Текст книги "Еловые Боги (СИ)"

Автор книги: Сфагнум Мох

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

– Знать не знаем, гости любезные, что это за штука такая, – проворчала супруга старосты, сухонькая старушка в многослойных одеждах из вышитой шерсти, с трудом, но говорившая на архаичном варианте стандарта, что был в ходу в северных областях Серединной Земли. Трясущимися руками Марика Лейно разливала по мискам остатки похлебки из закопченного котелка над огнем. – Не знаем, и слыхом не слыхивали ни о каком Лаури. Не там вы ищите. Все ваши, люди с Небесного Дома (так тут прозывалась "Кумари"), редко дальше столицы заходят. А уж в нашу-то глушь и обычные-то купцы заезжают раз в год...

Ворчала она складно, хорошо ворчала. Да только вот я был эмпатом-сайоником – и от меня не укрылась, что любезная наша хозяюшка лжет.

Лжет, а еще боится. И не она одна – и супруг ее, и сын, и невестка, и внуки, общим числом в пять голов – все до дрожи в коленях, до липкого пота боятся... низки пожелтевших от времени костяных бусин, покрытых причудливо-витьеватой резьбой. Знать бы еще, почему – но не допрашивать же приютившее нас семейство, в самом деле, хотя мелькнула у меня, грешным делом, подобная мысль. Перед отбытием с Кумари мистер Рейнхард выдал мне полный "набор диверсанта", включающий в себя и аптечку с довольно сомнительной химией... Мелькнула, но тут же пропала – следовало смотреть правде в глаза: я был типичным "штатским", слабаком и рохлей, и хладнокровием, потребным для того, чтобы тайком подлить хозяевам нашим в их ягодный взвар пару капель "наркотика правды", похвалиться не мог, – да и совесть, опять же, не позволяла подобным образом "отблагодарить" за проявленное к нам гостеприимство. И даже не страдай я лишним гуманизмом, момент был к тому времени безнадежно упущен, кружки из-под взвара вымыты, и железная длань Марики Лейно разогнала по постелям малолетних внуков – а также нас с Отто, коим достались в качестве ложа накрытые шкурами сундуки. Сами хозяева, их сын и невестка тоже в скором времени улеглись спать – ложились тут, в деревне, непривычно рано для нас, едва только спускались в долину вечерние сумерки. Мне спалось неспокойно, все-таки жесткий сундук, накрытый вытертой медвежьей шкурой, был не самым привычным ложем для любого сальватерранина. Под утро сон был прерван чьей-то рукой, осторожно подергавшей меня за рукав (спал я в куртке):

– Господин... господин!

Это оказалась старшая из трех внучек хозяина, – имени сей юной леди я, ко стыду своему, не запомнил. Пухленькая девушка с дюжиной длинных кос цвета меди, перевитых по здешнему обычаю разноцветными обережными нитями, поманила меня за собой прочь из дома. Солнце еще не встало, холодно было так, что зуб на зуб не попадал, – я ежился, кутаясь в прихваченное из дома одеяло, девушка же, кажется, вполне комфортно чувствовала себя в спальной рубашке до пят да тоненькой вышитой шали:

– Вы... говорить... – стандартом она почти не владела, и слова подбирала с трудом, – что искать... человек.

Я удивленно посмотрел на собеседницу – а та неловко перемялась с ноги на ногу...

– Я... рассказать... мочь сказать.

– М-м... не пойми меня неправильно, но с чего вдруг?.. Вы ведь все его, – Лаури – кажется, до полусмерти боитесь.

– Я хотеть... – щеки девушки вспыхнули, она затеребила конец шали тоненькими пальчиками – Хотеть уехать отсюда. В столицу. Отец не пускать... А вы... вы вчера предлагать денег...

А-а, ну теперь все понятно.

– Тот человек... что вы искать... имя – Лауфья.

Меня словно током ударило.

– Лауфья?!

Это имя... да, точно, я слышал уже это имя – несущее в себе вкус холодной золы, яблоневой падалицы, мерзлой осенней земли. Когда я мог слышать его?..

