Текст книги "Порнограф"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

На этой высокой и обличающей ноте меня прерывает Хулио, он потрясен моими красноречивыми выводами, но хорошо знает одно – доллар, выпущенный не на территории Соединенных Штатов Америки, считается фальшивым.

– Деревянный доллар, Ваньо, деревянный.

Я аплодирую удачному сравнению и тем не менее не соглашаюсь: деревянный-то деревянный, но фабричное производство натуральное. И будем мы иметь наш настоящий деревянный доллар, самый надежный и лучший в мире!

Эту невероятную версию подтверждает и скромное упоминание в СМИ о том, что МВФ и фонд господина Sodos'а готов предоставить власти кредит на двадцать два слишком миллиарда долларов. На продолжение как бы реформ. Двадцать два миллиарда долларов – это не фунт изюма. И даже такой душечка, как гражданин мира Sodos, ни цента бы не дал на то, что нет в природе. Это я о реформах. Ни цента. Следовательно, мы имеем целенаправленную программу, с помощью которой хотят превратить нашу обессиленную державу в сырьевой и послушный придаток мирового, прошу прощения, империализма. И когда господин Любошиц понял, что приближается катастрофа, то, прежде, чем уйти в параллельный мир, успел спрятать «ключик». Никто бы его не нашел, никто, товарищи. Кроме, разумеется, меня, Ванька Лопухина, на этих словах я сделал попытку поклониться.

Публика, находящаяся в шоке от сольного моего выступления, никак не отреагировала. Все задумались, как дегенераты над миской с манной кашей, где вместо чернослива плавали варенные аппетитные трупики тараканов.

– Ребята, – сказал я тогда с чувством. – Или мне верите, или буду действовать самостоятельно.

Эта деликатная угроза подействовала – Сосо Мамиашвили передернул затвор АКМ и подтвердил готовность идти в бой. Спасать Родину. Хулио задумался, а после поинтересовался у хакера: возможно ли такое производство – производство деревянных долларов?

– Вы знаете, – ответил на это проклятый программист, возвращаясь к экрану дисплея. – Я вполне допускаю такую возможность. Хотя это так дико, товарищи. Невероятно…

А что невероятно? Если наша вся такая страна, где даже на голубом ТВ существует передача «Очевидное – невероятное». Я бы сам не поверил в эту версию о предполагаемой фабрике по выпуску «деревянных» баксов, да весь опыт последних дней, утверждает – это так. Так!

После того, как я удивил всех своим умозаключениями, пришло время изумляться мне. Мы все отправились в кабинет, обитый кожей, где, помнится, мы нарезались до остервенения «Бешеной Мэри». И здесь пришло время поражаться мне. Когда я увидел на полотне слайды, сработанные незнакомыми мне папарацци. Это были портретные зарисовки и видовые картинки пленэра. На зарисовках мелькали улыбающиеся лица господина Савелло и дорогих выхоленных гостей, любителей плавать под парусами. Благодушная встреча в аэропорту, посадка в автомобиль, гостиница, прогулки по Красной площади, снова посадка… Потом прошли картинки подмосковной природы, окруженной убористой колючей проволокой. За ней угадывалась странная зона с небольшими производственными помещениями. И вокруг этой зоны воздвигался высокий бетонный забор.

– Этим снимкам месяц, – сообщил Хулио. – Мы думали, господин Савелло решил воздвигнуть себе пожизненный саркофаг…

Я догадался – это не саркофаг, это куда серьезнее и опаснее, это то, о чем мы ведем речь: строительство фабрики по производству «деревянных» долларов. Месяц – срок большой, если труд ударный. Подозреваю, что фабрику вот-вот хотят сдать под «ключ», иначе не объяснишь активизации наших врагов. С этим утверждением не спорили, но было принято решение убедиться в этом воочию.

– Есть, есть и у нас папарацци, – утверждал Хулио. – Ваньо, ты не один такой шкодник, да? Не волнуйся, без тебя мы никуда. Это я тебе обещаю.

– Спасибо, друг.

На этой оптимистической ноте мы закончили наше полуночное бдение. Я растянулся на диванчике, как на спящем гиппопотаме. Сосо угнездился в кресле горной птицей. И с мыслями, что там готовит нам е' день грядущий, мы уплыли в царствие Морфея.

