Текст книги "Топ-модель"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Девушка, которой я помогла, притронулась к моему плечу:

– Спасибо большое. Я – Лаура.

Я передернула плечом: имя полностью соответствовало образу моей новой знакомой: изящно и безвкусно. Не – боец, мелькнула мысль, хотя, быть может, подиуму и такие натуры требуются?

– Красавицы, выходим-выходим! – призывала нас Нинель Ивановна. Начинаем работать!..

Думаю, большинство женщин знают, что такое шейпинг? И поэтому объясняю для стоеросовых волосатых, как орангутанги, мужланов, кои, кроме мочегонного пива, реликтовой рыбалки и смердящих машин, более ничего не признают.

Итак, шейпинг – это специальные гимнастические упражнения, совершаемые под ритмичную музыку. Эта система была разработана ленивыми жирными американцами, любителям получать одновременно и пользу, и удовольствие. По этой методике могут тренироваться даже блюминговые бегемоты и многопудовые russian живые матрешки. Музыка и скачки под неё благотворно влияет на жировые складки. Они уменьшаются со скоростью света, и после нескольких занятий любая объемная дама превращается в тростиночку. Если кто не верит, пусть попляшет под ритмы чернокожих сыновей Африки, и тогда прекрасно поймет, о чем я толкую.

Наша тренировка продолжалась около часа. Госпожа Крутикова воистину была фанаткой своего дела – она прыгала, как зеленый кузнечик, и своим примером вдохновляла нас, молодых и спесивых.

Гордыня обуяла всех нас – это я чувствовала и видела по неряшливым движениям. Каждая считала себя в полной форме, и все эти прыжки под древнюю музыку казались нам нечто архаичным.

– Работай-работай! – кричала Нинель Ивановна. – Энергичнее-энергичнее! Это все вам на пользу, красавицы! И раз! И два! И три! Повторяйте-повторяйте! Внимательней!

Чувство радости и обновления наступили минут через двадцать после начала занятия. Наш разномастный коллектив постепенно стал преобразовываться в единый механизм, подчиненный воли маленькой и активной дамочке. Она настолько была самозабвенна, что мне показалось: госпожа Крутикова мечтает лишь об одном – остановить время. Остановить его для себя. Это было трудно понять нам, для которых день казался вечностью.

– Завтра идем в бассейн, – сообщает Нинель, когда заканчиваются занятия. – Справку, купальники, резиновые тапочки. К восьми, девочки.

– К восьми вечера? – пищит кто-то

– К восьми утра. Здесь, у Центра. На автобусе поедем, – и вопрошает, видя сморщенные недовольные личики: – А что вы думали? Нам ещё работать и работать. Молодость – это прекрасно, но... Вы меня понимаете?

– А душ есть? – интересуюсь я.

– Есть, – указывает на одну из застекленных дверей, – но горячей воды нет.

Мы все смеемся – узнаем любимую родину-уродину: ракеты запускаем к мерцающим плодородным звездам, а иметь воду в трубах выше пятидесяти градусов проблема.

И тем не менее я шлепаю к двери, открываю, заглядываю – типичная душевая с пятью небольшими кабинками, ржавыми трубами и деревянными решетками на полу.

– Ну, я пошла, – говорю.

Девочки восторженно улюлюкают и аплодируют мне. Я чувствую себя коверной на арене цирка в окружении молоденьких кобылок. О чем я и заявляю.

– Кто со мной?

– Уа-а-а!

В конце концов, нас оказывается четверо, среди них, к моему удивлению, и Лаура. Вот тебе и хрупкая девочка. Или она так решила меня отблагодарить за поддержку? Потом мы вертим вентиля кранов и, омываемые холодной водой, визжим, как дикие обезьяны на амазонских лианах при приближении прекрасной по цвету, но прожорливой анаконды.

Взбодренные водными процедурами, возвращаемся в пустую раздевалку. И тут меня ждет неприятный сюрприз – странный сюрприз: исчезла вся моя одежда. Часики, шорты, маечку, купальник и трусики – как корова языком слезала. Остались одни кроссовки и рюкзачок. Ну, что за шутки? Дурацкие шутки? Девочки смеются: Машка, иди в одних кроссовках, а рюкзачок повесь на одно местечко – будет новое слово в моде.

