Текст книги "Порнограф"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

– Да, нет, – сказали они хором. И хотели показать справки из клиники имени Кащенко.

Я запротестовал: не надо справок, их можно легко купить. В переходе подземки. И начал задавать новые вопросы, стараясь определить степень помешательства друзей. Те делали вид, что находятся в полном здравии, и всячески пытались доказать это мне. Логикой и смыслом. С точки зрения дня сегодняшнего, замешенного на нарушении всех законов, их планируемые действия были вполне трезвы, а вот как быть с точки зрения христианской морали?

Разумеется, я был высмеян самым беспощадным образом: какая к такой-то матери мораль во времена всеобщего блуда, как политического, так и экономического?

Дано Высшее дозволение дядюшкой Джо, а также Мировым банком и Международным валютным фондом на грабеж страны, нарождающейся, блядь, демократии. Царь-батюшка в глубокой телесной и душевной хворе, точно зомби, а молодые опричники, рыжие, плешивые да кудрявые, выполняют сверхзадачу по превращению всего нашего евроазиатского пространства, справного природными ресурсами, в колониальный придаток для пищеварительных нужд мировых капиталистических держиморд во главе с USA.

Такая открытая политэкономика ввергла меня в ещё более печальное состояние. Была надежда: все, что творится у нас, есть следствие нашего самородного распи… дяйства, ан нет, оказывается, существует точный расчет по разложению и уничтожению великой сверхдержавы. Известная всему народу пятая колонна, как короеды, разъедает изнутри когда-то здоровое и мощное дерево. И не надо никаких бомбовых атомных ударов по индустриальным городам, достаточно направить гуманитарную помощь в коробках из-под ксерокса, и вся страна, как шлюха, падет под пердунишку дядю Джо. И будет исполнять его любое мудацко-снисходительное желание.

– Не может такого быть, – держался я. – А почему народ не возмущается?

– А где ты видел народ, балда? – спросили меня. – Есть население. А оно, как тебе известно по истории, безмолвствует. И пусть лучше так, а то прольется кровушка рекой Волгой-матушкой.

Я развел руками – как жить дальше? А вот так и жить, в предлагаемых условиях. До лучших времен, которые возможно наступят. А, может, и нет.

– Но… шантаж, друзья мои. Какая это… порнография, – развел я руками от беспомощности.

– И это говорит он, порнограф, – возмутился Сосо. – Кто эти фотки сладил?

– А кто мне эту работку помойную пристроил? – обиделся я.

– Господа-господа, к делу это не имеет таки никакого отношения, вмешался Могилевский. – Надо решать вопрос принципиально: мы начинаем или на этом заканчиваем? И расходимся, как пароходы с мандаринами.

Я выматерился, как матрос, поскользнувшийся на мандариновой корке, что привело к падению в трюм, наполненный гниловатым экзотическим фруктом. Что делать? Не мы выбрали такое паскудное времечко, и поэтому остается либо прозябать в стойкой скудности вместе со всем терпеливым народонаселением, либо сделать ставку на сукно игрового стола в казино, именуемое «Жизнь».

Ударив по рукам, мы начали обсуждать детали наших будущих решительных действий. По шантажу высокопоставленной жопы современности, имеющей депутатскую неприкосновенность. Вот такая вот оригинальная идея приспела в голову моего друга Мойшы Могилевского, которому полностью захотелось оправдать свою многозначительную фамилию, затащив в могильную ямку коллектив товарищей в нашем лице, чтобы, верно, не так было скучно разлагаться в заднем проходе вечности.

– Вот только не надо красивых слов, граф, – отверг мои стенания лавочник. – Никакой романтики. Прежде всего работа. И работа.

– Ну-ну, – сказал я, – добрый труд брать за горло того, кто имеет депутатский иммунитет на личную жизнь. А если он нас пошлет?

– Не пошлет, уже проверено, – отрезал Мамиашвили.

– То есть, – не понял я.

