Текст книги "Порнограф"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

– Я вообще не пью, – поклонился Шустриков, – кроме водочки в хрустальной рюмочке, запотевшей от холода.

Я сглотнул слюну и приподнялся со стула, выказывая всем своим видом удовольствие от встречи. После азиатских церемоний лично для нашей дамы был заказан теплый джин-с-тоником, и началась наша деловая встреча. Я передал господину Шустрикову несколько снимков с коротким комментарием. Исидора глянула на фото и заражала, как, быть может, лошадь под основателем столицы в 1147 году.

– Ванюха, классная работуха! Ха-ха! – смеялась плутовка, посасывая пойло из жестяной банки. – Рука мастера, Шустрый, а? Учись, пока Лопопухин жив и здоров.

– Я – Лопухин, – огрызнулся.

– А вот этого я видела, – указала острым ноготком, выкрашенным в цвет увядающей сирени, на депутата. – Где я видела эту жопу, а? – Наморщила лобик, как это делает обезьянка на плече уличного фотографа.

– Уже покойник, – ответил я. – Меня интересует второй.

– Лопуша, ты убийца? – хихикала.

– Как ты народная артистка России, – нашел достойный ответ.

И пока мы таким образом пикировались, господин Шустриков внимательно рассматривал картинки. Трудно было соотнести его великодушно-тускловатый облик актера с тем тухлым дельцем, благодаря которому мы, собственно, собрались под пестрым шатром кафе. Раньше такие члены общества Мельпомены занимали активную социальную позицию: партком-местком-товарищеский суд, а вечером выходили на сцену и в свете софитов произносили гениальную фразу всех времен: «Кушать подано, господа!». И что же теперь? Халява кончилась и надо выживать в условиях капиталистического рая?

– М-да? – задумался постаревший лицедей. – Странные позы, однако.

– В каком смысле? – не понял. – Позы как позы.

– Ненатуральные, молодой человек. Будто для съемки.

– Так я же это, – и осекся: что за чертовщина? Не для меня с «Nikon» устраивалась вся эта вакханалия? Тогда для кого? – А вы не ошибаетесь?

Актер пожал плечами – всякое может быть, дело житейское, и уточнил задачу, высказанную мной прежде. Потом задумался, тасуя фотографии, как игральные карты. Со стороны это выглядело мило, точно наша троица собирается резаться в подкидного дурака. В общественном месте.

– Так-с, – проговорил наконец господин Шустриков. – Что мы имеем? Мы имеем обоюдный интерес, молодой человек. Вам нужна информация, а нам финансовое обеспечение.

– Шустрик, будь проще, – вмешалась Исидора. – Тебя не понимают.

– Без Оси Трахберга не обойтись, – объяснил актер. – А ты знаешь, милочка, он не работает без оплаты своего труда. Это его принципы.

– Железные, – подтвердила сплетница.

– А кто такой этот Ося, – удивился я, – этот Трахбахберг?

– Как, ты не знаешь, кто такой Ося Трахберг? – воскликнула Исидора. Ооо! – и закатила глазки.

– Ося знает всё, – загадочно проговорил господин Шустриков. – Если хотите иметь результат, вы его будете иметь.

– Но надо платить мани-мани, Лопухин, – вмешалась его спутница.

– Сколько? – поверил в магическое неизвестное лицо.

Была названа сумма в валютном эквиваленте. Мне сделалось дурно: какие цены на рынке информации? Однако, поразмыслив под шум фонтана, понял, что самостоятельный поиск обойдется нам дороже, не считая потери времени и темпа. Я вспомнил о платежеспособном князе Сосо Мамиашвили, и наше трио под разноцветным зонтом ударило по рукам.

Вечером мой легкомысленный поступок был подвержен остракизму. Больше всех, естественно, возмущался Сосо, он бегал по комнате и утверждал, что я иду самым примитивным путем.

– Что ты имеешь ввиду, князь?

– А то, что вы, граф, путаете свой карман с чужим.

Я обиделся: не для себя стараюсь, а для всего общества.

– А деньги мои, – заметил Сосо, – но дело даже не в этом, а в итоге. Почему мы должны доверять какому-то Оси Трахбахбергу, да?

