Текст книги "Топ-модель"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

– С Хосе вы знакомы, – проговорила госпожа Мунтян. – Без него мы как без рук. А это наш мастер макияжа и стилист Валечка Сорокин.

Сорокин был молод, моден и неприятно ломок. Волосы "под горшок" были выкрашены в цвет платины. Реденькая "восточная" бородка как бы утверждала, что обладатель её имеет хороший вкус. Конечно, о них не спорят, да лично мне эта бородка показалась смешной.

– А с нашим фотографом Мансуром познакомитесь завтра, – сказала Карина Арменовна. – Каждой сделаем порфолио. Надеюсь, вы знаете, что это такое?

Я знала: портфолио – набор фотографий, рекламирующих топ-модели. От портфолио многое зависит. Если модель фотогенична, то её будущее безоблачно. А если нет?..

– Фая, – обратилась кутюрье к помощнице. – И сколько у нас всего новых моделей?

– С сегодняшними – пятнадцать, – пискнула очкастенькая.

– Прекрасно. Пока они будут учиться, я закончу новую коллекцию "Московские вечера".

– А договора, Карина Арменовна, – напомнила Фая.

– Да-да, договора, – проговорила кутюрье. – Возьмете с собой, девочки. Прочитайте внимательно, изучите, посоветуйтесь с близкими. И уясните, что заключив с нами договор, на указанный в нем срок, вы не можете сотрудничать с прочими агенствами. Все переговоры с какими-то другими заинтересованными сторонами только через наш модельный дом "Парадиз". Повторю, бизнес этот очень сложный. Более того, иногда случаются неприятные истории, – недобро сдвинула мужские брови госпожа Мунтян. – Впрочем, если возникают проблемы мы их решаем, а вам, девочки, – только учиться и добросовестно трудиться, соблюдая все условия договора.

Слова кутюрье имели некий двойной смысл, который прекрасно понимали её коллеги, но не могла уяснить я. Ясно было лишь одно: в проблемной стране любое дело, даже самое безобидное, как, например, стрижка газонов или выпечка булочек, сопряжено высоким, скажу так, напряжением. Как там пишут на столбах электропередач: "Не влезай – убьет!" Однако кто у нас обращает внимания на подобные призывы?

Конечно, я могла отступить от "столба" Высокой моды и жить тихо, пыльно и мирно, освещая эту жизнь безопасным сальником или лучиной. Вот только зачем?

И, получив несколько страниц договора, я без лишних раздумий его подписываю. Это же делает и Танечка. А вот Ольга и Эльвира аккуратно скручивают странички и прячут их в сумочки, словно боясь прогадать судьбу. По этому поводу мы с Танечкой понимающе переглянулись, хмыкнули и поняли, что будем дружить.

По окончанию такого серьезного мероприятия мы вместе с ней выбрались на улицу. Настроение было радостно-приподнятое и беззаботное.

– Пойдем туда, – кивнула Танечка на соседний скверик, тянувшийся вдоль загазованного проспекта. – Там пивной бар есть. Отметим наш маленький успех.

– Пью, курю с трех лет, – пошутила я.

– Надо уметь получать удовольствие. И мы его получим, – засмеялась.

С этим было трудно не согласиться – и мы, перебежав дорогу, оказались в природном парадизе. Из "Парадиза" – в парадиз. По ухоженным дорожках гуляли молоденькие апатичные парочки. На лавочках сидели бодренькие старички и старушки. Со стороны "Старого" цирка бравурил веселый марш. Тени вечера прорастали в ветвях высоких лип. Под ними раскинул свой яркий шатер походной пивной бар с пластмассовыми столиками и стульями.

– Давай, – предложила Танечка, – по маленькой кружечке.

– Можно, – согласилась. – Главное, чтобы завтра быть в форме.

– Главное, чтобы было содержание, – постучала по своему лбу моя новая подружка. – И тогда праздник будет всегда с нами.

Правда, праздник нам хотели испортить. Толстый боров-бармен-бюргер, глянув на нас удивленным орлиным глазом, вопросил:

– А не рановато ли вам, девчонки?

– Наливай, дядя, – бесцеремонно проговорила Танечка. – Мы уже давно не дети. И вообще – мы сдали экзамены. В ветеринарную академию.