И приснился мне странный сон: мне трудно дышать. Почему? Я – в каменном мешке. И дверь, обитая цинком. Воздух сперт и воняет страхом, болью, ненавистью, испражнениями, навозом и чесноком. Наверху арестованная в сетку намордника лампочка. И тишина. Тишина. От неё можно сойти с ума. И чтобы этого не произошло, я бью кулаками по двери, бью-бью-бью. Дверь глухо отвечает: бум-бум-бум. Шаги. Я слышу шаги.

– Эй-е-е-е! – кричу. – Я здесь! Здесь?! Почему я здесь! Откройте! Немедленно откройте, черт бы вас всех побрал!.. Не имеете права! Где мои права?!

И дверь открывается. О чудо! И никого нет. Коридор пуст. И я бегу по каменному лабиринту, бегу-бегу-бегу-бегу-бегу и…

Боже мой! Та же дверь. И в ужасе шарахаюсь и снова бегу, и задыхаюсь от страха и унижения, от боли и ненависти. Куда же я бегу?

И снова возвращаюсь к двери. И сам! Сам! Сам! Вползаю в камеру. Но я уже не один. За бюрократическим столиком сидит человечек, он невзрачен, рыжеват, с усиками а lа Hitler, похож на лектора общества «Знание – сила». Под его рукой деревянные счета и гроссбуховский фолиант.

– Устали-с, – приветливо обращается ко мне. – Отдыхайте, Иван Павлович, у нас тут благодать-блядь, тишина. Садитесь-садитесь.

– Не люблю тишины, – говорю, плюхаюсь на казенный стул. – И где я?

– Вопросики у меня возникли, гражданин Лопухин, – не ответив, лектор пролистывает свой том.

– Где я?! И кто вы такой?! – ору. – Можете отвечать, когда вас спрашивают? Или думаете, приклеили усики, и теперь Господь над нашими душами?!.

– А вот кричать не надо. Не надо, Ваня. Не Господь, а больно сделаю.

– Не имеете права.

– Все мы имеем, все, – спокойно говорит и проверяет усики. На месте ли? – Попрошу отвечать на вопросы.

– Это… это черт знает что!

– Вопрос: по какому праву ты, сволочь, пишешь вредный для молодой, понимаешь, нашей власти роман?

– Какой такой роман? – искренне удивляюсь.

– Вот этот самый, – из ящика стола вытаскивает и хлюпает на его дощатую поверхность довольно-таки пухлую рукопись. – Вот этот самый, блядь!

– Что это? – продолжаю не понимать.

– Прочитать-с?

– П-п-пожалуйста.

– Вот это как понимать: «Родина. Всеми преданная. Кто бы из них поверил, что я иду сейчас и говорю нечто патриотическое. Слышны голоса живых сквозь глухо забитые окна. Мертвые просыпаются…» Ну и так далее.

– Ааа, – облегченно вздыхаю. – Так это наброски… это пока все в мыслях, понимаете.

– И как желаете назвать-с?

– Не знаю. Может, «Папарацци»?

– Да-с, после известных и печальных событий под парижским мостом, это словцо заиграло, однако, – соглашается мой странный собеседник. И неожиданно переходит на визгливый дискант. – Но я из-за тебя, писарчук, не хочу лишаться работы! Ты меня понял, мерзавец!

– Не понял, – гордо отвечаю. – Почему такой базар, если роман ещё не написан. – И вспоминаю. – Как мне известно, группой, так сказать, молодых «писателей» создано выдающиеся произведение современности под названием «История херарезации России». Выдающиеся по оплате труда.

– Молчать! – взвизгивает мой оппонент.

– …почти в полмиллиона баксов.

– Молчать, я говорю! – и со всех сил шваркает рукопись на стол.

И я вдруг все понимаю и торжествующе воплю;

– Так, значит, я свой роман напишу? Напишу?!

От моего победного крика лектора передергивает, он морщится, как гном, которого придавило грибом, потом со злобой нажимает потайную кнопку вызова. В камеру вваливается громила с краснознаменной рожей, жующей сухую тараньку. Смотрит на меня мелкими рецедивистскими глазенками.

