Текст книги "Порнограф"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

Какая-то беспредельная порнография духа, которую понять человеку со стороны невозможно.

Скоро я обнаружил себя у знакомого здания. Ба! Преступник явился на место преступления? Улица была заставлена автомобильным стадом. В дубовых дверях Думы замечалось столпотворение – у депутатов выдался обеденный перерыв и каждый из них, видимо, торопился скушать заслуженно отработанную кремлевскую сосиску. У кареты «скорой помощи» суетилась бригада в белых халатах. Боже, какое несчастье; кажется один из народных слуг занеможил, обожрамши. И случился с ним крепкий, как наш амбарный замок, запор.

Непроходимость – она, сука, не признает депутатского иммунитета или кремлевской неприкосновенности. Ей все равно в каких кишках организоваться бамбуковой пробкой. И вот везут в ЦКБ несчастного кремлевского мечтателя, синюшного такого, точно он не рупор, к примеру, дум царевых, а опечаленная, бритая, куриная тушка из USA, вырванная горячими ветрами дружбы из глубокой заморозки времен Великой депрессии (1929–1932 гг.).

Эскулапы Центральной клинической больницы, безусловно, специалисты отличные, если зарежут, то с профессиональными улыбками и качественно. То есть навсегда. Однако иногда и они теряются перед всевельможным пациентом. С импортной курой в жопе, образно выражаясь. Такого касторкой не ублажишь. А пилюли? Что пилюли? Химия, от неё известно, что синее. И, кажется, все пациент готов к отходу в мир иной, поскольку отказался от отечественного «ноу-хау», которым пользовались ещё в эпоху Золотой орды, когда заостренный дрын использовали в качестве самого надежного лекарственного средства. Но тут, как небесная Божья благодать, – указ по всея Руси великой: а назначить придворного, понимаешь, трубадура послом на Мавританию, или там в Тель-Авив, или к черту на кулички. От такого отечественного благословения и радости кремлевский пациент выпуливает бамбуковую пробку, как пулю, в лоб пассивной медицине и, дрепеща, улетает служить на теплые во всех отношениях острова. Хор-р-рошо!

Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего. Островов для всех желающих покинуть родную сторонку не хватит. Проще всего сбежать от нужд собственного народа. А кто будет живодерские реформы для него проводить? (Понятно, что реформы называю условно.) Кто будет заниматься проблемами первоначального накопления капитала? Понимаю, трудно и опасно. Ничего не спасает – ни бронированные автомобили, ни такие же бронированные затылки, ни бронежилеты, ни двери из танковой стали № 1999-бис и прочие приятные, но иллюзорные атрибуты защиты. Какая-нибудь пчелка калибром 5, 45 мм прожжужит у вашего ушка, сочно спрыснутого поутру «Star-1» из г. Парижа и вот вы уже стартуете в незнакомое…

Что душа упасла – на тот свет понесла. То есть, как говорит наш находчивый и привычным к неожиданным уборкам, то бишь похоронам, народцем: все, пи()дец! А народ наш знает своих героев и что говорить в тех или иных случаях. И вот уже опечаленные друзья счастливчика (ах, какая легкая смерть!) провожают взглядами ореховую скорлупу гроба в свежевырытую щель земной коры. И уезжают на поминки в трудных размышлениях: кто следующий? В неуютный шарик.

Может, поэтому у нас нет прорыва в светлое будущее для всего общества? Каждый занят только своими проблемами. Как выжить, отстреливая конкурентов морально, так и физически.

Нет, в нашем случае, по возможности, никакой пальбы на улицах, никаких тротиловых шашечек под днище автомобилей, никаких грязных угроз, будем действовать интеллигентно и с улыбкой, если, конечно, её не сотрут раньше времени. Нам, дилетантам.

Мое возвращение в клоповник было кстати. Потому что друзья, решив, что меня лишили не только выданной суммы, но и головы, садились за праздничный стол с бутылкой доброго вина «Улыбка», чтобы помянуть мою грешную душу добрым словом.

