Текст книги "Ничего личного. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Сергей Малицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 42 страниц)

– Что это? – испуганно завопил Рашпик, который еще ни разу не успел разрядить дробовик, но уже трясся мелкой Дрожью.

– Похоже на миномет! – крикнула сверху Лента. – Выстрела не было. Смотрите на берег – ищите, где будет вспышка.

Вспышки разглядеть не удалось. Коркин расслышал не слишком громкий звук, как будто кто вышиб пробку из ХОРОШО выдержанной глинки, раздался тихий вой, и столб ледяной воды с грохотом поднялся в пяти локтях от борта.

В щель хлынула ледяная вода.

– Только за избушкой, больше негде! – крикнула Лента, – Коркин! Ее придется прострелить насквозь, иначе они прострелят нас.

Она выпустила в домик один за другим два магазина. Коркин успел расстрелять три, когда домишко разнесло в щепки, но за это время собачники все-таки успели поднять еще три водяных столба, после одного из которых вездеход едва не перевернуло, а Коркин на несколько минут лишился слуха.

– Все назад! – разобрал наконец скорняк крик механика, когда звуки вернулись и отсек перестал двоиться и троиться перед его глазами. – Все, что есть тяжелого, – к задней двери!

Филя и Кобба двинули к задней двери мешки с патронами, Рук заскользил толстыми лапами, сползая на заднице к корме. Ярка потащила за собой Коркина туда же.

– Ну, еще? – заорал Пустой.

Лента нырнула внутрь и, съехав по накренившемуся полу, засадила причитающему Рашпику в бок ногами. И тут вездеход, истошно рыча, все-таки начал выбираться на ледяное поле.

– Теперь вперед! – заорал Пустой, и вся его команда, не забывая и тяжелые мешки с патронами, стала карабкаться по сиденьям и полу к водительским креслам. Двигатель взвыл, выползшие на лед колеса начали вытаскивать машину наверх, и через минуту вездеход стоял в полусотне шагов от сверкающей белой стены.

– Что дальше? – спросил Пустой в наступившей тишине.

Взрывов больше не было. Всадники еще носились по противоположному берегу, но собачьих голов Коркин рассмотреть не мог.

– Дальше надо одеться потеплее… – Лента отстукивала зубами, стягивая мокрую куртку, – Механик, у твоих бойцов шеи, что ли, одеревенели? Они научатся когда-нибудь отворачиваться? Кстати, настоятельно советую снять все мокрое. Ну что, Филя, как насчет одеяла?

– Что дальше? – повторил вопрос Пустой, глядя, как его помощник торопливо распускает завязки мешка с теплой одеждой и одеялами.

– Что с той стороны, пока не знаю, – призналась Лента, – Теперь, после этой переправы, и с той стороны надо ждать всего, чего угодно. Но если пройдем, впереди будет ложбина с грунтовой дорогой. Справа, в полусотне шагов, такая же сторожка и дозор собачников. Обычно с зимы до лета она пустует, но теперь…

– А потом? – прищурился Пустой.

– Потом надо будет ехать так долго, как сможем, да забирать к югу, – добавила Лента, – Уверена, ордынцы уже торопятся в нашу сторону.

– Странно, – пробормотал Пустой, – Я, конечно, могу как-то объяснить настойчивость степняков, но терять столько воинов ради того, чтобы расправиться с каким-то механиком….

– А чего гадать-то? – усмехнулась Лента. – Гадать потом будем. Сначала надо миновать пятую пленку. Для пешего – не слишком сложно. Для конного – посложнее. А уж на машине – ничего не скажу, не знаю. Главное правило – не дышать.

– То есть как? – не понял Рашпик, пытаясь завязать на толстом животе концы одеяла. – Вдыхать, выдыхать или вовсе рта не открывать? И долго? А если по нужде надо отойти?

– Нужду можешь справлять прямо здесь, – завязала одеяло на шее Лента, – Отрубим и выкинем, не волнуйся. Дышать нельзя вовсе. Главное, чтобы на теле не было сырого, потому что заледенеет сразу, а что там, за пленкой, известно только Псу. Пленка узкая, шагов пять – десять, но нам хватит. Правда, разгоняться бесполезно, секунд десять по-любому уйдет. А так-то от холода никакая одежда, ни машина не спасет. Но внутрь тела холод не проникнет, если не начнешь дышать!