– Ну-с, Гунченко, объясните гражданину в какой он свободной республике проживает. Имеет честь проживать-с!

– Это можно! – и многопудовый кулак тыркается в меня.

Я отлетаю в ночные звезды, в межгалактическое пространство, к черту на кулички. Потом удается открыть глаза и я слышу участливое:

– Ну-с, будем уважать Власть, Лопухин?

– Какую власть?

– Власть молодых, понимаешь, выдвиженцев.

– Этих мудозвонов, «писателей», с позволения сказать.

– Гунчено! – рычит мой истязатель. – Сделай из него фрикасе, понимаешь.

– Не надо, – воплю, – из меня делать фрикасе. Говорите, будем, значит, будем!

– Что будем?

– Уважать этих лоснящихся мудозвонов, не чующих страны?!

– Гунченко!

– Тьфу ты, Господи! – ору я, улетая от удара в угол камеры. – Может, хватит, е' вашу мать! Это что, демократия?!. Если я не совсем правильно разбираюсь в ней, пусть меня поправят, только зачем такими методами.

– Слушай ты, херов папарацци, – цедит человечек сквозь зубы. – Народ нашу власть любит. Мы народ сделаем счастливым. Счастливым!..

– Не программой ли $?

– Заткнись! Народ тебя, сучий потрох, не позволит грязными руками трогать святое!

– Это программа $ – святое? – удивляюсь я. – Тогда простите-простите…

– Народ лучше знает, что ему нужно. На данном этапе исторического развития.

– А где этот народ?

– Там, – и тыкает лекторский палец вверх. – Свободный и довольный, гуляет над твоей головой. В день Города. А ты здесь будешь гнить!

– Но за что? За что?

– Опять не понял?.. Гунченко!

– Понял-понял.

– Что?

– Все.

– А конкретно.

– Роман писать не… не… не…

– Ну-ну?

– … нежелательно!

– Молодец! А еще?

– Не… не знаю?

– А если подумать?.. Вот что ты сейчас делаешь?

– Сижу.

– Нет, ты думаешь, сидя, – лектор клацнул костяшкой счетов. – А думать мы тебе категорически запрещаем! Раз! – И снова клацание костяшки. – За тебя есть кому думать! Два!.. – Клацание костяшки. – И три! Должен признаться, что ты верблюд! – Клац-клац-клац.

– А почему верблюд?

– Потому, что он не думает, – хихикнул рыжеватый плюгаш. – И не гонобобелится, как некоторые, а идет, куда ему указывают путь.

– Разрешите с вами не согласиться, это уже не демократия…

– Демократии хошь, сука! – взвизгнул подземный человечек и шлепнул изо всех сил ладошкой по рукописи – и та неожиданно взорвалась ярким обжигающим фейерверочным пламенем.

И я просыпаюсь: в кабинете появляется служивый человек в униформе, он открывает плотные шторы – и утренний солнечный свет режет глаза. Я морщусь – проклятье, что за сны и видения? И такие, что не знаешь, где лучше жить: во сне или наяву. Может, вся моя жизнь снится? А я не догадываюсь об этом? Хотя если это сон – то не слишком удачный. Впрочем, жаловаться не приходится – мы разгадали загадку, превратив «S» в «$». И что? На этот вопрос я получаю ответ у энергично появившегося Хулио. Он свежевыбрит, благополучен и весел, сообщает последние новости: папарацци выехали на объект, нас интересующий, и есть сведения о том, что господин Sodos вновь прибывает в славянскую столицу. Через два дня.

– И что?

– А то, Ваньо, что будут запускать «Программу „$“».

– Без дискетки?

– А вот этого я не знаю, – развел руками. – Возможно, есть резервный вариант запуска, да? Не знаю-не знаю… Но мы поднимем такой шум в прессе, ой-ей-ей!..

– Ты о чем, Хулио? – не понял я.

– Как о чем? О мировом скандале? Мои папарацци сработают по полной программе!

– И это все?

– А тебе этого мало, Ваньо?

– Мало.

– А что ты хочешь?

– Поднимай эту свою ООТН, так?

– Организацию освобождения?..

– Вот именно.