– Как, вы не знаете Трахберга? – удивился я. – Ося знает всё, и результат будет завтра.

– Завтра – это хорошо, – рассудительно заметил господин Могилевский.

– Это черт знает что, а не хорошо, – возмущался господин Мамиашвили, что это за хорошее дело, когда одни убытки? Нет, мне капитала не жалко, лохом не хочу быть!

К счастью, появились девушки Александра и София, и князь сделал широкий жест: ладно, он – платит, хотя и не верит моим сомнительным россказням и розыскам.

– А вы сами-то, – вспомнил, – что имеете?

Надо признаться, день для моих друзей был куда успешнее. Через полковника ГАИ Каблучкина и общегородской компьютер были установлены владельцы хренова «Мерседеса» и хреновой «Ауди». Первый автомобиль принадлежал господину Лиськину, известному деятелю в эстрадном шоу-бизнесе, а второй – гражданину Литвы Субайсису, гостю нашей столицы.

– И что из этого следует?

– Пока ничего, Ванечка, – ответила Александра. – Более того, господин Лиськин гуляет по Елисейским полям и возвращается только завтра.

– А Субайсис?

– Уезжает, – ответила Софочка. – Завтра. Из гостиницы «Метрополь».

– «Метрополь»?! – вскричала хором наша мужская половина, перепугав коммунальный люд за стенами.

Надо ли говорить, что решение в наших горячих головах поспело мгновенно. Оставив Софочку с котом за старшую, мы запрыгнули в «Победу» и сломя голову понеслись в отремонтированном болиде по вечерним столичным магистралям. Было такое впечатление, что мы на Т-34 прорываемся через фронт: огни рекламы мелькали за бортом, как трассирующие очереди крупнокалиберных пулеметов, прямой наводкой били фары встречного транспорта, а лица бойцов были искажены и напряжены. На ходу обсуждался план наших действий. Главное, проникнуть в малахитовой бастион отеля, а там нелегкая вывезет.

– Князь, будешь изображать турка, – предложил я.

– Почему это? – обиделся Сосо. – Я что? Похож на турка?

– Он похож на дитя Эллады, – уточнила Александра, прося, чтобы я прекратил травмировать собой психику друзей.

– Пойду я, – вмешался Мойша Могилевский и натянул на свой выразительный шнобель солнцезащитные очки. – У вас рожи проходимцев из Засрацка, исключая из списка, конечно, Александру, – и чмокнул ручку девушки, подлец.

– Как это?! – обиженно заорали я и «дитя Эллады». – У нас вовсе не такие лица, как он говорит, да, Сашенька?..

– Интеллект налицо, – засмеялась девушка.

Миха был тверд, как кремень, если мы хотим добиться результата, то следует действовать не нахрапом, а интеллигентно, используя знание других языков, кроме родной матери. И какие же он, полиглот, мать его так, знает слоганы?

– Dtynаhаjl nhаjjkаl olаkh drаtoyаuo hаj njаjаiiаklаol, мать, проговорил господин Могилевский.

Надо ли говорить, что мы потеряли дар речи. Что это значит, господи? Иврит, неучи, коротко ответствовал наш товарищ, за исключением «мать». Да, согласились мы, наша «мать» не переводится не на какие иные благородные языки мира.

Меж тем наш танк на колесах подкатил к звездному мотелю, сверкающему огнями в душном вечере, точно космический челнок на космодроме, снаряжающийся к подозрительным кольцам Сатурна. У стеклянных дверей бились наши земные, но перламутровые потаскушки.

– Вах, какие розанчики, – цокнул Сосо.

– Здесь хорошо pick up the mushroom, – задумчиво проговорил Могилевский.

– Чего?!

– Здесь, говорю, хорошо собирать грибы, – наш друг-полиглот выбирался из авто. – Саша, будь добра, проследи, чтобы эти джентельмены не делали резких движений, – и отправился прочь.

Что он имел ввиду, мы не поняли. Для нас работа прежде всего, успел крикнуть я удаляющейся фигуре, заметив, что она удивительным образом преобразилась: не тюха азиатский шлендахлендал к сияющим мраморным ступеням, а гранд иберийский, понимаешь.

