Текст книги "Топ-модель"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Я заставляю себя сдержаться – может, ошибаюсь? Та-а-ак? А где сама Танечка? Она сегодня на занятиях отсутствовала. Когда исчез телефон, первым делом подумала на нее. Тогда что?.. Неприятное беспокойное чувство мешает мне легко размышлять.

Что-то случилось с Танечкой?.. Черт возьми, жаль, что это не очередной кошмарный сон...

Набираю цифры телефона – слышу голос Стахова; сбивчиво объясняю ситуацию. Меня плохо понимают и требуют, чтобы я оставалась в здании Центра моды.

– Я сейчас подойду.

– Подойдешь?

– Проходил мимо, – шутит. – Жди.

И я понимаю, что отныне никаких случайностей в моей жизни не будет. "Поклонник" этого ещё не понял и тешит себя надеждой на нетрудную добычу. Дурак! Им пока серьезно не занимались, а если это произойдет, то завидовать "маньяк" будет мертвым, обитающим в параллельном мире, нам плохо известном...

Выхожу в прохладное фойе, выложенное розовым уральским гранитом. У парадной двери бабаят пожилые охранники, читающие газеты. На улице – южная жарынь и прохожие, бесцельно, кажется, бредущие по мягкому асфальту. Такое впечатление, что время остановилось, и мы все угодили в горячий пластилин.

Стараясь оставаться беззаботной, внимательно исследую потолок фойе: не ведется ли за мной и другими видеонаблюдение? Есть! Две камеры направлены на входную дверь. Значит, если проверить съемку за несколько дней, то есть шанс обнаружить некую персону. При естественном условии, что будут заданы хотя бы какие-то её параметры: вес, рост, уши, нос, прическа и так далее.

Охотник на людей утверждал: обычные маньяки – люди незаметные, серенькие, но с высшим образованием. От себя посмею добавить: они в стоптанных дешевых туфлях и мятых брюках с пузырями на коленях. Они лысоватые и лица их стерты, как старые монеты. И чтобы скрыть свою ненависть к красивому и молодому миру, эти сырые недоноски прячут лица под новогодние маски.

Эти порождения ада преследуют меня с детства. Я видела странные и страшные сны, похожие на явь. Когда была маленькая, пугала маму по ночам пронзительными криками. Меня водили к детскому врачу. Он был такой высокий, что я почти не видела его лица. Его руки пахли белым халатом и хлоркой, а улыбался как-то отрешенно. Он смотрел на меня и будто не видел. Он тукал меня по коленям металлическим молоточком, потом что-то долго записывал в историю болезни и наконец сказал маме, что детские страхи это весьма специфические предмет. Страхи могут возникнуть буквально на пустом месте. Например, ужас от какого-нибудь первого осознанного впечатления.

– То есть? – не понимала мама.

– Предположим, встреча Нового года, – со скукой объяснял доктор. – Для ребенка, толком ещё ничего не понимающего, праздник представляется странным и опасным явлением: колючая елка, гипертрофированные маски зверей, пылающие свечи...

– Бог мой, какой кошмар, – искренне пугалась мама.

– Будем надеяться, со временем это пройдет, – говорил врач и советовал, чтобы я как меньше времени проводила у телевизора. – Больше спортивных игр, бальные танцы, море...

И вот детство закончилось – я вымахала в коломенскую версту. И что же? Ничего хорошего. Мои кошмарные сны воплощаются в жизнь. Из небытия моих детских ужасов предстала невменяемая фигура, пытающаяся влиять на мою психику и на мою судьбу. Почему? По какому праву? И, главное, откуда он знает обо мне? А то, что он знает меня, сомнений нет. Это чувствуется в разговоре – в намеках, в хихиканье, в паузах... Кто меня может знать здесь, в Москве?

Сама не отвечу на все эти вопросы. Нужна помощь – помощь профессионалов. Александр Стахов – охотник на людей, вот и пусть ищет безумного субчика. А я? А я ему буду помогать – помогать по мере возможности.

И вот он появляется, герой наших бурливых будней. На джипе. Как раньше к прекрасной даме сердца являлся железный рыцарь на крупной лошади.

Вприпрыжку бегу по парадной лестнице. Полуденный знойный день дышит в затылок, как противный пьяница. Прыгаю в холодный джип-погребок, перевожу дыхание.

