Текст книги "Топ-модель"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Я жду. Проходит минута, вторая, третья... Проклятие! Кажется, моя попытка вырваться на свободу не удалась? Но – о, чудо! Алла и Галя начинают зевать, как бегемоты на берегу лимонной, как чай, реки Лимпопо. Они зевают-зевают, а затем закрывают глаза и, обмякнув на стульях, начинают храпеть, как мужики.

Знакомая картинка, искренне радуюсь, таща из кармана куртки Аллы ключи от входной двери. Подумав, рву из кобуры Гали пистолет. Пусть будет. Мало ли что – в подобной ситуации не помешает. Нахожу отвратительную дамскую сумочку, прячу туда оружие. Потом на листке бумаги оставляю запись, мол, пошла гулять, не волнуйтесь, ваша Маша. И рисую ромашку. На долгую память.

Выйдя на лестничную площадку, торжествую: есть! Прыгаю через две ступеньки – вперед-вперед! Да осилит дорогу идущий!

Меня встречает обыкновенный московский дворик с утренними мамами и детьми. Энергичным шагом прохожу через прохладную подворотню – и оказываюсь на солнечной стороне. По Тверскому бульвару катит бесконечный транспортный поток. Вижу памятник Пушкину и Гончаровой, они, маленькие, стоят в беседке и с легким осуждением смотрят на суетный город. Фонтан у памятника цветет радужными каплями. Проходя мимо, умываю лицо этими цветиками-самоцветиками. Все будет хорошо, загадываю, подставляя мокрое лицо солнцу.

Мой план прост: посетить "московский" дом, переодеться и – в Центр моды. К госпоже Мунтян, пусть принимает меня обратно в свой топ-класс. Надеюсь, история с г. Николсоном всеми забылась, как дурной сон, и надо снова методично работать и работать.

Увы, человек предполагает, а... двери закрыты в дом родной. Олег Павлович и Ольга Васильевна на работе, а Евгения, верно, сражается на невидимом фронте. Ключей же у меня нет. Прекрасно, черт подери! Думала, красавица, что все сидят и с нетерпением ждут тебя у порога.

Делать нечего – мой путь во второй дом родной: Центр моды.

К счастью, обнаруживаю в сумочке, помимо ПМ, несколько мятых ассигнаций: на подземку хватит.

Я иду по городу, вокруг меня лица-лица-лица, и никто из прохожих даже не подозревает, что среди них есть та, кто очистил их грязноватую жизнь на несколько процентов. Эта мысль меня смешит: Машка, прекрати так рассуждать, ты что – стиральный порошок? Если кто и устраивает "постирушку", то это те, кому положено её учинять.

Центр моды встречает меня привычными холодными коридорами, стайками спешащих топ-моделей, проездами механических вешалок, запахами дорогих духов. Ничего подозрительного. На лифте поднимаюсь на этаж, где находится модельный дом госпожи Мунтян, и встречаю арт-директора Хосе. Увидев меня, роняет папку с бумагами и пялится на меня, как на вышедшую из преисподней.

– Вах, Маша, – трогает меня за руку. – Ты?

– Нет, не я. А в чем дело?

– Ты же улетела в Голливуд?

– Да?

– Соловейчик сказал.

– Я уже прилетела обратно, – равнодушно улыбнулась. – Мне там не понравилось.

– Ничего не понимаю, вах! Какой-то дурдом.

– А где Мунтян?

– В Париже, вах! Принимает участие в открытие Недели... Вместо Бирюкова.

– Из Парижа я бы не вернулась, – сказала. – А где наши девочки? спросила.

– На шейпинге. Где им быть, вах?

– Пойду позанимаюсь тоже.

– Ну, иди... – терялся Хосе. – А что Карине Арменовне сказать, вах, она будет звонить? Ей наши топ-модели нужны для показа.

– Скажи, Маша мечтает о Париже!

– Вах-вах! Ничего не понимаю...

Оставив недоумевающего арт-директора одного, отправляюсь в спортивный зал. Жизнь продолжается – меня ждет Париж и надо держать форму. Уже в раздевалке понимаю, что нет ни трико, ни спортивной обуви. Что делать? Надо идти в какую-нибудь топ-костюмерную, чтобы найти надлежащие вещички...

