Текст книги "Топ-модель"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Представим, что некто, самый главный специалист по порно-бизнесу, замечает меня в Центре моды, а, заметив, делает калькуляцию моим внешним данным, после чего от него исходит добро на мою психологическую обработку. Ведь впервые почувствовала "тот" цепляющий, как гвоздь, взгляд именно здесь, в этих стенах, а вечером раздался телефонный звонок... Возможно, мое имя внесли в некий списочек... И я уже обречена... Обречена?

Нет, это мы ещё посмотрим, кто кого? Конечно, одной не устоять... Евгения, Максим, сестры Миненковы, опять же охотник на людей – это уже боевой отряд, который, надеюсь, придет мне на выручку, если в том будет нужда.

Успокоив себя таким образом, отправляюсь в спортивный зал, где должен проходить очередной урок шейпинга. Там меня ждет сюрприз – неприятный, как выяснилось позже. Арт-директор Хосе сообщает, что госпожа Мунтян жаждет встретиться со мной для конфиденциальной беседы. Я поначалу радуюсь – не хотят ли меня направить сразу в какой-нибудь пленительный престижный город мира. Париж – вот моя мечта!

Находящийся в кабинете "моего" модельера человек мне сразу не понравился. Был вульгарен в пестрой одежде, в мимике, в жестах, и это не утаивалось запахом дорогого парфюма. Маленькие глазки заплывали на жирновато-щетинистом лице, и казалось, что с тобой общается лесной вепрь, умеющий по-человечески изъясняться.

Я решила, что буду называть его "Вепрь" для удобства и простоты. Про себя, конечно.

– Познакомься, Маша, – указала Карина Арменовна на коллегу, пригласив меня сесть в кресло. – Это Вениамин Леонидович Соловейчик... наш выдающийся...

– Нет-нет, – замахал руками Вепрь. – Я простой смертный портной. Работник, так сказать, иглы и нитки.

– Так вот, Маша, – продолжила госпожа Мунтян. – Мы тут посовещались и решили сделать тебе карьеру...

– Карьеру?..

– Да-да, – подпрыгнул в кресле господин Соловейчик. – Дело в том...

– Простите, Вениамин, – прервала его Карина Арменовна и принялась пространно объяснять в чем, собственно, дело.

Опыта во взрослой жизни у меня практически не было, но имелась, как утверждала двоюродная сестра, интуиция, и поэтому почувствовала: "моя" кутюрье говорит так, будто ей все это было весьма неприятно. Главное, не смотрела в глаза, рисуя некие удивительные и потрясающие перспективы, которые откроются передо мной тут же, как приму верное решение.

А перспективы были самые невероятные: полугодовой тур по Соединенным Штатам Америки от фирмы "Русское видео-М"", рекламирующей наши отечественные товары в Новом Свете.

– Полгода в раю, Машенька, – вступил, закатывая глаза Вениамин Леонидович. – Гонорары за выступление, подарки от спонсоров. Разумеется, все расходы на проживание, питание за счет фирмы... Некоторые наши девочки хоромы строят после таких поездок, авто покупают...

– Вениамин Леонидович, – с укоризной проговорила педагог Мунтян.

– Да-да, речь не об этом, – согласился тот. – Главное, карьера топ-модели. А при удачном расположении звезд можно покорить сам Голливуд.

– Голливуд?

– Да-да, Маша...

– "Какие люди в Голливуде", – саркастически заметила я. – Есть такая песенка.

– И что?

– Ждут нас в этом Голливуде...

– Маша, я говорю правду, – обиделся господин Соловейчик. – Конечно, ты не помнишь первую "мисс Московская красавица", или там "мисс Россия-91", так вот, они именно трудятся там, снимаются в рекламе и даже фильмах. Клянусь, – и чуть не перекрестился.

– В какой рекламе? – решила играть дурочку, что было, право, нетрудно. – Мыла? Шампуни? Колготок?

– Господи, ты ж, Боже мой, – рассерженно вскричал Вепрь. – В какой угодно рекламе, дитя мое! Реклама – движитель торговли и личного процветания. Будешь рекламировать русские богатства: мех, золото...

– Нефть, – дополнила я, – газ!

