Текст книги "Ничего личного. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Сергей Малицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 42 страниц)

– Дюков, – срывающимся голосом позвал приятеля Павел, – зачем ты убил Костика? Зачем убил стольких людей, Дюков? Я должен был догадаться! Большой умный собак не залаял, а ты бывал у Костика! И размер ноги! Ты один из моих приятелей носишь сороковой! Зачем, Дюков?

Павел говорил и медленно пятился назад, к кустам сирени, к кладбищенской ограде, за которой поблескивали черным машины красновской братии и где стоял так легкомысленно оставленный «пассат». Эх, как бы сейчас пригодился ему дробовик с Томкиными шариками! Что же, Алексей, не для этого ли ты готовил Пашку Шермера?

– Ты еще можешь все исправить, – проскрипел Дюков. – Отдай ключ, Мот.

– Зачем ты убивал людей? – крикнул Павел.

– Людей? – распахнул и вновь закрыл рот Дюков. – Пожалей еще и крыс, Мот. Я держал возле тебя Тарану несколько лет. Я ждал, Мот. Тот, кто ждал долго, способен подождать еще. Но мой Тарану не был в одиночестве. Тебя вели… разные люди. Или крысы, как хочешь. Они начали раньше. Они взорвали твою работу, едва не уничтожив Тарану. Они оскорбили Тарану, заставив его попробовать вкус собственной крови. Они начали загонять тебя. И я присоединился к охоте. Я думал, что ужас вернет тебе разум. Я думал, что ты вспомнишь обо мне и побежишь прочь. Я хотел опять искать тебя по запаху, Мот, и ждать, когда ты выдашь секрет. Но ты безумен, ты идешь навстречу смерти. Я не буду тебя убивать. Отдай ключ, Мот, и я уйду. Я даже не убью эту крысу, которая сейчас говорит с тобой. Мой Тарану покинет ее.

Павел навел на Дюкова тор и нажал на спуск, и еще раз. Ничего не произошло.

– Не смеши меня, Мот, – продолжал двигаться к нему Дюков. – Тарану нельзя убить, как нельзя поймать ветер. Он не имеет собственной плоти, поскольку пользуется чужой. Ты можешь лишить его дома, но он всегда вернется к тебе, пока жив я. Отдай ключ, Мот. Забудь о крысах! Отдай ключ сам, иначе я убью тебя. В прошлый раз, когда я убил тебя, запор почти поддался и без ключа! Отдай ключ, забудь о крысах!

– Ты сам крыса! – заорал Павел, и в это мгновение Дюков ринулся вперед.

49

Вот когда Павел понял, чему учил его Алексей. Не меч дан тебе в руки, а ты приставлен к мечу. Меч – отблеск пустоты на твоей ладони, и он возвращает в пустоту все, чего коснется. Не меч вращается вокруг тебя, а ты клубишься вокруг собственного меча и поворачиваешь вселенную так, чтобы она попала на клинок именно той стороной, которую собираешься распороть.

Дюков был очень быстр. Он не бежал – он прыгнул навстречу Павлу и собирался встать на ноги уже после того, как его соперник упадет, захлебываясь кровью. Дюков или то, кем он стал, летел навстречу Павлу и уже не мог изменить направления полета, кроме как оттолкнувшись от будущей жертвы. Это-то он и попытался проделать. Еще в полете его правая лапа взметнулась вверх и пошла вниз, чтобы вбить в плечи неразумную голову Мота, пока другая лапа ищет короткий путь к его же сердцу.

Павел начал поворачиваться вокруг левой ноги чуть раньше, чем следовало, но он боялся не успеть, и он едва успел – правая лапа зверя не попала по голове, но она содрала с его левой руки рукав вместе с кожей, а другая лапа рванула ветровку и распорола уже зажившую рану.

– На!

Павел не успел бы ударить по летящему Дюкову, но достал вставшего. Зверь замер на долю секунду, присел, чтобы развернуться и растерзать костяными клинками наглеца в клочья, когда серая сталь нагнала его и перерубила мощный загривок почти до гортани.

На камень упал уже настоящий Дюков. Павел перевернул его и увидел, что никаких ран на теле его приятеля, кроме следа от клинка, нет, потому что под разорванной в клочья пулями одеждой не оказалось крови.