... Я находилась в глубине костюмерной господина Зайченко, когда услышала возмущенные крики полуобнаженных топ-моделей. В чем дело? И увидела, как в помещение врываются двое, мне хорошо знакомые. Это был Гибкий человечек и рыжий охранник. В их руках топорщилось автоматное оружие.

Черт! Доигралась, Машка, допрыгалась, Машка, доскакалась, Машка! Как они меня нашли? Какая разница – люди Соловейчика или другие информаторы, или видеокамеры? Что же делать? Почувствовала неприятный металлический привкус во рту, а пальцы дрожали и не слушались. Зарывшись в одежды, принялась вырывать из сумочки ПМ. Спокойно-спокойно, у меня есть шанс. Главное, не забыть снять предохранитель. Нет, такое я видела только в кино. Не снимают ли фильм – обо мне? К сожалению, нет. Это реальная реальность реальнее не бывает.

– Спокойно-спокойно, – слышала голос Рыжего. – Мы ищем опасного преступника... Такая кралечка?.. Что, все кралечки?.. Она всем кралям кралечка!..

И неотвратимо приближался ко мне. Я выставила руку с пистолетом перед собой. Палец – на удобном курке. Глубоко вздохнула, словно решив нырнуть к морскому дну.

Потом увидела ноги – тренированные ноги, поросшие рыжеватым золотым волосом. Почувствовала запах приторного одеколона. И этот запах придал мне силы и уверенность: или я, или они с лживыми запахами.

И когда поняла, что есть прямая угроза моей безопасности, утопила курок. Выстрел – как гром среди ясного неба. И мир, меня окружающий, взорвался топ-модельными визгами, удивленным хрипом падающего рыжего охранника, мельканием цветных материй... и среди этих материй – Гибкий человечек. Вот моя цель! Выстрел! Вы хотите моей смерти – получите пулю! Выстрел! Цена за мою жизнь слишком высока! Выстрел!

Стреляя, перемещалась к выходу. Услышала странные звуки, будто кто-то громко трещал трещоткой. Потом догадалась – стреляет автомат. Прекрасно! Теперь мы на равных – выстрел! Перепрыгнула через визжаще-лежащих на полу топ-моделей. Выстрел! Они лежали, а я парила над ними, чувствуя упоительный момент истины: я – другая, я – не как все, я – это я! У двери успеваю ещё раз выстрелить в сторону врага. И... клац! Клац! Проклятие! Патроны закончились!

Делать нечего – надо спасаться бегством. По коридору – к лестнице. К черному выходу. Успеваю заметить несколько бойцов. Черт, сколько их? И почему такая охота на меня? Это я себя спрашиваю? Или кого?

Дурочка, я для них: враг – номер один. Видимо, г. Шопин заключил, что все его текущие беды от топ-модельной стервы.

Бежать-бежать-бежать! И верить, что ОН в очередной раз... Какая же я самонадеянная, самоуверенная, самоуправная... Больше никогда в жизни... Всех буду слушать... Клянусь!..

"Черная" выход буквально выплевывает меня на автомобильную стоянку! Отлично! Куда бежать? Вглядываюсь в сумрачное пространство, заставленное машинами. Упасть под них или сдаться на милость победителям. От огорчения швыряю бесполезный пистолет в бетонную стену.

И тут происходит невероятное – я вижу старенький автомобильчик, из которого вылезает некий человек. И скорее воспаленным подсознанием понимаю – этот человек мне знаком. Знаком общим абрисом – суховатым и жилистым. Бог мой! Я не верю собственным глазам! И радостно, и восторженно ору, набегая на спасителя:

– Роберт Робертович! Это я! Я – Маша! Спасите меня!

Да, этого не может быть – но это он, Фишер Роберт Робертович, добрый мамин друг, рыбный бизнесмен, в офисе которого я трудилась целую вечность три месяца.

– Маша, – наконец узнал меня. – Ты? Что случилось?

– Потом-потом, – страдаю я. – Уезжаем-уезжаем, меня хотят убить.

– Убить? – суетится, открывая дверцы. – Садись-садись.

– Поехали-поехали, – кричу. – Я не шучу...

– Сейчас-сейчас, Машенька, машина старенькая...

О, Боже! Дай мне силы – и наконец треск мотора, затем мелькание бетонных стен, яркий всплеск солнца в глаза и... шумный жаркий родной, такой любимый и такой загазованный проспект.