Госпожа Мунтян тоже потеряла терпения, и похоже не от моей бестолковости, а от глупости коллеги: его идея завлечь меня в мифический Голливуд казалась вздорной и пустой.

– В конце концов, Маша подумает, – сказала Карина Арменовна. – У неё есть своя голова на плечах. Более того, эта спешка мне самой не нравится.

– Но думать надо быстро, – предупредил господин Соловейчик, пропустив последние слова госпожи Мунтян, и плотоядно облизнулся на меня, как кот на сметану. – Завтра утром – ответ: да или нет.

– А почему я? – решила не ждать.

Этот простенький вопрос смутил Вениамина Леонидовича, нет, скорее всего, он ему был неприятен, как может быть неприятен вопрос дочки любимому папе о том, откуда берутся дети? Вепрь буквально хрюкнул от неудовольствия, мол, что за молодежь пошла такая несговорчивая?

– У тебя очень хорошие природные данные, Маша, – выступила госпожа Мунтян и, будучи человеком "горным", а, значит, восторженным, сравнила меня с алмазом, которому, разумеется, нужна огранка, но её можно сделать во время плодотворной работы. – Настоящий опыт топ-модель получает на дефиле, – призналась кутюрье, – и чем престижнее показ, тем лучше это для манекенщицы.

– Мария, это шанс, – снова подпрыгнул в кресле господин Соловейчик. Он выпадает один раз в столетие, я тебе говорю. Тем более, признаюсь, на днях приезжает в Москву некто, кто имеет прямое отношение к Голливуду, – и объяснил Карине Арменовне. – Это я о Николсоне.

Госпожа Мунтян заметно нахмурилась, но сдержала свои отрицательные эмоции.

– Надо подумать, – сказала я. – Посоветоваться с родными. Но пушнину не люблю, – призналась.

– В каком смысле? – изумился Вениамин Леонидович.

– В самом прямом, – поднималась из кресла для ухода. – Зачем убивать зверей?

– Машенька, – возопил Вепрь, – надеюсь, ты не член "Гринписа"?

На этом наша странная беседа закончилась. Я вернулась в спортивный зал, где ревела музыка, и кобылками скакали мои подружки. Присоединившись к ним, я, тем не менее, не забывала о предложении, исходящим от самодовольного, но суетливо-восторженного кутюрье.

Как говорится, бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Голливуд, гонорары, подарки, полугодовой рай – это сыр. А какая же плата за него?

Да, я одна такая, какая есть, однако ходить за тридевять земель в рекламных целях с серебристым песцом на шее?..

Может мне несказанно повезло? Или вопрос в другом. В чем? Скорее всего, ответ лежит на поверхности, как первый осенний лист на водной глади городского прудика.

Думай, Машка, думай, затевается некая интрига с твоим непосредственным участием... Стоп!.. Я даже остановилась от удачной мысли и услышала окрик госпожи Крутиковой:

– Платова, работаем-работаем!..

Ну, конечно, какая же я недотепа, запрыгала в такт ритмичной музыки. Все просто, Маруся. Интрига имеется здесь, но без моего участия. Вот в чем дело. Просто кто-то очень не хочет, чтобы я оставалась в Москве оставалась в качестве свидетельницы гибели фотографа Мансура? Возможно, это и есть объяснение такого "выгодного" предложения.

Да, я ничего и никого не видела во время убийства фотографа, так я утверждаю. Всем. И следователю Ягодкину тоже.

А если вдруг ненароком что-то вспомню, – мало ли что случается в нашей жизни. Не лучше ли свидетельницу отправить в дальний поход за материальными благами в Голливуд. Будет изящно и благородно, не так ли? Не надо брать лишний грех на душу?

М-да, а не проще ли меня... это самое... ликвидировать... Кажется, так говорят?.. Куда дешевле будет...

– Платова, ну, в чем дело! – вопль Нинель Ивановны вновь пружинит мое тело.

Черт знает что! Надо прекратить все эти черные мысли, поскольку карьера моя только-только началась, и заканчивать её не собираюсь – в сумасшедшем доме. Возьми себя в руки – и продолжай наступательно плыть в волнах Высокой моды, как ты однажды в детстве плыла к лезвию горизонта.

