Текст книги "Топ-модель"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

– Б-б-бить ниже пояса...

Я поняла, что лучше будет, если удалюсь в комнату и пережду потенциальный смерч по имени Максим.

Весело начинается твоя столичная жизнь, Машка, говорю себе, как бы не пришлось плакать. Ладно, не будем о грустном, решаю и сажусь "рисовать" лицо. Макияж – целая наука, совершенно непонятная мужчинам, равно, как женщинам неясно, зачем каждый день сильная половина скребет бритвами щеки.

Хотя возникает справедливый вопрос: зачем красоте краски, туш и тона? Может, для того, чтобы, меняя внешнее лицо, менять свое внутреннее содержание?

Девочку-простушку-провинциалку – пожалуйста. Женщину-вамп пожалуйста. Зовущую-влекущую – пожалуйста. Или лучше – деловую мадам, для которой дело превыше всего. Именно так – деловая девушка: легкие тона, подчеркивающие невозмутимость и строгий стиль её лица.

Прекрасно! Изменю внешность до неузнаваемости, чтобы Максим Павлов принял меня за другую, шучу я. Бедняга, мне даже его жалко: лететь в романтическом угаре в джакузи и получить подлый удар ниже ватерлинии. Не каждый выдержит такого резкого перехода из состояния воодушевленного подъема к болезненному общему не стоянию.

Думаю, надо сделать вид, что ничего не случилось. Ровным счетом ничего не случилось. С кем не бывает. Хотя представляю, что будет с мамой, если не дай Бог, она узнает об этом казусе. Старшему брату Олегу Павловичу несдобровать. И поэтому лучше молчать – всем нам. И делать вид, повторю, что ничего не произошло.

Выуживаю из бездонного чемодана серый брючный костюмчик и белую блузку. Она легка и слегка прозрачна. Переодеваюсь и начинаю походить на девушку, готовящуюся к собеседованию с работодателями. "Добрый день. Я Маша Платова", улыбаюсь своему зеркальному отражению. "Да, мечтаю работать в вашем модельном агентстве. Ах, вы хотите увидеть мою походку? Пожалуйста! И пуговку расстегнуть на кофточке? Пожалуйста. Наклониться? А это видели!" – И показываю невидимому неприятному похотливцу средний палец – всемирный знак протеста.

– Эй, что за театр мимики и жестов? – в комнату заглядывает Евгения. Все ещё сражаешься?

Я смущаюсь, бормочу чепуху в свое оправдание. Женя посмеивается, толкает меня в спину: пошли обедать, бесхитростная моя родная сестра.

– А как... он? – решаю спросить.

– Лучше всех, – отмахивается девушка. – Ему даже это полезно. В профилактических целях, – и, приблизив свое лицо к моему, предупреждает: И не думай отбивать, убью.

Я озадаченно смотрю на Евгению. И мое удивление настолько искренне, что она смеется и говорит, что пошутила. Пошутила? Какие-то странные шутки? Не так ли?

Мы отправляемся в кухню. У газовой печи согбенно стоит тот, кого зовут Максим, и помешивает суп в кастрюльке. На сей раз, он одет и вид у него задумчивый, словно решает некую задачу:

– Так сыпать или не сыпать, – спрашивает вслух, – соль?

– На ваше усмотрение, кок, – отвечает Женя. – Познакомься, это Маша. Впрочем, вы уже познакомились, – не без колкости замечает.

– З-з-здрастье, – выдавливаю из себя.

– Привет, – мрачнеет Максим, выразительно двигая мужественной квадратной челюстью. – Суп по моему рецепту. Называется "Летний". В кипяток бросается плавленый сырок и все это размешивается.

– А вы, товарищ, повар, – ехидничает Евгения, и я понимаю, что она своим поведением напоминает мне мою маму. Вот что значит – гены. – Мария, режь хлеб, – руководит сестра.

Скрывая улыбку, начинаю выполнять высшее указание. Нарезаю хлеб и украдкой рассматриваю Максима Павлова. В нем чувствуется странная сила помимо физической. Такое впечатление, что он защищен некой верой. Трудно передать словами первые свои ощущения, но это было так: человек, уверенный в себя.