– Никогда не подозревал об актерском таланте у Мойшы, – заметил спутникам.

На что получил банальный ответ: жить захочешь, через ушко проскочишь. С этим утверждением трудно было спорить. Либо мимикрируй, либо слопают с потрохами и не подавятся. Я представил нашу «Победу» пирожком, где вкусным мясным фаршем были мы.

– Ну и шутки у тебя, Ванечка, – обиделась Саша. – Я не хочу быть начинкой. Я сама кого угодно проглочу.

– А я вот бы от пирога не отказался, – замечтался Сосо. – С грибами.

– Лучше с котятами, – гнул я свою линию, вызывая новое возмущение.

– С собаками, балда, – огрызнулся князь и начал было рассказывать о специальных питомниках в КНДР, где выращивают песиков для выдающихся руководителей партии и правительства, которые жирные, как зайцы и по вкусу напоминают…

– Кто жирные? – решила уточить Александра. – Руководители партии и правительства?..

– Не… собаки, – невозмутимо ответил князь, любитель деликатеса. – А вкус у них… пальчики оближешь.

– Ну вас, живодеры, – рассердилась девушка и выказала желание покинуть наше навязчивое общество. Хотя бы на время.

Не успела. Мы увидели: из живой и вязкой массы у дверей «Метрополя» вырывается джентельмен мира Мойша Могилевский и спешит к машине. Мы испугались – что такое? И, перетрухав, были правы: наш приятель плюхнулся на сидение и приказал давить на газ.

– Куда?

– В Склиф!

– В институт Склифософского, – изумились мы, – а что такое?

– Что-что, Субайсис наш там.

– Живой?!

– Вроде бы.

– Черт подери, Мойша, – заорали мы, – объяснись толком, что с ним?!.

– Что-что? Отравился Субайсис.

– Как это? – открыли мы рты.

– Обыкновенно. Пирогом с грибами, кажется?

– С грибами? – и мы с Сосо, переглянувшись, начали неудержимо хохотать, а, может, с котятами или зайцевидными собаками?

Господин Могилевский от удивления покрутил пальцем у своего виска: в чем дело, друзья мои, вы что белены объелись? Белены-белены, гоготали мы. На это Александра передернула плечами и заявила, что мы все с большой придурью и путь наш должен лежать в клинику имени Кащенко, где, таких как мы, лечат оздоровительными электрическими разрядами, пропуская его через весь скелет: трац-трац-тра-та-тац и ты полноправный член общества, то есть идиот.

Когда мы успокоились, то узнали, что смех наш весьма неуместен, потому, что господин Субайсис очень даже плох и находится в реанимации. И у нас, заметил господин Могилевский, должен возникнуть естественный вопрос: кому нужно, чтобы тот, с кем мы мечтали о встрече, неожиданно находится на своем последнем жизненном рубеже, похожем на бруствер окопа, разделяющим оптимистические полки Жизни и рати Смерти.

– Вот только не надо красивых слов, – завопили мы на такие завитушечные слоганы полиглота. – Лучше скажи, что делать-то?

– Предлагаю навестить пациента. Как его лучшие друзья.

– С передачей, – пошутили, жестокосердечные.

– С чем?

– Ну там пирожков с опятами-котятами, можно мариновых огурчиков к водочки…

– Тьфу на вас, стервецы, – расстроился Миша, обращаясь за сочувствием к девушке. – Разве можно с такими раздолбаями иметь дело?

– Нет, нельзя, – заметила Саша. – Они таки у меня дождутся, что я их потравлю газом глубокого поражения, – и для вящей убедительности продемонстрировала нам баллончик.

Мы занервничали, как тараканы, предчувствующие скорую дустовую атаку, и со всей ответственностью заявили, что больше не будет так нескладно шутить. На этом все закончилось – мы подкатили к шлагбауму, перекрывающему путь в больничный комплекс, напоминающим сотами светящих окон преснопамятный многопалубный «Титаник».

Князь Мамиашвили протянул пятнистой охране хрустящий пропуск, вмиг открывающий все запоры и ворота в этой несложной жизни, и мы проследовали вглубь территории.