Барахтайся, Машка, барахтайся, и добрый Вседержитель тебя поддержит.

После окончания спортивных занятий пришла пора обедать. В буфетной очереди сталкиваюсь с манерным Эдиком. Вот он-то мне и нужен! Кто, если не Эд, знает о подводных течениях, выплескивающих на светлую поверхность моды одних и топящих в мертвенное небытие других? Тем более, увидев меня, Эдик расцвел, как маков цвет. Приятные чувства он испытывал до тех пор, пока я щебетала птичкой всякий вздор. Потом мы взяли по стакану жидкого йогурта, булочки с изюмом и сели за отдельный столик.

– Ты прекрасно выглядишь, – сделал комплимент.

– Ты тоже, – брякнула. – То есть я хочу сказать... Слушай, – решила перейти к конкретному вопросу: – А кто такой Соловейчик?

Вопрос задала некстати, – Эд пригубил стакан с йогуртом и уже был готов насладиться кисломолочным продуктом, а тут я, как степной ястребок на тушканчика. В результате такой небрежности мой приятель подавился йогуртом, фыркнув в стакан и так, что обдал свою модную лиловатую, как слива, футболку.

– Прости, – помогала салфеткой промокать майку. – Йогурт, наверное, прокисший. – Хлебнула из стакана. – Нет, вроде ничего.

– Прекрати, – отбивался от меня. – Я сам.

– Я что-то не то сказала?

– "Не то", – промямлил и принялся оглядываться по сторонам, как это делал уже стилист Валечка Сорокин. – Маша, ты простая, как... – И не нашел нужного определения.

– Я как Маша с медведем из русской сказки, – вспомнила радостно. Помнишь, "А я все вижу: Мишка-Мишка, не садись на пенек, не ешь пирожок".

– Вот именно, – кивнул на булочку. – Лучше кушай пирожок и молчи.

– Почему?

– Потом поговорим, – процедил сквозь зубы, и по его выражению лица поняла, что лучше так и сделать, если я не хочу, чтобы моего собеседника хватил апокалипсический удар.

Пришлось пить йогурт, жевать булочку с изюмом и говорить о погоде, природе и моде. Окружающая нас публика тоже казалось беспечной, фривольной, романтической и легкомысленной.

Мысль о том, что это лишь иллюзия красивой жизни, не могла прийти в голову постороннему наблюдателю.

Но я-то чувствовала некую напряженность в атмосфере Центра: слух о том, что вчера зарезали фотографа, как курицу, безусловно, распространился со скоростью луча света. И это не могло не повлиять на людей, задающих себе и друг другу вопрос: что же происходит в мире высоких "модных" отношений? Неужели кому-то так не понравилось портфолио любимой, что кровавая расплата наступила немедленно? Или имеется куда более весомая причина столь радикальных действий по отношению к горемыке? Разумеется, мой собеседник слышал краем уха подобные сплетни, и поэтому не удивилась, когда услышала его заговорщеский шепоток:

– Тут вчера такое было?

– А что? – округлила глаза.

А, выслушав враки Эда, сообщаю не без удовольствия, что я сама была там и не надо мне отливать пули.

– Где была? – не понимает.

– Там, в мастерской у Мансура, когда его того... – и делаю характерный жест рукой у горла – своего.

Человек потерял лицо – это об Эдике. Во всяком случае, розовые щечки его покрылись белым цветом ужаса. Перекошенная улыбка искажала приятный облик столь впечатлительного юноши.

– Врешь? – прошипел с надеждой.

– Не вру, – понесло меня по колдобинам лжи. – Я была за картинкой, потом услышала голоса. Заглянула в дырочку, а там такое... Жуть!..

– Ты что? Видела, как его... того... Кто?..

– Видела, – легкомысленно ответила. – Два гоблина в масках... Вот с такими ножиками...

– Прости, гоблины – это кто? – поинтересовался слабым голосом.

– Громилы, значит. Зарезали Мансура, как петуха. Чик... Кровище...

– Меня сейчас вырвет, – сообщил Эдик, пытаясь подняться из-за столика.

– Точно, йогурт прокисший, – на это заметила я.

Глянув на меня блюдевидными глазами одичавшего кота, Эд помчался решать свои желудочные проблемы.