Зато кровь была на Павле. Она капала с левой руки и стекала по боку на брюки, но он не чувствовал боли. Пока не чувствовал. Только дрожали руки, и зубы выбивали дробь, да рубашка была так мокра от пота, что казалась тяжелой. Павел шагнул к церкви – и тут только понял, что звенит не у него в голове, а не умолкает колокол на колокольне. С трудом сдерживая рвоту, чувствуя, как от запаха крови кружится голова, он пробежал по ступеням, подобрал тор, дробовик, вырвал из рук одного из бойцов свой рюкзак, похлопал по щекам священника и, убедившись, что он жив, ринулся к машине. Краснов, через которого он переступил возле кустов сирени, уже не дышал.

Через час Павел выехал на Волгоградку и погнал машину в сторону Москвы, пока не почувствовал, что может потерять сознание. За церковью у Михайловской слободы он ушел с трассы, развернулся и выехал на узкую дорогу, что вела к поселку Володарского. Еще через полчаса Павел съехал на обочину, подхватил рюкзак, сорвал чехол с заднего сиденья и пошел в лес. Остановился он только тогда, когда дороги не только не стало видно, но и почти не слышно. Он бросил чехол на заросли костяники, неловко присел на него и тут же почувствовал, что проваливается, уходит в мутную пустоту. Скрипнув зубами, Павел открыл глаза. Прошло минут двадцать, не меньше. В воздухе гудели комары, на пруте дикой малины колыхалась паутина. Откуда-то сверху медленно, один за другим планировали желтые листья.

Павел повернулся на здоровый бок, оперся рукой и сел. Затем стал снимать ветровку и рубаху. Последняя присохла и к ране на руке, и к ране на боку, и ее пришлось отрывать. Перекись водорода еще шипела на промытых ранах, а Павел, стиснув зубы, уже делал в истерзанную плоть уколы. Ободранную руку было достаточно залить зеленкой и заклеить пластырем, но бок вновь пришлось зашивать. Боль была такой, что пару раз он терял сознание и приходил в себя оттого, что иголка впивалась в пальцы. От крика он удержался, хотя рычал и перегрыз резиновый жгут. Еще через час Павел вовсе сбросил с себя окровавленную одежду и выудил из рюкзака плотно свернутый и, конечно, мятый костюм.

«Ночевал на вокзале, погладиться было негде», – словно сквозь туман подумал Павел и невольно всхлипнул от внезапного приступа смеха. Ехать ему было некуда. Еще какое-то время он потратил на то, чтобы хоть как-то спрятать под пиджак ножны меча, затем заново уложил сумку и поплелся обратно к машине. Усевшись за руль и опустошив бутылку воды, он тут же провалился в темноту сна. Проснулся от жужжания телефона.

«Двадцать четыре ноль-ноль. Курский вокзал. Первый этаж. У справки. Томка у нас. Без глупостей. Жора».

Голос мамы словно прорезался из тишины. Пашка не видел ее лица, понимал, что спит, но голос был реальным. Он приближался, но становился не громче, а отчетливее. И вот уже привычные и понятные «а-а-а-а, а-а-а-а» и «баю-баю-баю-бай» сменились словами, смысл которых Пашка понял только теперь, когда, морщась от боли и усталости, вновь забылся сном, сжимая в руке телефон.

– В институт я не попала. Ну и что? Готовиться надо было лучше. Или поближе куда пойти, вишь как, на Москву замахнулась. В своем же городе педагогический есть. И в Коломне – все не дальний свет. Всегда так. То же педучилище свое есть, а я в Серпухове заканчивала. Лягушка-путешественница с косичками. Правильно мамка говорила: что дочь, что сын – дома не удержишь. Нет, на Север я как раз не хочу, а в Москву рвалась… Нет бы дома… Нет, понесло дуреху. Счастливую дуреху, Пашка, понесло. Повезло, Пашка, твоей мамке. Как же повезло…