– Ваньо, не сходи с ума. Давай сначала разберемся, а после… трудовые, так сказать, массы.

И я вдруг осознаю, что цивилизованный мой друг не способен на истребляющую и жестокую войну. Бумажная возня – это да, это его коммерция. Хулио живет иллюзиями, что скандалом в средствах массовой информации можно остановить оккупацию долларом. Нет, я его не имею права осуждать, каждый выполняет свою задачи в этом мире. Наши пути-дороженьки сошлись, а теперь должны разойтись. И никаких проблем. Кроме одной – я должен знать местоположение «свечного заводика»?

– А зачем тебе, Ваньо, – пугается мой экзотический товарищ. – Мы сами все сделаем, клянусь!

– Хулио, не доводи до греха, – требую я, бряцая автоматом. – Ты меня знаешь, могу и промахнуться. Будешь калекой на всю жизнь.

– Черт знает что! – оскорбляется. – Мы же друзья?

– А истина дороже.

Надо ли говорить, что я получил то, что хотел получить. И мы расстаемся добрыми приятелями. Нет, мы будем помогать друг другу. Что нам делить, кроме горбушки хлеба и журнальных полос? Но я за более решительные действия. Обнимаясь, я каюсь – больше так себя вести не буду.

– Будешь, гад такой, – печалится Хулио, переживающий, что я могу перехватить у него горбушку хлеба и журнальные полосы.

– Дурачок, – смеюсь я. – Делай свое дело смело, а я буду делать свое с «Калашом».

– Ваньо! Сосо! Черти чесночные, – переживает. – Это же опасно, мать вашу так!

– Не-а, – смеемся над его страхами и со спокойной совестью и спортивной сумкой, где складированы два автомата, покидаем элитарный клуб интернациональной помощи. Мы её получили в полной мере, и теперь нам нужно торопиться, чтобы успеть в последний вагон последнего поезда, ускользающего в неизвестное далекое далеко. Как говорит один известный жизнерадостный придурок в рекламе по радио: «Отечественные поезда самые поездатые поезда в мире». И это точно. Главное успеть на свой «поездатый» поезд, и тогда все будет в полном, блядь, порядке.

Однажды бывшая жена Аура (третья) подарила на нашу свадьбу костюм. Я был счастлив от такого подарка. И, торопя время, надел его для одинокой прогулки по городу. И ошибся. В это время по улицам шли бесконечные манифестации в защиту демократических, блядь, преобразований. Черт меня дернул оказаться на площади, где происходило главное шаманство. Послушав истерические призывы к свободе, я попытался покинуть благородное собрание. Не тут-то было. Площадь запруживалась многомиллионной массой, которую прорвать не было никакой возможности. Понятно, что во мне взыграло ретивое. Не люблю толпу и догмы. И находится в эпицентре безумных общих устремлений…

И что же? Дело кончилось плачевно. Для моего костюма. Во-первых, меня припечатали к стене здания, обновленного пылеводонепроницаемой краской, которая тотчас же с подлым удовольствием впилась в мягкую шерсть дорогого материала. Во-вторых, какие-то интеллигентные фанатки, похожие на учительниц словесности, оторвали рукав и воротник. А в-третьих, прокаженный липкой, однако качественной краской я бы испортил праздничное настроение окружающим, и поэтому, когда выбрался в переулок, медленно удалился прочь. И, чувствуя, как коробится на спине высыхающая под ветром краска, и, слыша за спиной штормовое предупреждение площади, шел, и жил, и был вечен, и быть может, поэтому о чем-то думал. И тогда я понял: слабые духом сбиваются в толпы, а сильные всегда одиноки. Их дух свободен. Победить таких невозможно. Я не был последователен в своих попытках обрести свободу, и тем не менее делал усилия. И сейчас, чувствую, начался отсчет нового времени. Либо мы сохраним наши души, либо наши грудные клетки будут вскрыты, как консервные банки…

И поэтому надо принимать меры, чтобы наши святые души не заклеймили тавром со знаком $.

