Текст книги "Порнограф"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

Я отвечал, как меня учила родная школа (советская). А это все равно что плеснуть серную кислоту на норковое манто привередливой любимой. После этого мои проблемы были решены мгновенно. Я был отправлен в фотолабораторию, где мною была сдана кассета с пленкой. «Товар» был принят тощей и злой, как селедка в банке, теткой Бертой Эразамовной, пропахшей кислотными проявителями-закрепителями. От неё я узнал все, что думают люди подземелья о тех, кто самым бесстыдным образом эксплуатирует трудовой люд. Я был полностью солидарен с этим мнением и поэтому без проблем получил расписку, что мой материал выполнен на высоком идейно-художественном уровне. После этого мне (на верху) без лишних хлопот выдали половину суммы; остальное получу, объяснили, после появления материла в свет. Я вздохнул: эксплуататоры хреновы, но сделал вид, что такое положение дел меня устраивает, как гомосексуалиста поза Трендэленбурга. (Кто не знает, что это за положение, пусть вспомнит себя на приеме у проктолога: рачком-с.)

Уже дома я обнаружил, что таки не расстался с «Nikon». Он висел на моей шее, как собачий намордник. Я пожал плечами: нет, более я не ходок на такие сомнительные мероприятия. Лучше спокойно прозябать в бедности, чем ославиться на весь мир. Таким образом. Надеюсь, мое Ф.И.О. будет отсутствовать рядом со снимками любителей гимнастического отдыха на фоне искусственных березок?

Надо признаться, что летняя ночь прошла в кошмарных снах. Снилась такая чудовищная жопная абракадабра, что германский профессор Зигмунд Фрейд посчитал бы за счастье лично заняться мной, как с самым многообещающим дурковатым пациентом.

Проснулся в холодном поту, я, разумеется, а не профессор, который уже далече от нас. Со стойким впечатлением, что только чудом удалось выдраться из чана, похожего понятно на что, переполненного жидкими кофейными фекалиями. Куда я настоятельно нырял, спасаясь от меча янычара в феске. Брр!

За окном тёхали здравницу наступающему дню невидимые птахи. Зевая, пошлепал за кислородом, чтобы провентилировать умаянные за ночь мозги. Лучше бы я это не делал. В нашем заштатном дворике лимузинил автомобиль и к нему, посланцу из другого мира, направлялась… Александра. Да-да, моя соседка по коммуналке. С которой мы постоянно путали свои паленные чайники.

Ничего себе, хекнул я, глядя, как предупредительный до тошноты водитель в фирменной фуражке открывает дверцу для будущей пассажирки, кою я привык видеть в джинсиках и майке, но отнюдь не в костюме для официальных фуршетов от любителя макарон и строгих линий Валентино.

Через минуту прекрасное видение в БМВ цвета тишины русского поля исчезло. А я остался в жалкой конуре. С прожорливым котом. Продавленной тахтой. Запыленным кактусом. Телевизором, косящимся под радиоточку. С разбитой параличом печатной машинкой. Чувствуя себя на расквашенной обочине жизни.

Эх, жизнь наша, копейка! Не быть тебе, блядь, Ванёк, графом, а быть тебе, родной, п о р н о г р а ф о м. Графом, но порно (в широком смысле этого слова.)

Такая вот небесная прихоть фатума, и от его указующего перста никуда. Так что успокойся, сердечный, да продолжай вместе с народными массами глотать непереваренные куски псевдодемократического дерьма и бесславия.

Такие вот наступили потешные времена: каждому по его способности ухапать столько, сколько он сможет. И все это перевести на валютные счета в страну альпийских ультрамариновых эдельвейсов. Для возможного счастливого будущего. Если, конечно, случайно не пристрелят в уютном кафешантане со стриптизом на каком-нибудь тихом Засрацштрассе, когда мысли о красоте мира и номер тайного счетика в кармане укрепляли веру в собственную дольнюю вечность.

Как говорится, у каждого свои земные радости, да одно кладбище. С наевшими морды могильными червями, для коих биография преющего праха не имеет ровным счетом никакого значения.