– Где мне найти его? Я дам тебе денег, много, – я торопливо вытащил из кармана два мешочка, набитых монетами – по местным меркам, небольшое состояние, – Только скажи, как его отыскать!..

Девушка облизнула губы, глядя на мешочки. Ее пальцы уже растрепали конец шали так, что ту вряд ли удастся заштопать:

– Сначала вы обещать мне, что вы не хотеть ему зла!

Однако... я изумленно присвистнул:

– Я не желаю ему зла, я его друг! А ты... ты же вроде боишься его?.. – не смог закончить фразу, но девушка поняла, что я имею в виду. Потупилась:

– Он... он святой человек. Он защищать нас... нашу семью и деревню. Господин Лауфья здесь родиться, давно-давно – и до сих пор... защищать нас от гнева Еловых Богов. Он спасти мою сестру, когда та потеряться в лесу за Медвежьим Горбом... перед Ночью Праздника, он привести Туули обратно в деревню. Мы думать, что сестру забрать в жертву Еловые Боги... но господин Лауфья не тронуть ее.

– Постой, – я потряс головой, потерев виски пальцами, – Ничего не понимаю. Кто эти Еловые Боги, о которых ты все время говоришь? И при чем тут Лаури... тьфу ты, Лауфья? Он что, один из этих... – я зажмурился, силясь припомнить слово, что помянул при мне Фрэйзер, говоря о группе каких-то шаманов-отшельников, – Егерей?

Девушка закусила губу:

– Он... господин Лауфья, он с Егерями, но сам не из них. Он родится тут, в нашей деревне. Давно, тогда дед Вилле только-только уехать учиться в столицу. Я точно не знать, что тогда быть, – дед не рассказывать, но тогда Егеря забрать господина Лауфья и дедушки сестру, и с тех пор дед не видеть ту... Господин Лауфья не как мы, – она, кажется, отчаянно пыталась отыскать нужное слово, распустила уже конец шали на ниточки беспокойными пальцами, – Не как человек. Он... не знать, какое слово... он не совсем человек. Он защищать нас, он спасти Туули, он дать мне вот это, – она показала мне один из своих амулетов – обломок бесцветного кварца на крученом кожаном шнурке, – Я болеть, когда быть девять года, болеть сильно, долго – гнилица-костеломка, это когда кости крошиться, как будто труха. Лекарь наш говорить, – мне жить год, два. А это – это меня вылечить, – она благоговейно стиснула в ладони амулет. Я слушал ее, задумчиво разглядывая кусок мутноватого кристалла, которому приписывались столь чудодейственные свойства, и пытался разобрать, чего больше в голосе моей собеседницы, когда та говорит об этом здешнем Лаури по имени Лауфья – страха? Восхищения? Может – того и другого, а может – чем черти не шутят – и первой наивной влюбленности?..

– Поэтому я не говорить вам, где господина Лауфью искать, пока вы не сказать – вы не делать к нему зла!..

– Правильно будет не "к нему", а "ему", барышня. Нет, я не замышляю зла против... твоего господина Лауфьи, – я не единым словом не соврал, давая эту клятву, – но все равно на душе сделалось гадко. Я-то, может, и не умышляю, а вот Ллойд Фрэйзер и царственный гендиректор Шанкар – очень даже, а я их невольный пособник, – Я просто хочу отыскать... друга, – ну, хоть в этом не было сомнений. Даже после того, что видел я тогда в рубке шикары, даже после того, что узнал я от Фрэйзера, – Лаури Карьялайнен оставался моим другом... сейчас вот, например, мне очень хотелось б набить ему морду при встрече – по-дружески, – Клянусь!

Девушка задумчиво посмотрела на меня, склонив голову, и как будто бы что-то решая. Затем кивнула себе – и обернулась на юг:

– Вот там гора... горбатая такая... вы видеть ее? Это Медвежий Горб, за ним уже Жестокая Земля... ходить туда запрет, опасно, кто идти, тот уже не вернуться назад. Там вы отыскать... своего друга. За Медвежьим Горбом перейти через речку Белую там есть Змиев Камень, скала, тоже белая, на ней днем змеи греться выползать... туда идти вам, туда, на болота. Там жить господин Лауфья, когда приходить из Жестокой Земли. Но если он не захотеть, вы его не найти.