– Вижу-вижу, настроение бодрое, – хмыкает Алекс.

– Бодрее не бывает, – и повествую о своих наблюдениях, когда в кабинете господина Соловейчика заметила на стекле окна радужное лиловое пятнышко.

– Молодец, – хвалит Стахов. – Глаз-алмаз.

– А ухо, как помойное брюхо, – и рассказываю, что услышала от "маньяка", который снова проявился, как вредная болезнь, предварительно уперев мой мобильник из рюкзачка.

– Ишь ты, – качает головой ментхантер. – Упрямый господин. Но ты держалась, как Мата Хари, – хвалит. – Мужественно. "А я тебя, козла, зажарю, как барана" – отлично!

– А ты откуда знаешь? – удивляюсь.

– Что знаю?

– Про козла и барана.

– А-а-а, – неожиданно протягивает руку ко мне. – Все отсюда, извлекает из-под воротничка маленькую черную брошку. – Жучок-паучок, объясняет. – Думала: мы тебя запустим в этот вертеп, – указывает на Центр моды, – без прикрытия. Высокая, понимаешь, мода, – говорит саркастически. Пойми, девочка, есть лицевая сторона моды, а есть изнаночная...

– Да, понимаю я...

– Понимать мало.

– Прекрати, – зажигаюсь. – Лучше объясни, что происходит?

Выясняется, "сережка" – это предмет из оперативно-следственного арсенала спецслужб, который выполняет роль "маячка", указывающего местонахождение объекта, за которым ведется наблюдение. В данном конкретном случае, он сыграл свою позитивную роль: мое перемещение по Центру было прослежено и теперь мы имеем запись разговора гг. Соловейчика и Попова. После моего убытия.

– Как интересно? – радуюсь. – Можно послушать.

– А зачем?

– Как это зачем? Я главная героиня и вообще... мы работаем вместе? Или уже не работаем?

– Не передергивай, Маруся.

– Мы в одной связке, – вредничаю, – боевой? Или не в одной?

– Ишь ты, шустрая девочка, – возмущенно сопит охотник на людей. Послушаешь, но только после, как мы запись переведем в цивилизованный формат.

– Как это?

– Господа хорошие употребляли много... э-э-э... грязных слов.

– Грязных слов?

– Нецензурных, – морщится Алекс. – Я же говорю: высокая мода с низкими пороками.

– А что, есть пороки высокие?

– Не об этом речь, Маша.

– И что они говорили – про меня?

– Послушаешь – узнаешь.

– Представляю, что... – вздыхаю. – На самом деле, какая их цель?

– Самая банальная, – отвечает Алекс. – Заработать бабок немерено. В том числе и на тебе.

– Это понятно, а что конкретно хотят?

– Об этом позже. Давай-ка поработаем с нашим "маньяком", – предлагает. – То, что он имеет отношение к модельному бизнесу, это без всяких сомнений. Значит, надо перетряхнуть весь этот курятник.

– Саша, – укоризненно останавливаю. – Это мой курятник тоже.

– Цыц, птенчик.

– А если действует его пособник? Наш "маньяк" не так прост. И даже знает, что я пытаюсь защититься.

– Есть правда, есть, – соглашается менхантер. – Вот ещё геморрой, ой, прости, пожалуйста.

– Пожалуйста, – передергиваю плечами. – Но самое главное вот что... и запинаюсь.

Почему? А вот как рассказать мужчине о моем "совершенстве", хотя он и знает о нем, подслушав мои телефонные переговоры с этим сатанинским "поклонником"?

– Ты о чем, Маша?

– Есть ключевая фраза, – мнусь. – "Маньяк" проговорился. Он знает то, что не знает никто.

– Что-что? – вытягивается лицом Стахов. – Что он знает?

– Ну это самое...

– Маша, – не выдерживает мой собеседник. – Мы говорим на великом и могучем языке, будь добра, найти слова, чтобы выразить мысль.

– А ты, прости, туповат, – хамлю, – как лопата.

– А ты намекни толком.

– Намекаю: я – девственница!

– М-да-а-а, – держится Алекс. – И что?

– А то: "маньяк" знает об этом.

– И что?