Утвердившись, что наш миленький драндулетик не преследует, во все глаза смотрю на своего избавителя. Кричу ему, что это чудо – чудо, что он оказался в нужное время и в нужном месте. Как и почему он здесь, в Москве? На этой автостарушке? Неужели его рыбный бизнес накрылся медным тазом, хохочу от чрезмерных чувств. И прошу прощения.

– Все нормально, Машенька, – улыбается доброй улыбкой. – Ты необыкновенно похорошела.

– Да?

– Да.

– Топ-модель я, Роберт Робертович, – прыгаю на сидение.

– И что случилось? Кто тебя хотел убить?

– Ой, это долгая история, миленький Роберт Робертович, – смеюсь. Лучше скажите, как вы сами здесь оказались?

– Я тебя искал, Маша?

– Меня?

– Мама просила передать тебе посылку.

– Посылку? Мама? С ума сойти, – торжествую я. – Спасибо маме! Спасибо вам, Роберт Робертович!..

Переведя дух, узнаю, что господин Фишер остановился у племянника в Подмосковье. Приехал он по делам фирмы – дела идут неважно, и надо решать некоторые проблемы. Моя мама, узнав, что его добрый друг отправляется в столицу, решила порадовать дочь разносолами. Если я не против, то можно сразу и рвануть к племяннику на его же машине.

– Вперед, к племяннику! – кричу я. – А телефон там есть?

– Конечно, – улыбается Роберт Робертович. – Там все есть, Машенька. И протягивает мне платок. – Чистый.

Я вытираю этим платком потное лицо, потом глубоко вздыхаю, чувствуя, как напряжение всего тела спадает, затем ощущаю невозможное желание спать. Веки тяжелеют – я мямлю:

– Не могу, как хочу спать. Что со мной?

– Устала, девочка. Все в порядке.

Голос Роберта Робертовича сладковат и что-то мне напоминает, но что? Пытаюсь припомнить и нет сил для этого. Закрываю глаза и чувствую, как медленно уплываю в некий мрак...

Прибой моря и запах водорослей. Морской прибой то усиливается, то утихает. А водоросли имеют йодистый запах. Я – на море? Пытаюсь открыть глаза. Где я и что со мной? Пытаюсь помочь себе руками и чувствую, что они не свободны. В чем дело? Надо открыть глаза. Почему так больно открывать их? Боль разрывает виски... Спокойно-спокойно, надо вспомнить последние события: так, я топ-модель! Да-да, топ-модель. Я – Маша Платова. Я успешная, красивая девочка. Я попала в некий переплет, но спаслась из него. Чудом спаслась – меня выручил добрый мамин друг Роберт Робертович Фишер, который случайно оказался на автостоянке Центра моды. Почему он там оказался? Ах, да! Мама просила передать мне посылку с разносолами... Мы поехали на старенькой машине к племяннику... Ехали-ехали и я уснула, и вот теперь пытаюсь...

Через силу мне удается разлепить раковинки век – и вижу бетонную стену гаража, и вижу стеллажи, заставленные инструментами. Боже, это стена и стеллажи с инструментами мне знакомы – знакомы по моим кошмарным снам. Что за чудовищное проклятие?

Всматриваюсь в плохо освещенную глубину гаража: старенькое "жигули" и "мерседес" с дивноморскими номерами, на которой я иногда ездила в качестве секретаря господина Фишера. Откуда это машина? Я – в Дивноморске? Нет, напряженный искусственный гул утверждает, что рядом аэропорт. Да, это гул самолетов. И этот гул мне тоже хорошо знакомом. Я его слышала, когда с Евгенией и Максимом, прибыли во Внуково... тогда мы искали сексуального дурака...

Что это все значит? И, уже догадываясь, что все это значит, не хочу верить – не хочу верить! Не хочу... Мамочка...

Подношу правую руку к лицу – она окольцована металлическим держателем. Левая – тоже. Самодельные наручники на прочных цепях, прикрепленных к скобам, сами они зацементированы в бетонную стену.

Я чувствую: теряю сознание и падаю... падаю... падаю... на мерзкий грязный матрац. И вид этого зачуханного матраца с клочьями желтой мертвой ваты приводит меня в чувство.

Маша-Маша, прекрати истерику. Это не сон – это явь, это правда, это то, что больше всего страшилась. И страх этот породил нынешнее твое чудовищное положение. Но нет безвыходных положений. Ищи выход – и ты его найдешь.