Парочка вздохнула и призналась, что уже приступила к действиям. Еще вчера. Вместе с девочками. Какими-такими девочками, похолодел я, точно труп на столе мертвецкой. И получил ответ: Сашенька и Софочка уже ступили на преступный путь шантажа, и весьма успешно – имеется Ф.И.О. любителя клубнички и место его временного проживания, а также адрес супруги, работницы мэрии в городке Ёпске. Я взялся за голову: вовсе ум потеряли, други мои, там, где девочки, жди бесславного конца?

– Какого конца? – заржали мои товарищи.

– Дураки, у баб языки – помело!

– Какие языки? – хохотали, будто припадочные.

Я понял, что ситуация вышла из-под моего контроля, и ничего не остается делать, как или принять нескладные условия соглашения, или по утру зашаркать на овощную базу по переработке некондиционных продуктов питания для всех неимущих слоев.

– Ну хорошо, хотя ничего пока хорошего не вижу, – сдался я. – Какая будет тактика, понимаешь, и стратегия наших действий?

По словам моих друзей тактика простая: присылаем господину Жохину, такая вот фамилия слуги народа, компрометирующее его фото, мол, получите и ответьте на наш запрос о возможном сотрудничестве.

– А если нас отправят в известное местечко, откуда мы все вышли, как Ис. Христос из пещеры?

– Ты бы отправил? – спросил Сосо.

– Конечно, – не задумываясь, ответил я.

– Тебе терять нечего, лопух, – занервничал Могилевский, – кроме собственных цепей и кота, а ему есть что – привилегии, почет и уважение, поездки туда-сюда и прочие прелести жизни.

– Представим, жертва испугалась и согласилась на наши условия. Кстати, какие они?

– Надо подумать, – почесал затылок Миха. – Дело новое, щекотливое.

– Он согласился, допустим, – продолжал я. – А где негативы?

– Цок-цок, Ванечка, – и князь Мамиашвили вытащил из кармана пиджака кассету. – Ты плохо думаешь, да? Нам чужого не надо.

– Ишь, сукины дети, – покачал головой. – Приготовились, как пионеры на смотр. Только это мне напоминает Тимура и его блядскую команду.

– В каком это смысле?

– В самом прямом, друзья мои, – ответил я. – Дилетанты мы, любители. Какой сегодня слуга народный не бандит или не прячется под «крышей»? И какая депутатская сволочь не трахается? И какую не трахают? Падение нравов, господа! Разложение нации. И голая жопа Жохина общественность не будет волновать, равно как и его самого. Отмахнется, в лучшем случае. А в худшем – поднимет братву, и сделают из наш рагу.

– Вот таки не стращай, рифмоплет, – вмешался Могилевский. – Красиво все, да у меня тоже таких братишек.

– И у меня, – посчитал нужным заметить Сосо. – И даже воры в законе, да?

– А я про другое толкую, господа. Если уж мы решили заняться столь низким занятием, как шантаж, то и причина для него должна быть более значимая, чем зад, за который нам и гроша ломаного…

– Красиво излагаешь, генацвале, – заметил князь. – Но я не понимаю, что хочешь сказать?

– Он хочет сказать, что гола задница уже играет малую роль в истории нашего государства, – резюмировал господин Могилевский. – И я должен согласится: мелковат шантаж. На пять золотых. Каждому по монете, если считать девочек? И мазаться в говне?

Вопросы были справедливые, и требовали осмысления. Чтобы мыслительный процесс проистекал более инициативно и весело, князь Мамиашвили повторил фокус и через четверть часа мы уже поднимали стаканы с коньячной бурдой за то, чтобы все наши начинания случились успешными. А для этого надо выработать действенную стратегию наших действий, направленных по сбору компромата на любителей гимнастических упражнений в дорогих апартаментах, неизвестно кем оплачиваемых – не из народного ли кармана?

– Так выпьем же за народ, который терпит всех этих захребетников, провозгласил тост Сосо Мамиашвили. – Мы будем бороться… и бороться.

– С кем? – решил уточнить я. – С народом?

– С з-з-захребетниками, граф, – мрачно проговорил друг. – И кровопийцами.