…

– Пролетела. Полбалла недобрала. Поплакала. Да что там, поревела. Отревелась вволю. Вышла на эту самую улицу Радио, реветь уже не могу, а слезы все текут. А чего реветь-то? Я ж не парень – в армию не заберут, куда спешить? А я реву. Трамваи мои едут, а я иду пешком и реву. Так и добрела до Курского. Пока добрела, и слезы высохли. И уже плакать нечем. А там-то… И чего меня понесло в главный зал? Мне же к пригородным кассам надо было, а я в главный зал поперлась. Стою, как дура, с мамкиной сумкой посредине этого самого зала и понять не могу, как будто кто-то зовет меня. Даже нет. Не меня. Просто зовет. И не зовет, а помощи просит. Это, Пашка, как у первоклашек: стоишь перед ними, пишешь что-то на доске, а спиной чувствуешь – этот озорничать собрался, этому скучно, а этот в туалет хочет, аж надулся, а попроситься стесняется. Ну это не сразу приходит. Люди ж словно огонечки – то одним светом горят, то другим. Пока не выгорают к старости вовсе. Или не к старости…

…

– Стою я посреди зала с сумкой и слушаю. Оглянулась туда, сюда. Никого нет. Еще раз осмотрелась – опять никого нет. Нет, люди-то бегают, кто с чемоданами, кто с сумками, у кого на колесиках, у кого через плечо. Вокзал, одним словом. А того, кто зовет, не вижу. Ну я и откликнулась. Тихохонько так прошептала: «Ау». И чуть погромче: «Я здесь!» Он и появился…

…

– В десяти шагах от меня. Как я его не заметила раньше, понятия не имею. Стоит, а чувствую, что чуть не падает. Высокий, красивый, только бледный очень. Как мел, да еще в желтизну, словно ему печенку прихватило. Курточка у него была такая модная – то ли закопченная с одной стороны, то ли двухцветная. Только разорвана чуть на груди спереди и побольше сзади. Повыше сердца. Сзади – так вообще в клочья. Но не как у бомжа какого. Чистый он был. И запах от него был такой… с дымком. На штанах карманы смешные. Наружу висели. И ничего с собой – ни поклажи какой, ни вещей, ничего. Волосы черные, длинные, а сзади собранные, как у меня поутру, когда расчешешься, резинку нацепишь, да криво. Тут бы снять, а мамка позовет подсобить, отвлечешься – сдвинешь ее вниз и ходишь, как распустеха…

…

– Я подхожу к нему и спрашиваю: что случилось, мол. А он молчит, смотрит на меня и брови так удивленно вверх поднимает. И я вроде как понимаю, что он сам спрашивает – я ли отозвалась или кто? Ну я и киваю: я отозвалась, чем помочь-то? Тут уж я понимать перестала, говорил ли он что, или я сама догадывалась, говорить-то он только на третий день начал. Зато его я понимала, вот в точку угадывала. Сил у него не осталось. Устал очень. Ну и попросил чуть-чуть силы. Немного. Десятинку. Я даже рассмеялась. Какую десятинку, спрашиваю, церковную, что ли? А руку-то ему протягиваю – мол, бери свою десятинку. Вот он за руку меня и взял…

…И тут накатила на меня слабость. Но не такая, как после целого дня с первоклашками, а другая. Светлая такая, легкая. Ну словно уборку в избе сделала, сил нет, а окна блестят, полы сохнут, занавесочки колышутся. Свежесть! И куда-то делись сразу и слезы мои недоплаканные, и мысли дурные – куда податься да как забыться. А он протягивает руку к моей сумке и помочь предлагает. Я, конечно, ни в какую: упадет сейчас, десятинка не десятинка, но на мне и на самой воду еще возить можно. А он берет мою сумку и идет за мной. Точнее, я иду к пригородным кассам, а он идет за мной. И чувствую, что ждет чего-то. Но не просит. Это точно. Словно у двери открытой стоит, и даже отвернулся, чтобы в глаза мне не смотреть и не подмигивать – зайди, мол. Вот. Подходим мы, значит, к кассам, и я покупаю два билета. Сама не знаю почему. Купила два билета. Ну не дура деревенская? В электричке рядом с ним села, голову ему на плечо положила, и поняла я, что это ведь, Пашка, самый счастливый день в моей жизни…

50

В одиннадцатом часу вечера или ночи Павел заехал по улице Казакова в Нижний Сусальный, оставил машину и отправился прогуляться пешком. Рюкзак был за спиной, дробовик и клинок прятались под новой курткой, в карманах которой лежали два тора, но никогда еще он не чувствовал себя настолько беспомощным. Через пару минут он вышел к театру имени Гоголя и подумал, что улица Радио совсем близко, и именно здесь, по облепленной желтыми листьями мостовой, шла его плачущая мамка. За театром Павел нашел пиццерию, зашел не раздеваясь и, не чувствуя вкуса еды, перекусил, выбрался на улицу вновь и поднял воротник, но ветер стих и сменился дождем. Подсвеченные фонарями поезда у Курского, рельсы, дальние перроны казались с путепровода заштрихованными и покрытыми мокрым лаком.