Расшатать скобы? Вырвать руки из капканов держателей? Однако, прежде всего, надо чтобы прошла слабость отравленного тела. Да-да, все началось с платка, переданного Роберт Робертовичем... Зачем он все это делает? И кто он на самом деле? Маньяк? Не может быть? Маньяк по фамилии Бирюков погиб, выбросившись из окна. Я его видела собственными глазами на крыше гаража. Тогда получается – два маньяка? Нет, это слишком, это даже не смешно.

Заставляю себя сесть. Цепь метра три. Значит, моя свобода – эти три метра: инструменты не достать.

Ладно, решаю, моя цель – накопить силы и понять, кто на самом деле издевается надо мной. И главное, зачем?

Не паниковать и не показывать страха. И верить, что мои поиски начались. Думаю, охотник на людей подтвердит это звание... Представляю его ярость, когда проснувшиеся сестры Миненковы "обрадовали" его новостью о моем исчезновении.

Я закрываю глаза, прислоняюсь затылком к холодному бетону стены. Наберись сил, наберись сил, наберись сил, как заклинание.

Потом мрак обволакивает неприятной ветошью видений мое болезненное сознание: я вижу хихикающего темного человека, наплывающего на меня. В его руках – окровавленный кухонный резак. А на лице – новогодняя маска зайца.

... Брызги воды, как кислота. Я испуганно открываю глаза и чувствую, как в мою душу заползает мертвый желтый кусок страха.

Надо мной существо – оно в новогодней маске зайца. Существо брызгает на меня водой из металлической миски. У этого существа смятые с пузырями брюки и стоптанные туфли.

– Как дела, Машенька, – говорит человек голосом Роберта Робертовича. Пора просыпаться, а то я по тебе соскучился, девочка моя.

Я пытаюсь сделать подсечку и завалить мучителя на пол. Неудачно слаба, как кисельная медуза, выброшенная на солнце.

– Но-но! Не шали, Машенька. Я теперь все учел. Ты – моя!

– Роберт Робертович? Что происходит? Почему? Что вы хотите?

– Узнала, Маша, – стаскивает маску и я вижу напряженное суховатое лицо г-на Фишера. Глаза его глаза холодны и мертвы, как у акулы. – Не все сразу, красавица.

Отходит, берет стул и настольную лампу. Потом садится на расстоянии метров пяти, направляет свет лампы в мою сторону, говорит с торжеством:

– Я тобой буду любоваться, как на картину художников Эпохи Возрождения. Ты не против!

– Дай пить! – говорю с ненавистью.

– Пить? – мелко хихикает. – Странные люди. Просят пить, когда надо просить жизнь. Вот твоя подружка Таня тоже хотела пить. И пила водку, как воду.

До конца не верила, что вальяжный презентабельный господин Фишер может превратиться в мерзкого мерзавца, однако его последние слова... Это он! Он! Тот, кто преследовал меня всю жизнь! Именно этот страшный человек в стоптанных туфлях, жил рядом с нами, скрывая свою звериную каннибальскую сущность. Именно он кромсал и убивал молоденьких дурочек на черноморских пляжах. Именно он – сексуальный маньяк, выезжал на трассу под видом таксиста... с одной только целью...

– Я тебя убью, – говорю. – Я убью тебя, сука! – повторяю. – Тебе не жить, тварь, – утверждаю. – Ты труп, – верю.

– Как страшно, – хихикает. – А мне не страшно. – И решает. – Что ж: надо с тобой ещё работать и работать, Машенька. Чтобы ты была примерной девочкой и слушала старших.

– Да пошел ты, фишер!..

– Ха-ха, – заливается от удовольствия живодер. – Был Фишер, да весь вышел. Теперь я Волосс, с двумя "с". Фамилия такая, Машенька. Прошу любить и жаловать. Правда, обошлось сие в копеечку. И, вообще, ты, красавица, обошлась в большую копеечку, да такая девочка не имеет цены. Ничего не жалко.

Я слушала этот бред и понимала, что Роберт Робертович болен, давно и опасно; он болен так, что попытки уговорить, отвлечь, разжалобить не имеют смысла.

– Пить, – требую я.

– Пожалуйста, – поднявшись со стула, оставляет на ней металлическую миску. – Дотянешься, выпьешь. Без труда, как известно, не проедешь на велосипеде. – И зачем-то натянув на лицо новогоднюю маску зайца, удаляется прочь – исчезает в дверь, которая обита оцинкованным листом.