Лицом был худощав, с подвижной челюстью, подтверждающей упрямство и наличие воли. Короткая стрижка – не к бандитскому ли братству принадлежит наш Максимушка? "Наш" – ловлю себя на этом определении. Любовь с первого взгляда? Нет, конечно, просто человек вызывает симпатию. А таких сейчас мало.

– Господи, Маша, – голос Евгении, – на целую роту режешь?

Я обнаруживаю под рукой гору хлеба – действительно, что за чертовщина со мной происходит?

– Так, девочки и мальчики, – говорит сестра. – Руки вы помыли, теперь берите ложки.

– Мать, ты как наши командиры, – не выдерживает Павлов.

– Р-р-разговорчики в строю, – грассирует молодая хозяйка. – А то ложкой по лбу звездану!

– И зазвездит, – садясь за стол, признается "жених".

Мы заговорщически переглядываемся с ним, пока строгая сестра стоит к нам спиной, наливая суп в тарелки.

– Я все вижу, – выразительно говорит.

– Что, милая? – смиренно интересуется Максим.

– Маша строит тебе глазки, а ты – ей.

– Террор, – разводит руками "суженый". – Хорошо, что меня не видят отцы-командиры и мои боевые товарищи.

– Боевые товарищи? – не понимаю я.

И мне объясняют, что Максим оканчивает академию ФСБ. ФСБ? Да, Машенька, времена меняются, а служба безопасности, как была, так и будет. Нужно уметь защищать себя и свои интересы – в государственном масштабе.

– И в личном, – говорю я.

– Что? – не понимают меня.

– Уметь себя защищать.

– Это я уже испытал на собственной шкуре, – признается Павлов. Кстати, удар профессиональный.

Я смущенно признаюсь, что занятия тэквондо не прошли для меня даром. Мои новые друзья поражены: как, я занимаюсь боевыми искусствами? Так точно!

– Погоди, – волнуется двоюродная сестра. – А мне говорили: ты мечтаешь стать топ-моделью. Я даже тут своих подруг подняла. По тревоге. Они, кажется, уже провели разведку боем.

– Я гармонично развитая личность, – валяю дурака. – И могу все, уточняю. – Практически все.

– Ребята, а давайте выпьем, – предлагает Максим. – Нельзя, но за гармонично развитую личностью можно!

– Пусти козла в огород, – ворчит Евгения, но тянется к шкафу. – Есть "Улыбка", – сообщает, открыв створки. – Поулыбаемся, господа?

Через час я сидела на воздушном облаке и болтала ногами. И улыбалась во весь рот, чувствуя себя арлекином. Арлекин на облаках прелестно-прелестно. Видела бы меня мама? Впрочем, о маме плохо вспоминается, когда сидишь в тепленькой веселой компании.

Мы распивали бутылку сладкого вина, говоря обо всем и ни о чем. Было такое впечатление, что я знаю своих "собутыльников" лет сто. Они были милы и относились ко мне с родственной доброжелательностью.

– Маша, а ты уверена, что тебе это надо? – интересовалась Евгения.

– Что именно?

– Но эта... Высокая мода. Там – другой мир. Там свои законы. Там свои кумиры, свои боги...

– Она – тоже как богиня, – вмешивался Максим. – В приличном смысле этого слова.

– Как дам ложкой, – грозилась Женя. – Для тебя – я богиня. Понятно?

– Милая, ты не понимаешь...

– Все я понимаю, – и мне. – Маша, ухо надо держать востро. С такими супчиками.

– Она и держит, – грустил Максим. – Кулачки.

– Все, тебе пора, мой друг, – требовала Евгения.

– Куда?

– Повышать боевую и политическую подготовку! Как показывает практика, ты ещё недостаточно подготовлен для нестандартных ситуаций.

– Ну, мать...

Мне было приятно сидеть на облаке удовольствия и слушать легкомысленную болтовню новых для меня людей. В них чувствовалась сила и уверенность столичных жителей. По сравнению с ними я выглядела простосердечной провинциалкой, прибывшей покорять подиумные высоты в кедах. Кажется, мне ещё учиться и учиться, чтобы чувствовать себя легкой, свободной и независимой от тех или иных обстоятельств.

– Все, девочка устала. И от тебя в том числе, – решительно заявила Евгения, провожая навязчивого жениха. – А у нас впереди тяжелый вечер.