– Нет, ты не лопата. Ты – совок.

– А зачем нам лопата и совок? Чтобы закопать маньяка, – и неожиданно обнимает меня за плечи. – Ну понял-понял я.

– Что понял?

– Все!

– И что?

– Надо найти того, кто мог ему рассказать об этом факте из твоей жизни. Кто это может быть?

Я отвечаю на этот вопрос: мама или Танечка. Мама вне всяких подозрений, стало быть, осталась Танечка Морозова. С ней мы подружились, а потом поссорились. Сегодня Морозова на занятиях отсутствовала. По какой причине – не знаю. Надеюсь, ничего плохо не случилось?

Охотник на людей заметно настораживается и просит, чтобы я поподробнее рассказала об этой фигуре. Я вспоминаю, как мы познакомились с Танечкой во время первого топ-модельного тура, как подписали договора, как потом сидели на бульваре и лакали пиво, как Морозова шокировала меня признанием о своей "первой любви" близ мусоропровода, как приглашала посетить некий спортивный зал в Марьино, где она, кажется, и обитает.

– Из Саранска она? – переспрашивает Алекс. – Значит, столичного адреса в договоре быть не может.

– И я написала свой, дивноморский, – вспоминаю. – Там графа: "постоянное место жительства". Правда, номер телефона оставила московский.

Поразмыслив, Стахов принимает решение: я – сижу, он – идет. Куда? В цитадель порока. Зачем? Проверить договор Морозовой, а вдруг там и адрес, и телефон. Шанс маленький но он есть.

– Я быстро, – убеждает. – Одна нога там, другая здесь. Если что, указывает на бардачок, – там "Стечкин", стреляй без предупреждения.

– "Стечкин" – это пистолет?

– Пушка, – выбирается в жаркий день. – Все будет хорошо, Маша, – и удаляется в сторону Центра мода энергичной и деловой походкой менеджера по холодильным установкам.

Еще пристрелит какого-нибудь зайченко или кроликова, грустно шучу, Бог мой, столько событий, что я не успеваю понять, в каком мире нахожусь.

Впрочем, сейчас мне хорошо и комфортно. Приятно сидеть в надежной машине и быть защищенной. Надо уметь себя защищать, вспоминаю слова двоюродной сестры и протягиваю руку к бардачку. Открываю его – ба! Пистолетище! Он массивен, как сейф. Ничего себе игрушка для взрослых людей. Беру в руку, с трудом ворочаю. С такой пушечкой никакой маньяк не страшен.

Вдруг чувствую за стеклом машины тень – такое впечатление, что человек глянул в авто и, перепугавшись красотки с убойной штучкой, кинулся вон. Я выворачиваю голову – и ничего подозрительного не замечаю: психопаты, конечно, на каждом шагу, но не до такой же степени, Маша.

Появление Стахова отвлекает меня от призраков. Охотник на реальных людей не потерял уверенности и хватки. Садится за руль, отрицательно качает головой: нет результата. Увидев пистолет в моих руках, спрашивает:

– Не стреляла?

– Пока ещё нет.

– Лучше не надо, – прячет "Стечкина" в бардачок. – К плохому быстро привыкаешь.

– Как и к хорошему.

– Вот именно: все у нас будет хорошо, – повторяет, включая мотор. Поехали в Марьино. В это колдовское место.

– Чем же оно такое колдовское?

– Раньше там были поля с отходами человеческой жизнедеятельности...

– Саша, не говори красиво, – прерываю. – С дерьмом, что ли?

– Маша, ты красивая девочка, а выражаешься...

– Зато правда жизни, – и вспоминаю, что Танечка угрожала, мол, с Платовой разберутся её спортивные мальчики.

– Мальчики-с-пальчики, – улыбается Стахов и по мобильному телефону наводит справки о спортзалах в районе на "отходах человеческой жизнедеятельности".

Скоро наш боевой джип вовсю мчится по загазованным и размякшим улицам и проспектам. Как я понимаю, дело приобретает некую нешуточность. Я спрашиваю об этом Стахова, он пожимает плечами:

– Разберемся...

Я вздыхаю: одна надежда, что эта палящая дневная явь не превратится в удушливый кошмар ночи.