Черт-черт-черт! Никаких шансов! Это Фишер-Волосс свихнулся так, что нет надежды на чудо. Что ему от меня надо? В лучшем случае, изнасилует, в худшем – расчленит на куски мяса. И ловлю себя на мысли: я – спокойна и этих предположений уже не пугаюсь.

Я заставляю себя подняться на ноги – делаю два шага к стулу. Опускаюсь на бетон. Вытягиваю ногу – ну же!.. вытягиваюсь в попытке... Еще немного!.. неистерпимая боль в запястьях... ну же!.. и носком правой ноги цепляю ножку стула. Острожно подтягиваю к себе – миска подрагивает на стуле. Жизнь – за глоток воды. Есть! Пью теплую водопроводную воду. Первая победа с привкусом поражения. Сажусь на стул. Теперь смочить глаза и виски. Нужно вернуть состояние жизни в разбитое и отравленное тело. И попробовать навязать борьбу этому невнятному старому недоноску.

Итак, зачем я нужна Фишеру-Волоссу? Прежде всего, я нужна ему живая. Если он меня не убил во сне... Как можно убить врага миской, рассуждаю я, или стулом? Вот вопрос вопросов. И ещё один вопрос: меня ищут? Должны искать – должны вспомнить о Внуково. Где-то совсем рядом рыдают турбины поднимающихся в небо самолетов, где-то совсем рядом живут счастливые люди, которые никогда не задумываются о своих физиологических нуждах... Да, чувствую желание облегчиться. Обычное желание превращается в проблему. Кошмар в кошмаре!

От бессилия поднимаюсь со стула и швыряю его в стеллажи с инструментом. И удачно. Обвал железа такой, что, если бы не этот проклятый бесконечный гул самолетов, вся бы область вздрогнула. А так появляется только мой палач. В маске зайца. В чем дело, Машенька? Я отвечаю – в грубой форме.

– Ах, да! Прости, Маша, ты же человек, – уходит в тень, затем возвращается. В его руках старое мятое ведро. – Прошу.

– Что это?

– ведро.

– И что?

– Это твой туалет, – садится на табуретку. – Давай делай, а я посмотрю...

– Идиот!

– Почему же это я идиот? – обижается. – Ты сама во всем виновата, Маша. Слушалась бы меня...

– Ты о чем, Робертович?

– Я сколько просил тебя: ходи без трусиков, а ты?

– А что я?

– И теперь я решил тебя наказать. Серьезно наказать.

– Да, пошел ты...

– Давай-давай, мочись...

– Я сказал: пошел...

– Ладно-ладно: покажи зайчику свою молоденькую пизду. Чистенькая она, нетронутая – она, моя – она. Я мечтаю вырезать её из тебя, потом побрею, поджарю и!..

– Заткни-и-и-сь! – страшно ору, разрывая аорту от ненависти и бессилия.

Валюсь на матрац, зажимаю голову руками – нет, лучше смерть! Чем жрать словесное дерьмо этого беспредельного ублюдка!

Краем глаза замечаю, мой мучитель шаркает прочь. Убью! При первой же возможности. Потом смотрю на ведро. Проклятое ведро. Вот моя цель – мятое ведро. Вот моя мечта – помочиться в это цинковое ведро. Какие гримасы судьбы: великолепная топ-модель у помойного ведра. Прекрасно! Кто бы меня видел у этого ведра.

И вдруг со мной случается истерика – я смеюсь. Я хохочу. Меня рвет желчью смеха. Мое положение ужасно – но оно так ужасно, что остается только хохотать. И отправлять естественные надобности.

С гримасой гадливости к себе и ко всему, что окружает меня, становлюсь над ведром, стащив, разумеется, предварительно джинсы и трусы. Да пропади все пропадом.

Оказывается, ничего страшного – человек быстро привыкает к предлагаемым обстоятельствам.

Снова сажусь на матрац – остается только ждать. Вот только что? Когда тебя разрубят на куски мяса... И тут я чувствую приступ голода. Нет, это невероятно? Находясь в таком положении, и такие желания. Господи, как же человек скверно устроен. Из него хотят сварить похлебку, а это вызывает у него желание самому перекусить. Не схожу ли с ума?

Я закрываю глаза – Фишер-Фишер, когда он вошел в мою жизнь? Надо вспомнить и понять побудительные причины его психического отклонения. Если разгадаю его "секрет" сумасшествия, то можно будет сыграть на его чувствах.