Больше всех переживал князь Сосо Мамиашвили, хотя понятно о чем он более всего волновался. Мой приход вызвал удивление, точно я не ко времени вернулся из потустороннего похода.

– Ну, вы, блин, даете, – обиделся я, плюхнувшись на кота. – Я жизнью рисковал, а вы тут, – и цапнул бутылку. – Предлагаю вести здоровый образ жизни!

И шутки ради взмахнул стеклянной гранатой. В сторону открытого окна. И неудачно. Для присутствующих в комнате. Но счастливо для хануриков, сидящих в позах роденовских Мыслителей у взрыхленной клумбы. Они приняли бутылку, как дар от НЛО, и возмущенные вопли Сосо оставили без внимания. Потом гневные взоры товарищей по общему делу оборотились на меня. Я извлек прикупленную в трудах справку и доложил им об успешных итогах.

– Вах, и это все?! – возмутился князь. – За эту филькину грамоту… Я бы лучше с Сосочкой, в смысле Софочкой, на Багамы, да, дорогая?

– Да, – согласилась та, облизываясь. – Я никогда не была тама.

– И никогда не будете, – огрызнулся. – С таким корыстным подходом.

– А что нам дает эта информация? – господин Могилевский был сдержан в чувствах, однако тоже плохо вникал в суть проблемы. – Что нам дает любовь господина Берековского к певчим птичкам?

– Да, – поддержала его Александра. – Я тоже люблю птичек, и что?

– Но он ещё кое-что любит, друзья мои, – напомнил я.

– И все-таки мелкий шантаж, – поморщился Миха. – От чего ушли, к тому и пришли. Успех, как видно, налицо.

– Никакого жопного шантажа, – и обрисовал рукой круг в воздухе. Господин банкир нам нужен для более глубокого познания наших реалий.

– Чего?

И я объяснил свою точку зрения на происходящие события. На мой взгляд, между покойным депутатом Жоховым и ныне здравствующим господином Берековским существовала не только любовная интрижка. Был какой-то общий интерес. Конечно же, материального толка. Депутат и банкир в одном флаконе – это, согласитесь, гремучая смесь. Думаю, кто-то сознательно встряхнул этот флакон и мы имеем то, что имеем.

– А что мы имеем? – вмешался Сосо. – Один труп и много убытков.

– Лишите его слова, – потребовал у друзей, – он мешает мне думать.

– Вах, он думает. Только вот чем?..

– Сам такой, – находчиво отвечал я.

После такой неоригинальной пикировки мы обсудили план наших дальнейших действия. Я и Александра разрабатываем версию о том, что банкир Берековский жулик и подлец, а, следовательно, занимается темными делишками, о которых желательно бы знать нам. Для будущей доверительной беседы с директором «Дельта» – банком, широко известному нашему вкладчику своими крупными процентными ставками.

Остальные же начинают проверять на благонадежность господина Лиськина, популярного шоу-бизнесмена, любителя проводить грандиозные эстрадные представления на стадионах страны (для быдла) и в ночных столичных клубах (для рафинированных сексуальных меньшинств).

– А у него алиби, – вспомнил объективный Мойша.

– Алиби только у покойников, – строго заметил и позволил себе развить мысль о том, что впредь никакого доверия. Никому, даже самому себе.

– Ну это ты, брат, зарапортовался, – ответили мои товарищи. – Имей совесть, сукин ты кот. Как жить, если не верить самому себе?

Я повинился, мол, знаете мою слабость говорить красиво, однако убедительная просьба действовать без накладок и, по возможности, удачно. Меня подняли на смех – без накладок, говоришь, да ты, Ёхан Палыч, первый закрутишь такую спираль, что после с ней всем миром не совладать; лучше уж помолчи и подумай о душе, порнограф скверный, из-за которого, кстати, нет никому удобной жизни. На этом мы закончили наши разговоры и трезво пообедали жареной картошечкой с овощным салатом, выпили разжиженного молочка, и поспешили выполнять планы народа по выявлению паразитирующих кровопийцев на его трудовом теле.