… Случайному очевидцу, оказавшемуся в складских помещениях овощно-фруктовой компании ООО «АРС», показалось бы, что он угодил к мятежникам, которые готовят военный переворот в банановой республике. Или поход на Кремль. Я познакомился с бойцами фруктового барона Гоги. Среди них были и старые знакомые гранатометчики: Шота, Анзор, Коля и Даниил. Ребята лениво готовили стрелковое оружие к ближнему бою. Никаких чувств не испытывали. Когда молод и силен, не веришь, что именно с тобой может случится такая неприятность, как смерть.

– Ну, что, братцы, постараемся? – спросил я. – Врезать по сусалам супостату.

– Это можно, – привычно ответили. – На то он и супостат, чтобы врезать по сусалам.

Прежде чем начать боевые действия, мы с Сосо выбрались на объект «Госзнак USA». На автомобиле с дипломатическими номерами – спасибо Хулио и его мифической ООТН.

Заняв господствующую высотку, мы принялись вести наблюдение. Объект находился под защитой лесочка и бетонной стены, похожей на Берлинскую, канувшую в лету. Незаинтересованный взгляд не заметил бы ничего подозрительного – то ли армейская часть, то ли фабрика по производству презервативов, то ли свечной заводик. Но с отличным бетонированным подъездом, пулеметными гнездами, колючей проволокой и, видимо, электронной системой слежения по всему периметру. Как говорится, ни мышке, ни мишки делать не х… я. А нам? Нам тоже, признался Сосо, чтобы взять эту крепость, нужны бомбардировщики В-52.

– Ничего, вызовем, – буркнул я, – с аэродрома Джона Кеннеди.

– Иди ты, Ехан Палыч! Все шутки шутишь.

– Да, – признался я. – Здесь нужен месяц, чтобы тихо продырявить всю систему.

– А если громко?

– Сутки.

– Как понимаю, кацо, пойдем по первому варианту?

– И не надейся, Сосо.

Я понимал, что мой план сумасброден и глуп, не имеет никакого отношения к военному искусству. Рефлектирующий папарацци решил в ближнем бою столкнуться с монстровидной Системой, не имея никаких шансов на победу. И тем не менее мы были обязаны идти на бетонированную амбразуру. Первым всегда смертельно трудно. Возможно, потом за нами пойдут другие?.. Пойдут ли?..

Отношение фруктового барона Гоги к нашему плану было сдержанным – он прекрасно понимал, что наши шансы на победу минимальны. Их нет, этих шансов. Но взбить жирную холку Системе надобно. И в полуночной беседе, как это лучше сделать, мы сидели в комнате отдыха, шурша бумагой, где был начертан план объекта «Госзнак USA», когда по мобильному телефончику прошел сигнал. Сосо Мамиашвили привычным движением прислонил аппарат к небритой щеке, выслушал сообщение, глянул на меня.

– Что? – встревожился я.

– Хулио, – и резким движением ладони «перерезал» горло.

Наш экзотический друг и товарищ совершил ошибку – он помнил страну, где проводил веселые и беззаботные деньки, и поэтому не принял достаточных мер безопасности. Декоративные секьюрити казино «Красная звезда» и невидимые бойцы невидимой Организации Освобождения Трудового Народа не могли защитить его от профессионального и агрессивного наскока. А то, что работали профи, не было никаких сомнений.

Меня и Сосо, как близких товарищей погибшего, пропустили через милицейские кордоны. Специфический запах крови и пороховой гари витал в бывшем доме культуры. По сбивчивым показаниям служивых людишек, нападение произошло около полуночи. Около десятка боевиков атаковали игровые залы и подсобные помещения. Из посетителей никто не пострадал, может быть, потому, что не оказывали сопротивление? Но скорее всего цель нападения была определенная: Хулио и его любознательная команда папарацци. Когда мы заглянули в комнату, обитой кожей, то мне показалось, что под ногами следователя хлюпает кровь. Потом понял – игра теней. Хулио и его трое приятелей были искромсаны автоматными очередями. Пулевые отверстия червоточили на искореженных телах. На лицах – выражение недоумения и какой-то детской обиды, будто отняли жизнь, как игрушку.