С этой умиротворяющей меня мыслью я цапнул чайник и отправился на кухню. Мой поход сопровождался хаем боевых старушек, ведущих свою бесконечную звездную войну за обладание господствующих высот у мест общего пользования, звяканьем пустых бутылок из комнат наших крепких, как стальной лист, алкоголиков, нечеловеческим ором раннего клиента Софочки-Сахарные губки…

Разве можно так жить, господа? Вот-вот, нельзя. И поэтому возникает закономерный вопрос, как в этом коммунальном кавардаке оказалась девочка Саша? Ее байка о желании жить самостоятельно вполне правдива, но парадный выезд в БМВ?.. Что это? Случайность? Закономерность? Не банкир ли это, давший ссуду, решил получить свой процент и интерес? Не провести ли самостоятельное журналистское расследование? А зачем? Этот вопрос вернул меня в грубую действительность. Ба! Да, вы, батенька, кажется, ревнуете? Не может быть? А почему бы и нет? Сердечные раны затянулись и требуют любви. Вот любви тебе, Лопухин, и не хватает для полного счастья. Прекрасно знаешь, все заканчивается пошлыми семейными узами, потом ты из них рвешься на свободу, как конь из стойла, чтобы дать клятву навек на Воробьевых горах не смотреть в сторону соблазнительных по форме и ужасных по сути фуксий.

Нет, Ванечка, никаких чувств, кроме добрососедских и дружеских. Дружба между мальчиком и девочкой?.. И тут я вспомнил о своей дочери, которой обещал при удобном случае навестить. Маленький человечек мечтал о роликах. Кажется, я могу, как Господь наш, исполнить мечту. А почему бы и нет, если есть возможность исполнить родительский долг?

… Мария гуляла в скверике с дедом Аристархом Сидоровичем, моим бывшим тестем. У нас были довольно-таки терпимые отношения, он меня даже уважал за то, что я сумел вырваться из бабского, как он выражался, полона. Был бравым отставником в звании полковника танковых войск, а перед супругой своей пасовал, как «Фердинанд» перед Т-34.

Мое внеплановое появление обрадовало дочь, а деда превратило в заговорщика, готового пойти на самые решительные действия по подрыву семейных устоев. Я коротко изложил суть проблемы и мы поспешили в магазин «Спорт». Там пахло кожей, потными играми с мячами и трудными путешествиями по горам. Очередь за роликами не замечалась, и дочь начала старательно мерить спортинвентарь. У деда Аристарха от цены на бегунки с колесиками и на защитные щитки для коленей-локтей-ладошек последние волосы встали дыбком; от возмущения он не находил слов и только багровел, как генералитет на февральском плацу после праздничного обеда в честь защитников Отечества.

– Ничего, батя, – сказал я. – Выдюжим. Главное, ребенок счастлив. Да, Мария?

– Ага, – защелкивала замки на ботинках. Потом поднялась в полный рост, поправляя щитки. – Папа, а можно ещё ролики купить?

– Кому? Маме? – пошутил.

– Не. Юлечке Титовой, моей подружке… подарить.

– Мар-р-рия! – оглушительно рявкнул полковник в отставке, пугая потенциальных покупателей у прилавков.

– Ну мне будет скучно одной кататься, деда, – посчитал нужным объясниться ребенок. И заканючил, великолепный психолог. – Ну, па.

– А может ей подарить остров в океане, – задумался я о смысле нашего удивительного бытия. – С кипарисами?

– Не, ей ролики.

– Мария, ты заходишь слишком далеко, – отчеканил дед-полковник. – Как тебе не стыдно?

Стыдно было мне. За то, что испытал минутную слабость и не поспешил в кассу. Что деньги? Труха. Сегодня они есть, а завтра их нет. И как бы не старался придержать у ляжки казначейские билеты, все равно… Ааа, где наша не пропадала! Однажды живет, черт подери! Если можно сделать счастливым родного человечка, то какие могут быть вопросы.

Короче говоря, из магазина «Спорт» мы все выкатили на роликах, включая доблестного полковника в отставке. Конечно, шучу, но то, что моя дочь и Юленька Титова будут гонять по столичному дворику, это правда.

Я испытывал двоякое чувство: глубокого удовлетворения и прореху в своем бюджете. А что делать? Такие вот буржуйские времена: за счастье надо платить. Остается лишь работать и работать, как завещал нам великий инквизитор маленького роста товарищ Ленин, не к ночи, надеюсь, упомянутый.