Эх, Лопухин, будь проще, слышу голоса, бери «Калаш» и вперед на приступ банковских цитаделей, накромсай гадов кучу. Увы, не могу. Сначала врага надо узнать в лицо, а уже потом… Такова правда жизни, господа. От неё никуда. А правда у нас, как известно, уныла и безрадостна, и похожа на бухгалтерскую отчетность, где дебет сходится с кредитом. Вот никто не хочет заниматься честным расчетом, а все время норовит приукрасить действительность. Этим занимается весь наш современный, извините, истеблишмент: от политиков до деятелей, понимааешь, искусства. Вроде дали право говорить свободно, ан нет – или гордое антарктическое безмолвие, или неприкрытая ложь. А чтобы народ знал, что не так все ху… во в обновленной республике, буквально каждый день проводятся фестивали, презентации и легкие фур-фур-фуршетики. Для общепитовского жора.

О, какой бомонд?! Какие люди?! Какие знакомые и выразительные рожи?! Кто это, граждане? Ах, это наша гребаная (читать слово без двух первых буковок) интеллигенция. Да-да, политика, наука, театр, кино! На любой вкус и выбор, хотя все одном зловонном флаконе «Красная Москва».

На окраинах империи войны, а высокосветская статс-дама, похожая габаритами на боцмана со шхуны «Star», вякает в микрофон о мире. И вся светская параша ей аплодирует, чтобы затем с чувством выполненного долга пожирать паюсную икру и салат, блядь, оливье. В неограниченном количестве. Уверенно считая, что смысл жизни заключается именно в приеме этого дармового харча.

Жрите-жрите, господа, давитесь, услаждайте себя иллюзиями, все равно ваша конечная остановка – выгребная яма вечности. И поэтому прежде, чем загнать в свой пломбированный хавальник кусок территории золотого прииска или нефтегазового месторождений, или лесных угодий, подумайте о своем пищеварительном тракте. Умирать от заворота кишок не страшно. Страшно жить. В постоянном страхе.

А то, что господин Берековский опасался за свою шкуру было заметно невооруженным глазом. За двое суток, которые мы с Александрой посвятили этому субъекту, следя за каждым его шагом, убедили нас: мы на правильном пути. И наши подозрения верны.

Господин Берековский был малый упитанный, небольшого росточка, да неукротимой энергии. Как и все недомерки, он постоянно доказывал миру свою состоятельность. С помощью своего верного друга «Nikon» я отщелкал пленку и мы имели возможность на фото подробно видеть рыль противника. Трапецивидная челюсть была, точно у опереточного щелкунчика, а маленькие глаза блистали злостью, как у взбесившейся цацы – это, напомню, такая порода собак.

– Типичный расхититель социалистической собственности, – заявил Мойша Могилевский, – у такого вырвать кусок будет непросто.

– А мы не ищем легких путей, – отвечал я, и мы с Сашей уезжали продолжать изучения современных нравов, меняя «Победу» на «Вольво» и наоборот, чтобы никто не догадался. Из охраны стоянки огромного монстровидного здания из стекла, бетона и мрамора, простершегося на целый городской квартал. В одном из его этажей и находился офис банка «Дельта» с рабочим кабинетом директора.

На кладбище мы не торопились и поэтому вели аккуратное наружное наблюдение. Господин банкир передвигался по городу на трех автомобилях – на «Мерседесе» и двух джипах с телохранителями. Зрелище было дивным для случайных прохожих: появляется гражданин росточком метр с кепкой, а вокруг него квадратные люди с такими суровыми взглядами, что возникает единственное желание уступить им место на общественном клозете.

Уважал и любил себя господин Берековский, теша себя надеждой, что возможная пуля снайпера первым делом уткнется в его биологических защитников. Умник, он не знал, что, когда цвиркает смерть, то в такой ситуации все равны и даже хранителям его тела хочется жить. Думаю, он прекрасно это понимал, да был вынужден жить по законам времени, когда количество головорезов соответствовало статусу охраняемой ими персоны.