– А я?

– У нас будет девичник.

– Если родине надо, я тоже буду девочкой.

– Исчезни с глаз моих.

Я слышала эти голоса, раздающиеся из прихожей, и чувствовала, как приятная усталость обволакивает мое тело. Мне хватило рюмочки "Улыбки", чтобы губы склеились в улыбку и не расклеивались. Вот теперь буду ходить по подиуму, как дурочка, сказала я себе. Великолепно, Маша, продолжай в том же духе и через год превратишься в страшненькую спившуюся грымзу.

И с этой мыслью засыпаю и вижу родное море, оно празднично искрится под летним скучающим солнцем. Бетонные волнорезы уходят в море и напоминают подиумы. Да, это и есть подиумы, понимаю я. И по ним ходят не обжаренные пляжники в обвислых купальниках, а прекрасные, полуобнаженные и длинноногие дивы. И у каждой из них на руке – бирочка с цифрой. И вижу вдруг себя – да, это я, топ-модель с цифрой "7". "Семерка" моя любимая цифра, говорю себе во сне, значит, все будет хорошо. Все будет даже лучше, чем хорошо. И слышу, как мне рукоплещет волнами море...

Просыпаюсь от шума воды – потом понимаю: джакузи. Вспоминаю нашу встречу с Максимом. Кажется, мы понравились друг другу? Парень он заметный, косая сажень, как бы выразилась моя бабушка. И покорять его не надо, как горную вершину. Впрочем, он уже покорен Евгенией, и мне лучше держаться в сторонке. Двоюродная сестра моя – девушка решительная и огреет ещё тефалевой сковородкой. А мне надо думать о высоком, то бишь о Высокой моде. Вот моя хрустальная вершина, на которую карабкаться и карабкаться.

– Подъем, соня, – в комнате появляется обнаженная Женя: у неё крепкое тело, грудь с кофейными сосками, полноватые ягодицы, простоватые ноги. – Не топ-модель, – понимает мой взгляд. – Но мужчы-ы-нам, – иронизирует, нравится.

– А им все нравится, – ляпаю я. И спохватываюсь: – Ой, прости, я имела ввиду...

– Не суетись, Машка, – смеется сестра. – Я Дубровская! Будь проще и никогда не комплексуй! Все эти провинциальные штучки забудь. Здесь Москва. Будешь тюхтей, сожрут и не подавятся. Будь всегда начеку, как граната. Ты девочка красивая, значит, будут липнуть всякие спонсоры, бизнесмены, "новые русские", бандиты. Если не втюришься, сама в какого-нибудь недоумка, то всегда крути "динамо", но красиво. Никого не жалей, словам не верь, по блажи раздвинешь ноги – пойдешь по рукам. Ты меня поняла?

– П-п-поняла, – отвечаю, заикаясь, и признаюсь, что у меня такое впечатление: прибыла я не в цивилизованный город, а в лесную чащобу, кишащую всяческой нечистью.

– Совершенно верно, – говорит сестра. – Вурдалаки, кикиморы, лешие. Вампиры, – уточняет, – энергетические. Не смейся-не смейся, а наматывай на ус.

– А Максим?

– Что Максим?

– Он кто? В твоей квалификации.

– Он мой жених, – открывает шкаф. – Барахла много, а нацепить нечего. – Перебирает вешалки, на которых висят разноцветные одежды. – Так вот, Максима я сама воспитала и держу в узде. Он ещё брыкается, но...

– Он же не лошадь, – смею заметить.

– Правильно, он – конь, – вытаскивает из шкафа темно-синий костюм. От Версаче. А выглядит, как от Армани. Ну да, ладно!.. Так, о чем это я?..

– О конях, – напоминаю, – и кобылах.

– Машка, не груби, – грозит пальцем Женя. – Я могу лягнуть.

– Попробуй, – делаю стойку а`ля Ван-Дамм.

Сестра смеется – ишь ты, как девочка быстро учится. Если дело пойдет так дальше, то волноваться нечего: удар ногой в мужланский лоб – и выноси готовенького.