Найдя приемный покой и раздавая хрустящие пропускные квиточки всем, кто был способен нам помочь лучше ориентироваться в больничных лабиринтах, я и Сосо проникли в палату, где находился нужный нам страдальческий объект. Только на пять минут, предупредила медсестричка Соня, сделавшая вид, что верит в нашу благонадежность к больному, который лежал на койке, как на постаменте, и прибалтийским напряженным лицом был бесцветен. Капельница с золотым раствором через трубки питала ослабленный организм. Как говорится, люблю грибочки в собственном соку-с!

– Эй, – потревожил чужую руку. – Как дела? Хорошо?

– Ты ещё спроси о здоровье, – оскалился Сосо. – Зачем он нам? Труп и то лучше.

– Не действуй нам на нервы, – прошипел я, заметив, как подрагивают веки любителя мухоморов. – Эй, мы ваши друзья.

– Тр-р-уздья, – разлепил губы господин Субайсис и у него невольно получилось «груздья».

Было смешно. Князю Мамишвили и он, давясь смехом, удалился в коридор флиртовать с медсестричкой Соней. А я остался, хотя, признаться, толком не понимал зачем мы потревожили несчастного?

Дежурный врач Петренко подтвердил диагноз, а на вопрос, не может ли такого быть, что нашего друга потравили умышленно, как крысу, пожал плечами и ответил, что признаков преднамеренного отравления он не наблюдает. Крупный врач был похож на добродушного вислоусого хохла, и ему верилось. Тем не менее я сам хотел убедиться, что господин Субайсис не имеет никакого отношения к сложным и опасным проблемам, которые возникли у нас.

Вглядываясь в мутные зрачки пациента, я поинтересовался, сам ли он заказал себе ужин и не было ли рядом кого-либо? Я говорил на тарабарщине, потому что больной не понимал, что от него хотят, кроме анализов. Его полулетальное состояние и общая больничная обстановка убеждали, что мы пошли по неверной тропе в своих поисках. Господин Субайсис оказался лишь нашим случайным попутчиком. Со слабым желудком. Но теперь эта версия отработана и можно начинать новую.

Я покинул палату, оставив господина из шовинистической к нам Литвы в глубоком недоумении, что за странное посещение с бессмысленными вопросами и главное – без гостинца, а ведь так хочется после подобной тотальной потравки нежно-жареных рябчиков, анчоусов в собственном соку и соплистых устриц с простуженным шампанским!

Увы, не всегда наши мечты сбываются. Грезишь о кипучем, лопающемся пу-пу-пузырьками божественном напитке, а тебе тыкают в хайло резиновые трубки, пропуская через них вонюче-прокисший лечебный раствор. Брр!

– Ничего, – успокоил я друзей, – теперь будем знать, куда обращаться в таких случаях. Вон, Сосо подружился со всем медперсоналом.

– Это мне обошлось в круглую сумму, – огрызнулся князь. – Вычту из твоего гонорара, порнограф.

– Был бы из чего вычитать. Как бы нас не вычли из этой жизни, резонно заметил я и мы, летящие на своем автомобильном болиде по празднично-ночному городу, призадумались над тем, что такая малоутешительная перспектива вполне возможна.

И очень даже возможна, если не соблюдать первое правило в этой милой и чудной жизни: no pick up the mushroоm. Что значит: не собирать, блядь, грибы в местах опасных для жизни.

Новый день начался для меня с катастрофы – ну, это я, пожалуй, подпускаю для красного словца. Ничего страшного не случилось. Я ждал телефонного звонка от информационных источников Исидоры и поэтому бегал к аппарату, как ученая собака академика Павлова к миске с непроваренным геркулесом, получающая (это я про пса) условный сигнал и пинок в бок от естествоиспытателей. И добегался – цапнув трубку, услышал родной голос одной из бывших жен.

– Лопухин, – это была Асоль, – как тебе не стыдно? Как ты можешь жить в таких экстремальных условиях?!

– Я заплатил за три месяца вперед, – заорал в ответ. – На эту сумму можешь купить ребенку остров!

– Какой остров? – изумилась б/у супруга. – Ты что, совсем там… вместе с котом?

