударыня, мне не разрешает сделать моя честь. Я знаю ее секрет и буду хранить его в моем сердце; а выдай я его, так вы же стали бы меня презирать. Но могу вас заверить, она находится под охраной порядочного человека, который отдаст ее лишь в ваши собственные руки, как скоро вы согласитесь отдать ее в руки супруга, и вы должны это сделать, Клариса! Вчера в этом еще можно было сомневаться, сегодня это стало необходимостью. Вот что я хотел вам сказать.

– В руки супруга? Уж не Амандуса ли? В руки этого безумца! Этого распутника! Этого расточителя! Прекрасный муж, что и говорить!

– Когда женщина похищена, сударыня, то ей уже не приходится выбирать мужа; а мужчина, который по своему легкомыслию и недостаточной щепетильности пренебрегает этим щекотливым обстоятельством в надежде на пышное приданое, в тысячу раз хуже безумца, это – негодяй. Я согласен: Амандус далеко не безупречен, но его исправит благородная любовь. Никогда я так хорошо не понимал сердцем возможность подобного превращения, как сегодня. Я знаю из совершенно достоверного источника, – он сам мне это сказал, – что при подписании брачного контракта он тут же вступит во владение имением своего дяди. Земля там действительно не очень плодородна, зато охота замечательная. Что же касается приданого нашей дорогой несовершеннолетней, то нет ничего проще, как сохранить его и не дать расхитить мужу-сумасброду, на это существует пятьдесят способов, которые я не премину сообщить вам, как только закончу упорное изучение трудов Кюжаса, а это произойдет очень скоро: я провожу за этим делом и дни и ночи – ведь еще несколько минут тому назад я сидел за книгой. Со всех остальных точек зрения этот союз – как нельзя более подходящий, и даже недостатки Амандуса не в состоянии затмить в нем блестящих и похвальных качеств: он прям, честен, обязателен, храбр!

– И пишет он чудесно; нужно отдать ему справедливость, он умеет великолепно составить письмо.

– Как, сударыня, неужели вы действительно считаете… просто вы очень снисходительны!

– Уж не придерживаетесь ли вы на этот счет иного мнения? Боюсь, Максим, что вы говорите так только из зависти.

– Напротив, сударыня, я слепо доверяю вашему вкусу, – спохватился я, – и единственно, чего я желаю, так это, чтобы в дальнейшем его слог не показался вам неровным. Но, насколько я разбираюсь в вопросах брака, его слог не имеет никакого отношения ко всей этой истории: речь идет о предусмотрительности и приличиях иного рода, нежели предусмотрительность и приличия, соблюдаемые в ораторском искусстве. У вас есть десять минут времени, и никак не больше, ввиду срочности создавшегося положения, чтобы поразмыслить о том, какого рода меры следует принять, дабы отвратить от вашего дома угрожающий ему скандал. Начнемте с того, что это ничего не меняет в материальной стороне дела. Как видите, характер Маргариты уже вполне сложился; она очень, чрезвычайно развита для своего возраста. Рано или поздно вам все равно пришлось бы решиться выдать ее замуж, и это даже в том случае, если бы она захотела выйти замуж без вашего разрешения. О, милая малютка Маргарита! Какое счастье – вместо того чтобы броситься на шею какому-нибудь богачу или законнику, она влюбилась в ветреника, заранее обреченного прошлой своей жизнью на любые уступки. И если бы приключилась такая напасть, что она влюбилась бы в какого-нибудь адвоката, – я говорю в виде предположения, – то судебная тяжба вошла бы в ваш дом через ту же дверь, что и брачное благословение. А с Амандусом у вас не будет ни малейших неприятностей! У моего достойного друга в делах такой уступчивый характер! Бывают дни, когда он готов вам отдать за початый столбик луидоров все свои права на наследство; он даже способен оплатить и услуги нотариуса и дать богатое вознаграждение старшему клерку! Словом, возвышенная душа! А с другой стороны, малютка подрастает. Замечательная красота этого ребенка в конце концов посмеет вступить в соперничество с вашей красотой, и мне уже приходилось слышать в театре, как какие-то дураки, сидящие в разных ложах, кричали друг другу: «А красавица-то, наверное, вышла замуж очень молодой!..» Они принимали вас за мать Маргариты!

– Фи, Максим, когда она родилась, я даже еще не была в пансионе!

– Кому вы говорите! Во всяком случае, это происшествие властно указывает, как поступить. И я ему очень благодарен – ведь оно положит конец вашей нерешительности.