Для пущей убедительности я делаю балетное "па" – и носком ноги касаюсь хрустальной вазы, стоящей на буфете. Та, покачнувшись, остается на месте. Евгения пугается – любимая мамина вазочка!.. Я вспоминаю свою маму, и мое желание покорить столицу возрастает во сто крат.

Тут в прихожей трещит звонок. Женя спешит к входной двери. Оттуда слышу пронзительные и неприятные голоса. Они невозможно сюсюкают, и кажется, что во рту говорящих по килограмму цветных леденцов. Кто это к нам пожаловал?

Через секунду я знакомлюсь с сестрами Миненковыми. Они похожи на собачек породы пикинес – маленькие подвижные мордочки, выпуклые глазки, вздернутые носики и повизгивающие голоса. Галя – старшая сестричка приземиста, на клювике позолоченные очки, подчеркивающие как бы её общую интеллигентность. Младшая Алла – субтильная дамочка с обвислым бюстом. Личико обсыпано веснушками, как зернами ржи. Губы держит постоянно дудочкой, оттого они похожи на пикинесную попу.

Словом, не трудно догадаться, что сестры Миненковы мне не понравились. Мало того, что они не были привлекательны, так сказать, внешне, главное, от них исходила неприятная темная энергия завистливых ехидн, для которых такие понятия, как красота и вкус, были пустым звуком.

Одеты они были тоже без вкуса и ума. В каких-то пышных кринолиновых юбках, причудливых жакетах и с большим количеством различных аксессуаров. В их облике французская революция XVIII века нелепо сочеталась с африканским сафари, жаркими тропиками и индийскими храмами.

– Маша? Ой, какая наша Машенька? Приехала Москву покорять? Ха-ха, ну смешная девчонка! Как бы тебя здесь не покорили?.. – кричали сестры одновременно. – Куда мы, девочки? Давайте, в стриптиз – бар "Полуночный ковбой". Та-а-ам такие ковбои с та-а-акими шпорами, – и хихикали, как сумасшедшие.

Я глубоко вздохнула, будто собираясь нырнуть на тихое морское дно, и заставила снять с себя раздражение, как плащ с плечиков. Разве меня не учили в тэнквондо, что в любой ситуации надо держать голову холодной. Когда отключаешь разум и гневаешься, то получаешь прорехи в душе. Не так ли? И поэтому я улыбнулась, словно черноморская акула под днищем дырявой шхуны:

– "Полуночный ковбой", как интересно?

– Да, Машенька, мы тебя сразу плюхнем в столичную сточную жизнь, галдели Миненковы, – чтобы никаких иллюзий, никаких романтических представлений, никаких...

– Да, все она сама знает, – говорила Евгения. – И даже лучше вас, старых пастушек. Это у вас "полуночные" страдания, а у Марии – никаких романтических бредней.

– Почему же? – возразила. – Я верю в себя.

Впрочем, это я сказала сама себе – "пастушки" с шумом и гамом выбиралась в коридор. Было такое впечатление, что надушенные и приукрашенные обезьянки в кружевных цирковых юбочках с радостной торопкостью выбираются в опасные джунгли для интересных приключений.

Вечерняя Москва встретила нас прохладой, рекламными огнями и умиротворяющим гулом. Это был не дневной, напряженный гул, призывающий жителей города и его гостей к выносливым будням, где нельзя ни на секунду расслабиться и подумать или о вечности, или о себе, родном. Сгущающиеся сиреневые сумерки, как пончо, накрыли город, скрывая морщины старых переулков, рваные раны помойных подворотен, бомжевитость железнодорожных вокзалов и полдневную жарынь проспектов, забитых транспортом...

Теперь дороги были свободны – и мы мчались на битых, цвета раздавленной вишни, "жигулях" сестер Миненковых, что называется, с ветерком. Средства передвижения, окружающие нас, в большинстве своем напоминали боевые танки. Я посмеялась: такое впечатление, что в городе ведутся военные действия.

– Джипы – престижно, – отвечала Евгения. – А война вокруг нас, детка, но невидимая. И побеждает в ней или сильнейший, или подлейший.

Я посчитала, что слова двоюродной сестренки есть рисовка столичной штучки, и продолжала глазеть по сторонам с любопытством провинциалки.