... Новый район под романтическим названием Марьино встречал огромными многоэтажными домами, похожими на океанские титаники, петлистой рекой в бетонных берегах, множеством прудов болотистого цвета с тихими рыбаками у воды, рынками, магазинами и провинциальными жителями, гомозящихся везде и всюду, как муравьи у своей кучи под сосной.

На весь микрорайон оказалось шесть спортивных залов. Действовал Алекс Стахов быстро и убедительно. Его ратный напор ставил любого на место и подавлял любую попытку к сопротивлению.

Многие не хотели отвечать на конкретный вопрос о девочке Танечки Морозовой, а делали попытку выяснить, кто мы сами такие? Менхантеру приходилось "объясняться". Впрочем, воздействия Стахова на дураков не выходили за рамки закона и, если он пользовался силой, то этого я не видела.

Пятый зал находился на улице со странным названием Перерва, именно он оказался "нашим". Это был небольшой подвальный зальчик с тренажерами, шведскими стенками и матами. Удары в металлическую дверь пробудили двух молодых "спортсменов", и они с раздражением открыли нам клуб по интересам. Поначалу тоже стали валять дурака: какая Танечка, не знаем никакой Морозовой? Однако опыт общения с подобными личностями у Стахова был большой, и он тотчас же почувствовал ложь.

– Так, пацаны, – сказал он. – Или говорите правду, или я за себя не отвечаю. – И добавил, снимая летнюю курточку. – Что-то жарко нынче? А?

Это производит впечатление на тех, кто укреплял мышцы штангами и тренажерами. Почему? Причина проста: кобура с пистолетом. "Спортсмены" признаются: Танечка иногда к ним заходила и даже оставалась на ночь.

– Вы, наверное, вместе с ней читали "Парус" Лермонтова, – шутит (неудачно, на мой взгляд) менхантер.

Молодые люди стесняются и продолжают отвечать на следующие вопросы. Наконец, звучит самый главный: когда они видели Морозову последний раз?

Следует признание, что Танечка занималась легкой проституцией в машинах клиентов, и, что вчера вечером сюда заезжал какой-то папик. На "жигулях", не новых, номера областные. Танечка убыла с ним. После этого она здесь не появлялась. А что случилось? Стахов не отвечает, а сам задает новые вопросы: какой клиент, как выглядел, что держал в руках, как себя вел, какие имел характерные признаки? Ответы общие: папик сидел за рулем, лет ему сорок-сорок пять, внешность серая, как пыль, солнцезащитные очки.

– Чувствую, что мы идем правильной дорогой, – сообщает Алекс, когда мы, выбравшись из спортподвала, садимся в джип. – Думаю, надо ехать в часть?

– В часть? Какую часть?

– В отделение милиции.

– Зачем?

– Надо проверить версии, – задумчиво отвечает, словно просчитывая всевозможные варианты.

– Плохие дела?

– Пока ничего хорошего, – соглашается.

– Прости, – говорю. – А "легкая" проституция в машинах – это что?

– Маша, тебе это надо?

– Надо.

– Догадайся сама. Он, она и автомобиль, чаще всего, наш, отечественный. Представь?

– М-да, чего уж там представлять, черт, – бормочу.

И самые скверные предчувствия о Танечке, как серная кислота, плеснувшая в хлопковую коробочку души...

Отделение милиции располагалось в здании, схожим на школу: – заборчик из бетонных решеток, заставленный авто с проблесковыми маячками двор, парадный вход с большим выразительным козырьком, широкие коридоры. Впрочем, это и была школа. Очевидно, катил такой вал преступлений, что власть была вынуждена занимать классы и аудитории, предназначенные для будущего России.

Наше появление не произвело должного впечатления. Рядовой и офицерский состав занимался невыразительными "земными" проблемами и был далек от проблем коварной Высокой моды. Крепкий запах кирзы, ваксы, казенщины, мата, перегара витал в коридорах, как знак настоящего времени.

Начальник отделения полковник Яковчук, эдакий запорожский казак, уяснив вопрос, нас интересующий, вызвал майора Бодрова, который, узнав в чем дело, передал нас капитану Журавкиной, которая в свою очередь...