"Не найдем, если он не захочет, вот как?.. Ну, Лаури-Лауфья, лучше бы тебе и вправду спрятаться подальше, за горами, камнями и реками – потому что когда я наконец-то разыщу тебя, то схвачу за ухо и буду трясти, пока не вытрясу пару-другую ответов!.."

– Спасибо, – это я сказал уже вслух, передавая девушки два увесистых мешочка, набитых монетами и, после некоторого колебания, добавляя к ним третий. Мне все равно ни к чему, а девчонке – сбежит там она в столицу свою или нет, – будет по местным меркам весьма неплохое приданое, – И мой тебе совет, повремени пока с побегом, хоть год, ну а лучше бы два. А там, глядишь, и вовсе сбегать перехочется, – подмигнув девушке, я пропустил ее вперед себя под скрывавшую вход в дом шкуру, и сам нырнул следом, – у-уф, пронесло, все еще вроде спят. Девица шмыгнула в свой угол, отгороженный занавесями, я же завалился на жесткий сундук и завернулся с головой в колючее одеяло, к чьему "аромату" за ночь успел притерпеться. Удивительно, но оставшийся до раннего деревенского подъема час я проспал сном младенца – глубоким и на диво безмятежным, какого уже долгие годы не знал. По пробуждении спросил у хозяев, где б умыться – как оказалось, немудрящие удобства размещались во дворе, под навесом, и являли собой рукомойник да корыто с ледяной водой, в котором предполагалось ополоснуться, раздевшись по пояс (от каковой привилегии мы с Отто, ежась на утреннем холоде, предпочли отказаться). Разделив с семьей Лейно завтрак, мы отблагодарили любезных хозяев за гостеприимство, и, получив напутствие не соваться южнее Медвежьего Горба, а также сверток с теплыми пирогами в дорогу, покинули приютивший нас кров. Я поделился с Отто полученными от хозяйской внучки сведениями, скромно умолчав, что, вообще-то, купил те – в сухом остатке, без еловых суеверий, оставалось следующее: Лаури здесь, и искать его надлежит как раз-таки южнее Медвежьего Горба. Разумеется, перебираться через реку и искать какой-то облюбованный местными змеями камень ни у меня, ни у Отто желания не было – так что, пораскинув мозгами, мы решили просто-напросто отыскать нужные нам ориентиры с борта "стрекозы".

– Может, все же сначала вернемся в столицу, доложимся Фрэйзеру? – засомневался было Отто, изучая показания датчиков на приборной панели, и прислушиваясь к мерному гулу разогревавшихся двигателей, – Да и топлива осталось не то чтобы много, заправиться бы не мешало...

– Да мы же и не собираемся садиться там! Сделаем круг, разыщем этот самый камень, речку и болото – и вернемся, делов-то на пару часов – к вечеру будем в столице, а заночуем уже на "Кумари"! – бодро откликнулся я, забираясь в пассажирское кресло, и ища, куда бы пристроить сверток с аппетитно пахнущими пирогами, – Да и... – припомнил кое-что, и бодрость смыло как водой, – Фрэйзер как бы сказал, что без результатов, второй порции антивируса мне не видать, – так уж вышло, что Отто оказался в курсе моей маленькой проблемы. Потерев шею, пилот сочувственно прокряхтел:

– Да-а, угораздило же тебя, приятель, попасться на крючок к принцессе нашей белобрысой... ладно, тогда пристегнись – и погнали. Нечего топливо зря прожигать.

И поднял "стрекозу". Мы не решались пока набирать высоту (не хотелось бы зря смущать местных), и до самого Горба шли тихим ходом, держась почти что у верхушек вездесущих черных "елок". Миновав гору, служившую пограничною вешкой – и первым нашим ориентиром, немного расслабились, поднялись выше. Под брюхом "стрекозы" чернели на холмах еловые леса, алели поляны, поросшие чем-то паутинно-хрупким, похожим на вереск, но с мелкими голубыми цветами, серебрились круглые блюдца озер... я щурил глаза, выискивая реку, второй ориентир. Ага, вот она, совсем мелкая, петляет меж разбросанных всюду камней – вода кипенно-белая, и течет странно тихо, почти не журча. Спустя еще полчаса лета мы заметили наконец третий и последний из обещанных девушкой ориентиров – белую скалу, весьма приметную среди темной еловой зелени. Я азартно потер руки, разглядев, что впереди лес редеет, и меж деревьев сверкает на солнце вода, – похоже, мы наконец добрались до цели нашего пути, болот, где якобы и обитает Лаури.