– Князь, тебе больше не наливаем, – предупредил Могилевский. – Ваня красиво говорит, но если и ты туда же, меня стошнит. На бутерброды. – И начал мацать их. – Вот с сыром… икрой… ветчиной.

– Не переводи продукты, кацо.

– А ты не говори красиво, князь.

– Буду говорить, как говорю. У нас свобода слова и собраний.

– Бррг!

В столь драматическую минуту в дверь постучали: хрясь-хрясь. Настойчиво. Пришлось открывать, поскольку мы услышали родные и знакомые голоса наших коллег (женского рода), мол, мальчики, мы знаем, вы, засранцы, здесь, трескаете за обе щеки бутерброды с икрой, мы тоже хотим праздника, чтобы закружится в вихре соблазна после трудовых будней в Думе.

Услышав это, я едва не свалился на кота, стянувшего бутерброд с икрой. Из-под шнобеля уморенного чрезмерными дозами Михи Могилевского.

– И что вы там делали? – спросил Александру, поскольку Софочка, соскучившись, припала к устам князя, как путник к роднику.

– Ходили на разведку, – ответила. – А почему гуляем?

– По причине смены стратегической задачи, – признался.

– Что?

Пришлось взять на себя ответственную миссию изъяснить настоящее положение вещей, поскольку господин Могилевский завалился на бок и уснул праведным сном младенца, а Сосо и София, влюбленные, по признанию князя, как Дафнис и Хлоя, удалились в девичью горенку, чтобы послушать пастушью пастораль.

Александра же в целом одобрила мою концепцию, как народ планы обновленного правительства. Тогда я спросил: нужно ли ей влипать в сомнительную историю, которая неизвестно чем закончится? То ли победными звуками фанфар, то ли похоронным маршем?

– Победа будет за нами, – подняла рюмку. – Ты знаешь, Ванька, как противно жить по законам…

– По каким законам? – не понял. – По нашим?

– И по вашим и по нашим, – усмехнулась. – Не бери в голову, Ванька. И предложила. – Давай выпьем за любовь и наш трах-трах, – приблизила ко мне хмельное и красивое лицо, размытое, как на картинах французских импрессионистов в Лувре.

– Трах-трах? – мгновенно протрезвел я. – В каком смысле?

– Поцелуемся, дурачок, – засмеялась. – На брудершафт.

– Ааа, – выдохнул с облегчением.

– А потом мы пойдем в гости, – проговорила с макиавеллевской ухмылкой.

– К кому? – потерялся. – В час часа ночи? Прикинь, да? Хотя, конечно, можно.

– Ко мне, Ванечка, ко мне, хороший! – и, выпив рюмку коньяка, впилась в мои губы. И так, что показалось, целуюсь с горьковато-полынной степью. Перед грозой.

Вынужден умолчать о грозовой ночи, застигнувшей двух пилигримов в степи, чтобы девственницы республики, а также импотенты не удавились от зависти. Скажу аллегориями. Казалось, что мы с Александрой угодили в самый эпицентр искрящихся электрических разрядов. Они насквозь пробивали наши обнаженные тела, корчащиеся от страстного желания как бы защитить друг друга.

И когда нам не удалось увернуться от самого мощного разряда, то случилось то, что должно было случиться: ослепительная вспышка – и мы, визжащие, низвергаемся во мрак безграничного пространства и времени.

Проснулся от ощущения, что мне оторвали руки. И ещё кое-что. Покосившись, обнаружил рядом чудное творение природы, матери нашей, беспечно посапывающей на моей, пардон, деснице, затекшей за ночь. Что там греха таить, всякое случалось в моем богатом интимном житие, но такого… чтобы не я затащил койку, а меня?

М-да. Я осторожно осмотрелся: комната как комната, правда, отремонтированная и заставленная очень модной и дорогой теле-радио-видео-фотоаппаратурой. И кровать венценосная, не скрипящая, кстати. Для коронованных особ. Странно, во всем какая-то несуразность, если знать, что за стеной обитают ханурики, все на свете пропившие, старушки, собирающие по крохам на собственные похороны, семейки, мечтающие об отдельных квартирах, соседка, промышляющая (до последнего времени) плотоядными губками, а также неимущий неудачник с кактусом в штанах и персидским котом в комнате.