Вот так всегда, Маша, ляпнешь, не подумав, а расплачиваются другие. Зачем говорила о том, что будто видела преступников? Вдруг нас кто-то подслушал, тогда точно не сносить головы.

А-а-а, махнула рукой, едва не задев стаканы со стола, жить в этом "лесу" и трусить каждого шороха. Нет, это не по мне!

Обнаружив чувствительного Эдика выходящим из заведения "М", воплю:

– Ну, и что за чудо-юдо этот наш Соловейчик?

Как Эд не убежал от меня – вопрос? Наверное, понял, что спастись от простушки бесполезно, лучше уж сказать всю правду, ему только известную. И что же я узнала?

У господина Соловейчика, он же Вепрь, имелась весьма дурная репутация – репутация пройды, жоха и человека с нестандартной сексуальной ориентацией. Я изумилась: Вениамин Леонидович – голубой? Прости, отвечал на это Эдик, я со свечкой не стоял, но говорят всякое такое.

– Он же мужлан?

– Маша, какая тебе разница?

– Никакой, кроме одной: я могу быть спокойной.

– В каком смысле?

– Догадайся сам.

Эдик понял и сказал, что мне лучше встретиться с его давней знакомой по имени Белла, которая имела дела с этим модельером. Какие дела? Вроде тоже каталась по всевозможным мировым турам, пожал плечами мой собеседник и нацарапал на листочке номер телефона бывшей, правда, манекенщицы.

На этом мы попрощались – узнать толком ничего не узнала, да нервное поведение Эдика подтвердило, что меня ждут некие непростые испытания.

Главное, какие настоящие мотивы такого "роскошного" предложения? Кто мне ответит? Белла? И, решив, что вечером обязательно позвоню ей по телефону, мчусь на урок психологии. Да уж, смеюсь, такие здесь интриги, что без психологической подготовки не выжить.

Опаздываю. Господин Вольский ходит по аудитории и вовсю разглагольствует о том, что данные вчерашнего анкетирования весьма и весьма его огорчили. Почему? Судя по нашим ответам, он имеет дело с пустыми и малоинтеллектуальными особами, у которых в жизни нет определенных целей. В науке "психология" есть такое понятие IQ – это показатель интеллекта, так вот этот общий показатель в нашем топ-классе равен 0,12, то есть это ниже интеллекта мыши и свиньи, о приматах лучше умолчать: какая-нибудь африканская обезьяна на дереве умнее каждой из нас в несколько сот раз.

– Но более всех меня потрясли данные... э... э... – психолог зглянул в свои записи, – Маши Платовой. Есть такая?

Я поднимаюсь со стула, стоящего у дверей. Альберт Альбертович внимательно рассматривает меня, как естествоиспытатель новый вид человека, обнаруженного в джунглях изумрудной Амазонки.

– На вид вполне разумная девушка, однако, – развел руками, – простите меня, факты вопиют!.. Вопиют!..

– Какие вопросы, такие и ответы, – нашлась я. – Дурацкие вопросы-то...

Девчонки зашумели, поддерживая полностью меня. Психолог принялся отмахиваться от нас: эти вопросы разработаны самим Министерством просвещения, их составляли очень-очень умные люди.

– Но очень-очень сексуально озабоченные, – звала я всех на невидимые баррикады.

– О чем вы? – возмущался психолог. – У нас же демократия? – выказал последний решающий, как ему казалось, аргумент.

"Демократия"? Мы хохотали, как сумасшедшие. Милый Альберт Альбертович жил иллюзиями и передовицами политически-бульварных газетенок. Даже мы с нашим общим 0,12 IQ прекрасно знали, что на улице уже бродят другие времена, не имеющие к власти народа никакого отношения.

Наступали времена практицизма и всеобщей "Паутины", то бишь Интернета, когда более менее состоятельные граждане могли лазить по ней ночами в поисках порносайтов и удовлетворять свои низменные влечения. Без всяких сомнений, составители тестов из Министерства просвещения, насмотревшись "веселых" картинок, решили совместить ирреальный мирок своих нездоровых фантазий с реальным, как пыль дорог, нашим миром.