– Мария, – сказал я, собираясь попрощаться. – Слушайся дедушку, и далеко не убегай. Вместе с Юлечкой. Ты меня поняла?

– Ага, – передернула подростковыми плечиками. – А где дед-то?

Я посмотрел по сторонам: Аристарх Сидорович, культурно матерясь, трусил по солнечному бульвару, как раздосадованный носорог по африканскому сафари. В чем дело? Оказывается, я и Маша умчались вперед, увлекшись легким скользящим бегом над обыденным асфальтом.

– Ну вы… блин… того, – выдохнул полковник в отставке, рухнув на лавочку.

– Ничего, деда, порядок в танковых войсках! – цыкнула дочь и укатила на площадку закладывать виражи.

Я вспомнил об ушибе своего организма и тоже присел на скамейку. Поговорив с бывшим танкистом о сложном международном положении: НАТО, сукины дети, так и прут к нашим границам, так и прут, я вручил ему три «сотенки» с мордатым, малопривлекательным президентом чужой республики и засобирался уходить.

– Добрые дела, Ваня? – полковник в отставке прятал доллары в карман гимнастерки. – Гонорарий, значит, получил? Где читать-то?

Пришлось сделать вид, что я заволновался за полеты ребенка на площадке. Не рассказывать же старому ратнику о моих последних приключениях. И моей профессии. Он меня не поймет. Вообще. И, не дай Бог, ляпнет семейству о моем новом призвании. Тогда я точно Марию не увижу. На роликах. И без оных.

– В газете «Правда» читать, – отмахнулся. – Под псевдонимом.

– Псевдонимом?! – орал отставник мне в спину. – Каким?

– Папандопуло, – брякнул я.

На теплой площадке попрощался с дочерью, выписывающей на роликах бесстрашные зигзаги. Ребенок учился на глазах. Я похвалил Марию, прося соблюдать осторожность. На крутых виражах.

– А ты уже уходишь? – удивилась.

– Ага, – отвечал, – пойду зарабатывать на остров. С кипарисами.

– Ух, ты! – поверила дочь. – Честное слово?!

– А то! – цокнул я. – Купим островок в океане на месячишко. Где наша не пропадала!

– Чунга-чанга, ха-ха! – засмеялась Мария. – Ур-р-ра! – И побежала от восторга по большому кругу.

А я поспешил уйти, чтобы не ляпнуть что-нибудь еще. Этакое феерическое. Во всех отношениях я человек положительный, единственный недостаток: люблю дернуть для красного словца нечто завиральное. А потом, чеша затылок, думаю: на хрена? Не было никакой необходимости обещать златые горы. Просто хотелось сделать приятное собеседнику. Право, будто черт за обмылок языка тянет.

Вот и сейчас: на какие такие грошики я куплю остров? Даже на один день для личного пользования. А ребенок будет ждать.

Эх, Лопухин-Лопухин, стыдно жить фантазиями. И других ими кормить от пуза. Вот отсюда, товарищ завиральщик, все твои беды. Хочешь выглядеть лучше, чем есть на самом деле.

Вот чего мне не хватало для полного счастья, так это пасть ниц. В глазах дочери. Тогда точно я сам себя не буду уважать. Выход один работать и работать, чтобы мечту об океанском острове воплотить в жизнь.

Я почувствовал зуд в руках – где мой друг «Nikon», сниму любую часть тела для жаждущей свинского скандала публики. Да, вот такой я, гадкий папарацци, в смысле порнограф! Осуждайте меня, господа, и вы будете совершенно правы, однако помните: нет безгрешных на этом голубом, тьфу, острове во вселенной, именуемым планетой Земля. Все грешны либо в мыслях, либо в действиях. Я признаюсь в своем грехе, значит, часть вины передаю Господу нашему.

Да, таким он меня создал, малоприятным для ханжей и лицемерно-сюсюкающих теток, мечтающих о французской любви в вышеупомянутой позе Трендэленбурга, но делающих оскорбленный вид при виде бананового члена в витрине овощного шопа.