– А это не твое дело, родная моя?! Что хочу, то и делаю! Делаю то, что хочу!

– Это я вижу. Собственными глазами. Журналюга проклятый, – и услышал знакомую роматическую капель.

О, боже мой, что же я такое натворил, что Асоль выдвинула столь весомый аргумент, как слезы? И что же в конце концов выяснилось? Проклятье! Такое могло произойти только со мной, разгильдяем из разгильдяев.

Помнится, при последней встрече, когда я подарил дочери и её подружке Юлечке Титовой роликовые коньки, мне пришлось брякнуть бывшему тестю о будущей якобы скандальной статейки, которая вот-вот выйдет в газете «Правда». Под псевдонимом Папандопуло. И что же? Сегодня по утру открывает уважаемый Аристарх Сидорович любимую газетенку, чтобы культурно сделать вместе с ней нового дня глоток (кофе), и натыкается на статью, подписанную этим самым бесхитростным псевдонимом. Читает её самым внимательным образом, потом покрывается нездоровым свекольным цветом и, хватаясь за грудь, падает в кресло, как боец на деревянный топчан после охраны рубежов Родины. Оказывается, этот чертов спецкор ведет собственное расследование по «золоту партии» и подробно повествует, каким опасностям подвергается его персона от шантажа и угроз до откровенного мордобоя.

– Ты хочешь, чтобы тебя закатали в асфальт? – вопрошала бывшая супруга, накушавшаяся импортных киногамбургеров в ночи. – Подумай о ребенке. Как тебе не стыдно! Ты хочешь осиротить дочь! Мечтаешь об этом, да?!

– Заткнись, дура! – орал некрасиво и свое. – У тебя вместо мозгов геркулесовая каша!.. Повторяю: я живу своей жизнью. И потом – это не я! Нас двое… этих Папандопуло!.. Прекращай истерику! А папе советую не читать СМИ, и будет чувствовать себя, как Санта Клаус на Рождество!.. – И бросил трубку, чтобы тут же её поднять, услышав новый сигнал. – Асоль, не сыпь мне соль на раны. Черт бы вас всех побрал, оставите меня в покое или…

– Это таки не Асоль, молодой человек, – услышал незнакомый голос. Это Ося.

– Не знаю никакого е' Оси! – и шваркнул трубку на аппарат, чтобы глубоко задуматься и спросить себя: что ж ты, засоранец, делаешь, что ты делаешь, Мудак Иваныч этакий, делаешь-то что?!

К счастью, словесная экзекуция была прекращена – вновь раздался малиновый для уха перезвон и я услышал все тот же незнакомый голос со старческой хрипотцой:

– Это таки Ося, молодой человек. Мне бы можно господина Лопухина?

Я признался во всех грехах и облил помоями весь женский род. Мои извинения были приняты, после чего я узнал, что мой заказ выполнен и, если молодой человек таки готов его получить, то может прибыть на старое местечко, что у фонтана. Но по-новому времени от прежнего, когда я встречался с милейшими людьми: минус два часа. Я понял престарелого конспиратора и спросил, как я его узнаю?

– Я вас признаю, Иван Павлович, – усмехнулся мой невидимый собеседник. – Надеюсь, вы платежеспособны, как утверждают наши общие друзья?

– Они утверждают правильно, – проговорил с твердостью идиота. – Думаю, Осип, мы ещё потрудимся вместе на славу…

– Осип, хи-хи, – захихикал старичок. – А вы, Лопухин, веселый человек, буду рад с вами познакомиться.

Я бы тоже радовался, как ребенок роликам, когда за информационное фу-фу мне бы вручили три тысячи $. Не бог весть какая сумма, но посетить ресторацию «Метрополь» можно. Чтобы выдуть чашечку турецкого кофе. А потом поиметь орально и анально перламутровую блядь в покоях с обшивкой, напоминающей березовую рощицу в пору весеннего цветения.

Подозреваю, что подобные мысли обуревали князя Сосо Мамиашвили. Он возлежал на аэродромной софе в комнате у Софочки и делал вид, что спит, как комбайнер после трудной и трудовой вахты. Хотя от моего беспощадного ора в телефонную трубку проснулась вся столица, включая и наш коммунальный клоповник.