Проще говоря, молоденький лейтенант Андрей Кудря, заявил нам, что сегодня утром рыбаками на одном из прудов было обнаружено расчлененное тело молодой девушки. Оно было аккуратно упаковано в холщовый мешок из-под сахара. Убийца действовал с педантичной чистоплотностью: тулово – отдельно, конечности – отдельно, голова – отдельно.

Весь этот ужас лейтенант излагал с хладнокровной улыбкой, словно говорил о последних веяниях отечественной моды. Выборочный опрос населения, проживающего в домах у пруда, не дал должного результата.

– Висяк, – заключил спокойный Кудря, добавив, что рад нас видеть: вдруг жертва нам известна. – Она сейчас в морге "семьдесят четвертой". Если "ваша", позвоните...

– Голова, говоришь, там есть? – уточнил Стахов без видимых душевных усилий.

– Все там есть, – зевнул лейтенант.

– Это хорошо, – услышала я. – Маше будет легко узнать, если...

Я почувствовала, как кофе и булочка, которые я успела заглотить во время исторической встречи с известными гг., лезут из меня, как люди из горящего дома. Еще меня заштормило от мысли, что этот чудовищный кошмар наяву никогда не закончится.

– Плохо, – посочувствовал Алекс мне уже в маишне. – Боюсь, это только цветочки.

– Прекрати, – заорала. – Нельзя же так... говорить?!.

– Как?

– Бездушно, черт подери!

– Нормально говорим, – передернул плечом. – Работа такая, Маша. Привыкай.

– Не буду привыкать, – истерила. – Не буду и не хочу! Как к такому можно привыкнуть?

– Привычка – вторая натура, – последовал спокойный ответ. – Твоя истерика понятна, но малопродуктивна. Возьми себя в руки. Нам надо ещё опознать труп.

Здесь происходит то, что происходит. Я воплю – останови машину! Водитель быстро и трезво выполняет эту просьбу. Я открываю дверцу и выпадаю на пыльную и палящую обочину. Меня выворачивает горькой желчью ужаса и страха – желчью нескончаемых событий, на каковых я не могу повлиять. Но почему? Почему? Почему? И не нахожу ответа.

– Нормальная реакция нормального человека, – слышу голос менхантера. У меня подобное было. Правда, очень давно. Так давно, что, кажется, живу лет триста.

– Я не хочу туда, – говорю, сдерживая слезы. – Я и так знаю, это Танечка.

– Прости, надо, – отвечает, объясняя, что маньяка надо искать резво, потому что у нас много другой работы.

– Какой работы?

– Оперативно-боевой.

Удивилась ли я? Почти нет. Хочу или нет, однако обстоятельства моей новой жизни складываются так, что скоро не буду принадлежать самой себе. А кому тогда? Не знаю.

Мечтала о праздничном чистом мире, а он оборачивается ко мне изнаночной стороной, и теперь мне видны грубые нитки интриг и разодранные швы зависти и ненависти. Мечтала быть красивой и счастливой, а меня рвет горькой желчью ужаса. Хотела чувствовать запахи солнечных духов, а вдыхаю испарения трупных разложений.

Мир оказался куда жестче и неприятнее, чем я могла только предположить. Разве можно быть счастливой в стране, где такое понятие, как счастье, выжгли каленным железом. Жить успешно среди неуспешных? Жить счастливо среди несчастных? Жить вечно среди мертвецов? Жить и понимать, что обречен на постоянный бой с больным обществом. Жить и знать, что раньше или позже тебя победят. Тогда как жить и зачем жить?

– Подъезжаем, – голос Стахова. – Ты как, Маша?

– Прекрасно, лучше не бывает, – огрызаюсь и вижу бесконечный бетонный забор, выкрашенный в неприятный цвет мочевины.

За этим забором – громадные казенные здания, обшарпанные, с множеством окон-ячеек, где замечаются безликие живые манекены.

Узрев некий пропуск на лобовом стекле джипа, охранник пропускает машину на территорию. Мы катим по дорожке, следуя указателям.

Небольшое одноэтажное кирпичное здание среди деревьев – это морг. Даже в такой жаркий день от него истекает холод – мертвый холод прошлого. Я же ежусь от будущего. Я не хочу такого стылого и страшного будущего. Однако оно наступает – оно есть, это проклятое будущее, превращаясь в немилосердное настоящее.