Москва напоминала мне огромную многопудовую купчиху в бесчисленных и аляповатых одеждах. Кажется, есть такая картина "Чаепитие в Мытищах" – там за столом сидит пышнотелая матрона и хлебает чай с блюдца. А вокруг неё служки, блаженные да попрошайки. Интересно, какую роль судьба отведет мне? Во всяком случае, мне бы не хотелось стоять с протянутой рукой у хлебосольного стола в надежде на жалкую подачку.

Когда мы подъезжали к зданию, на фасаде которого скакала на кобыле ковбойская фигура, созданная умельцами из цветных электрических лампочек, нашу скромную малолитражку "подрезал" танковый джип "Гранд Чероки" цвета серебристо-истребительных крыльев.

– Козел, – на это сказала Галя, сидящая за рулем. – Был бы пулемет...

– У нас есть помидоры, – Алла зашуршала пакетом.

– Девочки, прекратите, – проговорила Женя. – Вечер долгий, мы фраера взорвем изнутри.

– А если он любит мальчиков? – спросила я.

– Будем надеяться на лучшее, – посмеялись все.

Выбираясь из машины, заметила у враждебного нам джипа атлетического молодого человека с короткой стрижкой и трапециевидной челюстью. Не герой ли он моего романа?

Не обращая внимания на окружающий мир, Атлет захлопнул дверцу своего внедорожника и уверенной походкой отправился к парадному подъезду ночного клуба. Там призывно горели рекламные огоньки, и лакействовал тучный человек в ливрее, но в шортах и с обнаженным пузом.

– Разврат ждет нас, девочки, – провозгласила Галя, и мы тоже направились к парадному подъезду.

Наш путь проходил мимо новенького джипа, имеющего наглость нас морально оскорбить. И я не удивилась, когда краем глаза заметила, как Аллочка плющит помидорину об его лобовое стекло. Месть пролетария – буржуа? Сочная, окровавленная ветошь помидора начала сползать по стеклу...

– Будет соблюдать, паразит, правила движения на дороге, – проговорила Аллочка. – Не люблю хамов.

Кто больше хам, промолчала я, тот, кто хамит несознательно или тот, кто это делает умышленно? Вопрос остался без ответа – швейцар скалился нам, будто родным:

– Добро пожаловать, милые дамы.

– Ты сам мил, чертушка, – пощекотала Галя ноготком халдейский живот. Джо выступает?

– А как же, красавица.

– Отлично, – заключила "красавица", похожая, напомню, на тропическую обезьянку. – Джо – моя любовь.

– Не-е, Джек лучше, – захихикала Аллочка. – У него трицепсы больше.

Я поняла, что суровая судьба решила меня испытать, столкнув с сексуальными маньячками. Да делать нечего – значит, так надо. Вот только кому? Мне? Ладно, решаю, не будем нервничать раньше времени – скорее всего, ветшающие тетки Миненковы есть жертвы столичной моды на подобные публичные представления. Никто их не любит, равно, как и они никого не любят, кроме самих себя, разумеется. Им можно только посочувствовать – быть в эпицентре столично-богемного блуда и оставаться старыми девами.

Перешагнув порог заведения, мы оказались... в мексиканских прериях. Во всяком случае, первое впечатление было именно таким. Яркие краски, где цвет оранж преобладал, на каждом столике стояли декоративный кактусы, маленькая сцена представляла собой загон для лошадей в далеком, пыльном и колоритном Техасе, а клетчатые рубахи и джинсово-кожаные штаны на грубых официантах, выступающих в роли грубых и простых парней, дополняли это впечатление. Не хватало лишь кобылы. Или коня. Впрочем, разгоряченные конские морды были намалеваны на заднике сцены.

– Как тебе здесь, Маша? – поинтересовалась моя двоюродная сестра, когда мы садились за столик. – Не хило?

– Конечно, не Париж, – отшутилась я, – но отдохнуть, думаю, можно.

– После третьей бутылки текилы будет нам и Париж, – заметила Галя.

– И даже Рио-де-Жанейро, – хихикнула Аллочка, потирая ручки в предвкушении праздника.