...Змеи, гревшиеся на скале, растревоженно зашипели, когда пронеслась в небе над ними железная птица, большая и шумная; человек, что сидел между змей, поднялся на ноги. Не слишком он походил на жителей оставшейся далеко на севере деревни, Барсучьего Лога – не было на нем амулетов, и едва ли кто из деревенских мог бы похвалиться такими глазами – сплошь черными, без белка и без радужки...

Он поднял руку вслед железной птице, указал на ту посохом – корявой веткой, увенчанной черепом. И с болотной глади далеко внизу сорвались птицы – дюжины и дюжины, белые, хрипло кричавшие птицы. Они окружили железную пришелицу, – и бросились на ту, царапая корпус когтями, долбя клювами лобовое стекло, заливая его своей кровью.

...Смотря, как падает в болото ослепленная "стрекоза", чьи двигатели забило смесью мяса, перьев и птичьих костей, человек опустил посох, и, попрощавшись со змеями, спустился с Камня. Змеи разочарованно глядели ему вслед – нечасто они виделись с черноглазым человеком, что понимал их язык и знал вход в Царство Змеево.

А человек неторопливо шел на юг. Теперь, когда отвратительный грохот, что издавала незваная гостья, умолк, стало тихо, – так тихо, что слышно сделалось, как копошатся в подлеске мыши да растет призрачный мох на полянах. И истинные хозяева здешней земли, проснувшиеся было, еще порыскали немного тяжелым взглядом по окрестностям Змиева Камня... но, не отыскав в небе над тем потревожившей их шумной птицы с железными перьями, опять уснули в корнях черных елей. Уснули – в терпеливом ожидании следующей жертвы, которой удумается забрести на запретные земли, нарушить млечно-белую, заповедную их тишину.

Черноглазый человек покачал головой.

"Идиоты".

– Флеминг! Эй, Флеминг! Просыпайся уже, мозголом чертов – мы тут в полной заднице! Эй... ну ты же, надеюсь, не собрался помереть тут, Флеминг, а?.. – сквозь туман в голове пробивался голос яростно ругавшегося Отто. На последней фразе в нем скользнула жалобная нотка, что немало меня удивило. А еще... я прислушался к собственным ощущениям – хм, я, похоже, лежу на земле, щекой на чем-то мшистом таком, и немного сыром. И одежда мокрая, и с волос что-то капает... это с чего бы?

– Флеминг, мать твою, какого квазара ты дрыхнешь, давай, продери-ка свои ясны очи! – Меня снова встряхнули за плечи – а затем еще и безо всяких церемоний облили водой. Кое-как проморгавшись от белого марева, плавающего перед глазами, я зашевелился, силясь дать понять – я жив, и избежать повторного купания в до жути холодной воде, пахнущей, почему-то, болотом:

– Д-дитмар?

– Ну, слава Неблагой! – в смехе Отто отчетливо слышалась нервная нотка, – А я-то уж, грешным делом, подумал, что ты и вправду собрался... того, – постепенно зрение прояснялось, и рассасывался студень, склеивший мозги, мешая соображать. Тупая боль в затылке, впрочем, никуда уходить не спешила, – Попить тебе дать?

– Спасибо, уже напился, твоими стараниями, – проворчал я, отводя от своего лица руку Отто с бутылкой, – улетая с "Кумари", мы озаботились взять с собой ящик воды, справедливо опасаясь за безопасность пития местной озерной воды, в которой черти-что могло водиться или быть растворено. Липкий студень в мозгах рассосался между тем окончательно, и я вскочил на ноги, припомнив, что видел последнее, – перед тем, как "стрекоза" ухнула вниз, и что-то тяжелое приложило меня по затылку, – Мы что, в болото рухнули, когда на нас напали те сумасшедшие птицы?!