Садовое кольцо все еще рычало сплошным потоком машин. За десять минут до полуночи Павел дошел до станции метро и повернул к площади Курского вокзала, которую тяжелое здание «Атриума» превратило в ущелье. За три минуты до полуночи он остановился у входа в вокзал и словно пришел в себя.

Воздуха не хватало, удушье сковало грудь.

Пандус был заполнен народом, но к стене вокзала люди не подходили. У них были утомленные и как будто сонные лица. И любой, даже случайный шаг вперед вызывал на этих сонных лицах гримасу, словно их пытались разбудить или наполняли их сны кошмаром. Павел вытащил телефон, посмотрел таймер и пошел к дверям. На первом шаге его охватила тревога, на втором стальными тисками схватило сердце, на третьем ужас взъерошил волосы. Он вошел в здание вокзала и понял, что тот пуст. Какие-то фигуры колыхались справа под балконом, в проходе в зал ожидания, в окнах касс, но центр зала был пуст, и шаги Павла отдавались в его пустоте гулким звоном. Он прошел десять шагов, с облегчением вздохнул и смахнул со лба пот – полоса удушья и тревоги закончилась.

Его ждали у справочного киоска. Томка была в легком сером костюме, в лодочках на босу ногу. Волосы ее блестели от дождя. Ларик стояла рядом и придерживала Томку за руки, которые были сведены у той за спиной. Жора широко улыбался и почесывал подбородок дулом пистолета. Павел остановился в трех десятках шагов.

– «Стечкин»? – поинтересовался он, не сводя взгляда с Томкиного лица, глаза ее были полузакрыты. – Любишь все большое?

– Все надежное и проверенное, – с нажимом на последнем слове ответил Жора. – Не пялься на женушку попусту, не пялься. Пришлось дать ей успокоительного, чтобы не брыкалась. Представляешь, явилась на твое пожарище. Наверное, что-то забыла. Я слышал, что вы ожидаете пополнения? Не волнуйся, лекарство не критичное. Через часик будет в порядке. Очнется. Или ей лучше не очухиваться?

– Чего хочешь? – спросил Павел и перевел взгляд на Ларису, которая смотрела на него с нескрываемой ненавистью.

– Поговорить, – процедил Жора и развел руками. – Я ж давно тебе разговор предлагал. Пришлось очистить от зевак и пассажиров половину Курского вокзала. Секретные разработки разведки пустить в дело.

– Но почему именно здесь? – не понял Павел.

– Все просто, – стал серьезным Жора. – Твоя Томка неразговорчива, но место, где твоя матушка впервые увидела твоего отца, указала точно.

– И что из этого следует? – Павел начал медленно расстегивать куртку.

– Многое, – отрезал Жора. – Но главное – это то, что, будь ты чуть умнее, мы бы встретились с тобой в более спокойном месте, с меньшими хлопотами, и за спиной у тебя не было бы столько смертей.

– Я не хотел ни одной из них, – процедил Павел. – И не чувствую себя виноватым ни в одной.

– Чувство вины – эфемерность, – рассмеялся Жора. – Ты не спеши, парень. Придержи коней. Курточку не тереби свою. Имей в виду, что у твоей красавицы скованы руки, а у Ларика в руках надежный пистолетик, направленный ей точно в сердце. А теперь, коли мы уже встретились, давай поговорим о главном. Забудем о трупах и взрывах, которые, кстати, не наших рук дело, и вернемся к началу. Ты нашел что-нибудь?

– Нашел бы, – ответил Павел. – Если бы знал, что искать. Так вы-то искали лучше меня? Все перерыли, начиная от могил и заканчивая всей моей жизнью.