– Ишь ты, ветеринары, – ворчал бармен, но решил не связываться с юными коневодками – мало ли чего: а вдруг где-то рядом бродят лягающие жеребцы?

... Пиво пенилось в стеклянных кружках, по цвету оно было желто, как расплавленное в воде солнце. Я и Танечка медленно тянули в себя это "солнце" и говорили обо всем. Было странно хорошо и приятно чувствовать, что нами перейдена некая невидимая граница.

Многие из нас торопились перейти эту границу между юностью и взрослой жизнью. Порой казалось, что время остановилось – и ты будешь вечным ребенком. Ан нет! Наконец наступил этот долгожданный миг – ты имеешь полное право находиться среди незначительных и малоинтересные фигур взрослых и делать вид, что счастлив.

Нет-нет, я была счастлива тем обстоятельством, что сумела воплотить в жизнь свой первоначальный план.

Я – топ-модель. Я буду на неё учиться. У меня впереди потрясающая карьера, которая затмит карьеры многих мировых моделей. Я удачлива, красива, вечна и Бог меня любит.

Мы сидим с Танечкой, смакуем пиво и я слушаю всякие необыкновенные истории из жизни модельного бизнеса. Оказывается, у Танечки была подруга Элла, идеальная модель: ноги-руки и все остальное. За год она успела сделать умопомрачительную карьеру. И почему? Потому, что знала – счастье надо искать в Париже.

– В Париже? – восхищаюсь я.

– Ага. Только был у неё жених Степа, – смеется Танечка. – Шоферюга и простой, как колесо.

– И что?

– Вот с ним у неё были проблемы. Ревновал страшно, – и далее следует полуанекдотическая история о нашем доморощенном ваньке, который решил во что бы то ни стало "защитить" свою любимую от порочного мира моды и золотого тельца.

И пока Элла отбивалась от приехавшего из запыленной саранской тьмутаракани ревнивца, в столицу заявился знаменитый французский модельер по имени Жан.

Кутюрье оказался типичным представителем зажравшейся буржуазии: поджар, находчив и обходителен, как все портяшки. К доверчивым русским матрешкам. Нет, поведение импортного швеца отличалось безупречным поведением. До тех пор пока он не увидел Эллу на подиуме – увидел и потерял голову. Влюбился по-настоящему. Такое случается в прекрасных сказках. А, влюбившись, предложил Элле сумасшедший контракт со своей фирмой. Наша простая девушка была готова на все, даже без контракта. А тут – Степан, готовый придушить модного модельера голыми руками. Что делать? – вечный вопрос для русского человека.

Между тем случился легкий фуршетик, куда наш Степан проник, как в тыл врага. Гений же французской жакетки от чувств-с понес полную ахинею, мол, парфенис при бель-де-меф обиганы анграуз апланте ля фам*, пытаясь поцеловать восторженную Эллочку в щечку. Потом, стараясь не привлекать общего внимания, тиснул в ручку юной ветреницы визитку, прошитую золотой ниткой.

* Набор слов, тарабарщина (Авт.)

И встреча состоялась – случайная, Степана и кутюрье. У входа в гостиницу "Метрополь". И не успела накрахмаленная французская манишка понять в чем дело, как оказалась в гостях – в русском и диком лесу. Как это случилось, недотепистый галл, толком так и не постигнул. Только что был людный сахарный дворик "Метрополя" с лейб-гвардейскими швейцарами, и вот никакого доброжелательного пра-здника, лишь шишка на лбу, да озверевшие комары.

Бесхитростный Степан допустил ошибку, решив, что после этого Жан и близко не подойдет к Эллочке. Увы, любовь портняшки оказалась сильнее комариных укусов. Более того, наш простой парень за хулиганство международного масштаба получил два года и убыл кормить гнус на красивые северные болота. А Эллочка – в вечный и прекрасный Париж.

– Ну за любовь! – смеемся мы с Танечкой. – Кому-то везет!..

Мне хорошо, пиво пьянит и такое впечатление, что я уже в Париже. Эх, Париж-Париж!

К сожалению, это продолжается недолго. Все портит Танечка. Она предлагает мчать в некий спортивный зал, находящийся у черта на куличках Марьино. Я удивляюсь: зачем? Танечка заговорщически подмигивает: там, в Марьино, у неё есть знакомые ребята, хорошие такие массажисты. "Массажисты" – она произносит таким скверным и вульгарным тоном, что даже я догадываюсь, о каком массаже идет речь.