– Ну, если это Танечка, – злюсь я.

– А, может, это какой-нибудь фетишист, – заявляет Лаура. – Есть такие дураки, женскую одежду коллекционируют.

– Какой ещё фетишист!.. – и осекаюсь.

Черт возьми! А не развратничает ли это "мой поклонник"? Если это так, то его надо срочно найти и поменять руки с ногами, а голову понятно с чем. Пока же надо решать проблему с одеждой? Решается она просто: девочки извлекают из своих сумок спортивные костюмы, футболки...

У меня "богатый" выбор – натягиваю черные лосины и красную майку с ликом какого-то бородатого революционера в берете набекрень.

– Прикольно, – смеются девчонки. – Можно идти на баррикады.

Я же чувствую, что события, имеющие анекдотический желтенький окрас, все более приобретают неприятный оттенок, близкий к серому. Нужно иметь крепко сырые, как больничные простыни, мозги, чтобы пытаться так бездарно влиять на мое моральное состояние. Какая зараза ко мне прицепилась, как гадкий плющ к дереву? Нет ответа, но я его должна получить.

Арт-директор Хосе крайне удивился, узнав о мелком происшествии в раздевалке: кошельки тырили, случалось, но чтобы носильную одежду?

– Безобразие, вах, – сказал он. – Разберемся. Беру под свой контроль.

– Сторожа надо приставить к нам, – посоветовала я, – к каждой.

Хосе посмеялся, решив, что я шучу. А какие могут быть шутки, когда возникает навязчивое чувство, что за каждым твоим шагом следят. Главное, понять с какой целью? Если это дурные игры больного воображения, это одно, а если это серьезные попытки сломать меня, воздействуя на психику, это другое.

Неужто, кто-то тешит себя надеждой, что я испугаюсь и отступлю от своей мечты. Глупо, право. Помои по телефону, дохлятина под ноги, кража одежды – недостаточно, чтобы я прекратила движение вперед. Все напрасно меня это не остановит.

... Я говорила, что стилист Валечка Сорокин мне не понравился с первого взгляда. Еще больше не понравился – со второго взгляда. Должно быть, мы были антиподами, как кошка и собака. Когда явилась в гримерную, где он колдовал над послушными личиками топ-моделей с видом эстетствующего знатока, то почему-то представила: руки у него холодные и липкие, как забытая с вечера вареная вермешель.

Стилист же, увидев меня в чужой одежде, окислился, будто раздавил во рту клюквенного клопа. Так мы провели полчаса в ожидании: я фыркала, он кислился. Наконец упала в кресло перед зеркалом и увидела себя в мятой маечке и со злым лицом – неприятным лицом.

– Какая у вас смуглая кожа, – задумался Валечка. – Вы с юга?

– С него, – проворчала.

– А если мы осветлим лицо. Вы не против?

– А зачем?

– Это его облагородит. Для портфолио образ молоденькой благородной леди подойдет больше всего.

– Леди?

– Именно так.

И я согласилась: пусть буду леди. И стилист принялся работать над моим лицом, как художник эпохи Ренессанса. Руки у него, моего современника, оказались теплыми. Сквозь свои подрагивающие ресницы, напоминающие еловые ветки, наблюдала за его работой. Валечка трудился с вдохновением, и даже его эстетствующая бородка уже не так меня раздражала.

– Вот таким вот образом, – сказал Сорокин. – И сохранили индивидуальность, и возвысили социальный статус. – И, поправляя мою прическу, добавил: – А волосы я закрепил заколочками...

Я посмотрела на себя в зеркало. Создавалось впечатление, что мое лицо было холстом и каждый живописец рисовал свой портрет дамы сердца.

На этот раз на меня смотрела возвышенная натура со строгим ликом. Не каждый бы посмел приблизиться к такой снежно-королевской "красоте".

– Нравится?

– Не знаю, – признаюсь. – Слишком холодно.

– Лед и пламя, – говорит стилист. – Образ на контрасте глаз и строгих линий лица. А знаете, почему у Мерлин Монро были такие сексуальные губы? Из-за разных контрастных помад, их накладывали в пять слоев. – И тем же ровным голосом сообщает. – Не принимайте никаких предложений от Мансура, фотографа, это чревато для вашей красоты.