– Ну жизнь твою мы еще не закончили, – процедил Жора, – но может так случиться, что это и станет нашим последним шансом. Ты, главное, стой на месте, не приближайся. Я уже наслышан о бойне в твоей деревне, даже начинаю тебя побаиваться! Так, значит, ничего и не нашел?

– Чего вы хотите от меня? – спросил Павел.

– Помощи, – вздохнул Жора. – Хотя бы вынужденной.

– Я должен догадаться, о чем идет речь, или все-таки услышу подсказку? – усмехнулся Павел. – Подождите, кажется, догадываюсь. Ваш кораблик сломался, и вы не можете вернуться на Марс. Застряли на дикой планете Земля. Припрятали кораблик и стали думать, как поступить. Принять облик туземцев и ассимилироваться – или все-таки надеяться на возвращение? Но в беде вы оказались не одиноки. Оказывается, еще до вас прилетел другой кораблик, только с Венеры, и тоже разбился. Причем где-то поблизости. Выжил один пилот, который добрел до ближайшего вокзала и познакомился тут с девушкой. Опустим неясные, хотя и кошмарные подробности его гибели, но у него родился мальчик, который перенял по наследству от папочки способности к ремонту всякой техники. Так или нет?

– Продолжай, – попросил Жора. – Я удивляюсь твоей проницательности.

– А дальше все просто! – повысил голос Павел. – Ваша пятерка марсиан решила не упускать инициативы и взялась за мальчугана всерьез. Занялась его образованием и обучением – мало ли, вдруг придется взять с собой на борт. И тут случился какой-то сбой. Сначала ваш мальчик влюбился, что довольно странно для его почти тридцати лет. Потом даже женился и вообще стал отвлекаться от собственного технического развития. А кораблик-то ваш продолжает где-то ржаветь в болотах Подмосковья. И тут прилетают друзья того самого пилота. Или, точнее сказать, их энергетические копии. Дубли. И они наводят шорох. Объявляют на Земле какой-то карантин. Подчищают, так сказать, следы воздействия на низшую цивилизацию. А что у нас со следами? Всего и следов-то – пятерка марсиан, которых теперь, как я вижу, осталось двое, да отпрыск их пилота. С марсианами просто – нужно отстрелить по одному и сжечь, они прекрасно сгорают, а вот с отпрыском, да еще технически одаренным, вопрос серьезнее. Для надежности следует взорвать все, что с ним связано, и убить всех, кто его знал. Стесняюсь спросить: автодорожный институт еще стоит на своем месте? Как-то не удается следить за новостями.

– Это все? – спросил Жора.

– Есть и подробности, – Павел продолжал смотреть на Томкино лицо. – У нас много времени?

– Не очень, – отрезал Жора. – Хорошо. Последуем твоей версии, хотя Венера в принципе необитаема, а Марс, скорее всего, необитаем долгое время. Позволь кое-что уточнить. Тот пилот, который волею обстоятельств и странного генетического и вероятностного казуса стал твоим отцом, судя по всему, прибыл прямо на этот вокзал. Но перед отлетом он успел кое-что натворить. Думаю, что кое-что тебе уже… пытались рассказать. Предположим, что он был участником серьезного проекта и загубил его. Уничтожил работу многих… людей. И не только уничтожил, но и унес некий секрет, без которого продолжение работ невозможно. По его следу отправились несколько офицеров или его коллег, как угодно, из которых, в том числе и твоей милостью, остались теперь двое. Им пришлось потрудиться, чтобы понять, что пилот, а точнее, инженер Мот если и унес какой-то секрет, то унес его окончательно. Но кое-что он вложил в своего отпрыска. Я сейчас говорю не о технических способностях, которые, на мой взгляд, заурядны, как заурядна и техника Земли. Я говорю о некоей сумме параметров, психофизической схеме личности Павла Шермера.

– И вам ничего не остается, как препарировать Павла Шермера, как лягушку? – язвительно предположил Павел. – Ну как еще извлечь эту самую психофизическую схему? Хотя нет! По-моему, есть и еще один вариант. Уничтожить Павла Шермера. Тогда вложенная в него психофизическая схема освободится, и все наладится. И вы двое получите звезды Героев Марса.