– Так чего ж мы кутаемся? – не понял Кобба.

– Того ж, – хмыкнула Лента, – После пленки машина будет холодной, как железка, которую в лютый мороз иней кроет.

– Ясно, – кивнул Пустой и потянул за рычаг. – Пойдем с открытыми задними дверьми. Разобрать мешки, Кобба, патроны на тебе. Пулемет, если что, придется оставить. Ну, все готовы? Не дышать!

– Не дышать, – кивнула Лента, – О тех, кто на мосту дышать пробует, потом долго следующие спотыкаются.

Коркин едва успел закутать Ярку, которая выстукивала зубами то ли от страха, то ли от холода, как Пустой двинул вездеход вперед. Скорняк еще хотел закричать, что сам-то механик даже теплого платка на шею не накинул, но вездеход уже коснулся сверкающей поверхности. Коркин ждал чего угодно – удара, натяжения, трещин, разбегающихся по ледяной стене, но вместо этого вдруг увидел полосу инея, которая сначала покрыла стекла машины, а затем побежала по пульту, скользнула на колени, на руки, на ружье скорняка, обожгла кожу, защемила нос, разом наполнив его пластинками льда, надавила на глаза, скользнула по затылку, по спине и не только мгновенно обдала всего Коркина холодом, но и окатила ужасом. Таким ужасом, что захотелось вскочить с места, заорать, выковырнуть лед из носа, закрыть глаза, пошевелить одеревеневшими щеками, как все кончилось. Вновь светило солнце, и сразу за узкой полосой льда зеленела трава и узкая дорожка уходила между холмами к западу. Вот только вездеход вдруг заревел с напрягом, словно все-таки вдохнула машина холодного воздуха да отморозила что-то внутри.

– Все глинки с водой полопались! – почти сразу же завопил Филя.

– Ничего, вода еще будет, – успокоила парня Лента. – Не скоро, правда.

– Опять на механическом приводе идем, – с трудом выговорил Пустой.

– Однако машина что надо, – заметила Лента и ткнула холодным пальцем в стекло. – Давай вперед, пока собачники не прочухались.

Охранники, которые стояли возле покосившегося домика, даже не дернулись с места. Или они не ждали никого, или были уверены, что и не мог никто преодолеть переправу в это время, но даже не взяли в руки ружей, чтобы остановить наглецов и хотя бы стребовать с них пошлину. Так и стояли, провожая взглядом ползущий мимо вездеход.

– Отлично, – прошептала Лента, – А то я уже было начала думать, что у Пса вовсе все схвачено.

Коркин осторожно размял руки, шевельнул пальцами ног, похлопал глазами и повернулся к Ярке. У нее был красный нос, и капли растаявшего инея висели на волосах.

«Как ты?» – спросили испуганные глаза.

«Нормально, – ответил взглядом Коркин, – А ты?»

«И я нормально», – Улыбка тронула потрескавшиеся от холода губы.

«Вот и поговорили, – подумал Коркин, поворачиваясь вперед, – Айв самом деле – чего зря болтать-то?»

Час проходил за часом, вездеход натужно урчал, а Коркин все не мог стряхнуть напряжение и думал, что, может быть, именно эти дни и часы самые счастливые в его жизни… Еще бы передохнуть хоть немного. Ну хоть денечек. Хотя бы до завтрашнего утра. Хотя кто его знает: пять дней прошло с тех пор, как вырезали ордынцы Поселок. А если бы эти пять дней Ярка сидела в его доме в Квашенке – не сошла бы она с ума наедине со своим горем? Или она так и так сошла с ума? Конечно, сошла! А с чего бы она приросла к нищему скорняку? Только от безумия. И он от безумия к ней прирос, потому как по такой жизни каждая минута последней может стать. Оба сошли с ума. Коркин повернулся, поймал задумчивый, тревожный взгляд Ленты и посмотрел на Ярку. Она устало улыбнулась.

«Ну и пусть», – подумал скорняк.

32

Утро выдалось холодным. Филе даже приснилось, что вездеход все-таки застрял в ледяной пленке и отряду пришлось выбираться через заднюю дверь. Мешок мальчишки примерз к полу, он пытался его оторвать, повторяя про себя: не дышать, не дышать, не дышать, – но пальцы заледенели и не слушались, только стучали о пол, о ледяной мешок, об огрубевшую одежду. Отстукивали, словно трещотка над трактиром Хантика в сильный ветер.