– Что?

– Прелестно-прелестно, – обращается к моему зеркальному отражению. Надеюсь, на дальнейшее плодотворное сотрудничество, – и целует ручку мне, встающей из кресла.

Покидала гримуборную с чувством глубокого недоумения. Что за интрижки в холодном "датском" королевстве? Что это все значит?

– Это ты, Маша? – восклицает Лаура, увидев меня в коридоре.

– Нет, это не я, – отвечаю. – А Мата Хари.

– Кто?

Кто бы мне сказал, что происходит? Почему не чувствую легкости и радости от того, что нахожусь в самом эпицентре Моды. Не слишком ли много неприятных недоразумений вокруг? Это меня пугает? Нет. Однако, признаться, напрягает. Не хочу быть грустной игрушкой в лапах какого-нибудь гнусного кукловода.

Естественно, шла на съемку портфолио, как в последний бой. И встретила самый радушный прием со стороны маленького и юркого человечка по имени Мансур. Мелкое личико его было желто, а глаза огромны и темны, как у пугливой газели.

– Так, это у нас новенькая? – вскричал он радостно. – Какая строгая красота, господа! Я бы сказал: девственная красота неприступных гор. – И, узнав мое имя, продолжил восторгаться: – Машенька! Я сделаю из вас звезду подиума. У вас, Маша, будут сумасшедшие контракты! Париж! Рим! Нью-Йорк! Лос-Анджелес! Голливудские режиссеры будут за вами бегать, как мальчики! И не забывал работу. – Так, выставляем свет! Маша, переоденься, пожалуйста, в нечто темное, но воздушное...

– Где?

– Там, – Мансур указывает на задник, где изображен солнечный закат на море с квадратным корабликом вдали.

Я отправляюсь за крашеные доски и обнаруживаю склад вещей, развешенных в художественном беспорядке. Нахожу полупрозрачный туник цвета сумерек по-моему, то, что надо. Переодеваюсь, и выхожу под свет юпитеров.

– Так-так, прекрасно, – говорит фотограф. – Машенька, садитесь на стул. Изгиб спины, улыбка!.. Думаем о чем-то приятном. О любимом, например!.. Так, о любимом лучше не надо... Машенька, сейчас птичка вылетит.

Студия напоминала театральный подмосток: юпитеры, яркие, сверху свешивающиеся куски материи, размалеванный задник, о котором я уже говорила. Увидев его, поняла: это знак судьбы – иду верным курсом, как кораблик к горизонту.

– Очень хорошо, Маша! – продолжает суетиться фотограф. – Вы фотогеничны, и весьма. Теперь взгляд роковой женщины? Из-за плеча... Так, прекрасно! А теперь взгляд стервы! Больше-больше стервозности! Так надо, Машенька!

Все это мне казалось игрой – потешно-глуповатой. Понимала, что портфолио есть основа основ для топ-модели, и тем не менее мне было смешно находиться в свете юпитеров и корчить рожицы.

– Все, Маша. Спасибо, можешь переодеваться, – говорит Мансур после, и я снова отправляюсь за крашеную холстину.

Стащив тунику и оставшись в одних трусиках, рассматриваю одежды. Господи, чего тут только нет: от расшитых жемчугами салопов до эксклюзивных купальников ядовитых цветов!

За всю жизнь не переносить, улыбаюсь я. Все-таки человечество помешалось на внешних платьях, украшая свой слабый жалкий скелетик. И это вместо того, чтобы укреплять дух!

Краем уха слышала какие-то голоса в студии, да, не обращала внимание, решив, что фотограф, не дожидаясь моего ухода, решил делать новую съемку. И главное: здесь, за крашеным холстом, находились динамики, откуда штормили музыкальные волны. И потом: я, как любая нормальная молодая женщина, была увлечена модельными вещичками, буквально валяющимися под ногами.

Покопавшись в "сокровищнице", я, наконец, соизволила выйти в студию. Нет, сначала я, вытянув шею, заглянула туда и... услышала визг, который до боли был мне знаком. Почему? Потому, что визжала я! И не по причине того, что снова наступила на дохлую тварь, а по причине более значительной, если можно так выразиться.

