Текст книги "Ничего личного. Дилогия (СИ)"
Автор книги: Сергей Малицкий
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 42 страниц)
– Бывают, – согласился Вотек, – Но редко. Если только поближе к болоту, где еловник в основном тянется, а здесь с лошадью трудно. Днем еще можно проскочить, если успеешь до Ведьминой горы добраться да Бриша смилостивится, пустит в свое царство, а уж не успеешь – впрягайся сам. Если жив останешься.
– А чего тут пугаться? – припал к окну Рашпик. – Пока едем, я еще ни одной твари не видел. Да и верно Хантик говорит: заимок тоже не было, какая уж тут теснота.
– Заимки захотел? – ухмыльнулся Вотек. – А нор древесных не хочешь? Заимки там, у болота, на дороге, а тут, в бору, заимок вовсе нет. И зверья тут нет. Или почти нет. И люди, что выжить умудряются, занимают дупла, до которых добраться могут. Или выдалбливают для себя, но за День-то не выдолбишь – подолбил и беги к Брише на поклон: дай на островке ночь переждать или хоть за мостом у костров, а то ведь не выдюжу до утра. Деревеньки острожные тоже к увалам жмутся, но там народ себе на уме, никого за ворота не пустят.
– Беляки? – спросил Пустой.
– Они самые, – кивнул Вотек.
– Погодь! – возмутился Хантик. – Это ж все байки?
– А ты переночуй не в машине да не в дупле, за прочной дверью, а у кострища, – тогда и поговорим, – ухмыльнулся Вотек. – Сразу тебе скажу: в здешних краях обретаются самые смельчаки да те, у кого в других местах полный предел настал. Или совсем уж безголовые. Только и смельчаков надолго не хватает. Смелость, видишь ли, иногда подсыхает, как гриб в жару на бечеве. Правда, селиться тут надо зимой, чтобы к лету и дупло выдолбить, и какое-никакое хозяйство сообразить. Ну а уж там – живи, насколько духу хватит.
Филя похолодел. Что и говорить, всякие страсти-напасти о Мороси рассказывали, только веры им не было, потому как кто бы чего о запленочных ужасах ни болтал, по-любо– му чужие слова пересказывал да приукрашивал от себя. Было в тех рассказах кое-что и о беляках – то ли мертвяках, то ли сумасшедших, что жили в земляных ямах, укрывались хвоей, а ночами искали живой плоти. Только на зиму успокаивались, но оттаивали с весной и вновь превращали заповедный лес в обиталище нечисти.
– Получается, не зря Файк соскочил? – задумался Хантик. – Здесь-то особо не погуляешь!
– Почему? – не понял Пустой, – Горник говорил, что ходил через этот лес ночью. Не через самую чащу, но ходил.
– Трепач! – раздраженно бросил Рашпик.
– А ты это ему в глаза скажешь? – скривился Хантик. – Горник мог. Его никакая пакость не берет.
– Тот, кто смерть дразнит, у ее ногтя спать ложится, – пробурчал Вотек. – Хотя этот ваш Горник сам как ноготь.. – Ну-ка, механик, не сворачивай тут с дороги, прямо забирай.
Колея уходила вправо, держась пластов еловника и просветов в чаще, а впереди сгущалась вовсе непролазная темень. Толстые ветви начинались едва ли не на высоте трех человеческих ростов, все сразу стало серым, краски исчезли.
– Тут недолго, – прищурил глаза Вотек. – Срежем пяток миль через сердце лесочка, заодно и орду за собой потянем, если ей до тебя, Пустой, такая охота есть. Да и давно мне глянуть на беляка хотелось. Говорят, что под этими кронами день не настает, а значит, и беляки бодрствуют.
Хвоя, лежащая на земле, казалась черной. Вездеход полз почти беззвучно, разве только двигатель урчал, прикладывая немалое усилие к двум мостам из четырех. Филя корил себя, что не нашел получаса, чтобы бросить провода к фарам, но вскоре глаза привыкли и он стал различать не только те стволы и корневища, которые вездеход миновал, но и серое пространство впереди, справа, слева. Странное чувство появилось у мальчишки. Ему казалось, что не толстенные стволы деревьев тут и там опирались о землю, а каменные колонны, что поддерживали странное темно-зеленое, аж черное сучковатое небо, спустившееся почти до самой земли.
– Человек! – вдруг закричал Рашпик.
Филя повернул голову и в самом деле увидел человека. Худой голый мужчина стоял в просвете деревьев и, медленно поворачивая голову, провожал взглядом вездеход. До него было довольно далеко, но Филе показалось, что он различает холодный безжизненный взгляд. Вездеход удалялся, а человек продолжал поворачивать голову даже тогда, когда его лицо пошло через плечо за спину. Страх сжал сердце мальчишки холодными тисками.
– Бог единый и всепрощающий, избавь нас от ужаса и мучений, пошли легкую смерть, – зашептал побледневшими губами Хантик, прижимая к груди молельного истукана.