– Нет, спасибо, – говорю. – Я не люблю "массаж".

– Ты что девочка? – удивляется подруга, признаваясь, что честь свою потеряла ещё в классе седьмом. – Ничего тогда не поняла, – смеется. Нажрались, попихались в подъезде, и больно не было.

– В подъезде?

– Ага. На последнем этаже. Ночью. Нормально. У мусоропровода. Там у нас культовое место. А чё?

Смотрю на подругу и понимаю, что по сравнению с ней я – святая. Мало того, что отгоняла мысли о подобных связях, так ещё решительно всего этого не хочу. Мне неинтересен "последний этаж" отношений...

– Ну ты, подруга, даешь, – говорит Танечка. – Ты где жила?

– У моря.

– Хорошо сохранилась, – качает головой. – Трудно тебе будет здесь.

– Почему?

– Тут моря нет.

"Я сама море", молчу.

Впрочем, хотя сейчас во мне безмятежность и покой, однако первые признаки надвигающей бури можно приметить опытным глазом. Я чувствую, что меня ждут большие волнения вплоть до девятибальных айвазовских штормов.

Я пока ещё не знаю, что по возвращению в столичную квартирку меня ждет странный неприятный телефонный звонок какого-то полубезумного ублюдка со странным дребезжащим голосом.

Я ещё верю, что мир вокруг меня красив. Как я сама.

2.

И снится мне странный и страшный сон: я иду по школьному сумрачному коридору – мне лет двенадцать. Я в чистенькой выглаженной форме, в белых гетрах, на голове огромный бант, похожий на легкомысленную глупую бабочку. Я получила "пять" по химии и чувствую себя прекрасно, и даже счастливо. Я так старалась учить этот трудный предмет, чтобы не огорчать маму... Учитель химии был строг и справедлив, за это его никто не любил. Он ходил по школе один и во время обеда украдкой ел бутерброды с "докторской" колбасой. Был нескладным, с печальными глазами побитой лошадки. Ходил в стоптанных туфлях, в мешковатых брюках с пузырями на коленях.

Мои подружки шептались, что его бросила красивая жена, убежав с моряком, ходившим в загранплавание. Он мне нравился, учитель химии, мне было его жалко, мне хотелось, чтобы он не ел украдкой бутерброды и не смотрел на мир так грустно.

И тут я вспоминаю, что забыла ранец. Так обрадовалась, что получила наконец "отлично", что забыла все на свете. Не беда! Вприпрыжку возвращаюсь в кабинет химии, где осталась Верка Солодко, которая училась плохо и педагог оставил её на дополнительные занятия.

Дверь приоткрыта – я заглядываю в кабинет и удивляюсь: никого? Странно: когда уходила, Верка сидела за партой, а учитель ходил у школьной доски. Ах да, наверное, они ушли в лабораторию, находящуюся тут же, за мутно-стеклянной перегородкой.

Не знаю, но что-то заставляет меня встать на цыпочки и тихо пройтись к этой перегородке. Сначала слышу тихий звон стекла, догадываясь, что учитель колдует с пробирками, потом слышу сдавленный стон и не понимаю, кто его издает, наконец до меня доносится отчетливый и спокойный голос преподавателя:

– Я ведь предупреждал, что у меня учиться надо прилежно. Маша имеет отличные знания и теперь идет на море купаться. Ты тоже будешь купаться, но в кислоте. Прости, Вера, за все надо платить. Не бойся, умирать не страшно, страшно жить. Моя жена тоже плохо учила химию и мне пришлось её наказать. От неё ничего не осталось, даже зубов. У неё были золотые зубы, рассмеялся, – и от них тоже ничего не осталось, представляешь? Серная кислота самое действенное средство против таких, как вы... Не волнуйся, Маша тоже когда-нибудь провинится и будет плавать в кислоте. Нет идеальных людей – есть идеальная кислота. Ну-с, готово!..