Маленький и юркий до этого Мансур был мертв, как может быть мертв человек с перерезанным горлом. Фотограф неудобно лежал под стальной ногой юпитера и смотрел остановившимися зрачками перед собой. Гримаса изумления искривляла его рот. Сочащаяся из глотки кровь пропитала белую рубаху и казалась отвратительно пурпурной.

Это был первый мертвец, которого я увидела так близко и воочию. Ощущая нереальность всего происходящего, я, продолжая повизгивать, на цыпочках помчалась к выходу. Почему на цыпочках – не знаю? Словно боялась потревожить того, кто ещё минуту назад был весел, беспечен и крутился, как юла.

После началась кутерьма, в средоточии которой оказалась, естественно, я. Сначала на мои вопли сбежались, девочки и сотрудницы, потом охранники Центра моды, затем приехала оперативная группа милиции. Милиционеры пахли ваксой, дерматином и щами. Они привезли овчарку по прозвищу Арамис. Кто-то из девчонок дал мне апельсин для успокоения, и я им незаметно угостила пса. Тот слопал несколько долек и завилял хвостом.

Апельсин и пес меня успокоили: прекратилась нервная мелкая дрожь. То, что произошло в фотостудии, казалось, кошмарным сном.

– Так, где тут у нас свидетельница, – в скромном костюме цвета пыльного асфальта находил человек. Лицо его было худощавым и тоже запыленно-сероватым. – Я следователь, – представился, – Ягодкин Алексей Алексеевич. Нам нужно поговорить со свидетельницей.

Арт-директор Хосе предлагает кабинет госпожи Мунтян, которая ещё днем уехала на выставку современной ткани. Следователь садится за стол модельера, осматривается, затем открывает папочку с бумагами:

– Я буду записывать, – поясняет, – так надо.

Алексей Алексеевич всем своим притомленным видом похож на учителя средней школы. В который раз он начинает "вести" новый класс и в который раз понимает всю бессмысленность своей работы, и тем не менее берется за тетрадки и начинает их проверять в тщетной надежде обнаружить эйнштейновские откровения. Увы, откровений нет, есть нудная вселенская пуст`ота.

– Итак, имя, отчество, фамилия? – начинает следователь Ягодкин.

Назвав себя, отвечаю на его вопросы, из коих следует, что я ничего не слышала, никого не видела, ничего-никому не скажу.

– Но какие-то голоса ведь слышала?

– Слышала, – вздыхаю. – Но это было сплошное "бу-бу".

– "Бу-бу", – хныкает Алексей Алексеевич. – Что можешь ещё сказать?

– Про что?

– Про все.

Мы посмотрели друг на друга, как учитель и ученица, не способная ответить на дополнительный вопрос. Я вспомнила стилиста Сорокина, предупреждающего о том, чтобы я не соглашалась ни на какие предложения фотографа. Говорить об этом случае или не говорить?

Если скажу, то получается, что подставляю Валечку. Возможно, предупреждая меня, он имел некий безобидный смысл. Безобидный ли?

Мои сомнения прекратились с появлением в кабинете госпожи Мунтян. Следователь коротко изложил ей суть трагического происшествия.

– Как себя чувствуешь, Маша? – дежурно вопросила Карина Арменовна.

Как может чувствовать тот, рядом с которым промелькнула разящая, как клинок, смерть. Подозреваю, что я была, как говорят в таких случаях, на волосок от собственной гибели. Неряшливые убийцы или убийца не потрудились заглянуть за малеванный холст – это меня и выручило. Сумела ли бы я оказать сопротивление головорезам – вопрос?

– Нормально, – пожала плечами.

– Все будет хорошо, – сказала госпожа Мунтян и обратилась к следователю. – Думаю, Марию можно отпустить?

– Конечно, – улыбнулся Алексей Алексеевич. – Подпиши только протокол, Платова. Вот здесь: "С моих слов верно".

Все происходило странно буднично, будто полчаса назад не человека зарезали, а украли манекен. Да, и мои чувства притупились – наступил период апатичности. Наверное, жить в постоянном напряжении, как и в страхе, невозможно.

Когда подписала протокол и поднялась с кресла, Карина Арменовна спросила у следователя:

– А вы уверены, что Маше не нужна защита, как свидетельнице?