– Легкой смерти в конце длинной жизни, – неожиданно пробормотал почти трезвым голосом Сишек и с досадой потряс пустой флягой.
– А чего их бояться-то? – храбрясь, сдвинул цевье дробовика Рашпик, – Голый мужик в лесу. Что он может сделать-то? Ну ладно ночью, а днем-то, пусть и в сумраке? Башку снести – и гуляй себе.
– Храбрец, смотрю? – презрительно усмехнулся Вотек, – Но даже если меткий, успеешь перезарядить ружьишко? И ручки не задрожат?
– А чего им дрожать-то? – неуверенно протянул Рашпик.
– Главное – самому таким не стать, – медленно проговорил Кобба и нащупал под одеждой клинок.
Рук, сидевший на полу, прижал уши и зловеще зацокал.
– Вот они, – хрипло прошептал Коркин.
Филя судорожно облизал губы. Бледные тени десятками окружали каждое дерево, прижимались слизняками к коре, сидели в черной хвое, лежали, медленно разгребали землю, и все, как один, поворачивали головы за вездеходом почти до слышимого шейного хруста.
– Откуда же эта пакость? – прошептал Коркин. – Они что? Плодятся?
– Алее их знает, – пожал плечами Вотек. – Детенышей вроде никто не замечал, да и о новообращенных никто не слышал. Редкую добычу рвут на части – тут уж не до обращения. Хотя и меньше их не становится. Бриша считает, что тут где-то недалеко кладбище было и это Морось мертвецов из могил выгнала, так что-то я ни одежды на них не вижу, ни баб среди них не замечаю, ни стариков. Все на одно… лицо, или что там у них. Да и непохожи они на трупов. Но меньше их не становится, хотя многих уже подрубили.
– Есть, выходит, храбрецы? – закашлялся Хантик и смахнул со лба пот, – Вырубают жилье в стволах зимой – когда эти спят, что ли? А чего бы их зимой не порубить?
– Думаешь земельку между корнями подолбить? – усмехнулся Вотек. – Так они только того и ждут: зарываются локтя на три, на четыре – и ждут либо весны, либо вот такого умельца. Им-то что? Годами могут живой плоти ждать.
– Нет, – покачал головой Хантик, – Какой бы крепкой ни была дверь, но знать, что этакое будет в нее ночью скрестись… И нужник не потребуется. Где сидишь, там и нужник.
– Так я и говорю, – кивнул Вотек, – Мало тут жителей. А зверья так и вовсе нет. Если только птицы, но и их не слышно.
– Однако забралась Сухая Бриша, – покачал головой Пустой и вздрогнул: на лобовое стекло машины со стуком запрыгнул беляк.
Филя мгновенно покрылся потом, задрожал, но все-таки успел рассмотреть серые пятки, ноги, покрытые тетивой сухожилий, странно худые руки. Беляк изогнулся и приблизил лицо к стеклу – словно пытался рассмотреть, кто там прячется внутри диковинного механического устройства.
– По нужде бы отойти, – хрипло прошептал Рашпик.
Филя замер. У беляка не было волос, носа, губ, ушей. Линия рта рассекала щеки, как след от тесака. Голые веки сползали на серые глаза, на которых не было радужки, только белки и огромные зрачки, и беляк то и дело вздергивал их вверх. Из щели рта выползло острие языка и мазнуло по стеклу, обежало стальной переплет, вновь исчезло во рту. Беляк выпустил из тонких пальцев еще более тонкие когти и с противным звуком поскреб стекло.
– Нет, парень, – покачал головой Пустой, вытащил из-под сиденья фонарь и направил на ужасную рожу луч света.
– Нет! – закричал в тишине отсека Вотек, но было поздно. Раздался противный вой, беляк подскочил, оскалив на мгновение тонкие клыки, и рухнул под машину. Его кости захрустели, как пересушенный валежник, но уже в следующую секунду словно завыл весь лес, и бледные, ужасные тела посыпались на машину почти гроздьями. Заскрипели, заскрежетали клыки и когти по стеклу, по металлу. В сгустившейся тьме взвизгнула Ярка, а затем раздался спокойный голос Пустого:
– Еще шагов сто препятствий впереди нет, но рано или поздно врежемся. Опять посветить?
– Будь я помоложе да покрепче, я б сейчас тебе посветил, механик, – процедил сквозь зубы в темноте Вотек. – Они, конечно, дневного света боятся, но что лампа, что костер для них – как приманка для мошкары. Со всего леса сбегутся. Эх, ладно, недолго нам осталось до мелколесья, туда они только ночью забредают. Ну? Прибавишь ходу, если что разглядеть сможешь?
– Не сомневайся, – твердо сказал Пустой.
Филя услышал сквозь непрекращающийся вой и скрежет сопение старика, и вслед за этим снаружи машины раздался истошный визг и лобовые стекла на секунды очистились.