Следователь задал несколько вопросов, и главный – подтверждаем ли мы, что этот гражданин Испании Хулио Мария Санчес Хуанито де Сильва? Мы подтвердили. А почему бы и не подтвердить. Потом нас попросили оставить наши данные. Следователь, услышав мою фамилию, задумался: кажется, проходила ориентировка по этому Ф.И.О? Я развел руками: это навряд ли, товарищ начальник, фамилия моя известная, графская. Или журналистская. На выбор. Да? Да-с. Понятно, что заниматься нами, живыми, было некогда, и мы были выпущены на волю, которая встретила нас у входа «Красной звезды». Там стояли «кареты скорой помощи». Два санитара заталкивали в глубину труповозки носилки с жертвой. Я увидел качающуюся тонкую руку и луковицу часов на ней.

– Минутку, мужики, – попросил санитаров и приподнял простынь: хакер с придушенным заостренным лицом. С тоже крайне обидчивым выражением, словно его обманули самым подлым образом.

– Чего? – спросил один из санитаров. – Свояк? Не свезло, придушили, как куренка.

Потом мы с Сосо сели в «Шевроле», закурили – дымок уплывал в летнюю душную ночь, тая. Как наши души, сказал я, как наши души. Ты о чем, Вано? Так, ничего, кацо, мысли вслух, кажется, дождь будет. Будет, согласился мой товарищ, хорошая погода для охоты на лис и мойш. Мойшу мы сделаем потом, а сейчас надо делать первого, князь. Я такого же мнения, генацвале.

И мы посмотрели друг на друга и поняли друг друга, как люди, которым нечего терять, кроме жизни.

Так вот получилось, что мы были вынуждены колесить по ночной столице. На Тверской стояли бляди, как мужественные постовые на часах. Пожаром полыхали рекламные огни. У ресторанов и ночных клубов по интересам кучились автомобильные стада. Мы на «Шевроле» кружили вокруг этих злачных местечек, поскольку у нас не было времени вести тщательную предварительную подготовку. Надежда была только на удачу.

И она нам, сука, улыбнулась: у клуба для избранных «Fillini» (прости, мэтр!) мы наконец приметили то, что искали – лимузин «Рольс-ройс». Радости не испытали – это была наша работа. Чтобы не случилось неприятных накладок, я, вооружившись тигом, отправился на беседу с личным шофером господина Лиськина.

Похожий на упитанного галльского петушка, служивый в униформе сладко дремал, овеваемый ночным ветерком. Я тиснул руку с тигом в окошко и пощекотал чужой кадык. Когда оппонент понял вопрос о своем хозяине, то заметно занервничал и попытался цапнуть из кобуры пистоль китайского производства. Болван, он решил, что ему снится дурной сон – нож перерезал его сонную артерию и кровь ударила упругим фонтанчиком: плюм-ц! А ведь я хотел только узнать, когда ожидается парадный выход Большого Лиса, любителя пристраивать кровавые шоу. С музыкальным помпезным сопровождением.

Припарковав авто в темном переулочке Сермяжный, удобном для отступления, мы с Сосо отправились на тяжкий наш промысел. Со стороны казалось, что двое спортсменов возвращаются с напряженной тренировки по гребле на каноэ. Пройдя мирными спящими двориками, мы оказались над крышей бойлерной. По металлической лесенке аккуратно спустились вниз. Тени от деревьев защищали нас от стороннего взгляда. Найдя куски картона, пробрались к краю производственного помещения. Кинули картон, прилегли позиция была идеальна. Для удобства гостей и вечного праздника владельцы ночного клуба «догадались» поставить мощные прожектора на бойлерную. По этой причине парадный подъезд освещался, как днем. Очень удобно для стрелков. Хозяин и его телохранители на минуту «слепли» после искрящегося и плотного ужина, а этого времени достаточно с лихвой, чтобы нажать на спусковой крючок.

– Ты как, брат? – щелкнул предохранителем. – Готов к труду и обороне?

Мой товарищ усмехнулся: он всегда готов, как пионер. А был ли он пионером? Вах, конечно, очень примерным мальчиком, которому в шестом классе вручили грамоту за успехи в соревнованиях по шахматам. Да, задумался я, если бы наши милые и недотепистые учителя, проповедывающие высокие коммунистические идеалы, видели бы нас, ленинских орлят на этой смоляной крыше с АКМ, готовыми к бою, то, наверно, испытали глубокое чувство досады за зря прожитую жизнь.