Присутствие любимой и любвеобильной женщины, пухленькой, как французская булка, не дало повторить товарищу все, что он думает о моих расточительных методах ведения дела. Он лишь попросил Софочку запомнить эту минуту, чтобы быть живой совестью, если я отпущенную сумму спущу в личных целях. Доверие – прежде всего, ответил я и зачем-то понюхал полученные новенькие ассигнации – у них был запах машинного масла.

После я и Александра выпили по чашки чая. Во время чаепития девушка поинтересовалась, почему я так орал, будто меня кастрировали? Вот именно, ответил я, каждый день кастрация, да, Ванечка? Секвестированный одноименной кот согласно мяукнул, мол, в самую, блядь, точку, хозяин, и утащился под пыльную тахту, чтобы в гордом одиночестве помечтать о заплесневевшей колбасе. А, возможно, все-таки и о душистой кошечке?

Я же поспешил на деловое свидание. Небесная печь ещё не раскочегарилась и было приятно гулять по прохладным улочкам старой Москвы. Незаметно для себя самого я пропитался духом этого огромного мегаполиса и, если поначалу он вызывал необъяснимую тревогу, то теперь мы прекрасно чувствовали друг друга. Будучи газетным гонцом за сенсациями, я облазил все улочки-переулочки-закоулочки и мог без проблем проникнуть на любую закрытую территорию.

Однажды я покусился на частную собственность Соединенных Штатов Америки – влез в строящийся кирпичный склеп нового посольства. Это был нетрезвый спор с коллегами в День Печати, в котором Ванюха Лопухин одержал безоговорочную победу. Я носился по крыше и вспоминал нашу матушку, а за мной бегали морские пехотинцы и кричали фак ю. Потом мы побратались и тяпнули виски с водкой на брудершафт с Джеком, Джусом, Джо и Ли Освальдом. А мои протрезвевшие коллеги прыгали за железным забором и матерились от зависти, страшась перейти государственную границу. Глупцы, они не понимали, что рубежи и пограничные столбы внутри у каждого из нас. Человек свободный не имеет границ.

Площадь встретила меня знакомым памятником основателю города, птицами мира, порхающими вокруг него, шумным фонтаном, все тем же уличным фотографом, похожим на грустного ослика из мультфильма, и кафешантаном. Я примостился на его пластмассовый стул и начал по привычке дуть из бутылки газированную водицу.

Размышляя о своих насущных делишках, требующих моральных и материальных затрат, я собственной шкурой почувствовал постороннее внимание. Трудно объяснить словами, но то, что меня, как буку, изучали сомневаться не приходилось.

Что за чертовщина? Кто посмел нарушить мое конституционное право на личную жизнь? Скучающим взором обвел площадь – ничего подозрительного: ковыляют детишки у фонтана, пенсионеры на лавочках изучают политическую обстановку в стране и мире с помощью отечественных дзын-дзе-бао, уличный старичок-фотограф щелкает влюбленную провинциальную парочку и через час они отхватят на веки вечные счастливое мгновение из своей молодой жизни.

Уверен, мне ничего не угрожает; в крайнем случае, галопом вниз по Тверской, зажимая карман с доллярами. Скорее дело в другом: пытаются понять на сколько я платежеспособный и честный малый.

Я вздохнул – что за времена, никакой веры человеку. И, закинув ногу на ногу, расслабился, как медуза на солнце, показывая всем своим видом, что готов для конструктивного диалога.

Это принесло успех. На меня упала тень и я с ленцой поднял глаза, чтобы повторить историческую фразу, мол, какая сволочь застилает от меня светило. И проглотил от удивления язык, когда услышал знакомый старческий с хрипотцой голосок:

– Присяду-ка я, молодой человек. В ногах правды нетуть. Приустал таки, – и на соседний стул опустился уличный фотограф, так похожий на грустного ослика. С оливковыми зрачками, вобравшим в себя всю мировую печаль.

– Здрастье, – глупо проговорил я. – Вы Ося?

– А вы Иван свет Павлович, – добродушно улыбнулся старичок и кивнул на мой «Nikon». – Вижу, мы с вами, Ваня, одного поля ягоды? Можно полюбопытствовать?