Филя поежился, разлепил глаза и тут же разглядел в клочьях утреннего тумана громаду вездехода, Коббу, который сменил на посту Рашпика, Ярку, суетящуюся у котла, из которого поднимался пар, и Пустого с Лентой. Они сражались друг с другом палками. Пустой плавно и медленно двигался по серому камню, а Лента прыгала, скользила вокруг него, била сверху, снизу, сбоку, подныривала, делала ложные финты, но пробить спокойную и уверенную защиту не могла. А вот сам Филя против такой атаки не продержался бы и секунды. Это вот с этой самой неугомонной и шустрой старик Сишек сражался на равных?

– Да ну тебя, – наконец угомонилась Лента и отбросила в сторону палку, – Почему не нападаешь сам?

– Ты и сама знаешь, сколько раз я мог тебя достать, – пожал плечами Пустой.

– Сколько захотел, столько бы и достал! – раздраженно плюнула Лента, – Кто тебя учил драться?

– Не знаю, – усмехнулся Пустой, – Скажу после девятой пленки.

– Его учили драться аху, – заметил Кобба, – У механика великий меч аху, но умение с мечом не передается. А в движениях он показывает школу лучших мечников Киссата. Хотя и тут непохож на них. Мастер меча аху никогда не снизойдет до соперника – он уничтожит его одним ударом. Он направит все свое умение даже на безвольного и слабого противника. Он не огибает случайности судьбы, он сокрушает их. А вот механик скуп на умение. Я так и не понял глубины его мастерства. Даже тогда, когда он сражался с тем переродком. Ведь ты вовсе не вырывал из когтей судьбы свою жизнь, Пустой? Ты даже позволил себе выбирать, как поразить костяного урода!

– Ты быстро смотришь, – заметил Пустой, стирая капли пота с плеч, – Да и мечом владеешь неплохо, хотя я видел только одно или два движения в твоем исполнении. Годы занятий требуются, чтобы научить таким движениям. Неужели обычного стражника твоего мира так долго учили обращению с мечом? Не слишком ли велика роскошь? От стражника требуется совсем иное.

– Что ты можешь знать о моем мире? – нахмурился отшельник.

– Ничего, – ответил Пустой, натягивая рубаху, – Я и о своем ничего не знаю.

– До девятой пленки, – напомнила Лента.

– Что – до девятой пленки? – высунул из машины заспанную рожу Рашпик. – Подождите! Надеюсь, вы не о завтраке? Мы еще шестой не миновали!

Из тумана показался Коркин с охапкой хвороста. За ним, пощелкивая, брел Рук. Из пасти его свисала змея.

– Спас меня, – заметил скорняк, – Ящер меня спас. Эта штука как стрела выстрелила из-под камня. Я и шевельнуться не успел, и вдруг щелк – Рук держит ее в пасти! А до него было шагов пять. Вот уж всегда числил собственного зверя неторопливым увальнем!

– Да, – кивнула Лента, глядя, как расположившийся недалеко от вытаращившей испуганные глаза Ярки Рук начал расправляться с зеленоватой добычей. – После укуса этой штучки ты не прожил бы и секунды. Так и знала, что уши ты с утра не включил. Я ведь говорила: прежде чем подбирать хворост, набрать камней и в каждую веточку предварительно бросать камень.

– Говорила, – опустил голову Коркин.

– Ярка, – развела руками Лента, – этот парень только что, в силу собственной неразумности, едва не оставил тебя в одиночестве.

– А другая нечисть тут есть? – спросил Рашпик, вылезая из машины и пробираясь мимо похрустывающего змеей Рука к котлу, – Я вот не решился спать на воздухе. Мало ли кому захочется поживиться мякотью крепкого здоровяка! Что мы варим?

– Кашу, – надула губы, косясь на Коркина, Ярка.

– С сушеным мясом и на ореховом масле, – с чмоканьем определил Рашпик, – К ней бы еще моченых стручков степного гороха, да горячую лепешку с сыром, да долбленых орешков с медом! И кружечку вина! Пустой! Обычно в конце пути старший ставит воинам угощение.

– Ты, что ли, воин? – хмыкнула Лента, затягивая на поясе Ремень, на котором висели все те же три клинка.