– Защита? – задумался господин Ягодкин. – Все равно она ничего не слышала и никого не видела.

– Но убийцы этого не знают, – резонно заметила модельер. – Вдруг решат, что она их видела.

– М-да, ситуация интересная, – признался следователь, однако выразил надежду, что страхи госпожи Мунтян напрасны. – Думаю, работали по "заказу". Он выполнен – что еще?

– Но кому наш Мансур помешал? – спросила Карина Арменовна.

– Будем разбираться, – вздохнул Ягодкин, и по его вздоху даже я поняла, что дело бесперспективное.

– Понятно, – сказала на это госпожа Мунтян и вызвала секретаря Фаю. Милая, нашу Машу отправьте на моем автомобиле туда, куда ей надо.

– А завтра? – спросила я.

– Что завтра?

– Занятия. Я прихожу на занятия?

– А почему бы и нет, – ответила Карина Арменовна. – Работаем в прежнем режиме. Жизнь продолжается, Маша.

С этим трудно было не согласиться. Я жила, и жизнь вокруг меня бурлила. Выйдя в коридор, я обнаружила, что первый шок от трагического ЧП прошел, и многие сотрудники вернулись к обычным делам: из просмотрового зала звучала бравурная музыка, в гримуборных смеялись, старенькие уборщицы перевозили тележки с бельем и одеждами, пробегали повизгивающие детишки, похожие на херувимчиков...

Я шла за Фаей, говорящей по мобильному телефону с личным водителем госпожи Мунтян, и мне казалось, сейчас неведомый режиссер кино скажет: "Конец съемок, всем актерам спасибо", и... Мансур, стирая клюквенный сок с рубахи, оживет и обратится ко мне с виноватой улыбкой, мол, прости, Маша, вина не наша, что публике требуются страшилки. Увы, этого не произошло: жизнь не имеет дублей.

У парадного подъезда Центра моды уже находилась представительная "Волга". За рулем находился пожилой водитель Василий Иванович, как его назвала Фая. Усами и хитроватым прищуром он напоминал партизана времен Отечественной войны, портрет которого я видела в школьном учебнике истории.

– Куда едем, дочка? – спрашивает, когда я занимаю место на заднем сидении.

Я называю адрес, и машина начинаем движение. Когда мы выезжаем на Садовое кольцо, Василий Иванович спрашивает о том, что случилось в Центре, уж больно Карина Арменовна расстроилась. Я объясняю причину такого состояния.

– Допрыгался татарчонок, – говорит на это шофер, – на кочках.

– В каком смысле? – удивляюсь.

– Вся эта мода, дочка, – отвечает с брезгливой усмешкой, – большое болото. Красивое такое болото, когда его не трогаешь. А коли туда заступил... Можно, конечно, прыгать по кочкам – до поры до времени. А потом все равно, – махнул рукой, – каюк! Булькает то болото, пузырится, дочка, сероводородом тянет...

Вот такая правда жизни от старого "партизана", бродящего по "лесам и болотом" Высокой Моды. Поверила ли я ему? Конечно, поверила, однако его заключения были для меня пустым звуком. Так ребенок не верит в то, что может обжечь руку о кипящий чайник, пока сам не заполучит болезненный волдырь.

Посчитав, что его слова меня не убедили, Василий Иванович продолжил излагать свой взгляд на тему, его волнующую.

По его утверждению, в "моде" он уже лет двадцать пять – по молодости трудился на такси, потом устроился на "не пыльную", как казалось, работенку: возить господ модельеров. На скольких он насмотрелся – книгу сочинять можно.

– Нормальных там, дочка, нету, – говорил Василий Иванович. – Разве что Карина ещё в форме. А так – кто пил, как лошадь, кто ширялся до смерти, кто гулял с мальчиками, а кто с девочками. А одеваются... Модэ-э-эрн, мать их! – Брезгливо поморщился. – Помню одного. Я его называл "фантомасом". Лысый-лысый и весь в зеленом, даже очки зеленые. Глаза навыкате – страх господний. Кутерье, тьфу!..