– Пожалуйста, – снял фотоаппарат. – Вроде талисмана.

– Добрая машинка, добрая, – вертел «Nikon» в своих руках. – А у меня уникальная «Русь». Из такой вождя всего мирового пролетариата… Не желаете полюбопытствовать?

Я вздохнул – черт-те чем приходится заниматься, но уважил старость и прогулялся до фонтана. Фотоаппарат и вправду был древним, из красного дерева, с потертым малиновым плюшем. Сколько судеб отпечаталось в его объективе, ей-ей… И с этой мыслью вернулся под зонтик. Старый мастер цокал языком и вертел «Nikon», как ребенок новую игрушку.

– Ох, умеют поганцы ладить, – вернул фотоаппарат. – Так, о чем мы это, молодой человек?

– О наших общих интересах.

– Да-да, – пошлепал пастернаковскими губами господин Трахберг. Снимки презабавные. Очень, – и пронзил взглядом, точно шилом. – Но должен предупредить: с огнем играете, милейший Иван Павлович.

– Кстати, – не выдержал я. – Откуда вам мое отчество?..

– А мы все знаем, Ваня, – захихикал, вновь превращаясь в дружелюбного старичка.

– Мы – это кто?

– Мафия, мой юный друг, мафия, которой нет и которая повсюду, – развел руками, как чудодей, желающий, чтобы я лицезрел местную «коза ностра».

– Ладно, дед, – обиделся я. – Ври, да не завирайся. Ты такой мафиози, как я, – кивнул на памятник, – Юрий свет Долгорукий. У меня свой интерес, у тебя – свой. У монумента свой. Какие могут быть проблемы?

– Ох, молодежь-молодежь, – опечалился мой собеседник. – Голый расчет…

– … и такие же жопы, – уточнил я.

– Эх, где вы, души прекрасные порывы, – продекламировал старый папарацци. – Нету, – развел руками. – Попрошу денежки, молодой человек, – и приоткрыл ладошку, как окошко в казенном доме, что на улице «Матросская тишина».

– А где информация?

– Вы мне не доверяете? – изумился старичок. – Не верить Оси Трахбергу? Какие нравы, ай-яя, какой континент? Куда мы катимся, хотел бы таки я знать?

– В светлое завтра, – твердо ответил. – Если, конечно, мы до него доживем.

В конце концов был найден консенсус, мать его, гнусного, так. Мне идет часть информации – я отдаю часть суммы, мне ещё кусочек информации – и я кус в стариковские кусалки, ну и так далее. Пока стороны не окажутся при своих интересах.

Надо признаться, что дедушка русской фотографии сработал добросовестно – в моих руках оказалась подробная биографическая справка на некого господина Берековского: когда и где родился, как учился в школе, какое высшее учебное заведение закончил и в каком году, состоял ли в КПСС, был-не был, привлекался или нет, на ком женился, какого любовника и как имеет по вторникам, а какой имеет его по четвергам; а также родные детишки, любимые увлечения, грешки и слабости, членство в одной из партии демократического толка. И еще: трудится наш герой на банковской ниве. Генеральным директором коммерческого банка «Дельта» (название условное), его тело постоянно охраняется шестью головорезами. По тайному списку входит в десятку самых богатых людей республики. Жаден, скрытен, хитер и любит пение певчих птичек. Ко всему прилагается домашний адрес и номера телефонов.

– Да, – задумался я. – Такого на арапа не возьмешь.

– Это ваши проблемы, Иван милейший Павлович, – поднимался старый папарацци из-за столика. – Повторяю: играете с огнем, можно подсмалить бейцала, мой юный друг. – Отмахнул ручкой на прощание. – Будет интерес, шарите через известных вам людей…

Мы раскланялись и старенький уличный фотограф похендыкал к своему рабочему месту. Вместе с капиталом, на который можно было прикупить дачный участок в Барвихе (4 га) и выращивать там длинноствольные огурцы да морозостойкие помидоры, чтобы после их полного полового созревания употреблять для здоровой и правильной пищи, укрепляющей сердечную мышцу.