Потом мы потравили байки о киллерах. Последний анекдот такой: у суперубийцы день рождения. К нему приходят друзья. Кто дарит джип, кто оптическую винтовку с платиновым прикладом, а самые «крутые» говорят: вот тебе, Петя, «дипломат» с миллионом баксов, он твой, если сделаешь клиента, который лежит в твоем гараже. Миллион, чешет репу Петя, ну ладно, и отправляется в гараж. Там лежит связанная по рукам и ногам жертва. В розовых подарочных бантах. С кляпом во рту. Интересно за что его, думает Петя и вытаскивает кляп. Клиент поет: «С днем рождения – с днем рождения!..» (на английском).

Развлекаясь таким нехитрым образом, мы внимательно отслеживали обстановку у парадного подъезда клуба. Нельзя сказать, что там наблюдалось столпотворение. В этот полуночный час позволяли себе отдыхать только три класса трудящихся: Банкиры, Бандиты, Бляди, как верно когда-то заметил господин Берековский. БББ – не напоминает ли это 666? По-моему, очень даже напоминает. Как говорится, без комментарий.

Участники ночного затянувшегося празднества чувствовали себя хозяевами этого полусраного полустанка, именуемым «Жизнь». При этом мужчины были удивительно галантны и держали тренированные в спортивных залах спины, как джентельмены, а их леди кривлялись на каблуках и требовали шампанского.

В три часа шестнадцать минут нового дня появилась группа людей, которых мы, признаться, заждались. Господин Лиськин защищал свою непрочную плоть телохранителями, не понимая, что нет спасения от первой пули. И второй тоже. Выпущенных с пятнадцати-двадцати метров.

… Пули пробили лобную кость известного шоумена, и умненькая хитренькая лисья голова его лопнула, как перезревший астраханский арбуз в руках требовательного покупателя. Плюмц!.. И сочные куски с лохмотьями ещё живой окровавленной плоти…

Все остальное уже не имело никакого значения – ни обвал зеркальных стекол, ни геройское падение телохранителей на конвульсирующее тело хозяина, ни истерические женские взвизги… Ничего не имело значения.

Оставив АКМ на крыше и на память, мы легкими тенями покинули место преступление. Мы торопились – новые, более сложные проблемы ждали нас. А ночное предгрозовое небо было по-прежнему вечным. С проблесками далеких межгалактических звезд, где тоже, возможно, шла необъявленная война.

Просыпаюсь от шума дождя. В такую погоду хорошо спать, спать и спать. И видеть сны о необитаемых островах в океане, похожих на притопленную цветную гальку в теплой воде.

Нет-нет, Ванечка, подъем! Тебя, как контр-принца Андалузского, ждут великие дела. По изменению существующего порядка вещей.

Да, мир можно изменить, а вот как вернуть павших друзей… Мы отомстили за Костьку, Софию и Хулио, мы отомстили за многих ушедших из этого мира нелепо и глупо, но этим их не вернуть, они ушли на другие неизвестные планеты и теперь живут там без нас. А мы здесь – без них. Жаль.

– Подъем, Сосо! – любя, гаркаю над ухом.

Друг брыкается на соседнем диванчике и выражает крайнюю степень неудовольствия. Не верится, что ещё вчера мы с ним выступали в роли примитивных киллеров. Но ведь это было. Было? Или случился такой сон?

Не сон – в комнате отдыха появляется фруктовый барон Гога и включает телевизор. Все информационные каналы заполнены сообщениями о гибели известного коммерческого деятеля в мире шоу-бизнеса и поп-музыки. Ведущие тележурналисты, похожие на зомбированных болванов, комментирует убийство: говорят о переделе собственности, о политических пристрастиях усопшего, о его женщинах, намекают о геях. Я зеваю – скучно жить на свете, господа; уничтожена одна из гнид общества, не более того. И делать далеко идущие выводы из этого…

– А не позвонить ли на ТВ? – шучу я.

– Зачем, вах?

– Чтобы расставить все точки над i.

– Вано?