Видимо, в каждом из нас существует некий НЗ – неприкосновенный запас сил. Кажется, все, вымотан и смертельно устал, и нет никакой возможности жить дальше. И ничего подобного! Твой потенциал оказывается практически безграничным. И продолжаешь жить, и выполнять свои физические функции. Вот только душа саднит точно так, как в детстве ломит ссадина, затопленная йодом.

Я заставила себя выйти из чистой и прохладной, как море, машины в мир, измученный вспышками на солнце и безумными действиями людей, проживающими на шестой планете от этого дневного светила. Я вышла, чтобы заглотить кусок расплавленного воздуха. И этот кусок, подобно свинцу, обжег мою душу, а от хлада мертвецкой она невозможно сжалась...

И я почувствовала: моя душа закалилась, точно легированная сталь. И я почувствовала внутри себя эту звенящую сталь. И от этой звенящей и подлинной стали возникла сила, способная противостоять всему, что мешает нам жить достойно и счастливо.

Старенький, пьяненький и болтливый служитель мертвецкой, отвечающий за сохранность трупняков, как он выразился, встретил нас неприветливо, мол, не положено без соответствующих документов, да и обслуживающий персонал на обеде.

– Вот документы, дед, – Алекс тиснул сторожу ассигнацию цвета весенней американской лужайки, и все врата пред нами отворились.

Мы прошли по плохо освещенному коридору, где возникло впечатление: катакомбы.

– Подружка, небось, – слушала развязный хмельной голос. – Ой, нынче черт-те чё, я вам так скажу. Душегубство непотребное. Ранее порядок был, а сейчас порядка – йок! Та-а-к, неопознанные трупняки... это тута. Тута у нас морозильник. Вишь, какая дверь?

Металлическая дверь с крутящимся колесом по центру походила на сейфовую в банковское хранилище. С заметным усилием старик отвинтил колесо – из хранилища вышла морозная заснеженная зима. Сторож включил свет – и я увидела металлическую стену, состоящую как бы из ячеек. "Как в камере хранения", подумала.

– Вроде тута, – проговорил старичок. – Ежели, говорите, красивая? – И рывком выдвинул из "камеры хранения" стеллаж, на котором под стираной простыней со штампами угадывалось нечто, напоминающее человека. – Отворять, мил человек?

– Давай, отец, – сказал Стахов с обыденным выражением на лице.

До последней секунды надеялась, что произошла ошибка...

Я знала Танечку чуть-чуть, но она была живая, когда её знала, и видеть её под мерзлой простыней не хотелось. Если она там, значит, я тоже виновата – виновата в её смерти. Если бы не я – она бы жила, и жила бы как хотела. Бы-бы-бы – как тавро неотвратимой беды.

Это была Танечка. Грубый шрам вокруг тонкой хрупкой шеи доказывал: голова на самом деле была отделена от туловища. Окоченевшее мертвое лицо напоминало лик мертвого манекена. На ресничных веточках, как на лапах елей, искрились снежинки. Старичок прокомментировал:

– Молодая девка, а ужо отмучилась.

– Она? – спокойно вопросил Стахов.

– Да, – подтвердила и увидела: Танечка плачет, тщась открыть глаза.

Меня повело – менхантер удержал за локоть. И, будто поняв причину моего плохого состояния, объяснил: снежинки растаяли от разницы температуры.

Мертвая Танечка плакала, а не плакала, не могла плакать. Наверное, надо было плакать. Не плакала – стальная оболочка. Защищающая мою душу, не позволяла этого делать.

А мертвые плачут по нам, живым? Не так ли?

Потом я заново вернулась в жаркий день, похожий на пылающие печи крематория. Солнце прожигало крону деревьев и землю, утомленную без дождя но меня прожечь не могло. Озноб бил такой, будто в детстве, когда болела коклюшем.

– Выпей, – сказал Стахов. – Там, в бардачке, коньяк.

– Там пистолет.

– И коньяк.

– Я не люблю коньяк.

– Почему?

– Коньяк пахнет клопами.

– Это французский клопы, они самые лучшие, – усмехнулся человек за рулем авто, мчащегося в никуда. – Убедись сама, Маша.