Так что, граждане великой страны, ныне, повторюсь, нет запретных тем и поз. На мой взгляд, нужно лишь соблюдать необходимые гигиенические наставления, чтобы не вляпаться с головой в говно нашей великолепной и неожиданной действительности.

Надо ли говорить, что домой возвращался на эмоциональном подъеме. Греза о прекрасном острове в океане застила мне глаза и я не сразу заметил человека. В своей комнате. Я думал, что это игра теней и моего воображения, и побежал с чайником на кухню. Чтобы пить чай с тортом «Napоleon» и одноименным коньяком. Решил, так сказать, себя побаловать. Для оздоровительного тонуса всего ушибленного организма.

Когда воротился в комнату, держа кипящей чайник подальше от кота, то обнаружил, что тень приобрела характерные черты моего товарища Сосо Мамиашвили на продавленной тахте. Сидя на ней, князь с самым мрачным видом пожирал торт. И коньяк тоже, используя для этих целей алюминиевую кружку, доставшуюся мне от прадеда Клима, участника первой империалистической войны.

– О, Сосо! Ты? – обрадовался я. – Извини, а я думал игра теней!

– Игра блядей! – неожиданно рявкнул мой друг. И ударил кулаком по столу. Вернее, хотел хватить по столу, а влепился рукой в торт. Это обстоятельство окончательно вывело его из себя. Он завопил дурным голосом текст на малознакомом мне языке, где, правда, угадывались слова на буквы, которые отсутствовали на моей печатной машинке. И ещё там было слово «папарацци».

Я открыл рот от удивления: в чем дело, кацо, тортовых жиров обкушался? Или клопиный коньячок не приглянулся?

– Идиот! – гаркнул. – Ты кого снял, папарацци херов?! – И швырнул пачку снимков, выполненных на глянцевой цветной бумаге.

– Кого надо, того и снял, – огрызнулся я. – Что происходит, генацвале?

– А ты уж погляди, Ёхан Палыч, – попросил, сдерживаясь. – Сделай такую милость, вах-трах!

Я застеснялся, мол, чего там смотреть, имел таки удовольствие лицезреть, так сказать, в натуральном виде. Не прошли и сутки. Однако визитер с кружкой коньячного пойла был неприятно настойчив. Я вздохнул – ну и времечко, мало того, что заставляют заниматься черт знает чем, так ещё надо рассматривать результат собственной трудовой деятельности. Однако делать нечего, тем паче у меня возникло подозрение, что у Сосо за обшлагом пиджака кинжал из дамасской стали, не дай Бог, прирежет, как засрацкого цыпленка, и ничего ему не будет, потому что лицо кавказской, понимаешь, национальности.

Пожимая плечами, просмотрел снимки. И ничего нового для себя не обнаружил. Жопа – она и в бывшем номере Предсовнаркома это самое.

– Не понимаю, – признался. – Что, имеются претензии к художественному осмыслению объектов?

Мой товарищ задохнулся от возмущения: какое к такой-то матери ху-ху-художественное, блядь, осмысление? Отщелкни глаза до щек, сукин ты сын?

– А что такое, – заорал я, – можно спокойно объясниться, а не жрать мой, между прочим, торт и кружками заглатывать коньяк?

– Ах, прошу прощения, граф, за ваш еб… ный коньяк?!

– А вы, князь, прекратите изъясняться загадками и материться, как конюх!

– Да, пошел ты, граф!

– Сам туда иди, князь!

Неизвестно, чем бы закончилась наша горячая, как кипяток, перепалка, да дверь в комнату рыпнула. Оба мы вздернулись, точно ошпаренные. Кто это ещё посмел вторгнуться в частную собственность?!

– Вах, красавица, прошу к нашему столу, – расплылся в медовой улыбке Мамиашвили, хлебосольным жестом сбивая бутылку, которую я успел привычным движением поймать у пола.

– Привет, мальчики, – проговорила Александра. – А у вас весело. – Была в строгом костюме, но в узкой короткой юбке. – Нет ли тут моего чайника?

Чужую посудину я нашел под кактусом, и пока её искал, князь галантный, как тульский пряник на празднике города, начал обхаживать молоденькую и доверчивую «красавицу». Это мне не понравилось – появилось настойчивое желание огреть любвеобильного друга чайником. Чтобы он забыл все слова. На всех языках мира.