Я не понимаю, почему мне все это излагают, и задаю вопрос по этому поводу. Добродушно кашлянув, Василий Иванович объясняет, что такие, как я, летят на красивый огонь "моды", как бабочки на опасное пламя, и обжигаются. Не обожгусь, самоуверенно заявляю. Старый шофер качает головой, мол, говори-говори, а я посмотрю. А что смотреть: есть я и есть мое желание войти в незнакомый мир...

И не успеваю закончить мысль – машина тормозит на светофоре. Я вижу, как в застопорившемся потоке автомобилей двигается группа подростков, державших в руках кипы глянцевых журналов и книги.

– А что они делают? – задаю вопрос.

– Бизнес на дороге, – хмыкает шофер. – Продают печатную продукцию.

– Я куплю журнал, – сообщаю, – мод.

Василий Иванович смеется: эх, молодежь, хоть кол чеши на голове, а все делаете по-своему. К открытому окошку подбегает рыжеватый, щербатый, бомжевидный мальчуган лет десяти. Правда, глаза у него, как у взрослого.

– Что там у тебя?

– А чего желаете?

– Журнал мод.

– Пожалуйста, – ухмыляется с некоей двусмысленностью, на которую я не обратила, каюсь, должного внимания. – У нас все есть.

Тиснув мне два цветных журнала и получив за них плату, малолетний торгаш буквально проваливается сквозь землю. Наша машина начинает движение, и я открываю журналы. Лучше бы я этого не делала. Я же просила журнал мод! А тут словно обухом по голове – более точного определения трудно придумать.

Короче говоря, эти журналы оказались порнографическими. Держа их в руках, я испытала странное ощущение, будто некая разрушительная сила пытается вмешаться в мою судьбу. Не слишком ли много историй, гаденьких и страшных? Страшная история – убийство фотографа, а гаденькая – с этими журналами. А может это игры маньяка и "поклонника"?

– Что такое, дочка? – спрашивает меня Василий Иванович. – Будто уксуса хлебнула?

Плохо, что не умею скрывать чувства.

– Мелочи жизни, – отвечаю я. – Спасибо, мы приехали, Василий Иванович, – и выбираюсь из автомобиля, притормозившего у моего подъезда.

– Проводить? – спрашивает старый шофер.

Я смотрю на входную дверь, освещенную тускловатой лампочкой. Чувствую, как в глубине моего организма возникает неприятный сгусток, похожий на волокнистые водоросли, колыхающиеся в холодной морской воде. Страх? Именно этого и добиваются те, кто решил запутать меня в водорослях ужаса. Надо взять себя в руки.

И, поблагодарив Василия Ивановича за беспокойство, устремляюсь к подъезду, сжимая свернутые в плотную трубку журналы, как водопроводный обрез. В напряжении набираю код, а после распахиваю дверь... И – ничего не происходит. Ничего. Под ногами нет дохлого животного, из кабины лифта не выпадает очередной труп, а на лестничной клетке не продается порнографическая продукция. Мирная клишированная жизнь столичного клоповника.

Дверь мне открывает Евгения. Вид у неё заспанный. Счастливый ты человек, говорю я ей и вручаю журналы, как эстафетную палочку, мол, хватит дрыхнуть, пора принять участие в забеге по пересеченной местности. Двоюродная сестра машинально начинает листать журналы и... хохочет:

– Машка? Ты что? В порнозвезды хочешь пойти?

– А почему бы и нет, – направляюсь в ванную комнату. – У нас сейчас все профессии в почете.

– Ты сошла с ума? – и удивляется ещё больше: – Погоди, во что ты одета? В чем дело? Что происходит?

Я говорю, что она задает много вопросов, на которых у меня нет толковых ответов. Сестра настойчива, и я рассказываю о странных событиях, преследующих меня, как волчья стая степного путника.

Начинаю с анекдотической пропажи моих вещей, затем перехожу к мизансцене, где меня фотографировали на "Кодак", закончившейся столь трагично для фотографа, и завершаю повествование нелепой покупкой порнографических журналов на дороге.

Женя слушает меня, открыв рот: видно, в её мелкобуржуазной жизни подобных происшествий никогда не могло произойти. А со мной, не успевшей толком ступить на московскую землю, пожалуйста, сколько пожелаете.