Не чувствуя себя от ужаса и страха, заглядываю за перегородку и вижу: на столе лежит нагая Верка Солодко. Ее поростковое посеревшее тело опутано клейкой лентой, болтливый рот залеплен розоватым пластырем. В глазах животная жуть. Она из последних сил пытается вырваться на свободу – тщетно. Над ней склонился учитель химии – он в медицинском белом халате. В левой руке держит бутерброд, в правой – кухонный резак.

– Прости, Вера, – говорит он. – Емкость мала. Была бы большая – не рубил бы такое прекрасное и такое молодое тело. – Я вижу под столом ведро из стекла, в котором кашится страшная жидкость. – А вот для Маши приготовлю ванну. Она отличница и заслужила более доброго отношения. – И поднимает руку с рекзаком над своей головой.

И я кричу – и мой исступленный крик заставляет учителя химии оглянуться, и я вижу вместо лица – новогоднюю маску зайца с упитанными киноварными щеками.

– Ай-яя-яя, – говорит педагог. – Нехорошо подсматривать, Маша, но коль такое случилось, смотри... – И опусакает резак вниз с такой силой, что алые капли чужой крови окропляют мое лицо и прожигают его, как кислота...

О Боже! Откуда появляются такие кошмары?! Прочь! Прочь! Отгоняю дурное наваждение. Много волнений и новая обстановка – причина подобных ужасов. Только в этом! Надо успокоиться и все забыть! На самом деле, все прекрасно. За окном – солнце, облака, деревья. Впереди у меня – целая жизнь! Я смогу исполнить свою детскую мечту. У меня все получилось, черт подери! И это только начало – начало моих побед!..

Кто из нас не любит побеждать? Я, видимо, победительница по состоянию души. Если возникают признаки неудачи, то это лишь меня заводит. То есть через борьбу укрепляюсь, как прочнеет цемент от воды. Этого не знал тот, кто решил поиграть со мной в некую свою игру – дурную и грязную.

Когда все это началось, я вспомнила цепляющие, как гвозди, взгляды во время нашего с Евгенией посещения Недели моды. Я не ошиблась в своих чувствах – вот в чем дело. Редко ошибаюсь. И не ошиблась тогда.

А началась эта "игра" в первые минуты моего возвращения в "московский" дом родной, на кухне которого царил веселенький раскардаш. Оказывается, Максим сдал очередной экзамен по боевым искусствам и радовался, как ребенок. Будущая его "невеста" Женя и её родители всячески разделяли радость Павлова. На столе лежал огромный торт цвета розового слона и курились мини-везувиями цветные чашки...

– Виват, Мария! – приветствовали меня все. – Как успехи? Как дела? У тебя тоже был удачный день? Ур-р-ра! Ой, она пивом пахнет! Ай-я-я-я!..

Поделиться своей радостью и объясниться я не успела – затрещал телефон. Евгения умчалась в свою комнату и через несколько секунд я услышала удивленный голос двоюродной сестры:

– Машенька? Это тебя?

– Мама? – вопросила тоже.

– Поклонник, – усмехнулась Женя.

"Поклонник"? Я взяла трубку, усаживаясь в кресло. Проговорила привычное "да?" и услышала:

– Привет, детка, – голос был мне незнаком, принадлежал он, кажется, мужчинке средних лет – этот голос как будто дребезжал, точно отечественный поддержанный драндулет. Было такое впечатление, что этот голос несколько искусственен.

– Привет, – беспечно ответила я.

– Сделай мне минет, – захихикал.

– Что? – не сразу поняла.

Болезненно похихикивая, "поклонник" повторил со слюнявым сладострастием и поспешно добавил:

– Если бы только знала, как я тебя трахал! Ты даже не представляешь в каких позах я тебя трахал! Ты даже подумать не можешь, детка, что я с тобой делал...

Я сидела в кресле и смотрела в открытое окно. Освещенные деревья на фоне вечернего неба волновались от ветра и походили на волны. Эта живая картинка вечной природы настолько принижала настоящую ситуацию, что я не испытывала особых отрицательных чувств, кроме отвращения к убогому.

Естественно, первое желание было бросить трубку, однако это не есть решения проблемы. Не так ли? Как учили меня в секции тэквандо: прежде всего побеждает дух! Состояние духа у меня было прекрасным, и поэтому я проговорила:

– Скучно все это, дядечка. Звони лучше по "горячим" телефончикам. Там тебя выдавят, как тюбик.