– У нас проблемы, – напомнил я ему.

– Вах, какие проблемы? – удивился донжуан с гор. – Какие могут быть проблемы в обществе такой очаровательницы, да, Сашенька?

– Нет, у нас проблемы, – повторял я, как какаду, сидящий на кипарисе острова, омываемого океанскими волнами. И, вручив чайник хозяйке, принялся с помощью живота буквально выдавливать её из комнаты.

Улыбнувшись, девушка пообещала заглянуть на огонек к мальчикам попозже, когда они решат все свои проблемы.

Конечно же, все наши вопросы были сняты мгновенно. За час. И мой друг тут же поспешил вон из комнаты, чтобы пригласить прекрасную соседку на праздник, который был поминками. Для меня. Поминками по самому себе.

В чем дело? Надеюсь, это ещё кому-то интересно? Мне, например, нет. Потому что более в идиотском положении не приходилось бывать. Даже когда я елозил спиной по кремлевской каше в контейнере, была надежда, что таки выберусь из кисловато-удушливого пространства металлического куба. А тут? Мрак!

Моя мечта рухнула в одночасье: не тонуть по щиколотки нам с дочерью в тропическом жарком песочке, не лазать по шершавым стволам пальм, не бултыхаться в штормовых волнах океана. Все, амба!

Выразился бы куда энергичнее, да какую-нибудь бледную, как спирохета, вонливую дамочку хватит удар, если она услышит яростный вопль моей измученной души. Жаль, что у меня нет силы воли и бельевой веревки под рукой, удавился бы, не размышляя. Вместе с культурной спирохетной теткой, для коей словцо «конец» (в экспрессивной форме) есть оскорбление личного и общественного вкуса.

Но вернемся к печальной для меня яви. Когда мы снова остались одни, Сосо, отдав мне мою же алюминиевую кружку, наполнил её коньячной бурдой и сказал, что лучше будет, если я залью свой организм огненной водой. Для точного восприятия того, что произошло вчера.

– А закусить? – поинтересовался я, чувствуя, как мой друг приходит в хорошее расположение духа: дамасский кинжал был загнан в невидимые ножны, и можно перевести дух – мне.

– Кусай, дорогой, – указал широким жестом на мятое малосимпатичное месиво торта.

– Вы поразительно любезны, князь, – и залпом ухнул коньяк в себя. Цапнул кусок тряпичного «наполеона». – И чегось вчера было-то?

– Он меня ещё спрашивает, блядский фотограф?

– Пардон… порнограф… я, ик.

– Как?

Повторив, я по мере возможности объяснил значение этого слова, которое, кстати, придумал он, Сосо Мамиашвили, когда искал мне работу.

– Вот-вот, я тебе, пьяная рожа, нашел хорошее местечко, а ты?

– А что я, – продолжал не понимать, – а-а-атличные, глянь, фотки, – и веером кинул их на пыльный ландшафт тахты.

– Naturlick! – согласился. – Чувствуется, рука мастера.

– Ну?

– Бабу гну! – взъярился мой малопонятный товарищ. – Ты где э т о снимал, порнограф?!

– Где-где, – отвечал я, пытаясь подобрать удачную рифму. И не нашел. В «Метрополе», а что?

– В «Метрополе», – поднял указательный палец князь Мамиашвили со значением. – А где надо было?

– Как где? – я почувствовал, что трезвею, как блюющий в торт с кремовыми розочками член обновленного правительства на банкете в честь независимости Фасо-Бурсо. (Или Бурсо-Фасо?) – Извини, князь, это ты на что намекаешь?

– Какие тут намеки, baby bare,[1]1
  Обнаженная крошка (англ.)


[Закрыть] – хохотнул Сосо. – Облажался ты, как поц в женской бане, ха-ха!

– Ничего не знаю, – отрезал я и сослался на господина Гамбургера, выдавшего по телефону информацию о местоположении поп-бля-звезд.

– Проверено, – поднял руку Сосо, – мин нет.

– Это в каком смысле?

И мне, дуралею, объяснили, информация от вышеупомянутого товарища шла следующая: гостиница «Националь», угловой номер на двенадцатом этаже.