– Все это мне не нравится, – заключает Евгения, когда мы сидим на кухне и пьем чай с клубничным вареньем. – Предположим, кто-то хочет досадить тебе: телефонные звонки, кошки дохлые, исчезновение одежды. Но убийство фотографа – это слишком! Надеюсь, с тобой оно не связано?

– Ты спрашиваешь или отвечаешь? – нервничаю я.

– Ну хорошо, – продолжает Женя. – Допустим, свидетелем убийства ты стала случайно. Но кто все-таки пытается достать тебя? И с какой целью?

– Я бы тоже хотела это знать, – признаюсь иронично.

– Отморозки действуют примитивно: поймали, изнасиловали, убили, рассуждает вслух. – А здесь целая культурно-развлекательная программа.

– Да, – вздохнула я. – От дохлой кошки до мертвого человека почувствуй разницу?

– Чувствую, что без чужой помощи тебе не разобраться.

– Ты ещё сестер Миненковых, этих кикиморочек...

– Кикиморочки, а дело свое знают.

– Какое дело?

– По защите личности, детка.

Я не успеваю отреагировать на эти последние слова – звук телефона рвет мою руку, в которой находится блюдце с вареньем. Проклятье! Нервы ни к черту!

– Меня нет, и не будет, – кричу я. – Ни для кого!

– Это не выход из положения, – говорит Евгения и, удаляясь из кухни, советует вытащить руку из блюдца с вареньем.

Я облизываю пальцы и рассуждаю о том, что мой враг добился таки своей малой цели: я нервничаю, а, следовательно, могу совершить ошибку. Спокойно, Маша, прекрати страшиться собственной тени, прояви мужество и благоразумие, держи удар, как в тэнквандо, и победа будет за тобой.

– И кто это? – спрашиваю, когда Евгения возвращается на кухню.

– Догадайся.

– Прекрати. Только не говори, что "поклонник".

– Поклонник, – соглашается, – но не тот и совершенно неожиданный.

– Кто?

– Жорик.

– К-к-какой, – заикаюсь, – Жорик?

Услышав объяснение, не верю, потом начинаю смеяться, крича о том, что именно Жорика нам и не хватает для полного счастья.

Оказывается, проявился во всей своей наглой полноте помощник депутата Шопина, который, помнится, нас подвозил. Чудно-чудно. Наши с Женей чары настолько околдовали Жорика, что он не поленился провести собственное расследование, чтобы добыть номер телефона.

– Кошмар какой, – говорю я. – И что он от нас хочет?

– Внимания, – отвечает сестра, – к его хозяину.

– То есть?

– Завтра день рождение у Александра Николаевича. Мы – приглашены в ресторан "Балчуг".

– Александр Николаевич – это кто? Не Попин ли?

– Именно то, что вам послышалось, дитя мое.

– И что ты ответила Жорику?

– Что мы будем думать – ночь и день.

– Ты хочешь пойти? – удивилась я.

– Я этого не сказала, хотя почему бы и нет? Мир посмотреть и себя показать, – пожимает плечами. – Да, и тебе, Маруся, сам Бог велел на все эти тусовки ходить. Это твоя будущая профессия.

– Какая профессия?

– Украшать собой общество. Будешь, как алмазная диадема на голове столичного бомонда.

– Прекрати, – проявляю неудовольствие.

– Минутку, – уходит в комнату, где опять звонит проклятый телефон.

Что за коловращение вокруг меня? Неужели смазливая красивая мордашка и точеная фигурка производит такое неизгладимое впечатление на тех, с кем мне приходится сталкиваться? Одни, неизвестные мне извращенцы, сходят с ума, другие, похожие на гоблинов, требуют к себе внимания, а третьи... равнодушны. Это я про охотника на людей Алекса Стахова. Хотя трудно сказать, какие он истинные чувства испытал? А вдруг влюбился, но умеючи, как всякий охотник за скальпами, скрывает свое чувство?

Мои размышления на волнующую тему прерывает Евгения. По её взволнованному виду я понимаю, что проявился мой "поклонник". И угадываю.

– Говори с ним подольше, – горячим шепотом говорит сестра. – А я – к соседям, попытаемся определить номер телефона.

– Вот сволочь неугомонная, – злюсь я. – Сейчас все скажу, что думаю...