Такое впечатление, что по воле анекдотического случая элитная девочка красивой птахой залетела на помойку, решив доказать миру свою независимость. Похвальное желание быть в гуще народной, но выдержит ли она прелую правду жизни? Принцесса мечтает стать кухаркой? Необычное желание. Тогда почему деревенскому оболдую Ванечке Лопухину не мечтать о фантастическом превращении в графского отпрыска Ивана Лопухина?

А вдруг одна из моих многочисленных прапрапрабабок, будучи молоденькой стряпухой, прелестной и налитой, как ядрышко, согрешила с юным баричем под лопухами. А? От этой мысли я нечаянно хекнул и почувствовал чужое пробуждение: вздрогнули ресницы, окаймленные ночной грозой, а в зрачках темных глаз отсветился новый день… и я услышал удивленный голос:

– О! Ванечка? А ты как здесь?

Надо ли говорить, что этот простой вопрос поставил меня в тупик. Я освободил свою затекшую руку и обижено спросил:

– Ну, ты, мать, даешь? Ничего не помнишь, что ли?

– Ох, Ванечка, – засмеялась. – Шучу. Привет. Ты как? – Налегла грудью, приблизив лицо, и я увидел себя, отражающегося в зеркальцах её зрачков. Видок у меня был как у петрушки – героя народного фольклора. – Ты меня любишь?

– Люблю, – буркнул.

– Не верю, – смеялась, прилегая на мне со всеми удобствами. Докажите, граф?

– Обратитесь, ваше сиятельство, непосредственно к столоначальнику, осклабился я. – Все зависит от его высочайшего соизволения…

– Да, вы, Лопухин, чинодрал!

– Не Лопухин, а Лопухин, матушка!

– Ах, вы не граф! А самозванец! И вашего столоначальника тоже под арест! В кутузку!

– Ваше сиятельство, он готов и в огонь, и воду. И в вашу кутузку тоже.

– Вот теперь верю, граф, в вашу и его благонадежность!

Ну и так далее. Если кто не понял, что происходило на самом деле, я не виноват. У каждого свои представления о времени и о себе. И любовных утехах.

Потом мы бездыханно лежали, умытые утренней грозой, и говорили на отвлеченную тему. Как правило, девушки в постели раздвигают не только ноги, но и расширяют горизонты своей души. Что, впрочем, относится и к юношам. Когда нагие тела, хочется обнажить и весь свой щедрый внутренний мир.

Я угадал, что Александра у нас залетная птаха из номенклатурного поднебесья. Вернее, её прадед участвовал в полетах высшего эшелона власти. Понятно, что воспитывалась девочка Саша в атмосфере «лучших» домов Лондона, Парижа и родной столицы. О жизни имела такое же представление, как папуас о Чернобыльской АЭС. Потом девочка выросла и её выдали замуж за преуспевающего молодого политика и бизнесмена господина Любошица, активно участвующего в переделе власти.

Брак был по высшему расчету, и скоро Александра поняла, что для супруга она не более, чем премиленькая и дорогая вещичка, которую изредка извлекают из домашней малахитовой шкатулки.

– Ванечка, они там, как мертвые, – сказала девочка. – Все по протоколу. Никогда не пробовал жить по протоколу?

– Нет.

– Это заметно, – польстив, продолжила повествование о законах политического, блядь, истеблишмента. Закон один и всем известный: гнуть хребет перед вышестоящим столоначальником, никогда не выказывать отдельного мнения, участвовать в царских потехах да ублажать слух самодержца-самодура лестью и сладкими ухмылками. Тогда будешь обласкан высшей милостью, и ещё как обласкан: все в говне, а ты во фраке.

Поведение же господина Любошица в семье было отталкивающим. Он сплетничал, как баба, трясся от слушков, как баба, и в койке был, как баба. От опасения за свой государственный пост он частично облысел и постоянно потел.