Говорят, что дождь к удаче. А если дождик мелочит день деньской, значит нас ждет Большая удача? Вот на этот счет у меня серьезные сомнения. Это напоминает сказку, которую мне рассказывали деревенские бабульки; сказку о пигмеях сражающихся с циклопом. Кстати, зверь был побежден. Увы, мы живем не в сказке. А быль наша невыразительна и печальна, как поля среднерусской полосы размытые нескончаемыми холодными октябрьскими дождями.

Потом мы завтракаем бананами и тушенкой и начинаем обсуждать наши будущие боевые действия. Приходим к мнению, что цель акции – устрашение. Пусть господа фальшивомонетчики знают, что они на этой навозной земле гости, но не хозяева. Мы их терпим до поры до времени, да не надо злоупотреблять нашим добросердечным радушием. В противном случае вместо румяных раскрасавиц с хлебом и солью их встретит ядерный залп системы «Тополь». А это очень неприятно, господа, когда твоя бессмертная душа сгорает в огнеметно-атомной плазме, как тряпка.

… Мы двигаемся по странному лесу – он мертв и деревья стоят темными хрустальными сосудами. На ветках – прозрачные стеклянные птицы. Под башмаками хрустит стекло. Небо низкое, с пурпурным отсветом далеких пожарищ, в тяжелом воздухе запах жженых костей, резины, бумаги. Наш взвод специального назначения выполняет секретную миссию Планетарного командования на планете № 14509666/GL (бывшая Земля), где произошли необратимые разрушительные процессы. Планета агонизировала, разбитая мировой ядерной войной 2066 года. Но по сведениям Командования в подземных бункерных городах ещё сохранилась жизнь, и наша цель была – обнаружить индивидуумы и транспортировать их на Звезду Благовестия № 356832/FD.

Наш взвод пробивался по бесконечному полю – оно лопалось под нами зеркальными осколками, в каждом из которых отражались искрящиеся души испепеленных в ничто.

– Сорок четыре процента подтверждения, – сказал Командир, всматриваясь в осциолог – аппарат подтверждающий, что в глубине больной планеты ещё сохранена жизнь.

На краю поля оплавленной бетонной массой дыбилось бомбоубежище. Оно было полузатопленное жидкой серебряной фольгой, где плавали костяные остовы мутантов, похожие на заросли драндрофея.

– Пятьдесят два процента подтверждения, – сказал Командир и приказал взорвать бетонные глыбы.

Приказ был выполнен, и наш взвод протиснулся в галерею. Ее стены были пропитаны сладковатым дурманным запахом тлена. Скоро обнаружили гигантское бомбоубежище. Около сотни тысяч GLов сидело аккуратными рядами. Лица их были искажены в пароксизме блаженства – смерть к ним оказалась милосердной. От нашего движения – мумифицированные GLы начали осыпаться, превращаясь в холмики, посеребряные вечностью.

– Шестьдесят девять процентов подтверждения, – сказал Командир.

И мы продолжили наш путь, чтобы наткнутся на бронированную дверь. От разрядов фластеров бронь расплавилась и мягкой массой потекла вниз. Взвыл сигнал тревоги. Я полоснул зарядом по кабелям, и звук угас, и наступила тишина…

– Восемьдесят пять процентов подтверждения, – сказал Командир. Вперед! – И мы побежали по бетонированному туннелю. – Девяносто процентов, – крикнул Командир. – И где-то там, в мертвом пространстве, замелькали пугливые тени. – Девяносто пять процентов! – И я наконец увидел впереди хрупкую детскую фигуру, отсвечивающую серебристым светом. Я ускорил шаг. Это была маленькая GLя (девочка) и, когда она оглянулась, я узнал её глаза – это были мои глаза. – Сто процентов подтверждения! – торжествующе закричал Командир, а осциолог громко и простосердечно сигналил: фьюить-фьюить…

Открываю глаза: о, Господи – оказывается, дремал, утомленный ожидания будущих событий. Мой друг Сосо Мамиашвили говорит по мобильному телефончику. Я смотрю в окно – дождик все моросит серебром, в такой дождь хорошо собирать грибы, жаль, что я не люблю…

– Это тебя, Вано, – говорит товарищ странным нездоровым голосом, протягивая пластмассовый пенал, напичканный электроникой.