– Как видишь, да, – фыркнувший Отто обвел вокруг рукой с так и зажатой в ней бутылкой – приглашая обозреть обширное пространство черной стоячей воды, с торчащими из него тут и там елками, перемежавшееся редкими островками вроде нашего, невысокими и поросшими мхом. Мох, кстати, был крайне зловещего вида – черный, с редкими прозрачными цветами, испускавшими аромат, навевавший зевоту. – И самое паршивое, что того белого камня не видно, и солнца не видно, видишь, небо хмарью какой-то затянуто – где тут север, где юг, разве глубинник какой разберет, и как нам добраться назад до деревни?..

– А что со "стрекозой"? В ней ведь есть навигационные приборы, даже если взлететь мы не сможем, то хотя бы направление определить...

– Вон она, "стрекоза", – с кривоватой усмешкой кивнул Отто на что-то, торчащее из ближайшего озерца темной затхлой воды... и я выругался, помянув пару крепких байкальских словечек, – когда разглядел, что это хвост нашей машины, вместе со всеми приборами крепко увязшей в болоте. – Кстати, я все еще ожидаю хотя бы "спасибо" за то, что вытащил оттуда твою бессознательную тушку прежде, чем нас окончательно затянуло в трясину!..

Ругаться я, конечно, тут же перестал.

– Э-э... спасибо, – вот ведь черт, а я и не подумал, – почему одежда на мне мокрая...

Вот черт!

– ...Так что за шикару мы с тобой, приятель, отныне в расчете!

С минуту я силился вспомнить, о чем это Отто толкует, – а тот между тем досадливо поцокал языком, глядя на безнадежно загубленную "стрекозу":

– И вытащить-то я успел только тебя, – даже лепешки наши потонули. Так что рассчитывать нам теперь только на глаза свои, да на ноги еще. И лучше бы до темноты хотя бы выбраться с болота – Матерь Неблагая знает, что из него ночью выползет... – меня передернуло, а дитмарец мрачно оглядел окружавшую нас топь. Поморщился, потерев ребра. Приметив, что лицо его, и без того не могущее похвалиться здоровым румянцем, обрело какой-то вовсе сероватый цвет, – я счел нужным спросить, прежде, чем пытаться прощупать его эмпатически:

– Эй, Отто, а ты сам-то как... в порядке?

– В порядке. В полном, – так же потирая ребра и прикусывая при этом губу, покачал головую упрямый дитмарец, – и я, наплевав на этикет, законы Федерации, а также права человека, без особых церемоний просканировал его эмоциональный фон, стараясь поймать ощущение боли...

...Точнее, попытался просканировать. Не вышло. Очень странно – подобного со мною не случалось со времен учебы в доме Флемингов на Сальватерре... можно было, конечно, списать неудачу на гудящий затылок, и нащупанную в волосах на том кровь, но что-то пакостно поскреблось внутри, весьма похожее на панику. Если я не могу считать Отто, стоящего в паре шагов рядом со мной, – то точно также не почую эмо-фон любого... существа, которому вздумается подобраться к нам подобраться – вот, скажем, из-за вон тех подозрительных зарослей.

Черт. Неуютно.

Я нащупал на поясе парализатор – боевого оружия мистер Рейнхард, сквалыга, не выделил. Интересно, подействует ли нейротоксин, которого в обойме всего-то пять ампул, на здешнюю фауну, коли при встрече та проявит к нам гастрономический интерес?.. И чистой воды осталась – початая бутылка, прикончим ее за пол-дня, а потом? Пить болотную? Представив, что в той может водиться, я поежился. Еще на поясе была аптечка, – по три ампулы стандартного армейского антивируса, бактериофага и обезболивающего, тюбик регенерата, бинт и пачка пластырей. М-да, невелики активы. А паршивей всего то, что браслет-передатчик со встроенным маячком – мертв, причем мертв безнадежно, так что с "Кумари" нам не связаться, никак. И – вдоль позвоночника пробежала стайка довольно-таки неприятных мурашек – если на "Кумари" больше не видят сигнал маячка... и маячок "стрекозы", похожа, постигла столь же незавидная участь...