Что же случилось на самом деле? Почему он превратился в такого полуневменяемого монстра? Зачем приехал в Москву? Если хотел убить меня, мог совершить это в родном Дивноморске. Сколько угодно раз. И не сделал этого. Боялся? Не думаю. Что же случилось в моем милом городке? Где истоки такого жалкого для меня и страшного положения. Надо вспомнить, когда мистер Фишер появился в нашей семье. Не кроется ли какая-то тайна в этой новогодней маске зайца?

Вспоминай, Маша, вспоминай! Новый год – мне лет пять? Я куколка. Все гости ею восхищаются. Некоторые подбрасывают к потолку. Да-да, надевали маски. Наверное, там был и этот ушасто-щекастый заяц? Был? Не помню! Предположим, что был. И натянул эту маску Фишер. И что? Не испытал ли он неких пограничных, скажем так, впечатлений к пятилетней куколке, кидая ту к потолку? Не тогда ли пошел психологический и физиологический слом? Возможно такое? Вполне.

Если эта версия имеет право на жизнь, то тогда многое объясняется. Чем старше и прекраснее становилась я, тем сильнее прогрессировала болезнь. Любовь к девочке превратилась в манию. Манию любви? Манию страха перед красотой? Манию перед течением времени? Манию от собственного физического бессилия?..

Который, кстати, час? Хотя какая разница в моем положении? Впрочем, наверное, ночь – гул взлетающих самолетов все реже и реже. Ушла я утром сейчас полночь: времени достаточно для тех, кто меня ищет. Пора найти, товарищи чекисты. Где ты мужественный и любимый Алекс Стахов? Выручай, не хочу умирать в этом подвале, рядом с этим ведром, на этом матраце...

В наступившей тишине слышу шаркающие шаги – новый акт трагедии, усмехаюсь я, видя своего мучителя с подносом в руках. Что на сей раз сочинил его больной мозг? Маску так он и не снял, между прочим. Бред!

– Ну-с, Маша, проголодалась? – садится на табуретку. – Не знаю, будешь ли ты это кушать, – смотрит в тарелку. – Супчик наварил из печени... а на второе жаркое из филе твоей подруги Танечки...

Рвотные судороги буквально вывернули мой желудок наружу: изо рта потянулась горькая слизь.

– Ай-яя, какие мы чувствительные, – покачал головой. – Как хочешь, а я люблю молодое девичье мясцо. Если его выдержать в уксусе, то как свинина.

– Ублюдок!

– Трудно будет нам найти общий язык, Машенька, трудно. А ведь могли быть вместе. Помнишь, приглашал в Германию. Почему не поехала со мной?

– Со старым вонючим козлом?

– Я не старый, – стащил с лица маску. – Посмотри на меня. Мне семнадцать лет. Понимаешь? Тебе шестнадцать. А мне семнадцать. Мы были бы прекрасны, как Ромео и Джульетта.

– Ты старый-старый, – нашла немочь врага.

– Молчи, сука. У меня душа молодая. Я ем молодое и красивое мясо, и я буду вечен. Ты знаешь, какая печень у молоденьких девочек? У-у-у, пальчики оближешь. И у тебя, Машенька, печень хороша. Ты же не пьешь, не куришь? А?

– Все равно подохнешь от старости. Будешь немощным и никому не нужным. Тебя будут бить молодые и красивые...

– Говори-говори, сука. Вся в маму. Та всю жизнь мне испортила – теперь ты портишь кровь и удовольствие.

– При чем тут моя мама? – не понимаю.

– А при том, – сварливо и по-старчески проговорил, – я за ней три года ухаживал. Я её любил так, как никто. Ты знаешь, что такое любовь? Нет, ты не знаешь. Ты слишком глупа и красива. А я её любил всем сердцем, всей душой. Она плюнула в мою душу. Плюнула и вышла замуж за этого бравого морячка... Погналась за красивой формой. Почему? Зачем? Я её спрашивал, а она смеялась в лицо и говорила, что внешний вид мой... А какой вид у него?

– О моем отце речь?