– Происшествие! Происшествие! Легко вам говорить!.. Если Маргарита вернется, то никто ничего не узнает, а ведь на вашу скромность я могу надеяться…

– Моя скромность, сударыня, может выдержать любое испытание. Но Маргарита не вернется, а происшествие завтра же будет предано огласке. Но даже если бы Маргарита вернулась и происшествие случайно не было бы предано огласке завтра, то, по всей вероятности, оно было бы предано огласке дней этак через… Одну минуту! – продолжал я, делая вид, будто что-то прикидываю на пальцах, а на самом деле то было лишь притворное раздумье – сильно действующий прием проповедников, столь рекомендованный в риторике…

Затем я наклонился к ее уху и прошептал два-три слова.

– Что за чудовищная мысль! – воскликнула она, почти без чувств падая на подушки.

– Да, это именно так, как я позволил себе сказать вам: мир катится по наклонной плоскости, и с ужасающей быстротой!

– Сударь, – сказала она, встав в позу, преисполненную достоинства, – вы знаете, где скрывается Маргарита; идите за ней и передайте ей мое клятвенное обещание, что через две недели она будет женой Амандуса, раз она этого пожелала! Ну, в чем дело? Чего же вы стоите?

– Ваше клятвенное обещание, сударыня? Ах, если бы иметь его, чтобы построить собственное счастье, а не счастье других!

– Полно, полно, Максим, можете поцеловать мне руку и ступайте за моей племянницей. Да, но вы никак собираетесь уйти, не застегнув мне крючок? В хорошеньком виде я предстану перед Маргаритой!

Я привел Маргариту, но лишь после того, как, прослушав мою защитительную речь, она убедилась в искренности обещаний, полученных мною для нее. Во время объяснения тетка проявила себя суровой, но разумной, а малютка – почтительной, но полной решимости. И та и другая сторона были безупречны; и под конец Маргарита поцеловала меня, хотя я охотно ее от этого бы избавил.

– Вы сумели в короткий срок уладить много трудностей, – сказала мне тетка, провожая меня, – вы незаменимы, когда нужно примирить спорящих родственников. Надеюсь, вы придете на свадьбу?

– Да, сударыня, и мы там продолжим наш разговор с того места, где он начался.

– Раз вам так хочется… Но вы ничего не потеряете, если продолжите его с того места, где он кончился.

Это было сказано премило, но есть прелестные слова, которые очень многое теряют в своем очаровании, если вы не видите мимики, их сопровождающей.

Согласимся, – говорил я сам себе, возвращаясь в свой павильон, – что за несколько часов я совершил чудеса изобретательности и героизма, мало в чем уступающие подвигам Геракла: во-первых, я выучил наизусть кабалистическое заклинание, не опустив из него ни единого слова, ни единой буквы, ни единого сэфирота; во-вторых, сверх всякого ожидания, я устроил брак девушки с ее возлюбленным, а ведь в эту девушку я сам был страстно влюблен и она, пожалуй, относилась ко мне не слишком неприязненно, раз оказала мне любезность, придя безо всяких церемоний провести ночь в моей спальне; в-третьих, я приволокнулся за женщиной сорока пяти лет (раз уж нельзя назвать большую цифру); в-четвертых, я продался дьяволу, и это, вероятно, единственное объяснение того, что мне удалось выполнить столько чудес. Последняя мысль так меня беспокоила, когда я поворачивал ключ в скважине, что у меня недостало сил сделать и двух шагов по ковру, разостланному в комнате; весьма кстати у самой двери оказался складной стул, так грубо отброшенный мною в сторону при неожиданном признании Маргариты; я сел на него, скрестил руки и опустил голову под грузом тяжких размышлений, испуская время от времени вздохи, как неприкаянная душа, ожидающая своего приговора.

Отяжеленные бессонной ночью и заботами, мои веки поднялись не сразу. Из трех свечей две уже потухли, а третья медленно угасала, бросая слабый и неровный свет, придававший всем предметам странные и непривычные формы и окраску и заставляя тени двигаться. Вдруг я почувствовал, как у меня волосы встали дыбом и кровь в жилах остановилась от ужаса. В моем кресле, как в кресле Банко из трагедии «Макбет», кто-то сидел, сомневаться в этом было невозможно. Моей первой мыслью было подбежать к привидению, но окаменевшие от страха ноги отказались подчиниться бессильной воле.