Помедлила, потом все-таки открыла бардачок – там, за массивным пистолетом "Стечкиным", обнаружила плоскую фляжку. Вытянула её, отвинтила крышку – лекарственный горьковатый запах. Средство от жизненных драм и неурядиц?

– Она хотела в Париж, – вспоминаю. – Теперь Танечка туда не сможет поехать. Ее мечта...

– Париж ждет тебя, – прерывают меня. – Пей.

– Я никогда не пила коньяк, – признаюсь. – Ничего, кроме шампанского. Так, баловалась. Это был высший шик для нас, дивноморских, – хлебнув из фляжки, чувствую, как спиртовая настойка на французских клопах умеряет силу морозного холода в груди. – Кстати, – вспоминаю, – почему в Москве оказалась? Из-за шампанского. Да-да, – утвердительно киваю. – Это тот, которого я... ка-а-ак... йоп-чаги!.. весь в белом... угостил шампанским, а потом, и-и-иях!... – сделала новый глоток.

– А как звали нашего героя? Арнольд, кажется?

– Арнольд. Представляешь? – усмехнулась. – Не имя – анекдот! И вся наша жизнь – анекдот. Ой, голова кружится, как на карусели.

– Наклюкалась, Маша?

– Какое смешное слово: на-клю-ка-лась?

– Поспи.

– Чтобы поспать, надо закрыть глаза.

– И что?

– Я боюсь закрывать глаза.

– Почему?

– Если закрою глаза, то умру, как Танечка.

– Прекрати!

– Она плакала, Танечка, – вспомнила. – Наверное, ей было больно.

– Спи.

– Это ведь больно, когда отрезают голову?

И не получила ответа: дневной мир неожиданно померк, будто надо мной выключили вечную лампочку. И я пропала из него, точно мне самой откромсали голову – откромсали кухонным резаком, удобным именно для этого дела.

4.

Я сплю, и, видимо, от неловкости положения затекают руки. И мне кажется, что я, связанная, нахожусь в каком-то подозрительном помещение, напоминающие ординаторскую в больнице. Об этом утверждает неприятный запах болезней, кушетка с липкой клеенкой, металлический столик, ведро, переполненное использованными бинтами со следами старой ржавой крови. И я понимаю, что надо выручать себя, в противном случае...

На трубе отопления вижу заостренный выступ для крана. Раньше здесь был вентиль, потом его сняли. Хорошо, что его сняли... Заставляю себя осесть с кушетки. После нескольких безуспешных попыток удается зацепиться веревкой за этот спасительный вентильный выступ. После несколько минут напряжения свобода! Свобода?

Я тихо подхожу к двери со стеклом выкрашенным в белый отвратительный сурик. Приоткрываю её – больничный длинный коридор, в его глубине слышится неторопливые и размеренные голоса. Вглядываюсь: горит дежурная лампа. Я, как тень, двигаюсь туда. У меня легкий тренированный шаг и почти нет дыхания.

Приближаясь, вижу за столом сидят четыре человека в белых медицинских халатах. У всех стоптанные туфли и мешковатые брюки с пузырями на коленях. Люди играют в карты и переговаривается. Во всем этом ничего нет странного, кроме одного – лица игроков скрыты масками. Это новогоднее масками улыбающегося зайца с упитанными розовыми щеками.

Я заставляю себя сдержать крик ужаса: узнаю троих – это "детсадовский врач", "учитель химии" и "таксист". А вот кто такой четвертый? И о чем они говорят?

– Да, господа, – кидает карты на стол "врач", – трудно стало работать, я вам так скажу. Никакого доверия со стороны родителей. Нами пугают детей. Да и сама эта ребятня такая недоверчивая. Даже на сладкий чупа-чупс не ведется...

– Проще надо, коллега, проще, – усмехается "учитель химии". – Без чупа-чупсовских, понимаешь, затей. Прежде всего надо завоевать авторитет. А есть авторитет – нет проблем.

– Проблема у меня, – вздыхает "таксист". – Нарвался я тут на одну шалую. Красивая девочка. Маша зовут. Вы её, наверное, знаете? Очень мне понравилась. Хотел её полюбить от всей души, а она, стерва молодая, возьми и ломиком ткни мне в легкое. Больно, господа, больно и неприятно.