В конце концов Александре такая семейная жизнь осточертела. Устроив вселенский скандал с боем посуды и греческих амфор, она вернулась в дом родной к папе и маме. К своему удивлению, её радикальный поступок не нашел понимания у близких, в том числе и у любимого прадеда, доживающего свой век на даче, подаренной ему ещё товарищем Сталиным.

Таким образом, выбор дальнейшего жизненного пути у строптивицы был богат: вернуться под тень высшего света или начать самостоятельную жизнь.

Александра пошла в народ, чтобы понять, как можно выжить в условиях капиталистического сегодня, не вылезши толком из коммунистического вчера.

– Я бы тебя наградил за мужество, – сказал. – Медалью.

– Ты уже наградил, – усмехнулась, – маленькими Ванечками. Или Манечками.

– А у меня уже есть Мария.

– Мария?

– Дочь.

– Как интересно, – смотрела на меня внимательным и напряженным взглядом. Подрагивающие ресницы походили на темные лапы ели, подбитые рыжеватыми махрами. – И где ребенок? Почему скрываешь?

Я вздохнул и начал свое повествование (с купюрами) о прошлом, которое нельзя зачеркнуть, как нескладную фразу о демократических преобразованиях, похожих на черные ветра чумы, опустошающие города и селения.

Выслушав исповедь провинциала, Александра чмокнула меня в небритую щеку и заявила, что отныне я есть её бой-френд, то есть сердечный друг, с вытекающими отсюда последствиями. Какими-такими последствиями, насторожился я. Если будешь заглядываться на других дам, то я тебе дам, и погрозила кулачком, который я тут же начал облизывать, как дети мороженое. Новое приближение грозы прервал деликатный стук в дверь и голос господина Могилевского. Мы заорали, что нас нет, но нам было заявлено, что мы есть, и коллектив ждет нашего появления для обсуждения проблем текущего дня. Пришлось возвращаться на грешную землю. А вернее в мою комнату, где находился штаб по организации шантажа высокопоставленного жоха, как бы отвечающего за развитие тяжелой и легкой промышленности республики.

Мои друзья после праздника были серьезны, будто находились в синагоге. В дневном свете их энтузиазм иссяк и возникли разговоры о том, что лучше кучу дерьма не трогать, поскольку она будет пахнуть. И есть опасность самим задохнуться в этом зловонном запахе.

– Кто как, а я к запаху равнодушен, – признался и рассказал в лицах о своей встрече со Снежным человеком. И в доказательство тыкал всем под нос клок волос, пахнущий мезозойской эрой, мол, после Йехуа мне не страшна ни одна неприкосновенная сволочь. Хватит! Почему они живут в свое удовольствие, как патриции в эпоху распада Roma империи. Их надо привести в чувство и ткнуть лоснящимися рожами в родную навоженную жижу. Пусть познают жизнь, как мои друзья волосяной йехуанский клок!.

Моя речь произвела впечатление. Что-что, а сказать красиво я умею. Все оживились и начали кричать, чтобы я убрал к чертовой матери свидетельство моей исторической встречи с Ёхан Палычем. Софочка распахнула окно, чтобы подышать свежим воздухом, и едва не вывалилась в тихий дворик. Князь успел в последний миг ухватить княгиню за вибрирующую от воплей талию. Александра по этой причине прыснула, а кот и господин Могилевский нет; последний вообще находился в глубокой меланхолии, казня, видимо, себя за проявленную инициативу по вопросу, собравшему всех нас на профсоюзное собрание.

– Итак, господа, – продолжил я, когда все присутствующие пришли в себя после демонстрации смердящего вещдока. – Вот что нужно для наших будущих действий: автомобиль, а лучше два, сотовые телефоны (каждому), подслушивающая аппаратура, оружие (некоторым), удостоверения утверждающие, что мы сотрудники, скажем, службы безопасности Президента, и бронежилеты.

– Б-б-бронежилеты? – удивился Миша Могилевский. – На хрена?