«Каменный!» – удивился Филя, разглядев средний.

– Ну какой-никакой, а с ружьем и с понятиями, – проворчал Рашпик, – И не сбежал от механика, как тот же Рой– наг или там Файк. И даже не обделался ни разу, а мог, кстати. Ладно. Я сейчас. А водички тут нет?

Рашпик заковылял в туман, а Филя наконец поднялся, потянулся и свернул одеяло, постеленное на охапку прошлогодней травы. Кто ж вчера ее для него нарвал? Кажется, Коркин. А еще вчера Филя успел собрать лед из лопнувших глинок и сложить его в котел. Неужели и вправду другой воды нет?

– Вода будет позже, – словно услышала его мысли Лента, – Я с вечера тряпки разложила на капоте – бери любую, вытирай лицо. Они мокрые от росы. Тут другого способа добыть воду нет.

– Чего тут еще интересного? – спросил Пустой, присаживаясь возле проводницы на глыбу известняка. – И почему мы все-таки не боимся ордынцев и собачников?

– Пока не боимся, – хмыкнула Лента и подняла с земли длинный, с ладонь, шип, у основания которого торчали колючки поменьше. – Сколько мы с вечера этой дряни из колес вытащили? За тысячу. Хорошие колеса у твоей машины, Пустой. На обычной машине на эту равнину не суются. И уж тем более на лошадях. Нет, дальше есть дорожки и почище, но мы-то встали сразу за полосой колючки, да и с водой тут не очень, так что сюда конница не пойдет. Да и нет у собачников нахоженных троп в эту сторону.

– А куда есть? – спросил Пустой.

– К шестой пленке есть, – ответила Лента. – Она самая сладкая.

– Сладкая? – не понял Филя, ежась и от утренней прохлады, и от холодной мокрой тряпки.

– Сладкая и опасная, – кивнула Лента. – Многие погибли в ней, хотя что там? Ширина-то у нее всего шагов пять. Зато за нею… Считай, вся Морось кормится тем, что растет между шестой и седьмой пленками.

– Я слышал, – кивнул Пустой. – Изобилие и счастье. Но не слишком верил.

– Видно, я поторопился убраться из Мороси много лет назад, – проворчал Кобба. – Сколько интересного наросло!

– Ничего интересного, – пожала плечами Лента, – хотя подкормиться можно. Но собачники не пускают туда никого… просто так. С меня хотели платы особой. Вот и… поплатились.

– А мы туда попадем? – спросил Филя.

– Попадем, – кивнула Лента. – Только не здесь. Пойдем по этой равнине до воздушной дороги. И выходить к базе светлых будем с юга.

– Это ж крюк! – поднял брови Филя.

– Конечно, – усмехнулась Лента, – Но с юга Морось поджимают горы, пленки там ближе друг к другу, так что и идти придется меньше. После шестой пленки это очень важно. И не забывай: после шестой пленки вездеход встанет.

– Это мы еще посмотрим! – надул губы Филя.

– Ты – посмотришь, – поправила мальчишку Лента, – Я – знаю.

Через час, позавтракав, отряд погрузился в машину, и Пустой двинулся в указанном проводницей направлении. Филя, правда, корчил гримасы, давая понять, что за рулем мог бы посидеть и он, но механик явно не собирался уступать управление и, скорее всего, намеревался проделать путь в сотню миль за один день. И это могло у него получиться. Настоящей дороги не было, но по сухой глинистой корке вездеход полз довольно резво даже без заднего моста и с отказавшей электроникой. Шестая пленка очерчивала линию горизонта розовой каймой, пятую скрывали силуэты увалов. Пространство между пленками было мертво, и Редкие серо-розовые кусты колючек и мелькающие время от времени столбики серых зверьков да стрелки змей не могли оживить его.

– Весна все ж, – задумался Рашпик, – А летом тут что?

– Жара, змеи, ядовитые пауки, смерть, – пожала плечами Лента.

– Сейчас тоже невесело, – пробурчал сборщик и посмотрел на Коббу: – Раньше, выходит, такого не было?

– Не знаю, – пробормотал отшельник. – Лет много прошло, да и не помню уж, как и где я бежал прочь от центра ороси. Ноги вынесли, не спрашивая головы. И не в один день это случилось. Если доберемся до центра, кое-что и вспомню, а здесь – нет. Но такие пустыни в один день не случаются.