Еще раз осмотревшись, я определила основной, так сказать, контингент любительниц остренького. Это были деловые дамочки за тридцать. Прекрасный возраст, когда позади первая сумасшедшая любовь, когда потеряно лет пять-шесть на создание семейного гнездышка, пропахшего котлетами, детскими пеленками и скандалами со спивающимся муженьком, когда есть самостоятельный, ломкий и вредный ребенок-подросток, когда есть прибыльный бизнес, но нет счастья в личной жизни, утекающей с каждым днем, как песок сквозь пальцы. Главный враг таких дам – время. Глядя по утрам в зеркало, они замечают на лице серую сетку морщин, похожую на вуаль смерти. Не всякая обладает достаточным мужеством, чтобы не запаниковать. Многие, решив обмануть времечко, делают косметические операции, заводят молоденьких любовничков, обмазывая их кисло-сладкой спермой свои пряные личики, отдыхают на заснеженных курортах Швейцарии, посещают ночные клубы со специфическими программами, уходят с головой в работу и так далее. Увы, единственное, что нельзя объехать на хромой кобыле, так это каньон под названием "Время".

Тем временем атмосфера в клубе менялась в сторону техасского смерча. Публика желала обещанного рекламой зрелища. На столиках звенели графские бутылки с шампанским и крестьянской текилой. Мелкие дамские угодники, похожие на мультяшных вошек, суетились, пытаясь соответствовать волнительному моменту. Наконец из динамиков заштормило музыкальными волнами. Софиты на сцене радужно вспыхнули, образуя световое пятно.

– Джо! – истерично вскрикнули сестры Миненковы, а вместе с ними и весь зал.

И он появился в световом пятне – герой дамских слезливо-романтических грез. Джо был черен, как алабамская ночь. Но щерился белозубой улыбкой, как преуспевающий янки-яппи из штата Вашингтон. Прикид на Джо был самый что ни есть ковбойский: кожаные штаны, похожие на шаровары, куртка, модно разлохмаченная, байковая рубаха в клетку, ковбойская шляпа и сапоги с огромными и, видимо, звенящими шпорами. Словом, не мужчина – мечта!

Пока я его рассматривала, как гостья столицы витрины бутиков на Тверской, чернокожий man принялся выделывать своим телом странные движения, будто между его ног находилась невидимая и строптивая кобыла, на крупе которой мускулистый наш молодец с трудом как бы гарцевал.

Такая выразительная "скачка" принесла всаднику первый успех: тетки завизжали, в потолок ударили пробки из бутылок шампанского, мелкие дамские угодники утонули в первых же валах женского сладострастия...

Словом, праздник начал набирать обороты, как дизельная установка на морском буксире ЧПК-17.

Я невольно вспомнила море, свой милый городок, его провинциальных наивных жителей, праздничную набережную, чистенький порт... Представляю, какие чувства испытала бы моя мама, если бы увидела меня здесь, в этом веселеньком оранжевом вертепе... Ох, мама-мама...

Между тем Джо разошелся не на шутку, принявшись скидывать с себя одежды. И через минуту предстал перед нами... в чем его далекая алабамская мама родила. А родила она его в концертных плавках с лиловым отливом.

– Люблю уголек, – заявила Алла, заливая шампанским свое пылающее нутро.

– Красавчик наш раскудрявчик, – Галя тянулась плотным телом и потным лицом к сцене.

– Не зверейте, девочки, – сказала Евгения, – что подумает Маша.

Я хмыкнула от такой заботы – хороша сестра, затащила на этот истерический бабский бедламчик, а теперь волнуется о моей нравственности.

Между тем Джо решил пойти до конца и "в народ": скинув плавки, он оказался в некоем подобии туземной повязки, которую я тут же почему-то окрестила бордельеро, слабо скрывающей его главную корневую суть. Двигаясь меж столиками, стриптизер задерживался у самых повизгивающих особ и те, млея и по-идиотски улыбаясь, тискали в это самое бордельеро чужестранные ассигнации. Я никогда не видела, чтобы люди с такой радостью расставались со своими кровными.

– А он рубли принимает? – позволила себе шутку.

Шутка оказалась неуместной – Аллочка скривила губы и заявила, что за такое изящное искусство платят только твердой валютой. Женя, словно поддерживая меня, засмеялась: какой-какой валютой, милочка?..