Фрэйзер решит, что мы с Отто сбежали. Или что нас постигла неудача, разница невелика, в плане последствий. Никто не станет нас искать, нет, двух сайоников просто запишут в мертвые – известно ведь, что население южных границ Серединной Земли не слишком дружелюбно к чужакам со станции "Кумари". Двое граждан центральных планет Федерации, причем один из них сотрудник и собственность корпорации "Нексус" – погибшие на Хель, от рук хелийцев...

А известная своим трепетным отношением к корпоративному имиджу "Нексус" потратила более века на то, чтобы закрепить в общественном мнении факт, столь же непреложный, как то, что солнце Сальватерры восходит на западе: посягательство на собственность Корпорации карается предельно быстро, предельно эффективно, а также – предельно жестоко.

И моя предполагаемая гибель будет превосходным поводом для той – и лично гендиректора – начать аннексию планеты.

– Отто!

– Что орешь, как сумасшедший... – возмутился было Отто, и осекся, встретившись взглядом со мной, – Эй, что-то ты так побледнел?

– Поднимайся. Нам нужно немедленно выбираться отсюда!

– Да что с тобой такое?! Ты как будто смерть свою увидел!

– По дороге расскажу. Давай, пошли, пошли!

– Куда идти-то?! Мы ведь так и не решили!!

– Туда, – я махнул рукой в сторону возвышавшегося вдалеке над болотом холма. – С него должно быть видну эту... Змееву Скалу, а от нее мы точно сумеем найти обратную дорогу до деревни. Да вставай же уже! Говорю тебе – времени нет тут сидеть!..

...Проклятье, почему-то даже месячная командировка на Топи не научила меня крайне, как оказалось, необходимому навыку ходьбы по болоту – хотя мы и вооружились двумя палками, а все равно то и дело проваливались по колено в зыбь, затянутую мхом. И петляли порядочно, – проклятый холм на горизонте и через час не особо приблизился. По пути я изложил Отто свои соображения – дитмарец, кажется, проникся, раз шагу прибавил. Дальше шли молча – берегли дыхание, все-таки ни я, ни Отто не были привычны к долгим пешим переходам по пересеченной местности. Я смотрел себе под ноги, стараясь не ступить в очередной раз мимо нащупанной палкою кочки. А еще старался не думать о том, что иду по собственному сбывшемуся сновидению, – тому самому, где на до жути похожем болоте Лаури велел мне искать его в яви, а потом...

...Потом убил меня.

Проклятье, не надо мне в жизни мистических совпадений, и снов, ставших реальностью, тоже не надо. Кто там в во вселенской канцелярии их раздает? Заберите обратно, пожалуйста!..

– Черт, мне кажется, или этот холм стал не ближе, а дальше?..

– Заткнись и иди!..

...Еще я, конечно же, думал – точнее, опять же, старался не думать о том, что, даже выберись мы к обитаемым краям, дорога до столицы, где есть представительство Федерации и где можно связаться с «Кумари», займет явно больше недели. А стало быть – мне никак не получить вовремя порцию своего антивируса.

В стандартный, что был в поясной аптечке, я почему-то не верил.

...Была распита на двоих последняя порция чистой воды. Жажда пока не мучила, но я отлично понимал, что это только вопрос времени. Еще я беспокоился за Отто, – дитмарец то и дело морщился, касаясь ребер, когда думал, что я на него не смотрю. Остатки базового курса медицины, пройденного в бытность студентом-психологом, еще не выветрились окончательно из моей головы, и я прекрасно помнил, как опасно шевелиться, если сломано ребро. К тому же вечерело, – когда мы наконец-то добрались до вожделенного холма, возвышавшегося над окрестным болотом, уже начали сгущаться сумерки. Впрочем, сгустились они пока что еще недостаточно, чтобы помешать нам, забравшимся на верхушку холма, разглядеть – белой скалы, нашего ориентира, видно нигде не было. И это могло значить, к сожалению, только одно.

Мы заблудились.