Я задумался. О смысле жизни. И своей жалкой роли в ней. Ничего себе: digito monstrari.[2]2
  Когда на тебя указывают пальцем (лат.)


[Закрыть]

Не понимаю? Кто из нас лжет? Нет, я способен развести турусы на колесах, но в данном случае? Зачем? Мне было без разницы, в какую гостиничную дыру влезать? И главное: как я мог не оправдать доверие, оказанное мне княжеской милостью? На все эти вопросы мой товарищ пожимал плечами: а черт его знает, факт остается фактом – на фото не те людишки-блядишки, которые нужны желтой прессе с голубым оттенком.

– И что же теперь, – поинтересовался я, – переснять, что ли, филейные части?

Увы, последовал ответ, поп-звезда уже удалилась в свой гуттаперчевый мирок, и поэтому надо вернуть сумму, выданную в качестве аванса горланящему о своих пролетарских правах папарацци, то бишь порнографу. В моем лице.

– «Для чего этот мудак поднялся на Карадак? Как бы без Карадака разглядели мудака,» – вспомнил я стишок, однажды мной сочиненный в день Альпиниста, выгребая из карманов то, что осталось в наличии: жеваные жалкие отечественные ассигнации.

– Что это? – с брезгливостью сноба справился Сосо.

Получив ответ, удивился: вах, какой вы, граф, однако, расточительный, живет не по средствам? Я повинился: алименты, две пары роликов, портки, майка, кепи, торт и коньяк заметно подкосили мою бюджет; одним словом, секвестр, мать его так! (Секвестр – это урезание бюджетных средств, а не то, что многим подумалось.)

– Плохо, – покачал головой мой собеседник, убедившийся, меж тем, что произошла нелепая случайность. – Дальше от пирога, ближе к истине, загадочно проговорил и решил взять на себя урегулирование моих материальных проблем с «Голубым счастьем».

– А «Nikon»? – вспомнил я.

– Попридержи аппарат, распи… дяй, авось ещё пригодится, – усмехнулся князь. – Какая комната красавицы, говоришь?

Я хотел послать донхуана к Софочке, да вовремя одумался: Сосо хотел чистой и прозрачной, как Терек, любви, но ни невротического отсоса на коммунальном унитазе. Не мог я ответить грязной неблагодарностью за отеческую заботу обо мне, удивительном, выражаясь сдержанно, мудаке, перепутавшему все на свете. Неужели я до такой степени расхлябан, что не в состоянии отличить один объект от другого? Телефонная связь была ужасна и тем не менее можно было понять, где будет происходить историческое соитие. Какой-то странный анекдотический казус?

Нет слов, мучился я, оставшись один в комнате, не считая кота, если так дело и дальше пойдет, то не видеть мне не только островов в океане, но и собственных трусов в клеточку. Кредиторы стащат с тела в счет неустойки. Нехорошо, Ваня. Нехорошо так начинать новую жизнь. Без нательного белья. И надежды увидеть океанские просторы. Что делать? И как жить дальше?

На эти вопросы не успел ответить. Кавалер королевской подвязки (во всяком случае, так он себя вел) Сосо Мамиашвили приглашал в мое холостяцкое логово двух доверчивых дам: Сашу и… Софию, от девственного вида которой я едва не свалился с табурета. Строгое платьице, на лице никаких белил, улыбка стеснительная и сдержанная – учительница начальных классов, да и только. А вот будущий экономист поменяла свой, прошу прощения, имидж, превратившись в подростка в джинсиках и маечке. Я с облегчением вздохнул: князь, поменяв ориентацию на малознакомой местности, уделял повышенное внимание даме с пудинговыми и соблазнительными устами.

– Дэвочки, садимся, – волновался Сосо. – Сейчас устроим пир во весь мир, – набрав шифр на своем портативном телефончике, проклокотал на родном, мол, жду с нетерпением чахохбили, да, хинкали, да, цинандали, да, и прочие пищевые продукты для ужина при свечах.

– «Судьба подбросила подарок: вина бокал, свечи огарок и плоти пир на простыне», – влез я со свои романтическим видением нашей будущей вечерней встречи.