– Чего?

– Или чаще трахай, как ты выражаешься, свою жену, если такова имеется. Она, конечно, страшненькая, как война, и колотит тебя колотушкой, но у каждого своя судьба.

– Слушай ты, сучка... – взвизгнул, – я тебя...

– Не-а, ты слабенький, ты импотентик, ты ничто...

И услышала короткие гудки – победа? Какая может быть победа в схватке со слабым на голову и ниже? Я где-то читала, что есть такие больные, способные лишь на подобные гаденькие выступления. Вопрос в другом: откуда у "поклонника" этот номер телефона. Его практически никто не знает. Впрочем, этот номер оставлен в моем договоре. Неужели болезненный маньяк имеет доступ в кабинет госпожи Мунтян? Или, быть может, у него иные возможности? Хотя какая разница: пока нет настоящей угрозы, а страшиться фантома, любителя современной моды?

Он точно присутствовал на дефиле – именно там я впервые ощутила чужой и неприятный взгляд. Потом в баре, где мы мило болтали и пили сок и кофе. А не игры ли это господина Чиковани? Нет, едва ли? Зачем такие скверные изощрения петуху в курятнике?

Уяснив, что я сейчас не получу ответа, махнула рукой и отправилась на кухню. Праздник там в разгаре, и я присоединяюсь к нему, как пассажирка, чудом успевшая на теплоход, отправляющийся в морской поход за турецкой кожей и шубами.

– Поклонники? – подмигивает Олег Павлович, – Не рановато ли?

– Папа, – морщится Евгения. – Мария уже большая девочка.

– Но мы за неё в ответе, – напоминает.

– Нет проблем, – вступает Максим. – Если надо, мы ей телохранителя...

– Тебе больше не наливать, – фыркает Женя, – чаю.

– Угощайся Машенька, – говорит Ольга Васильевна, указывая глазами на торт. – Худенькая ты.

– Она идеальная, ма: девяносто-шестьдесят-девяносто, – на это говорит Женя. – Она, как божья птичка, питается святым духом.

– Ну и хорошо, – улыбается тетя Оля, – каждому свое. – И отрезает от торта внушительный кус – себе.

Олег Павлович укоризненно смотрит на жену. Та по-своему понимает его взгляд:

– Не волнуйся, и тебя не обделим.

Мне было опять хорошо сидеть на этой московской кухоньке, ощущая себя удобно и покойно. Было такое впечатление, что нахожусь в карме, образованной от рассеивающегося теплого света лампы-фонаря, и защищающей меня от опасного и грозного мира.

Когда заканчивалось это праздничное чаепитие, Максим Павлов неожиданно предлагает:

– Есть идея: всем пойти в наш клуб на дискотеку.

– Всем? – дядя Олег и тетя Оля поперхнулись тортом.

– А что, потанцуем? Вальс, танго...

– Нет уж, молодые люди, – отвечает Ольга Васильевна. – Танцуйте без нас.

– Маша, а ты как? – обращается любитель вальса и танго. – Не устала?

Я хочу ответить, мол, я всегда готова развлечься, да вдруг чувствую, кто-то топчет мою ногу. Наверное, так слон наступает на дрессировщика.

– Нет, Машенька устала, – говорит моя двоюродная сестра с таким любезным гюрзовым видом, что я понимаю: лучше будет отказаться от приглашения. – Мы все устали, – добавляет Евгения. – Тем более завтра её ждет трудный день. Да, Маруся?

– Очень трудный, – не без легкого вызова отвечаю я.

– Вот видишь, милый, – говорит Женя. – Так что, допивай чай и бай-бай, – "делает" ручкой.

Родители осуждающе качают головой, мол, что за поведение, дочь родная. Впрочем, Максим не обижается и говорит, что его "невеста" абсолютно права: у него самого завтра зачет по стрельбе.

– И когда стрельба? – проявляю интерес.

– В девять часов.

– Вечера?

– Утра, конечно, Маша. А что?

– А можно я тоже постреляю, – поднимаю руку как в школе.

Евгения закатывает глаза к потолку. Павлов делает вид, что задумывается над моей просьбой. Я невинно хлопаю ресницами, как пластмассовая кукла. Олег Павлович с женой, сказав, что по телевизору начинается интересный отечественный фильм "Шальная баба" с прелестной Еленой Яковлевой, удаляются из кухни от греха подальше.