К моему облегчению, сборщик налогов с восторженных отечественных дур продефилировал в сторонке от нас, будто подозревая, что кроме "деревянных" ему здесь ничего не обломится.

Я перевела дух – что-то нас ждет впереди?

Ждало нас появление на сцене нового действующего лица. Это был невероятно рыжий малый с пунцовым лицом, будто его обжарили в соседней пиццерии. По истеричным криком публики нетрудно было догадаться, что перед нами Джек, прискакавший к нам из горячих чужих прерий. Нельзя сказать, что его "скачки" отличались чем-то принципиальным от "скачек" Джо: те же поршневые движения телом туда-сюда, та же мимика самовлюбленного самца, та же реакция экзальтированного бабье-макакного племени...

Я заскучала. И задала себе естественный вопрос: почему оказалась здесь в первый же день? Что за шутка судьбы? Или Евгения решила сразу кинуть глупенькую провинциалку в сточные воды мегаполиса, чтобы та не тешила себя пустыми иллюзиями? Или, быть может, сестры Миненковы собирались на это зрелище три месяца и отменить его было также трудно, как старт ракеты к мерцающим сардоническим звездам?

Как известно, путь к звездам проходит через тернии. Так и мой путь к подиуму, кажется, намечается через эти тернии?

– Нравится, Мария? – интересуется моя двоюродная сестричка.

– Как в зоопарке, – бурчу я.

– В зоопарке гармоничнее, – смеется Евгения. – А здесь обезьянник.

Тогда что мы тут делаем, хочу задать вопрос и не успеваю: появляется третье действующее лицо – тот самый Атлет, который имел наглость на дороге нахамить дамам в нашем лице. Так-так, этого ещё не хватало для полного счастья, хмыкаю я.

– Великолепный Дюк! – сообщает истеричный голос ведущего.

Прелестно-прелестно, хлопаю в ладоши, "великолепный Дюк"! Ну-ну, чем же он отличен от других?

– А мы его не видели, – сообщают поерзывающие от терпения сестры Миненковы.

Дальнейшие события походили на дурной сон – кошмарный сон. Такие сны мне иногда снились, но я знала, что это сны и терпела их ужасы, правда, иногда крича и тем самым пугая близких.

А тут – жизнь. Реальная, как унитаз.

Если бы я сама... собственными глазами... не поверила бы никогда!..

Поначалу красавчик, тоже облеченный в ковбойские кожи, принялся стаскивать их с себя, улыбаясь полутемному интимному залу фарфоровыми резцами, потом, оголившись до самых до бордельеро, сбежал со сцены. Как выяснилось через минуту, зря это сделал. Ой, зря!

Изображая необузданную машину "любви", атлетический Дюк приблизился к одному из столиков, где змеилась клубком некая компания расфуфыренных фурий.

– Дюк, ты душка! – вопили они, и я обратила внимание на некое несоответствие, скажем так, между их формами и голосами.

Формы были чересчур выпукло-искусственные, а голоса – чересчур хриповатые. Сама одежда и прически выглядели настолько вульгарно, что создавалось впечатление – на столь вычурное представление прибыли привокзальные шлюшки.

Вдохновленный Дюк бедрами принялся выделывать перед ними всевозможные "па", доказывая свою физическую состоятельность. Войдя в раж, не обратил внимание на светленькую барышню, опечаленную некой мыслью. Да, и кто бы проявил интерес в таком праздничном угаре на подобную чистоплюйку?

Потом произошло такое... Мне показалось, что это сон – кошмарный, повторю, сон. Ан, нет! Это была явь!

Ломкая барышня, повизгивая тонким фальцетом, вскинулась в полный свой рост и совершила неуклюжее движение рукой, будто выплескивая нечто из своего фужера. Впрочем, в руках у ломаки находился не фужер, а некий флакон; именно из него и плеснула она на стриптизера с истерической неряшливостью.

После чего началось такое!.. Я никогда не подозревала, что мужчина может так визжать. Не своим голосом визжал мужественный Дюк, извивающийся от боли, словно с него живьем содрали кожу. Что такое? И через несколько секунд стало понятно, что приключилось с беднягой, потерявшим бдительность.