Эх, и почему я такой честный малый, вручил бы дедку два доллара, ему бы хватило до конца его полнокровного существования. Нет, нельзя рисковать по такой безделице. Думаю, коль мы пришли за помощью в мир нам незнакомый и скрытый от глаз обывателя, то лучше не нарушать его законы. Хотя, как известно, у нас все законы, что дышло, куда Царь-батюшка, хмельны очи, повернет, туда и вышло.

Мы живем по своим законам, вот правда жизни нашего чудного народца. Такую он иногда вывернет душевную азиатскую потребность, что вся ухоженная и чистенькая пруссачья Европа от испуга пустит стыдливый пук.

И это правильно. Что можно ожидать от первой в мире страны по всевозможным мыслимым и немыслимым экспериментам? Мы первые везде – по морозам, нефти, лесу, водки, политическим партиям, государственной порнографии, кровопусканию и всеобщему распи()дяйству.

У нас взрываются атомные электростанции, уходят камнем в холодную бездну океанские секретные субмарины с ядерной начинкой, дотла сжигаются в газовом пламени пассажирские поезда, постоянно проводятся народные игры по обмену карманной наличности, знаменитый балет «Лебединое озеро» П.И. Чайковского демонстрируют по ТВ исключительно в дни путчей, национальный позор показывают всему миру, чтобы тот воочию убедился в меткости и боевой готовности гвардейских танковых соединений, и так далее.

Словом, все народы мира и Европы, пока слегка потравленные нашим мирным атомом, затаив дыхание, с напряжением ждут, что ещё им преподнесет уму непостижимое наше азиатское раздолбайство. И они, безусловно, правы в своем жалком, мещанском геце, то бишь страхе. Мы – страна неожиданных, иногда самых нелепых и диких событий с точки зрения цивилизованного бюргера, жизнь которого размерена, как дорожная разметка на скоростном бетонном бане Бонн-Кельн, как теплое пиво по утрам, как скунсовый шнапс по вечерам и добропорядочная, плановая эякуляция по выходным дням. Скучно живете, господа.

То-то у нас – то ли бунт зреет, то ли дымок гражданской войны вьется, то ли выборы, которые хуже смерти, то ли Пушкинская культурная декада на целый год по Высшему соизволению… Как тут не вспомнить великие строки: «И все тошнит, и голова кружится, И мальчики кровавые в глазах… И рад бежать, да некуда!.. Ужасно! Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.»

Вот что касается меня, то совесть моя чиста, как слеза младенца. Повторяю для тех, кто ещё не потерял веру в принципы демократического, блядь, централизма и справедливости. Я и мои друзья вынуждены жить в предлагаемых условиях. Мы водимся по законам этого жестокого мира, мы бы их отменили, да у нас нет народных мандатов на это. Мандаты у других, кто вполне удобно приткнулся ракушкой к днищу нашего современного лайнера, идущего полным ходом к своей закономерной гибели. И выбор у нас мал: либо глотать пирожки с пустыми обещаниями и делать вид, что ими сыт, либо воплощать свою мечту в явь…

На этой мысли я поднялся с ненадежного стула и прежде, чем продолжить прогулку, оглянулся на фонтан, близ которого нес свою трудовую вахту Ося Трахберг. Фонтан-то был и дети ковыляли вокруг него, ловя искусственный бриз ладошками, были пенсионеры, одурманенные солнцем и последними новостями с политических фронтов, а вот уличный старый папарацци отсутствовал.

А был ли дедушка, спросил я себя и похлопал по карману. К сожалению, был: вместо кредитоспособных ассигнаций имелась бумага, пустая для несведущего. Опытный конспиратор действовал отлично: лучше провалиться сквозь землю, чем покоится в ней в качестве брикета.

Вздохнув по причине бренности нашего бытия, я побрел вниз по Тверской. Васильковая мгла висела над Манежной площадью, развороченной до основания, как брюшина безнадежного больного. Что за наказание: у нас всякий государственный член мечтает оставить о себе память. В памяти народной. Такой вот, прошу прощения, менталитет. Сначала ударно строят, потом таким же образом взрывают, затем вновь воздвигают, чтобы с энтузиазмом стереть в известковую пыль, потом опять… и так до бесконечности.