А в результате расплачиваемся мы, доверчивые дурочки с 0,12 IQ, вынужденные отвечать на такие идиотские "половые" вопросы.

– Ну, хорошо-хорошо, – сдался господин Вольский. – Если из вашей группы хоть один знает, кто такой Шопенгаэур, то тогда... – поднял руки психолог, словно сдаваясь на волю победителям.

Мы переглянулись, имя было знакомым – некоторым из нас. Первая "вспомнила" хохлушка-хохотушка Эльвира:

– Ну, конешно, знаю. Это же наш мариупольский зубной врач. Дядя Лева Шопенович Гауер. Точно я вам говорю. Ну, шо вы смеетеся? Мы с ним соседи...

Упав на стул, Альберт Альбертович рыдал от хохота; мы его поддерживали интеллигентным хихиканьем.

– Это, кажется, – неуверенно выступила Лаура, – философ, немецкий. Еще есть Ницше.

– Браво! – захлопал в ладоши педагог. – Всей группе ставлю высший балл по уму. И чувствую рядом с вами дураком, – и, деланно поклонившись, господин Вольский удалился вон.

Мы провожали его аплодисментами – и встретили аплодисментами арт-директора Хосе, который сообщил, что завтра занятия начинаются в десять утра с самой госпожой Мунтян. Мастер проведет репетицию дефиле, приближенную к настоящему показу, просьба не опаздывать, вах!

Репетиция дефиле – как интересно, загалдели все, обсуждая эту тему. Подошедшая Лаура потянула меня за руку с виноватым видом. Что ещё такое?

– Прости, – сказала подруга. – Можно поговорить с тобой, Маша, конфиденциально.

– Лаура, будь проще, – заметила я. – Посекретничать, что ли?

Я ожидала услышать, что угодно от девочки с высоким IQ, но такого... Правда, Лаура изъяснялась столь высоким слогом, что поначалу я не могла взять в толк, что она пытается сказать.

– Танечка имеет намерение совершить против тебя насильственные действия, – примерно так выразилась.

После уточняющих вопросов выяснилось, что Танечка грозилась вызвать своих знакомых мальчиком, чтобы они меня... изнасиловали.

– Наверное, она сказала "трахнули"? – усмехнулась я.

– Да, – вздохнула Лаура, живущая в столь грубом материализованном мире.

Я отмахнулась: чепуха, собака, которая желает цапнуть, никогда не будет громко лаять.

– Это Танечка от бессилия, – заключила я и посоветовала подруге впредь никогда не показывать своего страха – это только провоцирует.

Такие вот разумные речи той, кто совсем недавно вопил от дохлой кошки, подброшенной под ноги. Было такое, однако я быстро обучаюсь и хватаю все буквально на лету. Надеюсь, хватит сил справиться с проблемами, накатывающими грязными волнами на меня?

У парадного подъезда Центра моды меня поджидала Евгения в стареньком "Вольво". Я выразила удивление: что-то случилось? Двоюродная сестра выразила неудовольствие тем, что я убежала рано утром из дома, не разбудив её. А что такое? Оказывается, Максим обещал завезти два мобильных телефона – вот они. Зачем нам такие телефоны? Как зачем, удивилась Женя, мы имеем проблемы или уже не имеем? Имеем, призналась я, и много проблем.

– Тогда возьми эту волшебную коробочку, – сказала сестра. – Будем с тобой, как два космических корабля. На постоянной связи, – и попросила, чтобы я запомнила номер её сотового.

Взяв миниатюрный аппаратик, повертела в руках: и что звонить можно куда угодно?

– Хоть в Дивноморск, – Евгения усмехнулась с таким превосходством, будто мой любимый городок находился в другой галактике. – Хоть в Париж! Хоть куда.

И тут я вспомнила о неизвестной Белле: а не позвонить ли ей, чтобы снять хотя бы вопрос по "Русскому видео-М"?

Узнав о "голливудских" перспективах, сестра покачала головой: черт знает что делается вокруг меня? Я, точно магнит, притягиваю всякие неприятности и гадости. Почему неприятности и гадости, возмутилась, а, может, и вправду, это мой шанс.

– Детка, за все надо платить, – ответила Женя.

– Ты ещё скажи про бесплатный сыр в мышеловке.