Мне оставалось только мерить испуганным взором тщедушный, иссохший, смертельно бледный призрак, который, оказалось, занял место Маргариты для того, чтобы наказать меня за мой грех, явившись предо мной как некая безобразная пародия, порожденная обманом зрения. И действительно, судя по длинным черным кружевам, спускавшимся с его головного убора, под которым смутно вырисовывалось нечто расплывчатое и жуткое, по-видимому заменявшее ему лицо, – то был призрак женщины. А там, где у каждого нормально сложенного существа находятся плечи, начиналось подобие двух худых и бесформенных рук, бессильно лежавших на ручках кресла и заканчивавшихся бледными когтями, которые цеплялись за подлокотники, выделяясь своей белизной на фоне блестящего сафьяна. Наряд этого зловещего выходца с того света, впрочем, был крайне прост: то была одежда красотки, только что восставшей ото сна.

– Боже милостивый! – воскликнул я, воздев руки к небу. – Неужели ты меня оставишь в сей страшный час?! Неужели ты не сжалишься и не защитишь своего несчастного раба Максима, который, сам того не ведая и не желая, о мой боже, призвал дьявола в дом своего отца?!

– Вот это же самое чудилось и мне, – ответствовал призрак пронзительным голосом, выпрямившись во весь свой рост, и как подкошенный снова рухнул в кресло. – Да сжалится над нами небо!

– Что? Дина! Ваш ли это голос? Каким чудом вы оказались здесь, и в этот час?

Дина, чье имя я уже упоминал, но которую еще не успел представить, была полвека тому назад кормилицей моей матери и никогда с ней не разлучалась при ее жизни. После смерти матери она осталась в семье в качестве экономки и абсолютной правительницы. Я нежно любил Дину.

– Никакого чуда нет, что я здесь, – заворчала Дина, а дверь я отперла запасным ключом, благодаря которому могу всегда наблюдать за порядком в доме и убирать твою комнату, когда тебя, сударь мой, здесь нет.

– Все это очень хорошо, любезная моя старушка, но кто же убирает комнаты в два часа ночи?! И разрешите вам заметить, – продолжал я, уже улыбаясь, ибо это приключение мне несколько вернуло спокойствие, – что с вашим еще свежим личиком и с вашим резвым видом вы довольно странно выбрали момент для визита к молодому человеку, который уже сумел доказать, что он не из робких.

– Да как же мне было не прийти сюда, баловень ты этакий, когда ты всю ночь не давал мне уснуть! И что за ночь, пречистая дева! То раздаются такие проклятия, что тебя в дрожь бросает! Слышатся всякие дьявольские слова и имена, и их больше, чем в святцах имен святых! То виднеются блуждающие огни, то какие-то черные и белые духи падают с облаков прямо к нам в сад; черные духи разбегаются в разные стороны, а белые распахивают окна, будто хотят подышать воздухом, а потом начинают распевать романсы из разных там комедий; а потом появляется самый наистрашнейший из всех духов и уносит тебя на моих глазах, верно в какую-нибудь геенну огненную, откуда ты, поди, и выбрался-то только благодаря моим молитвам! Максим, скажи мне, что ты натворил?!

– Дорогая моя Дина, все это очень просто объясняется, а между тем и сам преподобный Кальме не смог бы описать все эти адские видения с большей силой и простотой. Но раз уж вас разбудили, так выслушайте мой ответ, ибо вы женщина умная, опытная, рассудительная и лишь вы одна сумеете избавить меня от моих сомнений. Итак, слушайте меня внимательно, если вы только не спите.

Засим я рассказал ей все, что я только что вам рассказал (полагаю, вы не испытываете никакого желания прослушать эту историю во второй раз). Все это я ей рассказал, повторяю, с душевным сокрушением, столь проникновенным и столь искренним беспокойством о последствиях моей вины, что, услышь меня сам дьявол, так и он бы растрогался.

Я кончил мой рассказ и, дрожа, стал ждать ее ответа, как если бы дело шло о моем смертном приговоре. Дина так долго ничего не отвечала, что я стал опасаться, не уснула ли уже она.

Наконец она торжественно сняла очки, незадолго перед тем надетые ею, чтобы следить за выражением моего лица, освещенного свечами (свечи она сменила уже после того, как я вернулся). Потом она протерла стекла очков рукавом своего платья, спрятала их в футляр, а футляр положила в карман (почтенные женщины, занимающиеся ведением хозяйства и считающие, что предусмотрительность и точность – их неотъемлемые качества, всегда имеют карманы). А затем уже она встала и прямо пошла к складному стулу, на котором я все еще сидел.

– Ну, шалун, ложись спать, – сказала она, нежно потрепав меня рукой по щеке. – Иди спать, Максим, и спи спокойно, дитя мое. Нет, право, на этот раз ты не погубил свою душу; но дьявол тут совсем ни при чем!