– Другое странно, – заметил Пустой. – Развалин нет. Я был уверен, что город, из которого мы выбрались, он вроде как пригородом был, а сам город должен быть здесь, с этой стороны реки. И ни одной руины. А что за шестой пленкой?

– Тоже ни одной руины, – кивнула Лента. – Дальше развалины будут – за седьмой пленкой. За шестой их и не могло сохраниться: сам поймешь после. А тут… Тут все обратилось в пыль. И люди, и здания, все. Лот сказал, что земля тряслась по этому кольцу так, что здания, деревья, все живое тонуло в ней, как в воде.

– Лот? – с интересом оглянулся на проводницу Пустой, – Кто он?

– Человек, – усмехнулась Лента, – Не правда ли, интересное слово – говорю «человек» и понимаю, что ничего не сказала. Вот и Кобба вроде человек.

– Аху, – поправил девчонку отшельник, – Хотя это слово для чужих. Но все одно, по-нашему – человек.

– И ты, Пустой, человек, и я, – Лента продолжала перечислять, – и тот же Богл, которому ты башку отсек, тоже ведь человек. И светлые…

– Человек не может таять в воздухе! – посчитал нужным вставить Филя, – Думаю, что светлые – не люди.

– А кто ж тогда? – разинул рот Рашпик.

– Боги, – отчеканил Филя.

– Типа истукана от Хантика? – загоготал сборщик. – И Сишек тоже был богом? Не смеши дырки на моих сапогах.

– А как ты тогда объяснишь их исчезновение? – не сдавался Филя.

– А как ты объяснишь пленки? – ткнул пальцем в окно Рашпик.

– Лот говорит, что это блокада, – заметила Лента.

– Какая блокада? – не понял Рашпик.

– Разная. Вот эта пустыня блокирует сладкую пленку.

Если бы не она да не собачники, – глядишь, вся Морось бы той сладостью отравилась. А там – понимай как хочешь.

– Галаду? – вспомнил Пустой. – Это все устроил Галаду? Кто это? Выдумка?

– Выдумка? – задумалась Лента. – Я его видела, механик. Мельком, но мне хватило. Он бродит по Мороси. Не наяву, а как неясный силуэт. Некоторые его видят, некоторые ему служат, некоторые становятся его тенью.

– Тенью? – не понял Пустой.

– Страшной тенью, – кивнула Лента. – Человек, на которого падает тень Галаду, превращается в ужасное существо. Его пальцы становятся подобны костяным клинкам, его руки становятся смертоносны, остановить такое существо невозможно – только убить. Но мне не доводилось с ним сталкиваться.

– И это тебе рассказал Лот? – спросил Пустой.

– Это знает каждый, кто ходит между пленками, – пожала плечами Лента.

– А как выглядит сам Галаду? – спросил Пустой.

– Как обычный человек, – ответила Лента. – Но ты сразу поймешь, что это он.

Филя посмотрел на Ленту, лицо которой словно накрыла тень, взглянул в заднее окно машины. За нею тянулся хвост пыли.

33

Горы Коркин увидел впервые в жизни. И то сказать – вот вроде бы не так давно скорняк видел высокий Ведьмин холм. Был уверен, что это и есть гора. Потом видел увалы, что тянулись вдоль реки, – вот вроде бы точно горы, и за час не заберешься ни на один. Но в полдень Коркин увидел настоящие горы. Он сидел в машине по правую руку от Пустого, чувствовал плечом дыхание Ярки и вертел головой. То выглядывал каких-то жуков, каждый из которых явно мог бы прокусить валяный сапог, то рассматривал в бинокль выбеленные кости или павшей лошади, или коровы, а то замечал среди пластов глины и вовсе человеческие останки. Рашпик то и дело постанывал насчет необходимости перекусить, Филя с умным видом разглядывал пульт вездехода, явно не веря, что скоро придется расстаться с машиной, а Лента просто смотрела вперед, погруженная в какие-то мысли. Коркину даже показалось, что проводница хотела уткнуться в плечо Пустому точно так же, как утыкалась в плечо самого Коркина Ярка, но девчонка тут же нахмурилась и погрозила скорняку пальцем, словно умела читать мысли. Коркин зачесал нос, закряхтел, уставился в окно, чтобы посмотреть, насколько разогнавшее облака солнце спустилось с зенита, и тут увидел горы.