– И сказала бы, если бы ты... бы... тьфу ты... Машка, звони, и поехали.

– Куда?

– В мышеловку. Куда же еще?

– Куда?

– В "Балчуг". На день рождения депутата Шопина. Забыла? Я же говорила: приглашены...

– А зачем?

– Просто развлечься, – ответила Евгения с неким подтекстом, да я не обратила на это внимание, натукивая ноготком нужный семизначный номерок на подаренном телефончике.

Послушав продолжительные сигналы зуммера, хотела отключить трубку, но услышала голос, то ли сонный, то ли нездоровый:

– Алле? Кто это?

– Это Маша, – отвечаю.

– Какая еще... – далее следуют слова, мне известные, но никогда не употребляемые, – ... Маша?

Я начинаю объясняться, мол, я такая-сякая, начинаю карьеру топ-модели, номер телефона дан мне Эдиком...

– Каким еще... – далее снова следует непереводимая игра русских слов, – ... Эдиком?

Я описываю портрет: улыбчив, румян, кудря, вхож в Центр моды. Белла, вспомнив: "А-а-а, ангелочек", спрашивает, что мне от неё нужно? Я отвечаю: возникли вопросы по фигуре господина Соловейчика. Это имя подействовало на мою невидимую собеседницу, как, не буду оригинальной, красная тряпа на быка. Такой площадной брани никогда не слышала в своей жизни. И, наверное, никогда не услышу? Потом выбившись из сил, Белла захрипела:

– Он ещё жив, стервец? Еще не пристрелили.

– Нет, не пристрелили, – ответила, замечая удивление на лице Евгении. – Процветает Вениамин Леонидович...

– Цветет и пахнет, значит, – сипела несчастная. – Трупняки тоже пахнут и цветут. Особенно в жару, – и захохотала, и смех её был дик и страшен, как у мертвеца, хотя, известно, они не смеются, а тихо себе лежат в глиноземе и спокойно разлагаются, являясь вкусным лакомством для трудолюбивых червей.

И, слушая этот ужасный смех, пожалела, что набрала номер телефона этой несчастной. Зачем нам ещё встречаться, если и так понятно: Белла раздавлена, уничтожена и выброшена на свалку жизни, как изношенная обувь. Кем выброшена? Думаю, пояснений не надо.

– А бабки есть? – слышу хриплый её голос. – Информация сейчас дорого стоит.

– Есть, – говорю. – А сколько надо?

– На десять доз "винта", – смеется Белла. – И я вся ваша, Маша, – и называет адрес проживания в районе Щукино.

Я повторяю этот адрес для Евгении. Та кивает головой – запомнила. Отключаю телефон и спрашиваю: "Что такое "винт"?". И получаю исчерпывающий ответ от сестры: первентин ("винт") известен ещё со времен Второй мировой войны. Этот наркотик кололи разведчикам, чтобы те не спали ночью. Он действует, как сильный психостимулятор, и от него появляется сильная зависимость. После укола первентина обостряются ощущения, а чувствительность падает, поэтому "винтовые" девочки не чувствуют боли и могут заниматься сексом сразу с несколькими мужчинами. "Винт" растормаживает нервную систему, исчезают все ограничения в поведении.

– Значит, Белла крепко подсела, если требует десять доз, – заключает Женя. – Плохо. Разговор с такими хумариками...

– А ты откуда все знаешь? – удивляюсь.

– У меня такая профессия: все знать. И не только про наркотики.

– И-и-интересно, – качаю головой.

– Жить, вообще, интересно, Маша. Все время узнаешь что-то новенькое.

– Я, боюсь, что о Белле от Беллы мы больше ничего не узнаем, – вздыхаю я.

– Это точно, – говорит сестра. – Так что, Маруся, пока не поздно – иди поступать в финансово-экономический институт на бухгалтера. Работа тихая, с цифрами. Правда, могут пристрелить, если "Расход" с "Доходом" не сойдет, да это мелочи жизни.

– Мелочи жизни, – фыркаю я и выражаю мысль, что мы живем в такой стране и в таких обстоятельствах, что только глубоко нищие могут чувствовать себя относительно безопасно, и то это ещё вопрос: при желании наша любимая народная власть может снять и последнюю рубашку.