– Вы пали жертвой собственной беспечности, коллега, – засмеялся "четвертый", мне неизвестный. – Разве можно таким доверять? Если решил расчленить, не отвлекайся на порывы души. Могу привести недавний пример: молодой человек из Санкт-Петербурга некто Эдуард Шемяков оказался любителем женских пальчиков. Действовал без всяких сантиментов – душил заранее сплетенной удавкой или работал ножом. Далее с бездыханным телом устраивал сексуальные оргии. Удовлетворив похоть, отрезал понравившуюся часть тела: грудь, бедро, голень или там филейные доли. Упаковывал добычу в целлофановый пакет и шел домой, где его ждали интеллигентные папа и папа, старшая сестра и двое младших братиков. Фирменное блюдо готовил сам. Сдабривал мясо брусникой или клюквой, посыпанной сахаром. Правда, Эдуард попался в руки правосудия, поленился отнести отходы от подружки старшей сестры подальше – бросил в соседний с родным домом овраг. Разве можно так поступать опрометчиво?

– Вот-вот, "поленился". Самое надежное средство – это серная кислота, – заметил "учитель химии". – Идеальное средство. Правда, с Машей у меня тоже промашка вышла, признаться. Сбежала, когда я её подружку Величко рубил, чтобы замочить в кислоте...

– Маша-Маша, – вспоминал "детсадовский врач". – У меня тоже была Маша с косолапым мишкой. Укусила за палец, представляете?

– Безобразие, совсем развинтилась, – пожаловался "таксист". – Где это видано, чтобы ломами бить человека. Я пас, господа, – скинул карты на стол.

– По-моему, мы говорим об одной и той же фигуре, – хмыкнул "четвертый" – Должен вам обрадовать, коллеги, Маша наша гостья! – Жестом руки успокоил игроков. – Не волнуйтесь. Хлороформ – надежное средство. Спит в ординаторской, как убитая.

– Не-е-ет, вы её не знаете, – заволновался "таксист". – Она живучая, как кошка. Зря я ей башку не оттяпал в машине, боялся салон испачкать. А теперь вот маюсь, – взялся руками за ломик торчащий в боку.

– У меня такие фокусы не пройдут, – говорит "четвертый". – Моя квалификация вам известна, господа. Люблю современную моду и топ-модели. Такая вот душевная слабость. Опять же многолетняя практика в области разделки рыбы, – швыряет веером карты на стол. – Игра сделана, коллеги. Поднимается в полный рост. – Пойду, займусь нашей Машей, – вырвав ящик из стола, извлекает оттуда кухонный резак. – Что может быть прекраснее любви с расчлененной красоткой, господа?

– А вы, батенька, извращенец, – хихикает "таксист". – Желаю удачи-с.

– Вот удачи нам порой и не хватает, – соглашается "четвертый" и начинает движение по коридору в мою сторону.

Я отступаю в ужасе и, чувствуя спиной дверь, вдавливаюсь в какую-то палату. Дрожащей рукой защелкиваю не очень надежный замок. Перевожу дыхание. Потом оглядываюсь и... почти теряю сознание. В больничной многоместной палате над казенными кроватями висят на скотобойных крюках человеческие обрубки, сочащиеся тяжелой черной кровью. И, умирая от беспредельного кошмара, я догадываюсь, кому они принадлежат...

Более того, один из крюков свободен...

Открыв глаза, вижу рожковую люстру – её домашний и уютный вид обрывает кошмарный сон. За открытым окном фиолетит столичный вечер. Я нахожусь в комнате своей двоюродной сестры Евгении. Как здесь оказалась? Ах, да!..

И вспоминаю – все вспоминаю

И чувствую, как вновь саднит душа. Боже, весь ужас, связанный с Танечкой, происходил на самом деле. Я своими глазами видела заледенелую холодильной установкой девушку, сшитую грубыми швами.

За что её убили? За что убивают таких, как она и как я? Мы просто обречены жить в нездоровом обществе, где не работают никакие законы, кроме каннибальских.

Слышу приглушенные голоса в гостиной, заставляю себя подняться. Впечатление, что нахожусь в кубрике теплохода во время шторма. Видела бы меня родная мама? Обращаю внимание, что телефонный аппарат отсутствует в комнате. Почему? Что происходит?