Нет, сначала он принял их все за те же облака. Белым росчерком малярной кисти зубчатые штрихи плыли лишь немногим ниже ослепительного диска, тонули в туманном мареве. Но потом на солнце наползло облако, и Коркин от изумления открыл рот: белые шапки гор продолжились мглистыми линиями вершин и впадинами перевалов.

– Горы, – кивнула Лента, – Редко видны глубже пятой пленки: облачен центр Мороси. А вон и воздушная дорога светлых. Под ней и будем пересекать пленку.

Коркин напряг глаза, прищурился, даже схватился за бинокль, но разглядеть то, что Лента назвала воздушной дорогой, смог только через несколько минут. Тая в голубой горной дымке, словно возникая ниоткуда и уходя вправо, в сторону шестой пленки, небо перечеркивал серебряный волосок или лучик. Вездеход продолжал ползти вперед, пыль по-прежнему стояла столбом сзади, весь мир, казалось, состоял из двух пленок, мертвой пустыни между ними и пришитыми серебряной ниткой к небу силуэтами снежных вершин.

– Ерунда, – проворчал Рашпик, – Не может быть. Снег? Точно ерунда! Тут даже в машине жара чувствуется, а уж там, наверху? Да это все равно что к костру подойти поближе – обгоришь! Там камень горячим должен быть! Солние же близко! Какой снег?

Пустой с удивлением покосился на Рашпика и подмигнул Филе:

– Давай-ка, парень, достань что-нибудь. Перекусить надо. Но есть будем на ходу. Хочу сегодня пересечь пленку.

Филя метнулся в отсек, загремел задвижками потайных ящиков, а Коркин все-таки поймал воздушную дорогу в бинокль. С увеличением она распалась на отдельные серебряные волоски. Как светлые могли прогуливаться по этим волоскам, Коркин даже не мог себе представить, но решил, что, скорее всего, они летали вдоль своей серебряной паутины. Или бегали по ней, как паучки.

– Я спросил Вотека, что он думает обо всем этом, – проговорил Пустой, объезжая очередной высохший скелет. – О Мороси в целом, о Разгоне, о войне, которая уничтожила все города, искалечила землю еще до Мороси. О войне он сказал просто: не повезло. А о Мороси – иначе. Коркин, ты же степняк, – что такое степной коровий гнус?

– Мерзость такая, – поморщился скорняк, – Вроде пчелы. Много беды может принести. Летит, садится на корову, сбрасывает крылья и вгрызается в нее. Старается добраться до жилы, чтобы кровь сосать. Трудно избавиться. Приходится вырезать по живому – корова может погибнуть.

– А как ее разглядеть? – спросил Пустой.

– Легко, если разглядывать, – объяснил скорняк, – Нарыв образуется. Корова ж тоже не хочет всякую мерзость своей кровью кормить, вот и глушит ее. Шкура зарастает, но там, где гнус сидит, кольца образуются. Плоть сжимают, выдавить пытаются мерзость, кровь бросают в обход. Но если корове не помочь… сама не справится. Болеть будет долго, но все равно помрет. Эта ж дрянь еще и размножается там.

– Точно так, – кивнул Пустой. – Вотек сказал, что Разгон – словно огромная корова, а в центре Мороси сидит какая-то гнусь. И сосет ее.

– Не совсем так, – покачала головой Лента, – Я не сразу Убежала от светлых. Год там провела. Язык их выучила. Запомнила, о чем они говорили. Смысл-то в другом. Гнусь эта плоть Разгона еще не прогрызла, но грызет. А пленки и в самом деле блокада. Но больше ничего не поняла. Они и сами Не все понимали, как мне кажется.

– Ну если еще не прогрызла, может, и обойдется, – хмыкнул Коркин, опять прикладывая к глазам бинокль. Главное – прихлопнуть сразу. Вырезать и прихлопнуть! Эй! А воздушная дорога-то порвалась!

Пустой протянул руку за биноклем.

– Волосок один к земле вьется, – объяснил скорняк.