– Твое дело, Маруся, – с нажимом говорит сестра, – стрелять глазками. И это ты умеешь делать, как я вижу.

– Мать, прекрати, – заступается за меня Максим. – Ребенку интересно пострелять... из оружия...

– Ребенку, – фыркает Евгения. – Кобылка она фигурная.

– Жарко будет завтра, – нелогично говорит Павлов, пытаясь снять напряжение между двумя клеммами, как это делает похмельный электрик в подстанции, когда неделю идет дождь.

– Маша, будь добра, выйти, – требует двоюродная сестра.

– Откуда, – валяю дурочку.

– Пока, – говорит недобро, – из кухни.

Я это делаю с независимым видом, не понимая приступа ревности. Что за чертовщина? Кажется, я веду себя прилично и не пристаю к её доблестному ухажеру? В чем тогда дело? Не понимаю?

Из гостиной доносятся напряженные голоса телевизионных героев – они живут своей, сочиненной сценаристами жизнью; героям куда проще, чем всем нам – их судьбы уже расписаны до последего вздоха. А мы не знаем даже того, что будет завтра.

Завтра будет жарко, вспоминаю предположение Максима Павлова и улыбаюсь: нет, это не герой моего романа – слишком он верный, правильный и... добрый. Во всяком случае, делает все, чтобы попасть под каблучок Евгении. И зачем ему это надо? Любовь? Не знаю-не знаю.

Я снова сажусь в кресло и глазею в открытое окно на потемневшее небо. Здесь оно другое – сыроватое, часто с кучевыми облаками, из-за которых не видно звезд. А зачем здесь звезды, размышляю, если большинство граждан смотрит себе под ноги на пыльный асфальт. Не из-за этого ли у многих плесневеют мозги и возникают извращенные желания?

И заметно вздрагиваю – телефон! Ну, если это снова сладострастный любитель клубнички по телефону...

Я хватаю трубку, готовая разродиться тирадой о том, что сейчас ему пропишу лечение электрошоком, да слышу родной голос мамы... и тут же оправдываюсь: закрутилась и позабыла сообщить о своих успехах! А они есть и рассказываю (без подробностей) о посещение Недели моды и своем поступлении в группу модельера Мунтян.

– Мунтян? – пугается мама. – Это мужчина?

– Это женщина, – успокаиваю. – Карина Арменовна. Мама, не волнуйся, я тут под защитой ФСБ?

– Под защитой кого? – вновь пугается.

Я смеюсь и объясняю, что шучу, хотя "жених" моей двоюродной сестры Павлов на самом деле заканчивает академию службы безопасности. Мама вздыхает, словно чувствуя, что её дочь закрутит такую интригу – без помощи боевых служб не разобраться.

– Как там папа? – спрашиваю.

– Папа пьет. Третий день как ты уехала.

– Плохо.

– Плохо.

– Скажи, что вернусь, если он будет продолжать.

Мама смеется моей шутке и говорит, что скоро папа уходит в море, а там пить можно только компот из сухофруктов.

– Семь футов под килем ему, – желаю, и на этом наш разговор заканчивается.

Я опускаю трубку на рычаги – и вовремя: появляется Евгения, которая тут же не без агрессии интересуется, мол, не очередной ли это мой поклонник?

– Угу, – отвечаю, – поклонник.

– Машка, сколько можно! – взрывается сестра. – Прекрати флиртовать! Ты не знаешь меры!

– Да, в чем дело, черт подери, – не выдерживаю. – Можно объяснить, а не пучить глаза и орать?

– Я ору?!

– Нет, это я ору?

– Крас-с-сотка!..

– Сама такая!

– Ах ты!..

Здесь лучше опустить занавес театра жизни и абсурда. Когда две молоденькие девицы начинают выяснять отношения, то свидетели могут потерять веру в чарующие создания. И поэтому в подобных случаях надо отделить эмоции и передать только суть конфликта. И что же выяснилось?

Я смеялась в голос, узнав в конце концов причину ярости двоюродной сестры. Оказывается, во время последней любви Максим якобы обозвал Евгению моим именем.