Я ответил, что насчет их я погорячился, а все остальное необходимо, как свежий воздух для Софочки. Разумеется, все выразительно посмотрели на князя Мамиашвили, который ситуацию оценил верно и заявил, что он не торгует наркотическим зельем, а занимается фруктовым бизнесом, не приносящим баснословных доходов. И потом – зачем два авто, твою мать папарацци?

– Чтобы ездить, – находчиво отвечал, – за объектом, нас интересующим.

– А сотовая связь? А аппаратура? А удостоверения?

– Чтобы слушать. Друг друга. И подслушивать других. И быть спокойными за тылы.

– А оружие, это как, кацо?

– Пару пушек, в смысле пистолей.

– Зачем?

– Пусть будут, Сосо.

– А это видел, Вано, – и скрутил два шиша перед моим носом, похожие, между прочим, на револьверные дула «Кольта»: великого уравнителя шансов для всех желающих поиграть в рулетку с судьбой.

Обидевшись, я повторил, что, если мы хотим цапнуть господина Жохова за его причинное место, то, пожалуйста, я никому не помеха и даже буду рад успеху мелких шантажистов.

– Я – мелкий шантажист, да? – оскорбился мой друг. – Да, кто ты такой?.

– А какой ты шантажист?

– Я?.. Я – крупный.

Смеясь, я выразил по этому поводу сомнение, что окончательно вывело князя из себя: он схватил меня за грудки. Понятно, что я начал вырываться, как дрессировщик из объятий циркового мишки в минуту его, зверя, буйного помешательства, вынужденного валять дурака в клетчатых штанишках и в цветном жабо при неприятном скоплении орущей публики.

Наши милые женщины, решив не оставаться в стороне от схватки по принципиальному вопросу, повиснули на наших руках, точно офицерские жены на перекладине во время пересдачи норм ГТО. Если кто и не принимал участия в этом бедламе, так это господин Могилевский, почесывающий с философской отрешенностью кота. После того, как наша композиция распалась, он, философ, заявил, что все будет, кроме бронежилетов. Что все, спросили мы хором. Все по списку, но в разумных границах. И я не стал уточнять границы возможностей коммерческого директора нашей группы, зная его с лучшей стороны. Если он почувствует перспективность дела, то сделает все, что в его силах. И даже более того.

На этом официальная часть нашего профсоюзного совещания закончилась, началась частная. Само собой пришло решение, что жизнь, которая не опасна, недостойна того, чтобы называться жизнью. И тот, кто не рискует, не пьет шампанского. И не ест рябчиков с ананасами.

Пришлось мне бежать в магазин за шипучим напитком, чтобы праздник не покинул больше нас. Закусывая шампань ананасными ломтиками, напоминающими по вкусу сладкую репу, мы стали вырабатывать план будущих действий. На бумаге и в мечтах все выходило красиво. Действуя, как благородные карбонарии, мы экспроприируем нечестно нажитый капитал, отдаем большую его часть в бюджет на оплату труда учителей, медиков и шахтеров, а себе оставляем сумму на командировочные расходы и отдых. На теплых островах в Карибском бассейне, которые, кажется, находятся в Бермудском треугольнике смерти.

Я всегда подозревал в себе организаторские способности с криминальным креном. Наверное, это присуще провинциалам, решившим во что бы то ни стало покорить первопрестольную? Конечно, последнее дело кивать на время, однако факт остается фактом: времечко убойное, как в прямом, так и переносном смысле. Идет напряженное накопление первоначального капитала, а это не занятия по макраме. Жизни и судьбы прошиваются пулевыми очередями, автомобили и люди в них корежатся от фугасных взрывов, кровушка льется, точно клюквенный сок на театральных подмостках. Только существует незначительное отличие: герой, павший на ревматические доски сцены под аплодисменты зала, после успеха и закрытия занавеса возвращается домой к жене и детишкам, пьет на кухне прокисший кефир и, глядя на звездную сыпь ночного неба, грезит о роли Принца Датского или Дездемоны, а вот как быть с тем, кто собственным броне-бритым затылком сплющил пулю, но заряд пластита не оставил ему шансов продолжить свою полезную деятельность на благо нового общества. Занавес бытия колыхнулся у очей и все – пи… дец, как точно выражается наш справедливый народец. То есть печальное и скорбное небытие со всеми вытекающими неприятными последствиями для физической оболочки, разлагающейся в удобном ореховом гробу, доставленному прямым рейсом из гангстерского Чикаго, где эти предметы первой необходимости научились клепать ещё со времен Великой Американской депрессии.