– Замечательно, – едко выцедил Отто, когда я сообщил ему сию очевидную новость. Дитмарец устроился под одной из росших на холме черных елей, с усталым кряхтением вытянув ноги. Я повалился рядом, мечтая о двух вещах: глотке воды – и о костре, чтоб высушить над ним ботинки. Пустые мечты – ни я, сальватерранин, ни Отто, большая часть жизни которого была прожита на кораблях, представления ни имели, как добывают огонь. Вроде есть же какие-то способы, есть – да только в школах Федерации этому почему-то не учат... а жаль, очень жаль. Вдобавок ко всем нашим бедам от болота начала подниматься ночная промозглая сырость, и, стоило перестать двигаться, как мы продрогли до кости в своей не слишком-то теплой одежде. Пораскинув мозгами, я собрал еловых веток, накидал их на себя и Отто. Пришлось, отбросив всякую гордость, сесть едва ли не в обнимку, чтобы сохранить остатки тепла. Ноги отчаянно ломило в насквозь отсыревших ботинках. Мрачно подумав, что недоставало, ко всему прочему, еще и подхватить простуду, я провалился в тяжелый, беспамятный сон.

Ненадолго.

Проснулся от холода – и от того, что Отто, чья голова упала мне на плечо, закашлялся во сне. Прислушавшись, я понял, что дышит тот хрипло и тяжело, и что-то блестит у него на губах – темное... кровь? Сердце екнуло, екнуло нехорошо. Похоже, опасения мои сбылись, и обломок ребра проткнул легкое. Когда я не смог добудиться Отто, к нехорошему ощущению в сердце добавился выступивший на руках липкий пот. Проклятье, только этого недоставало! В тусклом свете звезд на прояснившимся наконец небе (лун Хель не имела) раскрыл аптечку, вставил ампулу обезболивающего в инъектор, вколол то Отто. Смутно припомнив, что человека с легочным кровотечением надо усадить, запрокинув ему голову, и приложить холод к груди, я кое-как добрался до воды, скинул куртку, тут же застучав зубами, и оторвал от рубашки рукав, намочив тот. Надо было возвращаться – но я так и остался стоять на коленях на краю болота, зачарованно уставившись на чернильно-черную затхлую воду. Во рту царила синнабарская пустыня, и, честное слово, – даже самое дорогое вино мне никогда не казалось желаннее этой болотной воды. Махнув рукой на безопасность, я припал к ней губами, и пил, пока не перехватило дыхание. И грязная с виду, гнилая вода на вкус оказалась – свежей. Свежей и восхитительно чистой, – впрочем, я не раздумывал над очередной хелийской загадкой, я пил. Наконец в желудке не осталось места, и я с немалым сожалением оторвался от этой прекрасной воды, еще раз намочил в ней тряпку, и с кряхтеньем поднялся с четверенек...

...Не тут-то было. Мир перед глазами повело, небо с землей поменялись местами, – а ноги вдруг отказались держать меня, подломились в коленях. Все, на что хватило сил – упасть лицом не в воду, а во влажный мох у берега... и я, успев проклясть себя за глупость, и за то, что Отто, верно, меня не дождется, уснул.

...Очень странное чувство, быть пойманным в сон. Вроде и понимаешь, что спишь, – а в то же время проснуться не можешь, и голова соображает как-то медленно, и собственным телом совсем не владеешь. Вот и сейчас я с огромным трудом приподнялся на локте, – мышцы словно в желе превратились. Сесть удалось с десятой, наверно, попытки – сесть и обессиленно привалится спиной к стволу ели, растущей у берега. Перед мной было болото, и я, тихо ярясь от того, как все-таки тяжело в этом сне соображать, начал искать его отличия от реального, того, на чьем берегу я уснул. Вроде бы в реальности не было зарослей призрачно-бледных цветов, затянувших болотную гладь. Присмотревшись, я заметил, что это расцвел черный мох – цветы были как мелкие звездочки, тускло светились и одуряюще пахли. Еще в реальности вроде бы не стелился над мертвой болотной водою туман, млечно-белый. И в этом тумане – не слышалась... песня?

Да, песня. Без слов. А может быть, были слова – да я не понимал их.

Очень тихая.

Жуткая.

Из млечно-белого тумана ступил ко мне Лаури; опять же, не реальный, ведь в реальности он не носил посоха, увенчанного черепом, не разукрашивал лица черным узором, вокруг его шеи не обвивалась змея на манер ожерелья.