– Я тут при чем?! – позволила себе возмутиться. – И вообще, ты уверена? Может послышалось?

– Ага, – отмахнулась сестра. – Послышалось. Нет, прикинь, а? успокоившись, рассказывала. – Сопит и называет меня Манечкой...

– А, может, он имел ввиду другую? Машу, в смысле.

– Что-то за ним это не водилось. До тебя.

– Как же он так прокололся, разведчик, – смеялась я. – Плохо их учат в академии, плохо.

– Увлекся, гад! – в сердцах говорила сестра. – А тут ты еще: хочу стрелять!

– И хочу.

– Зачем?

– Отстреливаться от маньяков, – и пересказала телефонный разговор с "поклонником".

Поступила так только по той причине, что хотела ободрить сестру, мол, видишь сама, какие отвязные и экстремальные дураки на меня западают. Однако эта история окончательно расстроила Женю – не хватало, чтобы я влипла в криминальную историю. Мало ли что в черепе у подобных типов, которые без труда нашли номер телефона этой московской квартиры.

– Да, слаб он на голову и все остальное, – отмахивалась. – И потом забываешь: я владею приемами восточного единоборства. И-их! – "выбросила" ногу в сторону вазы. Та скукожилась от ужаса, как физиономия противника, но устояла на столе. – Видишь?

– Вижу легкомысленную дурочку. Надо подумать...

– О чем?

– Как жить дальше.

Я удивляюсь: пока ровным счетом ничего не происходит. Зачем паниковать раньше времени? Мерзкая болтовня по телефону не в счет. Если бы этот типчик имел серьезные намерения, то бы не предупреждал о себе. Не так ли?

– Какая разумненькая девочка, – вынуждена была признать Женя, и мы решаем пока не нервничать, однако быть внимательнее и серьезнее.

Что же касается Павлова, то его надо кастрировать, как кота. И тогда мир войдет в наш дом. Разумеется, мы шутили, да в каждой шутке...

На этом вечер вопросов и ответов для милых сестричек закончился. Они легли спать, стараясь не обращать внимания на звуки, исходящие из телевизора в соседней гостиной. Создавалось такое впечатление, что рядом разворачиваются бои местного значения.

"И все-таки надо научиться стрелять", это была моя последняя мысль. Я уснула – и уснула, как молодой боец после первого боя: мертвым сном.

Просыпаюсь от неприятного звука – телефон? Нет, будильник: 7.30. За открытым окном – все тот же напряженный рабочий гул города. Почему так рано, потягиваюсь я под пестреньким одеяльцем. И получаю ответ от двоюродной сестры: она тут поразмышляла ночью и решила, что нам действительно надо посетить стрельбище. На всякий случай. Вдруг умение держать пистолет пригодится.

– Ты о чем? – не понимаю.

– Все о том же – о маньяках. И прочих придурках, нас окружающих.

– Отобьемся без оружия, – зеваю, вспоминая вчерашний день, который кажется нереальным и далеким, как северный остров в плотном тумане.

– Решение принято, – твердо говорит Евгения. – Собирайся. Нас ждут.

– Кто?

Могла бы и не спрашивать – Максим прощен и даже более того: оказывается, во время той "любви" он называл Евгению не "Манечкой", а "маленькой".

– Слава Богу, "маленькая", – ерничаю. – Я же говорила, послышалось. Ну, слава Богу, хотя бы здесь нам повезло.

– Издеваешься, – и замахивается полотенцем. – Живо в ванную.

Я обматываюсь сухой простыней, чтобы не отвлекать добрых семейных "Олега и Ольгу" от привычных дел...

Принимаю контрастный душ, смывая с тела теплый сон, как шелуху. Новый день и новые события ждут меня! Мое тело просыпается окончательно – дух тоже! Я чувствую, как каждая моя клетка наливается упругой силой и отличным настроением. Я знаю, сегодня будет мой день! После вчерашнего топтания у подножья Моды пора начинать подъем! Туда, где сияют неприступные вершины, покрытые вечными льдами равнодушия и зависти, но мы растопим эти льды своим горячим отношением к делу...

Мои столь высокопарные мысли прерывает крик Ольги Васильевны:

– Девочки! Идите кушать оладушки, пока они горяченькие. А мне пора на работу. И помойте посуду.