– Это крайний выход, – заметил Жора. – Крайний потому, что не дает гарантии, но не стану тешить тебя иллюзиями: если бы я был уверен, что это решит проблему, я бы уничтожил тебя без колебаний. Даже вместе с тысячами посетителей той же «МЕГИ». Да что скрывать, я и сейчас близок к такому решению.

– Я даже боюсь предположить, что за проект загубил мой отец, – заметил Павел. – Чем больше слушаю тебя, Жора, или как там тебя зовут на вашем языке, тем больше думаю, что мой папа мог оказаться прав.

– Теперь это уже не принципиально, – процедил Жора. – Как и то, что, судя по всему, твоя жена и ее отец были завербованы нашими врагами. Трудно, знаешь ли, управляться на чужой планете, будучи, как ты говоришь, энергетическими дублями. Ты не удивлен? Ладно, кто старое помянет, тому глаз вон. Какая хорошая пословица. В применении к твоей жене хорошая. А она в наших руках, так что спасай своего детеныша. Или, для начала, ее прекрасный глазик.

– Кругом враги, – проговорил Павел. – Сложновато вам приходится на чужой планете. Мало того что надо принимать облик противных землян, так ведь надо еще и отбиваться от них же, завербованных врагами. Да еще и этот карантин…

– Ничего не могу сказать насчет выдуманного тобой карантина, – повертел в руках пистолет Жора, – но сложности у нас были и раньше. Эти самые, как ты говоришь, энергетические дубли всегда нам досаждали. Если бы не они, ты бы теперь не страдал. Мы бы давно уже покинули твой мир. Но они появляются немедленно, как только мы пытаемся решить нашу проблему техническим путем. Нас они не могут отличить от людей, но технические устройства уничтожают. Скажем так, что парочку почти готовых кораблей сожгли. Так что я бы еще подумал, кого винить во всех этих безобразиях.

– А что, тут разве так уж плохо? – поинтересовался Павел. – Жили бы себе. Должность у тебя, Жора, хорошая. Да и Ларик не бедствует, я думаю. Да и на вид вы… обрусели, я бы сказал.

– Здесь нам жизни не будет, – скривил губы Жора. – Или ты еще не понял? Нас вычислили, и сделали это, используя тебя.

– В качестве приманки? – наморщил лоб Павел. – Да, мне тоже показалось что-то подобное. Вот не приманивались бы – и не было бы никаких проблем. Хотя в последнее время я старался не привлекать к себе лишнего внимания. И уж точно переговоров с вашими противниками не вел. Даже не знакомился с ними. Кроме как с собственной женой и ее отцом. Но никак не в качестве их агента. Кстати, допускаю, что их наниматели, вероятно, не менее очаровательны под маской землян, чем вы.

Ларик сверкнула глазами и выговорила что-то резкое.

– Слов не понял, но смысл ясен, – кивнул Павел. – И в чем же ваша проблема? Не удается создать еще один кораблик? Старый, выходит, сгнил-таки? Что я должен сделать, чтобы… спасти своего детеныша и его маму? Сразу хочу сказать, что о заслугах моего отца мне ничего не известно, наследства я от него не получал, каких-либо инструкций – тоже.

– Нам нужно уйти отсюда, – процедил Жора. – На кораблики теперь нет времени, да и те из нас, кто действительно могли завершить подобный проект, уже мертвы. С твоей помощью. Поэтому речь идет о срочной эвакуации. Нам нужно, скажем так, вернуться домой. Чтобы тебе было понятно, проблему я несколько упрощу. Представь себе, что корабль твоего папеньки где-то поблизости. Понимаешь, мы… прилетели сюда не слишком подготовленными, я бы даже сказал, попали сюда случайно. Пока пришли в себя, прихорошились… по местной моде, выжили, потеряв каждого второго, кораблик развалился. Рассыпался. Надежды на создание нового, как ты понял, уже нет. Ты должен отыскать кораблик папочки. Сразу скажу тебе, что он маленький. Меньше даже, чем твоя бывшая «импреза». Много меньше.

– И вы поместитесь в нем? – не понял Павел.

– Сделаем два рейса, – расплылся в улыбке Жора. – Ищи, парень!