У нас тоже Великая депрессия, только своя, доморощенная. В который раз мы идем своим петляющим и кровавым путем, неизвестно куда могущим завести притомленную опытами нацию. Одно понятно гражданам, чтобы выжить необходимо мимикрировать к предлагаемым условиям, иначе ноги протянешь. И похоронят тебя без всяких почестей в общей могиле в качестве «неизвестного». А кому хочется предстать перед веждами Господа без личного Ф.И.О? Поэтому каждый и выживает, как может: кто милостыню просит у секс-шопов, кто помойки разгребает в поисках жирных рябчиков, кто дерет горло, требуя свои кровные за год труда, кто просветительские лекции читает за гонорар в полтора-два миллиарда рубликов, то бишь в 287 тысяч $, кто региональные войны за нефть начинает и кончает, кто заводики и фабрики успешно прибирает к своим рукам, кто на заслонках газовых мордастым мироедом сидит, кто ссуду в банке получает и рубит «небольшую» дачку в Англии на пятидесяти акрах да обзаводится «BMV 750i» для лечебных прогулок.

То бишь все проблемы решаемые, главное, чтобы было здоровье. Да чтоб удача, эта капризная дева, благожелательно скалилась на твои попытки поставить её в позу Трендэленбурга, удобную для разговора по душам.

Так что, господа, ничего нет случайного в мире. И если мне, затрюханному порнографу, было суждено забраться на крышу разваливающегося дома и оттуда заснять малопривлекательные картинки из жизни высокопоставленных жоп, то это, значит, кому-то было нужно? Кому? Мне? Вам? Обществу любителей мексиканского тушканчика? Не знаю-не знаю. Одно лишь хочу засвидетельствовать: осточертело зависеть от обстоятельств, когда приходиться выступать в массовке у размалеванного задника жизни. Больше не хочу. И намереваюсь играть главную роль. Если не рефлектирующего Гамлета, то гробовщика Горацио у чужой могилы. Для некоторых современных хамов, считающих, что они уже обрели бессмертие.

Меж тем друзья, мною организованные, предприняли необходимые действия и к вечерней зорьке наша группа уже имела в наличии: подержанный автомобиль «Вольво» 1985 года выпуска, два сотовых телефончика, набор шпионской радиоаппаратуры, один дамский пистолетик французского производства, пуляющий газовыми облачками, освежающих навязчивых кавалеров, одно удостоверение сотрудников службы безопасности частного сыска и одну электрошоковую палицу. Я задумался: с таким арсеналом можно было брать крепость городка Козельск, что когда-то уже случалось в нашей многострадальной отечественной истории. А вот как действовать в нынешних условиях?

– Бронежилетов нет, – обиделся Могилевский. – Я и так выполнил программу максимум, как анархист в семнадцатом.

Мы похвалили товарища за рвение, однако всем коллективом пихаться в одной колымаге дело никудышное. Нам нужен тактический простор и возможность контролировать ситуацию с нескольких самостоятельных позиций. Меня поняли и задумались над вопросом, где ещё добыть транспортное средство?

– Ой, – вспомнила Александра, – у нас на даче старенькая «Победа», мне дед её подарил. Как танк.

Для полного счастья именно Т-34 нам и не хватало, чтобы вести прицельную пальбу термитными снарядами по бастионам государственной Думы, как это уже случалось в нашей многострадальной, повторюсь, отечественной истории. Но, как говорится, не всякому картиночка с клубничкой, надо быть скромнее в своих желаниях: «Победа» так «Победа».