– Лаури?..

Он не ответил. Просто стоял надо мной – и смотрел. Глаза этого Лаури были черны, без белка и без радужки.

– Ты сказал мне искать тебя в яви, искать на Хель. Я здесь.

Опять молчание.

– Как мне найти тебя?..

Вместо ответа Лаури шагнул вперед. Его ладонь коснулась моей щеки, и я краем глаза отметил, что в этом сне у него на руках растут когти довольно зловещего вида. Поежился – а Лаури раскрыл наконец рот, и медленно, выговаривая каждое слово так, словно бы говорил на непривычном ему языке, прошептал:

– Ты неправильно ищешь нас.

Тут я вспылил – будь только силы, точно дал бы по этой раскрашенной морде с черными нечеловечьими глазами. Неправильно, значит?! А правильно – как?!

– Без страха вступи в царство наше, и мы выйдем навстречу тебе, а черные ели проснутся. Напои нас кровью своей человеческой, и мы напоим тебя черной еловою кровью, – я против воли вскрикнул, когда когти вонзились под кожу, – Подари нам глаза свои, – и мы научим тебя видеть без глаз. Положи на алтарь наш сердце свое – и мы научим тебя всей мудрости этого мира, – когти прочертили по моей щеке три глубоких царапины, – Отдай нам себя без остатка – и мы будем вечно стоять у тебя за спиной.

...Черт. Если это сон... то я хочу проснуться!

– А теперь, – прошептали мне на ухо, – Время, и вправду, проснуться, – и ударили в грудь концом посоха. И я упал – как и когда-то давно в другом сне, упал в черную мертвую воду, принявшую меня и сомкнувшуюся над моей головой.

– Ф... тьфу! – пока я дрых, каким-то неведомым образом мне в рот набился мох, – отплевываясь от гадости, я перекатился на спину и почти без удивления встретился взглядом с предрассветным светлеющим небом. Похоже, водица оказалась и вправду забористой – раз отключила меня на несколько часов, вдобавок, кажется, обладала какими-то галлюциногенными свойствами (малодушничая, я обозвал свои сны-не-сны именно галлюцинациями... потому что гадать, чем те являлись на самом деле, было слишком неуютно, да и боязно). Валявшаяся рядом тряпица – бывший рукав моей рубашки – напомнила о том, почему я вообще оказался тут, на берегу, и это воспоминание ошпарило как кипятком. Отто!.. Пока я тут валялся и глюки ловил, дитмарец мог уже...

Черт!

Я ломанулся вверх по склону, то и дело спотыкаясь, цепляясь руками за камни, чтобы не поскользнуться на скользком до ужаса мху. Вот и вершина... черт, черт, где тут та поляна? Проклятущие черные елки, везде они, ничего-то не видно за ними – где? Где? Наконец-то, продравшись сквозь очередные кусты и по уши перемазавшись в раскисшей от сырости глине (и как я тут ночью пройти ухитрился, шею себе не свернув?) – я выбрался-таки на нашу поляну, где под деревом сидел, укрытый еловыми лапами, Отто...

Сидел.

А над Отто, нюхая его, стояло существо, больше всего похожее на земного медведя, – да только не бывает у земных медведей наростов на шкуре, блестящих и черных, как будто броня, да и ростом они как бы...

Немного... пониже. М-мама!

– Эй, ты... образина! – да, я дурак, – но надо же как отвлечь этого псевдомедведя от Отто, – Сюда посмотри!.. – меня проигнорировали. Трясущейся рукой я подхватил какой-то сук-гнилушку и запустил в зверя, попав по наплечной пластине, – Сюда смотри! Ну!..

...Черт, кажется, своего я добился – псевдомедведь переключил свое внимание на меня, и, недобро порыкивая, двинулся в мою сторону, весьма проворно для такой здоровенной махины. Сорвав с пояса парализатор, я прицелился в морду твари... промазал. Еще раз!..

Кажется, попал, да только тварь это нисколечко ни впечатлило, она так же перла на меня, и я отступил на шаг, два... пока не уперся спиной в дерево.