На третий день мы все-таки отправились на кладбище. На своей старушке «Победе». Нет, поначалу мы покатили вслед за чужими авто, рассчитывая, что поездка будет, как и прежде, недолгой и в центре города. Но – проклятье, когда кортеж направился в сторону области, я обнаружил, что бензобак пуст, как и моя беспамятная жопа. По этому поводу Александра заметила, что мне нельзя доверить ровным счетом ничего, даже кормление рыбок пираний.

– А при чем тут пираньи?! – взбеленился, выруливая на станцию техобслуживания, – у меня кот и они его сожрут!..

– Стоп! – закричала девушка, и вовремя: наш танк накатывал на «Вольво», заглатывающей бензиновую порцию.

– Ба! – завопил, узнав редакционную машину и её водителя. – Вася! Какими судьбами?

– О! Ванёк! – он тоже обрадовался, держа «пистолет» у горловины бензобака. – Хороша зверюга, – кивнул на «Победу», заговорщически подмигнув. – Частным извозом промышляешь?

– Вася, это любовь, – отвечал. – А ты какими судьбами?

– Да, на кладбище Кунцевское тяну. Щусь приказал, – пожал плечами. Какого-то депутягу замочили… Ты чего, Ванюха? Во, гулена-шалена!..

Взвизгнув от радости, прыгнул на три вершка; от чувств облазал родного шоферюгу и кинулся платить за нефтепродукт. Как сам не догадался господину Берековскому по статусу полагается присутствовать на похоронах товарища по общему делу. И любви. Вот почему он так был опечален сегодня поутру. Но с букетом алых роз. А мы-то решили, что направляется на день рождения к юному любовнику Ермакову, о котором мы узнали из аналитической справочке, предоставленной нам честным гражданином О. Трахбергом. Ан нет совсем даже наоборот. Ну и хорошо; в том смысле, конечно, что благодаря случаю мы не потеряли объект.

Прибыв к месту горького события, я и моя спутница обнаружили, что депутат пользовался большой любовью и уважением со стороны оставшихся жить коллег и друзей. Стоянка была забита современными колымагами и создавалось впечатление, что мы прибыли на загородный авторынок. Властолюбивая публика в темных костюмах от Валентино тянулась вдоль кирпичной стены к воротам. В глубине кладбищенского парка фальшивил оркестр радио и телевидения. Хлопотали бригады ТВ и как бы независимые журналисты. Многих я знал и многие знали меня. С постными лицами, соответствующим печальному событию, мы приветствовали друг друга.

Я познакомил Александру с журналюгами, известными своими криминальными расследованиями, и это произвело на неё должное впечатление. Более того, меня любовно обхлопывали, как старое стеганное одеяло, извлеченное из комода летним деньком, и спрашивали о делах. Я отвечал, что помаленьку папараццию. Меня не понимали, а после вникали и добродушно посмеивались.

Повстречался мне и Костька Славич, примерный мальчик нашего «потока», мы с ним когда-то дружили и любили пить пиво у памятника первому журналисту России Михайло Ломоносову, потом наши пути-дорожки разошлись. У моего приятеля был папа, занимающий высокий пост в Агенстве печати и новости, куда он и пристроил чадо. На хлебное местечко. С поездками в страны дальнего, как сейчас говорят, зарубежья. А я остался, чтобы быть свидетелем всех наших исторических катаклизмов. Каждому, как говорится, свой гардероб. И что теперь?

– Там смертельная скука, – ответил Костька Славич. – Ребята, даже не представляете, как они живут? Как в пластмассовом ведре…

– А у нас смертельные забавы, – и мы отправились освещать непосредственное действо, происходящее у свежей могилы.

Что бы там не говорили, а все похороны похожи. Во всяком случае, принцип один: живые прощаются с нарумяненной куклой, говоря о ней только прочувствованные и хорошие слова; потом по традиции закидывают могильную яму горстями холодного суглинка… смотрят, как хекающие гробокопатели обкультуривают могилку, закладывая её венками и цветами; и скоро перед взором как бы огорченной публики предстает веселенький шалашик с трепыхающимися от ветра атласными ленточками.