Евгения смеется: говорю, как умудренная жизнью, не пора ли баллотироваться в Думу, буду достойно представлять молодые и красивые силы государства, а то на этих депутатиков без слез не глянешь: мордатые, брюхатые, лысые, плюгавые, плешивые, молодые-"голубые" и так далее. Жуть такое впечатление, что наша дивная нация уже выродилась.

– Ладно, – решает Женя, взглянув на часы. – Время есть. Махнем к Белле, а затем на праздник.

– Который всегда с нами, – хмыкаю я.

– Вот именно, – и решительно топит педаль газа.

И мы помчались в общем знойном автомобильном потоке. Помчались сказано громко. Был знаменитый московский час пик, когда проще передвигаться пешком и когда все водители превращаются в дарвинских волосатых приматов. Евгения вела "Вольво" с небрежным изяществом, как это делают столичные хорошенькие дамы, привыкшие, что джентельмены уступают им дорогу.

Но вдруг на мосту близ Белорусского вокзала, похожего на огромный древний теремок, случается странное событие: некая полуразбитая импортная колымага, находящаяся позади нас, начинает подавать наглые световые сигналы, мол, эй, уступите дорогу.

– Что ещё за козлы на колесах? – вопрошает Евгения, поглядывая в зеркальце заднего обзора. – Есть такие мастера трассы – бомбилы – машину подставлять, чтобы потом с лохов бабло рубить.

– А, может, это наш маньяк?

– Кто о чем, а вшивый о бане, – говорит сестра. – Ну-ну, поиграем в русскую рулеточку.

На происходящее я смотрела с любопытством, будто находясь в кресле кинотеатра, на экране которого разворачивается интригующие действо.

"Мастеров" было четверо – наверное, единоутробные братья, если судить по коротким стрижкам, кремневым затылкам и общим равнодушно-деловым выражением на трапециевидных физиономиях. Они делали вид, что не замечают нас. Интересно, как можно не замечать таких красоток?

– Годзиллы, – сказала я. – У нас нет ПМ?

– У нас более надежное оружие, – усмехнулась Евгения.

И, убавив скорость, начала прижимать "Вольво" к обочине. Мастера трассы с радостью пошли на обгон, однако это был подозрительный маневр: создавалось впечатление, что чужая колымага пытается подставить под удар свой бок, мятый и много раз мазанный суриком.

– Я же говорила: бомбилы, – проговорила Женя. – Хотите – получите! Держись, Машка!

И случилось то, что должно случиться: наше авто и чужое драндулето соприкоснулись по касательной на скорости километров шестьдесят. Удар не был сильным: меня качнуло, словно находилась на палубе ЧПК-17. Правда, с посторонней самоходкой произошли какие-то чудные превращения – она вдруг буквально на глазах рассыпалась деталями.

– Спокойно, Маша, – остановила машину сестра. – Еще не вечер. – И закурила.

– Ты уверена? – вопросила, глядя, как из разваливающейся колымаги с чувством собственного достоинства и правоты выбираются трое громил.

– А кто у нас спортсменка? Три удара – четыре калеки, если считать водилу.

– Калеками будем мы.

Я не понимала поведения Евгении, которая была спокойна и невозмутима, словно мы отдыхали на лавочке летнего ЦПКиО.

Приблизившись к нам, гвардейское трио заулыбалось, будто встретило дальних родственников на поминках.

– Ну, что, красавицы, платить будем или как? – наклонился к открытому окну "Вольво" годзилла с рыжеватым детским чубчиком и такими выпуклыми глазами, будто ему при рождении передавили пуповину и то, что было ниже её. "Рыжик", молча и мило улыбнулась я ему.

– Плати, – Евгения пыхнула сигаретным дымом тому в потную физию.

– Чего? – крайне изумился. – У меня три свидетеля, ты меня срезала, куколка, штуки на две баксов. Если не три. Плати "маню", – набухал обширной мордочкой своей, точно предгрозовая тучка. – Или возьмем натурой. Тем более, есть чего брать, – глянул на меня, как негоциант на тюк дорогой мануфактуры.

– Попробуй, возьми, говядина, – процедила Евгения и... оросила физиономию Рыжика из газового баллончика.