Серная кислота, право, заставит, кого угодно потерять лицо. Тем более, когда катастрофически теряешь то, что прячется под ниточкой бодельеро. Ошпаренный кислотой Дюк извивался, не буду оригинальной, как уж на сковороде. Изысканная дамская публика тоже визжала в панике. Охрана клуба накинулась на светленькую барышню и через миг выяснилось, что это вовсе не барышня... а совсем наоборот. Оказывается, за столиком отдыхали гремучие транссексуалы – общее смятение и агрессия секьюрити сорвала с них парики и часть одежды, оголив, так сказать, их истинную гаденькую суть.

Более омерзительного зрелища трудно было придумать: манерные, с раскрашенными рожами мужланы в рюшечках и оборочках. С волосатыми руками и кривыми ногами, обутыми в тесные туфельки-лодочки, с декольте, откуда вылезали куски поролона. Честное слово, представление на любителя таких экстремальных и столь фривольных ситуаций.

Пока приходила в себя атлетического Дюка, пострадавшего от ревнивого любовника, утащили за кулисы. Рыдающего агрессора повязали и увели для профилактического ремонта. А дамский коллектив, галдя, начал обсуждать ЧП.

Праздник, кажется, удался. О чем я и сказала Евгении. Та усмехнулась праздник всегда с нами, детка. И на этом мы решаем покинуть заведение, где так плохо была поставлена служба охраны. Мало того, что запустили в нежный женский коллектив топорных мужланов, да ещё не приметили едкого химического соединения, способного обинвалидить кого угодного на всю оставшуюся жизнь.

На улице гуляла теплая травматологическая ночь, мы перевели дух, сели в "жигули" и помчались по столице. Сестры Миненковы веселились, смакуя происшествие в "Полуночном ковбое". Я поглядывала на них и думала, что надо сделать все, чтобы потом не превратиться в пустую хихикающую дуру, для которой главная радость – посещение кислотных (в широком смысле этого слова) заведений.

– Погуляли, девки, – сказала Женя, когда мы с ней остались одни у парадного подъезда, а сестры Миненковы умчались в малолитражке продолжать праздник. – Какие впечатления?

– Смутные, – зевнула. – И зачем мы к "ковбоям" этим ездили?

– Так надо было, – непонятно ответила сестра. Потом, словно спохватившись, добавила: – А чтобы у тебя не было иллюзий. Это Москва город контрастов.

– Спасибо, – сказала. – Это я уже поняла. Но за меня не бойся.

– Почему?

– Потому, что я – море.

– Море?

– "Нужно быть морем, чтобы остаться чистым от грязных потоков жизни", – процитировала фразу, которую однажды вычитала и которая мне очень понравилась.

– Какая умненькая девочка, – проговорила двоюродная сестра, открывая ключом входную дверь квартиры. – Тс-с, мои уже спят. Если что, мы были в библиотеке, – пошутила.

Мы на цыпочках прошли по коридору, освещенному неживым желтым светом светильника. Я улыбнулась: взрослые такие девки, а ведем себя как маленькие.

В комнате лежала приятная ночная свежесть, проникшая через форточку. Я потянулась от удовольствия: спать-спать-спать, завтра – новый день; надеюсь, он будет для меня, куда интереснее и плодотворнее? И без кислотных брызг?

И приснился мне сон: далекий шум, напоминающий волновые накаты моря, я сижу в гримерной комнате – сижу перед огромным зеркальным полотном, отражающим провинциальную девочку. На её лице – грубоватый макияж, подчеркивающий взрослое её состояние и некую стервозность души. Это её первый выход на подиум. Испытывает ли она страх? Ничуть. Лишь легкий озноб гуляет по телу – озноб нетерпения и счастья. Счастья?

Дверь в гримуборную открывается – тепло-сочный свет бьет в глаза. Из-за этого света не видно того, кто говорит:

– Графиня, просыпайтесь. Вас ждут великие дела!

И я открываю глаза – и щурюсь от яркого солнечного света. Ба! Утро – и солнце в окно, и двоюродная сестра, и предчувствие успеха и удачи!

Все будет хорошо, Маша, говорю себе, все будет даже лучше, о чем ты мечтаешь. Москва – Париж – Лондон – Нью-Йорк... и так далее. Все эти населенные пункты падут к твоим ногам тридцать восьмого размера... Ур-р-ра!