Усопший депутатик в гробовой лодке интересовал меня меньше всех. С такими не поговоришь по душам, а вот с оставшимися…

Господин Берековский тоже произнес короткую речь, из которой следовало, что святее его товарища и друга нет на этой грешной земле. С этим никто не спорил, даже я, хотя имел полное моральное право утверждать обратное.

Публика была, повторяю, самая высокопоставленная: замечались знакомые по ТВ лица тех, кто нес тяжелое и ответственное бремя, служа демократическому, понимаешь, народовластию. Среди них я заметил господина Щусева, который считал своим гражданским долгом посетить такое мероприятие. Тусовка – она и между гранитных плит с крестами это самое.

Я хотел было подойти к нему и предложить скандальный материалец с фото, да передумал: не дай Бог, хватит моего бывшего руководителя сердечный удар и… Нет, пусть живет, как живет, и мучается.

Наконец во всю мощь оркестр грянул «Прощание славянки», и живые поняли, что пора возвращаться к своим проблемам, которых выше крыше. И ещё выше. Многие торопились и поэтому, не выдержав толчеи, перепрыгивали через могилы. Божьи старушки на паперти неистово крестились, отпуская грехи, по причине удивительной платежеспособности грешников.

– Ну и что дальше, граф? – спросила Саша, когда мы медленно покатили в общей автомобильной колонне. – Так и будем, как собачий хвост?

– Туда торопишься? – кивнул на кирпичную стену кладбища, бесконечно тянувшуюся за боковым стеклом. – Что-что, а покормить фауну всегда успеем, ам-ам…

– Прекрати.

– Терпи. Бог терпел и нам велел.

– И долго терпеть, иерей?

Я выматерился. Про себя. Если хочешь провалить дело, возьми в долю женщину. Не успеешь будущий доход подсчитать, как тебя уже ведут в расход. Пришлось прочитать спутнице лекцию о вредной привычке торопиться под кладбищенские лютики. Зачем? Жизнь прекрасна, и прожить её надо с удовольствием, как это делает наш подопечный.

– Он живет, а мы подсматриваем, – морщилась Александра, – какое фи-фи.

– Мы ищем пути-дорожки к его бизнесу, – сказал я. – Найдем и тоже будем жить.

– А если он честный, как папа римский?

– У нас и папа римский брал бы взятки борзыми щенками, – отрезал. Лучше подумай, кто бы нам помог информацией?

– О папе римском?

– И о папе римском тоже.

Не понимаю, как этой девушке удалось стать активным участником нашего криминального образа жизни? Проклятые грозы в койке, и теперь ничего нельзя сделать. Дурная примета, когда дама на корабле, но ещё хуже, когда задает под руку вопросы, на которые трудно ответить…

Вечером выяснилось, что мы имеем дело не только с пошлым лавочником, но и возвышенным, блядь, меломаном – господин Берековский отправился в… концертный зал имени П.И. Чайковского. С очередным букетом алых роз. Создавалось такое впечатление, что он выращивает эти бутончике в каком-то своем южном дендрарии.

Когда машины банкира остановились у знакомого зала с колоннадами и я понял, что нас ждет Шестой концерт И.С. Баха, то заметно занервничал.

– Проведем хороший вечерок, – не поняла Александра. – А в чем дело, папарацци?

Помявшись, поведал в лицах трагикомическую историю, случившуюся в мою студенческую бытность.

Учился на нашем «потоке» по творческому обмену некто Хулио из солнечной Иберии, сын одного из деятелей коммунистической партии. Тогда существовала подобная практика: пока отцы гнили в казематах за свои убеждения, их дети получали интернациональную помощь в полном объеме гуманитарных наук. Был Хулио толстеньким и волосатым, как обезьяна в тропиках, но и был очень мил, весел и умел находить общий язык с противоположным полом. То есть обладал таким любвеобилием, что мы ему в подметки не годились со своей пролеткультовской простотой. И вот однажды он решил обаять девушку по имени Стелла. И была та Стелла необыкновенной фригидной стервочкой и меломанкой. К тому же блюла свою девичью честь, как коммунист партбилет. И по этому поводу вышел не слишком благородный спор между мной и Хулио.