Через час вездеход остановился возле «волоска». Толщиной с ногу крепкого лесовика, он был сплетен из тонких трубок или стальных прядей, каждая из которых, насколько мог разглядеть Коркин, тоже распадалась на блестящие волоконца. Скорняк пнул пересекающую пустыню от пленки к пленке серебряную «змею» ногой, и она неожиданно сдвинулась в месте удара на ладонь.

– Она легкая! – удивленно заорал Коркин.

– И голова у тебя легкая, – раздраженно заметил Пустой, прикладывая к глазам бинокль, – А если бы она была под напряжением? Так и без ноги можно остаться!

– Ярка! – тут же рявкнул Рашпик, – Опять твой Коркин дурака сыграл! Ногу чуть не потерял!

– Горная база там! – усмехнувшись выскочившей из машины недотроге, махнула Лента рукой в сторону гор. – Подвесная дорога проходит над пленками от нее к главной базе.

– Проходила, – пробормотал Пустой, – Теперь проходит не в полную силу. Уж не знаю, как это чудо называется – предположим, что это чудесный трос, – но место обрыва у нас на пути. Мы можем двигаться вдоль троса?

– Вполне, – прищурилась Лента.

– Ну что? – задумался Пустой, глядя на перечерчивающую пустыню с востока на запад розовую кайму, – Пять шагов сладости? А ну-ка попробуем пройти их на скорости!

– Мешки готовь, – хмыкнула Лента. – И двери открывай. Оружие советую сразу замотать тряпками и держать в руках. А то ведь безоружными останемся.

– Сколько до седьмой пленки? – спросил Пустой.

– Миль восемь-семь, – пожала плечами Лента, – Или даже пять. С этой стороны полоса изобилия узкая. Считай, что это подарок от меня. Тридцать миль пройти было бы не так просто.

– Проедем, – уверенно подал голос Филя.

Розовая стена шестой пленки колыхалась, словно поверхность сладкого студня. Коркину даже захотелось подойти, ткнуть в нее пальцем и затем облизать его, но Ярка не отходила от скорняка, то ли собравшись оградить его от всех случайностей, то ли защитить от насмешек Рашпика. Впрочем, последнее Коркину пока что не угрожало: толстяк явно и сам робел перед розовой стеной. Отчего-то сладкой она ему не казалась.

– Успеем? – с сомнением спросил Пустой, поглядывая на небо.

– Тут не так уж опасно, – вздохнула Лента, – Нужно успеть. Я должна увидеть, что случилось с тросом.

– Рассчитываешь настигнуть кого-то из светлых? – понял Пустой.

– Не знаю… – Лента замерла, глядя в розоватую муть.

– Так как же лучше? – в очередной раз спросил Кобба, которого Пустой освободил от мешка, поручив ему пулемет, – Пешком или на машине? Пять шагов всего?

– Думаю, все-таки на машине, – заметила Лента, спрыгивая с серебристого троса, который скрывался под розовой каймой, – Хотя бы для того, чтобы не оставлять ее на виду. Тем более что у светлых такая машина не одна. Собачники пестряков и друг друга через пленку веревками протаскивают. Или запускают в пленку на веревке, потому как по доброй воле человек из шестой пленки не выйдет. Редко кто выйдет. Старики, которые из Города, монету копят, чтобы смерть в шестой пленке встретить. Сладкую смерть.

– Да рано вроде помирать, – заметил Кобба.

– Ладно, – кивнул Пустой, – По местам. Мешки на плечи, оружие держать в руках. Если кто растает не ко времени – не обессудьте, ускорять буду пинком.

– Если сам растаешь, доверь мне тебя пнуть, – попросила Лента.

– Доверяю, только не покалечь, – буркнул Пустой и полез в машину.

Коркин занял место рядом. Нацепил на плечи мешок, уперся коленями в пульт, подумал, что так толком и не посидел за рулем машины, а ей уже прочат конец, потер ладонью грудь – сердце колотилось так, словно орда подкатывала к заброшенному в степи домику.

– Ерунда это все, – бодрясь, заявил Рашпик. – Ну как в ягодном студне искупаться!

– Сейчас попробуем, – взялся за руль Пустой.

Двигатель заурчал, колеса взметнули в воздух клубы пыли, и машина двинулась вперед. Розовая стена вздрогнула и поползла на машину, поочередно проглатывая передок, моторный отсек, лобовое стекло, выкрасила в розовое пульт, рулевое колесо, руки механика. Коркин отстранился, отодвинулся назад, глядя, как розовое хватает его за колени, вытянул шею, зажмурился… и тут все кончилось.