Правда, меня никто не слушал, разве, что кот поигрывал ушами в надежде на свежемороженую треску. Милые девушки, располагаясь на тахте, обнаружили фото, кинутые мной в сердцах. Брызнули от смеха. Потом Софочка зарделась от стыда. И я её понимал: одно дело правда жизни, которую можно помять руками, как пластилин, до полного её отвердения, а другое – художественное воплощение мастером.

– Фи, какой кошмар, – проговорила она. – Ваня, неужто ты… это самое.

– Не-не, – занервничал я. – Папарацци я, в смысле порнограф.

– Граф? – удивленно вскинулась как бы учительница начальных классов.

– Да, не граф я… Ну, Сосо, объясни ты, ёханы-палы.

– Дэвочки, все под контролем, – успокоил подозрительных соседок мой товарищ и коротко начал излагать суть щекотливой проблемы.

Его рассказ в лицах прерывался здоровым смехом Софочки и прысканием Сашеньки. Я же ничего смешного не находил в повествовании, где выглядел олухом небесным, недотепой с «Nikon», остолопом на крыше, дубиной стоеросовой, но в кепи.

Разумеется, я, совмещенный во всех вышеперечисленных лицах, огрызался, утверждая, что в каждом снимке чувствуется рука одаренная; нет-нет, вы, друзья, только гляньте, есть экспозиция, и экспрессия, и дыхание…

– А это что за граждане, – спросила Софочка – в окошках?

– Так, публика заморская, – отмахнулся. – Им до всего дело есть.

– Ой, – вдруг сказала Александра, – а я этого… толстячка, да?.. уже где-то видела.

– Вах, все люди – братья, – сказал на это Сосо.

– Нет, я его точно видела, и совсем недавно, – попыталась вспомнить. У меня зрительная память хорошая.

Мы начали было подсказывать, где она могла видеть эту мордатую рожу проходимца: в театре на педерастическом спектакле «Игра шутов», на голубом, ха-ха, экране ТВ, в женской бане, ха-ха, на нудистском пляже, на улочках Тель-Авива, как в коридоре встревожился звонок у двери: бом-бом и ещё раз дилим-бом: открывайте же, засранцы, вино киснет!

– Э, прибыл допинг для мозгов, – догадался князь, отправляясь встречать посыльного.

Скоро наша веселая гоп-компания сидела в сочинском дендрарии, вдыхая запах роз, орхидей, хризантем и прочей пахучей фу-фуйни. Стол ломился от яств. Такое я видел лишь однажды в ресторане «Арагви», когда гуляла армянская свадьба, на которую я попал по дружбе со школьным приятелем Суреном; женился его дядька – добрый пузан с носом, похожим на араратский перевал во время схода лавин. Потом выяснилось, что дядя Хачик когда-то был боксером и шнобель ему расквасили в далекой черножопой Гаване во время мирового первенства, на коем оказал честь присутствовать сам Ф. Кастро, что, впрочем, не помешало ему завоевать бронзовую медаль. Я имею ввиду, безусловно, нашего мужественного Хачика Хачатуряна, а не революционера, обреченного на вечный бой с тенью, то бишь собственным народом.

Между тем, наш праздник продолжался, несмотря на временные трудности переходного периода. Взяв на себя трудную роль тамады, князь провозгласил тост:

– Что я хочу сказать вам, друзья мои? В мире много красивых цветов, посмотрите вокруг, – мы посмотрели. – В мире много красивых женщин, поглядите, – мы поглядели. – В мире много красивых мужчин…

– И котов, – вспомнил я про своего кастрированного Ванечку, лежащего персидским ковриком под столом.

– Вах, не мешай! Так, о чем я?.. Да, мир прекрасен, но мы, присутствующие здесь, можем сделать его ещё прекраснее. Было бы желание! Так, дэвушки?

– Князь, ты о чем? – не понял я. – О любви, что ли? «Отвергая стыд-с и срам-с, выпьем, милый друг, за дам-с!»

– Заткнись, поэт, – уксусно поморщился тамада. – Не мешай думать… мне, да?

– О! – вскрикнула Александра, хлопая в ладоши. – Вспомнила, где я его видела!

– Кого? – спросили мы хором.