Да-да, было и такое в моей биографии. Я решил попросту заработать сто баксов и пустил слух, что Хулио окажется жидок против нашей забронированной комсомолки, любительницы Баха, но никак ни траха. Естественно, слушок достиг ушей нашего интернационального товарища и он, как истинный любитель траха, но никак ни Баха, поспешил ко мне, чтобы ударить по рукам. И мы ударили при всем честном народе. Тут же возникли новые ставки: многие надеялись на непреклонность соотечественницы, а многие верили в горячий темперамент испанского сеньора. А срок исполнения всех желаний был оговорен в неделю. Шесть дней и пять ночей наш Хулио бился с неприступной крепостью. И все тщетно – ни слова, ни цветы, ни пение народных иберийских шансонет у двери члена ВЛКСМ не смогли тронуть его (в смысле, ее) бессердечного сердечка. Наконец кто-то догадался дать гранду добрый совет – пригласить недотрогу в концертный зал П.И. Чайковского на программу классической музыки, посвященной ХХ съезду работников рыбного хозяйства. Отчаявшийся Хулио решился на этот шаг. И о чудо – милая, но мужественная девушка с благодарностью приняла приглашение.

Надо ли говорить, что академические стены дрогнули от подозрительного наплыва студенчества, любителей тараньки, которое жаждало зрелища. И оно его получило.

Во-первых, Хулио убил всю заинтересованную публику своим фраком, это было великолепное платье особенно на джинсово-потертом фоне. Потом – букет великолепных роз в двадцать один бутончик. У недоверчивой Стеллы от такого внимания голова пошла кругом, как, впрочем, и у всех её подружек, успевших познать Хулио и его секретное оружие в штанах.

Ну хорошо. Походила влюбленная парочка по фойе, не обращая внимания на нищее и голодное студенчество. Как говорится, все с нетерпением ждали пьяно, форто, сольфеджио, сопрано и так далее. От такой нервной обстановки многие бегали в буфет, чтобы промочить горло и сделать новые ставки. Кто на Хулио, а кто на Людвига ван Бетховена.

Наконец публику приглашают в зал. Приятный такой, прохладный. С портретами осноположников фуг и гамм. Сцена опять же с белым, как пароход, роялем. Словом, красиво. Сели в плюшивые кресла. Стеллочка по сторонам ах-ах, как божественно! Si-si, думает свое Хулио, после концертной программы ты не так, пташка моя, заахаешь, чтобы провалиться мне на месте; ну, такую вставлю фугу – в гамму!..

Тут вытанцовывает на сцену дамочка, похожая на одряхлевшего тушканчика, и скверным голосом сообщает:

– Бр-р-рамс, минор с мажором, без альта, виолончели и скрипки. Рояль.

И удаляется, точно ей пришпилили ягодицы английской булавкой. Брамс, так Брамс-епамс, какая разница, думает свое Хулио, выдержу испытание, а там заслуженная награда.

В это время на сцене появляется пузанчик по фамилии Писин. Во фраке. И с бабочкой. И очень похожий на Хулио. Да-да, всему студенчеству показалось, что это он, наш любвеобильный синьор, на подмостках. Что за чертовщина?! Нет, вроде сидит. В партере и обществе приятном. А пузанчик поклонился и плюх за рояль. Обмер, как перед вечностью. И – бац-бац-бац! Ручками по клавишам. Как белым, так и черным. Туда-сюда – сюда-туда. Живенько так. Мрак. В смысле, повальный звуковой перетрах, от коего у Хулио мурашки по спине забегали в такт гаммам. Мука – не музыка. Ко всему манерная стервочка опускает свою голову в кудряшках на его плечо и повторяет с чувственным предыханием:

– Ах, как божественно!

И чувствует Хулио к своему ужасу, как его фуга поднимается, точно штык в руках бойца-антифашиста. В полный рост. Во взятых напрокат портках. Все выше и выше. Пришлось несчастному программкой свое бесчинство прикрыть.