– А БМВ нет? – вспомнил я утренний дворик и лимузин в нем, как чудное явление.

– Это не про нашу честь, Ванечка, – решительно отрезала Сашенька и мне пришлось свою ревность, как йехуанский клок, упрятать с глаз долой. В дальний уголок души своей, если выражаться красиво.

К нашему удивлению, «Победа» оказалась на ходу. Это выяснилось, когда мы всей веселой бражкой на дребезжащей и разваливающейся скандинавской тачке пробились в дачно-сосновую местность, застроенную кирпичными хоромами. Территория садово-огородного кооператива «Зареченские зори» (название условное) была огорожена концентрационной проволокой по всему периметру и мы были вынуждены прорываться под корабельные сосны со скандалом у КП. Отставники в камуфляже решили, что прибыла банда террористов с огнеопасной республиканской окраины, чтобы подорвать к чертям собачьим все секретные дачные объекты, воздвигаемые с напряжением всех народных сил и средств. Однако после того, как прозвучала паролью фамилия одного из выдающихся деятелей коммунистической партии Советского Союза (б) и Александра была признана правнучкой товарища М., наш путь продолжился.

Встречала нас прислуга: дряхлый сторож Тема и две бабулики-сиделки Варвара и Дуся. Обрадовались живым людям, коих не видели давненько, вот только господин Любошиц наезжал по случаю, а так кинуты, сынки, признался Тема, за ненадобностью вместе с Хозяином. Александра повинилась и поспешила на мансарду, где переводил дух бывший член сталинского правительства. А мы со сторожем потопали к гаражу, где и была обнаружена «Победа» в законсервированном виде, похожая на армейскую банку тушенки, донельзя промасленную солидолом.

Вытолкав на свет божий дедушку советского автомобилестроения, мы обнаружили, что он и вправду похож на танковый механизм, изготовленный практически из прокатной стали № 1999-бис, ударно выпущенной в честь семидесятилетия товарища Сталина. Осмотр двигателя тоже доказал, что в первой стране недоразвитого социализма умели ладить игрушки. Для тех строителей коммунизма, которые верой и правдой принимали политику партии и народа в лице вышеупомянутого вождя и учителя всех трудящихся масс.

… Сработанное из бивней африканского слоника рулевое колесо желтело под руками; я, балуясь, накручивал его, когда услышал голос Александры, кличущей меня подняться на мансарду. Под завистливые смешки друзей, мол, сейчас получишь благословение от старого большевика и под венец, я направился на дачу.

Она, в отличии от соседних, была деревянная и доски скрипели под ногами. Сумеречные комнаты, заставленные громоздкой казенной мебелью, источали тленный запах прошлого. Над лестничным пролетом, ведущим на мансарду, висел портрет генералиссимуса, стоящего в парадном френче на Красной площади и с характерным подозрительным прищуром смотрящего в нынешний день общей смуты. Над его головой реяло тяжелое кумачовое знамя с золотой вязью СССР.

По ступенькам, выкрашенным суриком, поднялся на мансарду. Несмотря на открытые окна здесь тоже хранился дух прошлого. Столик был заставлен лекарственными пузырьками. Под ним лежали кипы газет. В качалке сидел старик лет сто, похожий на восковую мумию. В запавших глазницах под раковинами век угадывались ещё живые зрачки, отсвечивающие прокатной сталью № 1999.

– Привет, – растерялся я. – Что случилось?

– Деда жаждет познакомиться, – ответила правнучка и задела рукой старческое плечо. – Говори громче, Ванечка.

Мумия открыла веки, обнажая огромные слезящиеся зрачки, вокруг которых плелись кровеносные кружева. Взгляд был вполне осмыслен и чист, как у ребенка.

– Здрастье, – поклонился, чувствуя себя слишком молодым и наполненным здоровьем, точно барашек на солнечной горной луговине.

– Это Ваня, – наклонилась Александра к стариковскому ушному лепестку. – Я тебе говорила, деда. Он хороший, Ванечка.