– Так вы бы предупредили, – удивился Павел. – Я бы принес лопату, кайло, миноискатель, наконец. Какой-нибудь бур. Если вам не стоило труда очистить этот зал, остановили бы и поезда, метро, пока я буду искать.

– Ты не понял. – Жора сделал шаг вперед. – То, что оставил тебе папа, у тебя в башке и на кончиках пальцев. Уж не знаю, как у Алексея хватило выдержки чикаться с малолетним идиотом, но я уже близок к радикальным мерам. Алексей учил не сдерживать твоих возможностей, а управлять ими. Пришло время запустить их в ход.

– Почему вы раньше не попросили меня об этом? – спросил Павел. – Просто так. По-человечески?

– Попросили бы рано или поздно, – уверил его Жора. – А скорее, обошлись бы без тебя. Думали, что ты сам отправишься к брошенному кораблику. Даже пытались тебя на это дело сподвигнуть. Теперь же многое изменилось. Как ты там сказал – карантин? Припекло! Считай, что мы тебя попросили.

Томка продолжала находиться в полусне. Ларик демонстративно подтолкнула ее в спину.

– Ты отдаешь себе отчет, что сюда могут заявиться ваши враги? – спросил Павел.

– Прекрасно, – кивнул Жора. – Их излучатели опасны, но действуют в пределах где-то пяти метров. К тому же мы поддаемся им, только когда ранены или убиты. Поверь мне – нам уже удавалось с ними схватываться. Тут достаточно открытого пространства, чтобы отбиться.

– А летающие стержни? – нахмурился Павел.

– Ты не об этом? – подала голос Ларик и подняла в руках что-то напоминающее гарпунное ружье. – Видел, как оно действует? Поговоришь потом с женушкой, если не сглупишь. Она тебе расскажет, наверное, на кого охотилась с этой штучкой!

– Действуй, парень, – улыбнулся Жора. – Рано или поздно крысы очухаются – я не смогу долго удерживать их на расстоянии.

– Значит, крысы, – прошептал Павел, опускаясь на колени, отчего рукоять меча звякнула о плитку зала. – Или, как говорил Алексей: «Эти две грани – ерунда. Мясо. Грязь. Мусор». Кому-то и крысы мясо. Значит, Томка, ты за инопланетян? За белых? А эти, выходит, черные? Но ты все-таки еще и за меня? И за нашего ребенка? А как же твой отец? Или, когда стержень влетел в его лоб, он уже был не в твоих руках?

– О чем ты бормочешь? – крикнул Жора.

– Настраиваюсь, – откликнулся Павел. – Знаешь, страшновато садиться за руль машины, на которой не ездил никогда. К тому же в последнее время почти все мои машины стали отчего-то взрываться!

– Об этом расспрашивай кого-нибудь еще! – крикнул Жора. – Работай!

Павел соединил пальцы. Он не собирался разыскивать какой бы то ни было предполагаемый корабль, и даже не думал об этом. План, который Павел обдумал еще в машине, пока пробивался по вечерней Каширке к Садовому кольцу, был прост – вызвать звон в ушах и твердость в пальцах. От этого срабатывает пеленг на торах? Замечательно, значит, следует вытащить сюда жнеца или жнецов и в суматохе как-то пробиться к Томке. Конечно, оставался риск, что с ней поступят так же, как и с ее отцом, но Павел надеялся на собственную быстроту. В конце концов, у него не было выбора. К тому же у Жоры двадцать патронов, и если тот действительно начнет стрельбу и опустошит магазин, у Павла будут доли секунды. А Ларик? Что ж, тот ножик, что однажды уже поранил одного из жнецов, уже был у него на запястье. Жаль только, левая рука саднила, и боль в левом боку вновь дергала, рвала тело, застилала пятнами все, что Павел пытался рассмотреть. Зато и нужное состояние вызвать будет не так уж сложно. Скорее, его приходилось сдерживать.