Кое-как первый акт этой музыкальной фиесты нашим интернациональным другом был вынесен. Больше всего раздражало, что на сцену выходила тушканчикообразная тетка с напоминанием о том, что будет исполняться. Только к гаммам привыкнешь – все, конец номера и в полной тишине цокает этот вертлявый зверек, чтобы визгливым голосом сообщить:

– Гендель. Адажио без сопрано.

Понятно, что часть молодой публики и Хулио притомились от такого садистского развлечения, и почувствовали глубокое облегчение, когда эта самая тушкан-мадам объявила:

– Ант-р-р-ракт, засранцы!..

О какое счастье! И все мы (с Хулио впереди) ринулись в буфет, чтобы восстановить баланс и гармонию в ослабленных организмах.

И случилось то, что должно было случиться. Я угостил товарища рюмочкой коньяка, он – меня. Он – меня, я – его. Я – его, он – меня. И так далее. Тут дают первый звонок, мол, засранцы второй раз, по своим местам.

– Только не в эту пыточную музыкальную шкатулку, – сказал я Хулио. Готов признать свое поражение, будем считать, что поимел ты Стеллу, а вот слабо выйти на сцену и сбацать испанскую народную мурку.

– Не слабо, – отвечает товарищ, – и очень, ик, даже не слабо. Мурка моя любимая песнь.

Ударили по рукам. Кто был рядом, тут же сладил новые ставки. Дальнейший ход событий был полукриминален. Мы пробрались в служебное помещение, нашли гримуборную маэстро Писина. Придвинули к двери шкаф, подвернувшийся кстати, и пошли на визгливый голос чучундры, объявляющей очередной цирковой номер. Публика (ее большинство) кашляла и переговаривалась в ожидании маэстро. Тот задерживался – гению можно все. Что такое пять минут паузы перед вечностью? Наконец – вот он! Однако что такое, почему мастер так потемнел обликом и шаг его весьма нетрезв? Не обращая внимание на волнение в зале, маэстро меж тем хлопнулся на табурет, как в лужу, обмер перед тенями великих и… рявкнула такая мурка, что у публики волосы встали дыбом. Дама-тушканчик хлопнулась в обморок, выпав из-за кулис на сцену. С публикой (ее большинством) сделался столбняк. И пока общество находилось в глубокой депрессии, проклятый гаер сбацал малинка-калинка, раскинулось море широкое, королева красоты, ленка-енька, буги-вуги.

Я же держал оборону у двери, но оказался слаб перед нарядом милиции с автоматическим оружием. Получив прикладом удар по ребрам, укатился под рояль. Где и помогал Хулио, цепляясь за ножки инструмента и утверждая ором, что он поданный ОАЭ. Si-si, ик, поддерживал меня товарищ. Отряд правопорядка вынужден был таскать бесценный музыкальный инструмент по сцене вместе с заявителями, пока не выяснилось, что они самым хамским образом клевещут. На дружеские Объединенные Арабские Эмираты. Словом, случился свинский, гадский и возмутительный скандал.

– Врешь ты все, Ванечка, – смеялась Александра. – Такого не может быть?

– Было же, – потрогал ребра.

– И что Стелла? Осталась старой девой?

– Отдалась Хулио. Когда женила его на себе. И уехали они в солнечную Иберию, а я остался, – вздохнул. – И занимаюсь черт знает чем.

– Это точно, – проговорила спутница. – И я вместе с тобой.

– Значит, завтра идем на овощную базу? – пошутил.

– После того, как… – решительно открыла дверцу автомобиля. Надеюсь, тебя, родной, не потянет на сцену. По старой памяти.

– Не. Разве только в буфет.

И мы, посмеиваясь, отправились повышать свой культурный уровень в области классического музона. Билеты в кассе отсутствовали, но были в руках хлипкого меломана с ужимками клакера. По фойе гуляла светская публика, готовая к приему духовной пищи. Господин Берековский находился в хорошем расположении духа и рядом с дамами постбальзаковского возраста, на дряблых выях коих сияли бриллиантовые колье. Два телохранителя банкира изо всех сил старались придать своим бандитским физиям осмысленность. Это у них получалось, когда, очевидно, вспоминали счастливое детство.