– О ком еще? Он пришел и взял мою Викторию, мою девочку Вику, мою единственную радость... – и заплакал. И плакал искренне и по-настоящему. Если бы кто мог знать, какие чувства я испытывал на свадьбе. Я терпел! Терпел! Терпел! Я сделал вид, что все хорошо. Они были счастливы. У них был медовый месяц, а я... я хотел уйти из жизни. Ты, Машенька, не знаешь, что такое смерть. А я знаю, – указал на свою шею. – Думаешь, что это за бороздка? Э-э-э, это от веревки. Да-с, пытался повесится, дурак. Хорошо, что веревочка попала трухлявой... Повезло, – недобро ухмыльнулся. Придушил себя малость, а так – порядок! Даже понял, что надо делать. Нужно время. Что может быть прекраснее выношенной мести. Я её лелеял долгие годы – и вот моя месть, – поднялся с табуретки, ушел в темный угол. Вынес оттуда на мутный свет небольшую кинокамеру на треноге. – Будем снимать картину о тебе, Машенька. Ты ведь девочка послушная на самом деле, – вспомнил. – Вот не сняла трусики, а теперь расплачиваешься. Я тебя предупреждал по телефону...

– А почему голос не узнавала? – задала вопрос, давно меня мучивший.

– А очень просто, – вытащил из кармана брюк аппаратик, похожий на бритвенный прибор. – Искажает голос. Очень удобная игрушка для умных людей.

– Умных людей?

– Да, я умный, Машенька, и в этом ты скоро убедишься, – настраивал кинокамеру. – Если будешь вести себя пристойно, я дам тебе шанс на жизнь, если нет – прости...

– Шанс?

– Конечно. Я всем девочкам дарил шанс. К сожалению, ни одна...

– А зачем убивал?

– Как это зачем? Я тренировался, – ответил с открытой улыбкой. – Не мог же без репетиции? Даже актеры репетируют, прежде чем заснять сцену. Я же не мясник, я – интеллектуал, и хочу сделать все красиво. Картинка должна быть красивой. Например, отрубить руку одним махом – это ремесло, а вот пальчик за пальчиком, пальчик за пальчиком – это высокое искусство. Ты, Машенька, ничего не имеешь против высокого искусства? – Заглянул в видоискатель кинокамеры. – Кажется, вот так хорошо?

Бог мой, кто мог предположить, что в дивном Дивноморске выращивается такое монстровидное чудовище? Вероятно, попытка самоудушения нарушила его функции головного мозга. И теперь у меня никаких шансов. Никаких. Раньше или позже буду разрублена на куски мяса и подвешена на крюки, которые я, наконец, заметила в углу гаража.

– Ну-с приступим, – говорит маньяк и продолжает весьма обстоятельно: Первое условие, не называй моего имени-отчества. Веди себя, Машенька, красиво. Умирать надо достойно, правильно? Второе условие: снимаешь кофточку, потом джинсики, потом трусики... Сняв трусики, становишься, как собачка, раздвинув широко ноги... И начинаешь лаять... Вот такая будет наша мизансцена на сегодня...

Выслушав такое основательное напутствие, неожиданно начинаю смеяться в голос – видимо, защитная реакция организма. Смеясь, произношу ключевые фразы:

– Ха-ха, старый импотент! Ты всегда был импотентом. Это все женщины чувствуют. Ха-ха! И мама это почувствовала. Ха-ха. Ты что-то хочешь сделать, ха-ха? У тебя, импотент, ничего не получится, импотент! Ты обречен, импотент. У тебя много денег, а силу стручка купить не можешь, ха-ха! Стручок, небось, ма-а-аленький... и не удаленький, ха-ха!..

– Говори-говори, – сверлит ненавидящими глазами. – Ты сражаешься за свою жизнь. Это хорошо. Не люблю иметь дело с размазнями.

– Импотент!

– Все, хватит! – делает резкий жест в сторону и – в его правой руке оказывается кухонный резак. – Еще это слово – и отрублю палец. Еще слово и ещё палец...

– Импотент! – вскакиваю; под руку попадает металлическая миска и я тотчас же швыряю её в безумца.

Пытаясь увернуться, тот задевает треногу – видеокамера заваливается и обрушивается на бетонный пол.

Я торжествую – пусть проиграю битву за жизнь, но временная победа за мной.

– Сука, – ругается, ползая по полу на карачках. – За все заплатишь. Будешь умирать долго-долго-долго. Это я тебе обещаю. Ты будешь молить меня о смерти...

Взяв битую видеокамеру и бормоча проклятия, удаляется вон из гаража. Я перевожу дыхание. Думай, Маша, думай. Выход есть. Его не может не быть.