– Не вспугни, – советует Женя и кидается тенью в прихожую. – Говори нежно...

Телефонную трубку подношу к лицу, будто это ядовитая степная гадюка. Слышу знакомый голос, дребезжащий, гниловатый и похихикивающий:

– Ну-с, прелестница, как денек прошел? Весело?

– А это кто? – действую, как подсказывает интуиция. – Наверное, вы ошиблись?

– Я никогда не ошибаюсь, Маша.

– А-а-а, это извращенец, старый и облезлый, – смеюсь я, как бы вспомнив. – Импотент который...

И слышу булькающие звуки в трубке, словно мой собеседник заливает телефон "царской водкой", состоящую из соляной и серной кислот.

– Храбрая девочка, – наконец говорит "поклонник". – И кошечка её не напугала.

– Какая, – спрашиваю, – кошечка?

– Кошка Маша.

– А-а-а, так ты, дядечка, ещё и живодер.

– Она умерла естественной смертью, – считает нужным поставить меня в известность. – Хотя согласен: шутка неудачная.

– А с журналами тоже твоя шутка?

– Моя, – честно признается. – Хочу, чтобы ты, Мария, научилась принимать всевозможные художественные, так сказать, позы.

– Зачем?

– Исключительно для красоты. Учись, Маша, учись, это тебе пригодится в жизни. Говорю это, как истинный ценитель женской красоты.

Я заставляю себя держать телефонную трубку близ уха и спокойно продолжать диалог:

– А одежду из раздевалки, зачем воровать, ценитель?

– Ха-ха, – заливается смехом. – Как это зачем? Я все делаю для удовольствия, Маша. Знаешь, чем твои трусики пахнут? О, это такой божественный запах... Я их сейчас нюхаю... и получаю удовольствие, теребя себя...

– Идиот, – не выдерживаю я, и делаю нелогичное заключение. – Значит, и фотографа убил ты, нюхач?

– Э, нет! – протестует. – Вешать этот труп на меня не надо, как новогодний шар на елку. Я так пошло не играю, Мария. Это игры простаков. Но обещаю тебе: трупики будут... Прости, девочка, что-то я заговорился...

Я слышу в трубке шумный прибой вечерней фиолетовой улицы, потом короткие гудки. Как себя можно чувствовать после подобного разговора? Правильно – отвратительно, будто твою душу окунули в раствор все той же "царской водки". Бр-р! Что же добивается этот психопат, поломанный на сексуальной почве? Моего внимания или меня саму? Кто он такой? Без всяких сомнений, имеет отношение к миру Высокой Моды. Мало того, что шкодливо ворует тряпки, так, вполне вероятно, знает, кто убил фотографа. Он их назвал, кажется, "простаками"... Хороша простота: перерезать горло от уха до уха... Что же делать?

Прежде всего, уничтожить отвратительное чувство беспомощности. Маньяк мечтает поиграть со мной в игру, правила которой мне неизвестны. Что ж, поиграем, любитель порнографических картинок, поиграем...

Размышляя на столь актуальную тему, иду на кухню, нахожу там недопитую бутылку "Улыбки", выливаю из неё остатки в стакан, одним махом выпиваю. Будем улыбаться, господа, даже в минуты опасности.

Сладко-приторное вино истребляет запах серы и вкус соли. Прекрасно! Мой враг допустил главную ошибку – он решил играть со мной в поддавки. Он, наверное, посчитал, что я слабый противник и со мной можно пооткровенничать. Дурак, он не понимает, что даже молоденькая и неопытная девушка способна на инквизиторское коварство.

В кухню вбегает Евгения. У неё такой вид, будто вырвала из преисподней за рога закопченного беса.

– Молодец, Маруся, – кричит она. – Мы его поймали!

– Как поймали?

– Поймаем, – поправляется и объясняет, что с трудом, но номер телефона маньяка ей удалось добыть на АТС. – Это во Внуково. Сейчас вызываю Максима, и мчимся туда. Прищучим гадину за хвост...

И убегает в комнату, где находится телефон. Что за чудеса, удивляюсь я, все так просто? Даже испытываю разочарование: готовилась к затяжным боям, а враг уже почти полонен. Подозреваю, что не все так бесхитростно, как кажется на первый взгляд.