Я никогда не видела, как воздействует паралитический газ на годзиллу в человеческом обличье. От неожиданности и воздействия такого духовитого средства наш новый друг обмер, пуча смешно зеницы свои.

Потом его физиономия приобрела цвет багряного заката. Затем из глаз и носа потекло нечто неприятное и соплисто-воднянистое.

Пытаясь поймать губами свежий воздух, но так и не поймав его, Рыжик рухнул на мягкий асфальт, словно трухлявый городской тополь, отравленный выхлопными газами СО и СН.

Поскольку все это происходило в доли секунды, то испугаться я не успела. Продолжала сидеть в кинотеатре "Жизнь" и смотреть интересное кино.

Трое сотоварищей неудачника, включая уже водителя, пришли в неописуемое изумление: более тупого общего выражения я не встречала. Даже древний питекантроп на рисунке в учебнике истории выглядел куда симпатичнее.

– Ты что же делаешь... – взревел второй вымогатель, употребляя далее нечленораздельные выражения, и неосторожно приблизил личико к открытому окну нашего "Вольво".

Женя была весьма неоригинальна: выпростав руку вперед, она обильно оросила из баллончика и второго примата. И, глядя на очередного артиста театра мимики и жеста, пытающегося выжить в предлагаемых условиях, со мной случился нервный припадок – я принялась хохотать; я так хохотала, что чувствовала, как вибрируют мои кишочки с рубиновыми прожилками, похожие на розовые коралловые растения в лагуне Галапагосских островов.

Между тем, отважная Евгения выбралась из авто. Не для того ли, чтобы лучше обозреть поле битвы? Или решила до конца провести профилактические оздоровительные процедуры?

Через несколько секунд мне стало понятно её столь бесстрашное поведение. К месту происшествия, где валялись двое сопливо-визгливых паралитиков, подкатила машина, похожая на микроавтобус, правда, без окон в фургоне, но с дверцей, которая и отворилась. Из автобусика появились, как ангелы с облаков, три атлетических человека в штатских костюмах и с характерными выносливыми лицами людей с "Лубянки".

Я прекратила смеяться, забыв, однако, закрыть рот – свой. Все происходящее казалось мне утопическим, как и поведение моей двоюродной сестры, которую я до сих пор считала милой и беззащитной обаяшкой.

– Проверить! – коротко бросила людям в штатском.

И те тотчас же взяли ситуацию под свой контроль, заключающийся в том, что два более удачливых "бомбилы", так и не познавших ипритного запаха газа, легли рядом со своими парализованными и уже безмолвными приятелями.

– И что это все значит, подруга дней моих суровых? – разумеется, вопросила я, когда мы продолжили путь в сторону района Щукино, где проживала, напомню, бывшая манекенщица Белла.

– А вот не надо хамить на дорогах, – ответила сестра. – И будить во мне зверя.

– Я не об этом.

– О чем речь?

Я сказала: речь о неком микроавтобусе, явившимся к месту происшествия так вовремя. Меня не поняли: что тут такого удивительного? Тогда я вспылила, предупредив, что не надо из меня лепить дурочку; что, вообще, происходит, может, началась охота на маньяка, а я не ведаю?

– Ну, Машка, – рассмеялась Женя, – ты меня достала этим маньяком.

– Тогда в чем дело?

– Это конфиденциальная информация.

– Что? – подпрыгнула от возмущения. – Что за игры патриотов?

– Это не игры, а жизнь, – ответила Евгения. – Скажу пока лишь одно, задай себе вопрос, милая моя: откуда знаю Максима, сестер Миненковых и прочих товарищей, имеющих отношений к государственной безопасности.

– И откуда? – была проста.

– Сама отвечай, – и, проговорив это, прижала указательный палец к губам. – Но про себя. Болтун – находка для шпиона.

Что за чертовщина, ахнула я. Про себя. Какая же я наивная дуреха, считала свою двоюродную сестру незатейливой простушкой. У неё же руки, как клещи, ноги олимпийского марафонца, поведение энергичное, уверенное и порой безапелляционное. А я-то решила, что это есть свойство её трудного характера. Отнюдь. Все это благоприобретенное.