И выяснилось, что нашего героя, любителя гимнастических упражнений с булавами, моя соседка встретила совсем недавно в Думе, когда посещала это сомнительное учреждение с деловой миссией. Вместе с господами банкирами. И этот «мордатенький» выступал перед уважаемой аудиторией с высокой трибуны, убеждая банковский люд инвестировать свой доход в легкую и тяжелую промышленность.

М-да, задумался наш маленький коллектив над сложными проблемами, которые возникли в отечественной индустрии, погружающейся в бездну неплатежей и тотального судорожного коллапса. Поведение скаредных банкиров удивляет, где их патриотическое отношение к производству отечественного платья, хлопковых затычек для критических дней, ведерных кастрюлей, громыхающих в полночь холодильников, огнеопасных телевизоров, а про водку «Russia», понимаешь, вообще не приходится говорить – самая лучшая она и ядреная, настоянная на денатурате, обогащенном цианистым калием. Хор-р-роша с хлорированно-хрумким огурчиком.

Тут мы вспомнили о празднике, который всегда с нами. К такой-то матери все проблемы, терзающие нашу ультрамариновую и прекрасную родину. Долой с глаз ублюдочных недоносков и мародеров, ползающих по утомленному телу отчизны, – на этих пафосных словах я хотел разорвать в клочья срамные карточки.

Князь не дал – зачем, кацо, уничтожать произведение искусства, авось, пригодятся для любознательных депутатских масс, посещающих Русский музей изобразительного искусства имени А.С. Пушкина исключительно с монархом Иберии Хуаном Карлосом I и его чарующей супругой.

– Иберия – это где? – решил я расширить свои географические познания.

– Это древнее название Испании, неуч, – отмахнулся Сосо. – Так о чем я?

– О монархии, – сказал я. – Ты что, князь, монархист? – и увидел, как по комнате прогуливаются два кота. Оч-ч-чень похожие друг на друга. Походкой и окрасом. – А которой из них мой? – указал я на животных, доставленных пароходом «Святой Августин» из сказочно-шафранной Персии.

– Все, ему не наливать, – услышал голос тамады. – Эй, граф Лопухин, вы ведете себя, как анархист.

– Спокойно, господа, – мужественно держался за колеблющийся сиреневый воздух, где рисовались симпатичные очертания девушки Александры. М-м-мадам, вы за монархию или республику?

– Я за домострой, – засмеялась девушка. – Эх, назюзюкался, граф, как сапожник.

– Да, мой прадед Клим был с-с-сапожником, – подтвердил со всей возможной твердостью. – А вот вы… ты… на БМВшках… и вся такая.

– Какая?

– Не наша, не рабоче-крестьянская.

– А я не знала, что Ванечка у нас пролетарий!

– Все мы вышли из народа! – вмешался князь в наш малосодержательную треп. – Так выпьем же за тех, кто несет в народ искусство! – И посчитал нужным уточнить. – Это я говорю о своем друге. – И отвесил гаерский поклон. – Сашенька, рекомендую.

Я обиделся: что они все понимают в высоком, как башня из слоновой кости, искусстве и, видимо, от чрезмерных чувств процитировал поэтическую строчку (не свою):

– «Неразумны те, кто думает, что без нисхождения во ад возможно искусство».

Это были мои последние слова. Адская смесь из коньяка и цинандали рванула в моем органе для приема пищи, точно боевая граната РГД-5. И темная воронка небытия вобрала меня, как младенец пустышку.

После безжизненного прозябания на затворках космической пустоты, выражусь красиво, с неимоверным трудом разлепил веки и увидел мировую колышущуюся муть, где, по утверждению ученых, и произошла жизнь на одной из планет нашей солнечной системы. У меня возникло стойкое ощущение, что нахожусь то ли под ракетой, стартующей в неведомое, то ли под прессом для проката стального листа. Как говорят в подобных случаях, все члены были точно налиты свинцом.

Мама моя! Где я и что со мной? Вот так всегда: искрящиеся, как троллейбусные провода в дождь, праздники заканчиваются и начинаются тошнотворные будни. Усилием воли приподняв проспиртованную голову, я обнаружил себя распластанным на собственной тахте. Это обстоятельство меня несколько взбодрило: главное для естествоиспытателя находится на своей территории.