Вот так всегда: только начинаешь парить над вершинами своих мечтаний, а тебя приземляют домашними "оладушками" и грязной посудой. И это хорошо не надо мечтать красиво, Машка, надо действовать красиво. Вот лозунг мой и нового дня!

Поедая оладушки с вишневым вареньем, я узнаю, что Евгения выклянчила у отца старенькое "Вольво", на котором мы и помчимся на окраину столицы – в Ясенево, где находится стрельбище.

– А нас туда пустят? – наивно интересуюсь.

– Прорвемся, – шутит Женя. И прислушивается. – Кажется, телефон.

– Ой, я боюсь.

– Кого?

– Маньяков.

– Рано для них, – смеется двоюродная сестра, уходя в комнату. – Они, как вампиры, действуют только по ночам.

И оказывается правой: проявился Максим Павлов, который доложил – он нас ждет в условленном месте.

– С газетой "Правда" в руке, – смеется Евгения.

– С газетой? – не понимаю я. – Зачем?

– А чтобы мы его узнали, – смеется и объясняет, что так поступают все разведчики мира.

После чего мы на скорую руку вымываем посуду и начинаем быстрые сборы. На личико – скромный бодренький макияж, на тело – трусики, джинсики и маечку, на руку – серебряные часики, на ноги – кроссовки. Настроение прекрасное, как московское утро за окном.

– Ишь ты, амазонка, – говорит с завистью Женя. – На тебя мешок надень – и будет все равно классно.

– Я не виновата, – самодовольно хмыкаю, – природа.

От удовольствия жизни двигаюсь по коридору спортивным шагом: раз-два-три – йоп-чаги, три-два-один – йоп-чаги! Кто готов рискнуть своим здоровьем, подходи!..

– Машка, прекрати бить стены ногами, – требует сестра и выражает сожаление, что подобный кураж у неё отсутствует. – Счастливый ты человек, Маруська.

– Ты тоже счастлива, – смеюсь я. – Только этого не знаешь.

– Да? – поднимает брови Евгения. – Сейчас проверим наше цыганское счастье, – звенит ключами, как колокольчиком.

Я отщелкиваю замок у двери, открываю её, делаю шаг на полутемную лестничную клетку и наступаю на...

Толком ещё не поняв, что оказалось под моей ногой, слышу пронзительный вопль, а, услышав его, вдруг с удивлением осознаю – кричу-то я! Но почему так кричу – некрасиво и пронзительно? Ведь так никогда раньше не кричала.

Такое впечатление, что нечто липкое, темное и омерзительное проникло в меня, когда я сделала шаг на эту лестничную клетку.

– Маша! Что такое?! – испуганный голос двоюродной сестры. – Что с тобой?!

Входная дверь распахивается, и в утреннем свете я вижу... дохлую кошку. Мертвую кошку. Черную кошку. С багровым предсмертным оскалом. С биркой на шее.

Я чувствую, как мохнатая суть безжизненного животного проникает в мои здоровые клетки, в мою энергичную кровь, в мои чистые помыслы.

– Спокойно-спокойно, – слышу голос Евгении. – Какие-нибудь пацаны, черт... – наклонившись, накрывает кошку тряпкой. – Уберу сейчас.

– Фу ты, – прихожу в себя. – Не знаю, почему так испугалась?

– Да уж, орала, как резаная.

Я с виноватой улыбкой наблюдаю, как Женя относит дохлятину к мусоропроводу. Действительно, что со мной? Испугалась? Странно? Я же ничего и никого не боюсь? Может, показалось, что наступаю на живое? Вроде нет? Тогда почему такая нелепая и неожиданная даже для меня самой реакция?

На лестничном марше лязгает железо о железо – и я понимаю, что тему можно закрыть. Дохлая кошка выброшена вон из моей живой жизни, и можно об этом случае забыть? Забыть?

– А что там, на бирке, было написано? – спрашиваю, когда мы с Женей, спускаемся в лифте. – Там ведь что-то было нацарапано?

Сестра смотрит на меня странным взглядом – испытующим взглядом, словно проверяя мое общее состояние, потом решает ответить, и отвечает, и я понимаю, что, сделав шаг на полутемную лестничную клетку, я совершила шаг в больной и опасный мир, где нет пощады никому.