Рассматриваю держатели – вижу внутренние замочки. Они просты: отщелкнул – и свобода! Требуется остренький предмет. Что у меня есть? Ничего нет? Есть! Есть! Есть – уговариваю. Думай, Маша, бью себя кулаком по лбу и... вдруг... прическа? Конечно же, в этой прическе должны остаться заколки, которые крепили теле-радио... Боже мой! Господи, дай мне последний шанс!..

Дрожащими пальцами обыскиваю свои волосы. Меня бьет нервная дрожь. Ну же!.. Все будет хорошо – буду любить весь мир... Лишь... Есть! Да, она! Такого чувства победы не испытывала никогда, даже на подиуме. Никакая блестящая виктория в конкурсе красоты не заменит мне эту заколку!

Так, теперь аккуратно вклинить этот "ключик" в замочек. Поворот, ещё один поворот. Спокойно, не торопись. Ну, пожалуйста!.. Откройся...

На уровне подсознания слышу хруст металла о металл – и... рука свободна. Моя правая рука свободна! Господи, ТЫ есть, я тебя люблю, и люблю мир, тобой созданный однажды. Теперь капкан на левой руке. Так спокойно-спокойно. Поворот. И я вдруг слышу далекий гул самолета. Если все закончится моей победой – улечу... Есть! Я свободна! Свободна?

Успокойся, прошу себя. Ты свободна и теперь твои действия должны быть идеальными. Нельзя допустить ошибки. Бежать? Куда? Тяжелые ворота гаража закрыты на засов и амбарный замок.

На цыпочках приближаюсь к оцинкованной двери. Замечаю среди валяющихся инструментов ломик, знакомый по кошмарным сновидениям.

Беру его в руки. Решено: без смертельного боя не сдамся. Или я – или он. Всматриваюсь в тусклый свет, который освещает небольшую лестницу, ведущую наверх. Семь ступенек – тихо поднимаюсь по ним. Низенькая конурочная дверь. Что там за ней? С напряжением прислушиваюсь к тишине дома.

Нужно рисковать, Маша, нужно рисковать.

Решаю подождать самолетного гула. Проходит минута – как вечность. Наконец надвигающийся небесный шум позволяет толкнуть дверь. Она приоткрывается – жилая комната, плохо освещенная.

Делаю шаг вперед, выдвинув перед собой ломик. Запах старого дома пахнет коврами, книгами, картинами, пылью, пережаренным мясом. Тишина и покой, только где-то в полутьме тикают ходики.

В зарешеченных окнах плавает полная мертвая луна. От напряжения мне кажется, что вижу на этом небесном желтке высушенные моря и океаны, по которому ходят рукотворные луноходики...

Где этот сумасшедший маньяк, который потерял все человеческие ориентиры?

Медленно продвигаюсь по частному дому, защищенному от посторонних взглядов огромным металлическим забором. Наверное, наша страна занимала первое место по производству этих заборов. Хоть какое-то достижение, не так ли?

Потом замечаю полоску яркого света, она выбивается из-под двери. Приближаюсь к ней, чуть приоткрываю и... ломик с грохотом вываливается из моих рук...

Почему? В центре комнаты стоял маньяк. Был абсолютно гол, если не считать маску зайца на лице. Находился перед работающей видеокамерой. Его левая рука держала у лица-маски мои трусики, выкраденные из Центра моды, а правая, скажем так, работала в качестве помпы по добыче счастья. Но главное: на том, жалком, что теребилось замечались мои серебряные часики. Именно эти искрящиеся часики доконали меня окончательно.

Уронив ломик и вскричав истерично, захлопнула дверь и завертела хлипкий замок. Черт-черт-черт! Этот кошмар никогда не закончится!

– Машенька! – услышала дребезжащий голосок. – Ну, прости меня, пошутил я. А будешь ходить без трусиков – уйду навсегда из твоей жизни. Я ведь люблю тебя. С трех твоих лет. С той минуты, когда подбросил к елке. Помнишь? Ты так смеялась. Давай вместе посмеемся и все забудем. Я заплачу за моральные издержки. Я продал весь своей бизнес и теперь у меня много денег. Миллион долларов, Маша. Мне ничего от тебя не нужно – только нужны трусики. Я когда их нюхаю, то чувствую победу. Ты понимаешь, о какой победе речь... Считаю до трех! Или мы договариваемся, или...