Кончилось все. Кончились беды, заботы и боли. Зады– шалось легко и свободно. Мышцы наполнились силой, в голове стало ясно, обнажая все прожитое Коркиным и все ему предстоящее, как что-то не требующее ни труда, ни терпения, ни усердия – ничего. Все было и все будет легко и просто. Ничто утраченное не стоило ни сожаления, ни вздоха, ни слез. Ни о чем предстоящем не следовало волноваться, думать, рассчитывать. Все было, все есть и все будет хорошо. Легко и счастливо. Полной грудью. Сколько угодно. Сколько ему, Коркину, будет угодно. И пусть Ярка тычется ему носом в спину – он добрый, он разрешает. Весь мир принадлежит ему, Коркину, и Ярка принадлежит ему. И все очень хорошо. Тепло. Тихо. Спокойно. Ласково, нежно. Сладко. Сладко. Сладко.

– Ну и гадость эта шестая пленка! – услышал голос Пустого Коркин.

В глазах мелькало что-то зеленое. Коркин обернулся и увидел, что розовое еще осталось в конце отсека, у самой двери, и Рашпика, который приник, прилип к пятну розового, отдирает от задней двери Кобба. Ярка уже стояла с мешком за плечами посредине отсека и с тревогой смотрела на Коркина, который вдруг почувствовал липкую сладость на всем: на руках, языке, на щеках, в волосах, – и ощутил отвращение к самому себе. Скорняк шагнул к Коббе, ухватил Рашпика за шиворот и одним рывком оттащил скулящего толстяка от розового пятна.

– Быстро наружу! – крикнула Лента.

– Однако редкостная дрянь, – пробурчал Кобба, пнул Рашпика, с благодарностью ударил скорняка по плечу и, перехватив замотанный в ткань пулемет, шагнул в дверной проем.

– Однако даже пять миль по этому изобилию будет пройти непросто, – процедил Пустой.

Вокруг, куда ни брось взгляд, царило царство зелени. Дышалось трудно, словно старуха Коркина вскипятила воды и устроила прямо в избе жаркую помывку. Зелень была всюду. Землю под ногами она устилала сплошным ковром, к небу, которого тоже не было видно из-за листвы огромных деревьев, она поднималась окутанными ползучими растениями мощными стволами, в довершение ко всему она плыла над головой, то ли цепляясь листьями к обрывкам паутины, то ли зависая от чрезмерной влажности и густоты воздуха. Коркин обернулся к машине и вытаращил глаза. Вездеход не просто уперся в непроходимые заросли кустарника: они уже успели облепить его сплошным ковром. Белесые корни почти на глазах ползли по двигательному отсеку и пронзали его насквозь.

– Сожрут за день без остатка! – твердо сказала Лента, – Повторяю еще раз. Все металлическое должно быть прикрыто тканью. Все пластиковое должно быть прикрыто тканью. В безопасности только натуральная ткань, камень, живая плоть, может быть, мертвое дерево. Ясно? Коркин, опусти рукав, а то лишишься своего таймера.

Коркин тут же спрятал браслет с часами, еще раз ощупал ружье.

– Идти всем за мной след в след, – приказала Лента, вытаскивая из-за пояса короткий черный клинок. – Последним пойдет Кобба. И поторопимся – эта штука прочная, – она ткнула сапогом в уходящий в заросли трос, – но, судя по всему, больше суток тоже не продержится: уже лежит несколько часов. Пойдем вдоль него.

Сзади что-то загремело. Коркин обернулся. Вездеход Разваливался на глазах.

34

Филя все-таки не смог сдержать слез. Он даже пытался счищать зелень, которая словно прилипала к поверхности машины, но она расползалась по кузову на глазах. А потом загремел, обрушившись, передний мост, и что-то ухнуло под капотом.

– Не расстраивайся, – толкнула мальчишку в плечо Лента. – Толку от машины все равно не было бы. Даже если бы она работала здесь, прорубаться бесполезно: любую просеку затягивает в минуты. Выжигать – тоже: в такой сырости ничто не горит. Но главное – что за седьмой пленкой тоже машину не применишь: не работает. Думаешь, светлые просто так бросили воздушную дорогу?