Моя спутница чувствовала себя, как рыба в воде, лучше не сказать. Раскланялась с тремя нафталинными старушками, участницами крестьянского восстания 1861 года, поприветствовала взмахом руки театрального критика с напудренным лицом, защебетала с бесполыми подружками…

Я почувствовал себя чужим на этом искрящемся празднике жизни и отправился в известное местечко, где легко восстанавливался душевный баланс. Рюмка коньяка – и мир расцветает над тобой, как шелковый парашютик над любителем воздушных ям.

Эх-ма, хорошо летать под свободным небесным куполом, единственное, что огорчает – это приближающаяся панцирная твердь, о которую очень даже можно крепко ебзнуться всем своим слабым скелетом. Не напоминает ли этот казус всю нашу жизнь. Мы рождаемся в мир с радостной верой в бессмертие, и живем, пунцовея и наливаясь жизненной силой, не подозревая, что совсем скоро наступит унылая пора увядания… Брр!

Лучше об этом не думать, и я пропускаю ещё одну рюмашечку для оптимизма. Ничего, живы будем, не помрем. Полетаем ещё под куполом шапито, если представить, что мы все участники циркового представления.

Третий звонок призвал меня подняться, чтобы выступить с отдельной развлекательной программой? А почему бы и нет, ха-ха? Жаль, что Хулио в своей Иберии, мы бы повторили свой уникальный номер. Эх, какие отчаянные молодцы гибнут в женских вулканических жерлах. Держись, Хулио, я, ик, с тобой! И легким пританцовывающим шагом выпал из буфета.

О, что такое, господа? В полупустом фойе наблюдалась производственная суета телохранителей, они окружили восторженно-праздничную, галдящую группку; и среди прелестных женских головок я к своему удивлению…

– Эй, Александра, – сделал шаг и наткнулся на преграду, а точнее на спину телохранителя, похожую на Великую Китайскую Стену. – В чем дело, товарищ? – возмутился.

– Тихо стоять, – процедила ВКС.

– Чего стоять-то, мне туда надо?

– Минуточку.

От возмущения я потерял дар речи. Ничего себе – у нас свобода передвижения или её уже отменили постановлением очередного обдолбанного от большого ума правительства?

Пока я бунтовал у ВКС, щебечущая группка женсостава последовала в директорскую ложу. Мои попытки присоединиться к прелестницам оказались тщетными. Я обозвал телохранителей популярными парнокопытными, что не произвело на них никакого впечатления, и отправился в зал, откуда доносились инициативные гаммы. Плюхнувшись в кресло последнего ряда, я с обходительной настойчивостью вырвал театральный бинокль из рук невыразительной меломанки и с его помощью нашел господина Берековского, сидящего перед сценой с экзальтированным видом, потом перевел окуляры на директорскую ложу – там цвел дамский цветник. Я начал было рассматривать живые, блядь, орхидеи, да пришедшая в себя любительница сольфеджио уцепилась в бинокль, как цаца в отполированную кость, и мне пришлось уступить… Я всегда уступаю женщинам в их критические дни.

Делать нечего и под звуковую капель фортепьяно я забылся в легкой коньячной полудреме. И причудилось мне, что сижу вместе с милой Сашенькой в знаменитой мраморной едальни-херальни «Метрополя», где бушует стихия ресторанно-кофейного празднества. По залу плавают воздушные шары, пенится шампанское, лоснятся щеки…

– Великая жратва, – морщится любимая, одетая в строгий и деловой костюм с гибкой бриллиантовой брошкой, похожей на знак $, в петличке.

– Как говорится, по барабану и палочки, – примирительно замечаю. Люди отдыхают.

– Отдыхают, – хекает. – Зачем мы здесь?

– Ты же хотела быть, как все, – и смотрю на сцену: столб света ниспадает на белый рояль. – Помнишь анекдот? «Хорошее местечко попалось на концерте в филармонии? Нет, там нет хороших мест – отовсюду слышится музыка.»