В этот раз он вооружился собственной болью. Собрал ее в боку, в руке, в уставшем сердце, слепил из нее комок и погнал с левой руки в правую. Но не успокаивая и замедляя, а тяжело, с натугой, с усилием, словно пытался стронуть остановившуюся на пологом склоне тяжелую телегу. Сначала боль пошла трудно, и Павел почувствовал, что голова закружилась и пол, на котором он сидит на коленях, кренится и переворачивается. Но он не разомкнул пальцев, хотя уже был готов упасть и выставлял в сторону локоть. Затем пальцы начали набухать и как будто плавиться. Павел негромко застонал, но не открыл глаз и не разомкнул пальцев, потому что над головой начал раздаваться все тот же противный свист, выстрелы и короткие возгласы Жоры. Наконец, боль стала невыносимой! Павел открыл глаза и увидел взъерошенного Жору, который озирался вокруг с выставленным пистолетом. Откуда-то доносились крики, слышался звон разбитого стекла, оседали хлопья черного пепла и наползали слои сизого дыма, в трех шагах от Павла корчился, исчезая, очередной жнец, но исчезала и Томка!

Она таяла на глазах точно так же, как и серый, и что-то пыталась сказать, что-то кричала Павлу, но он не слышал ни слова! Стоявшая за нею Лариса выпучила глаза, уставившись на точно так же исчезающий в ее руках гарпун, но сама она уже была мертва, обратившись в лед, потому как иней застилал ее лицо. Вот один из жнецов возник у нее за спиной, и Лариса занялась пламенем, а Томка продолжала исчезать, уже обращаясь в тень, и Жора, выстрелив и в этого серого, заорал почти нечленораздельно:

– Открывай же, открывай, сука!

И Павел разорвал спекшиеся, сплавившиеся пальцы, и огненное кольцо, слепленное из боли, замерцало водоворотом прямо на полу вокзала, и Жора нырнул в него, обернувшись перед этим и выстрелив в Павла.

Он открыл глаза через мгновение. Через бесконечно долгое мгновение. К боли в боку добавилась боль в животе, которая тут же принялась скручивать его жгутом. Кольцо продолжало вращаться, хотя уже начинало бледнеть. Ларик осыпалась пеплом. Кто-то кричал за спиной. Павел упал на горячий, раскаленный живот и пополз вперед. Две или три пчелы ужалили его в ноги и спину, но он продолжал ползти и, когда коснулся огненного обруча, удивился только одному: что тот был не горячим, а холодным и скользким.

Он очнулся в пыли. Она пахла маслом, гарью и пластиком.

«Мягкая, – подумал Павел, – потому и не разбился» – и посмотрел на бледно-голубое с зелеными разводами небо, словно рассчитывал увидеть в нем отверстие, из которого выпал, но не разглядел ничего, кроме его цвета, – все плыло перед глазами.

– Жив? – услышал он удивленный голос и попробовал подняться на одной руке.

Томка стояла рядом. И она тоже оказалась расплывающимся силуэтом, только голос был ее. Или не ее. Она словно стала меньше ростом, но оставалась Томкой. За ней так же плыл в струях горячего воздуха или бреда аппарат из сна Павла, только он не был разбит и матово поблескивал гранями и колесами. В отдалении высились какие-то развалины, или целые дома, или скалы.

Возле ног Томки сидел человек. Павел скрипнул зубами, напрягся и разглядел Жору, который изменился. Он не был копией Алексея или Людки, но лоб, подбородок, глаза, скулы – все указывало на их соплеменность. Во лбу у него торчал стержень…

Когда сознание вернулось, Жора уже пылал.

– Значит, жив? – повторил с интонацией Томки сгусток плывущего тумана и присел напротив Павла.

Он не мог говорить. Он едва дышал.

– Это была славная охота. – Туман приблизился, наклонился к его лицу. – Но, к сожалению, почти без трофеев. А я бы прихватила кое-что из картин, что мы с тобой рассматривали в музее. Больше твоему миру похвастаться нечем.

Он молчал и стискивал зубы, пытаясь рассмотреть то, что она держит в руках.

– Ты прав, – поняла она молчание и подняла гарпунное ружье со стержнем в стволе. – Слишком сложное орудие для убийства. Но удобное. Сразу делает экспресс-анализ организма, копирует кое-что. Удается даже уловить кое-какую информацию, которая теряется в других случаях безвозвратно. А ты молодец – все-таки сумел запустить ход. Да и вообще весело было… про кораблик, про Марс. Но ход… Чистая импровизация, достойно восхищения. Я уже не рассчитывала, а то бы досмотрела представление до конца. На всякий случай, чтобы не забивал голову: беременности никакой нет. Совсем никакой.