– Прибавь ходу, дорогой, – прошептал Вотек, готовя следующий, заряженный на пленке болью рожок, – А то у меня осталось только девять порций!
Заряды Вотеку пришлось израсходовать все, но после последнего беляки на машину уже не вернулись. Вокруг посветлело, пару раз даже мелькнули столбы солнечного света, машина подмяла стальной тушей низкий еловник, выскочила на колею, а через пару миль выбралась из леса в мелколесье. Впереди вздымались холмы, которые показались Филе едва ли не горами, а слева, в каких-то пяти милях, колыхалась мутной пеленой четвертая пленка.
– Там рожки будешь заряжать? – с облегчением выдохнул Пустой.
– Всегда там заряжал, – кивнул Вотек, возвращаясь на место. – Боль-то не на всякого действует.
– А что там будет? – спросил Рашпик. – Файк как-то все темнил, бубнил что-то про грыжу, про тяжесть.
– Тяжесть и есть, – кивнул старик. – Не всякая лошадь пройдет, про машину вашу не скажу вовсе. Я-то уж точно не пройду – годы не те. Да и Сишек с Хантиком могут навернуться, Ярка опять же, Филя… Да что вам эта пленка? Сразу, что ль, полезете? Или после беляков штаны уже просохли?
– Просушим, – пробурчал Рашпик, – Однако орды теперь можно не бояться.
– Если она еще пойдет за нами здесь, – ответил Пустой, – Как дальше двигать, ведун?
– А так по колее и иди. Через пару миль деревенька будет, за ней – другая. Только не пугайся: тут деревеньки словно крепости – стены с шипами да рвы, иначе не выжить. Потом будет ущелье меж двух холмов – там надо бы поаккуратнее: в прошлые годы баловали там ватажники разные, – а потом уж дорога, мост и Ведьмина гора.
21
Ведьмина гора оказалась крутым известковым холмом. Коркин, который большую часть жизни прожил в степи, за гору ее и счел, но Вотек, хитро прищурившись, пообещал скорняку, что, если тот доберется с Пустым до центра Мороси, увидит на юго-западе настоящие горы, да и те далеко не самые высокие в Разгоне.
Пока все было, как сказал ведун. И две деревеньки пришлось миновать, каждая из которых щетинилась заостренными кольями, пряталась за высокой стеной и рвом, и отдельные домики, что на известковой пустоши лепились к холмам, и предсказанное ущелье, оказавшееся пологим распадком. Засады там не случилось, хотя кострища чернели на склонах в избытке. Сразу за распадком из-под поросшей бурьяном осыпи вынырнула полуразбитая дорога, которая поползла с холма на холм, пока не подобралась почти вплотную к четвертой пленке, на фоне которой и поднималась Ведьмина гора. Перед самой горой дорога утыкалась в стальной мост, фермы которого порыжели от времени, перед мостом стояли шатры, палатки, пара убогих домишек, горел костер, неспешно ходили какие-то люди, а за мостом повторялось то же самое, да на самой верхушке холма высилось странное закругленное здание, до которого было далеко даже бывшей мастерской Пустого.
– Обсерватория, – объяснил Вотек в ответ на недоуменные взгляды, – Крепкая штука – справа, если отсюда смотреть, аж камень в лихой час если не оплавился, то обгорел. Крепко когда-то приложило эту домину, но устояла. Было дело, на небо из нее смотрели.
– Зачем? – удивился Коркин.
– Смотрят, чтобы видеть, – пожал плечами Вотек, привстал, повернулся к Пустому: – Ну что же, я пойду, пожалуй. Словечко за вас замолвлю – может, и примет. Спасибо за доставку и помощь. Подождите пока, если что – вернусь. Только не задирайте тут никого – я смотрю, и собачники тут, и запленочные ближние. Бриша не любит, если тут задираются. Накажет. Тут никто никого тронуть не должен.
Коркин бросил взгляд в окно. С полсотни обитателей замусоренной пустоши замерли, уставившись на диковинный аппарат. Явно не каждый день подкатывало к стальному мосту восьмиколесное устройство, к тому же не на конной тяге.
– Коркин, давай наверх, – скомандовал Пустой и тут придержал за полу Ярку, которая вскочила, чтобы лезть за скорняком на крышу, – А ты, девушка, помоги Хантику с обедом. Время уже к вечеру, а мы пока и в рот ничего не бросили.
– Вот-вот, – тут же подал голос Рашпик, – А то я уже стеснялся напомнить.
– У меня после того леса аппетит надолго пропал, – проворчал Хантик, – А место-то интересное, солнечное. Только пленка эта больно близко колышется…
– Филипп, оставайся за управлением, – скомандовал Пустой и открыл двери.
Коркин выбрался на крышу. Огляделся, подумал и вставил в ружье магазин с патронами, заряженными картечью. Часть народа продолжала изумленно глазеть на машину, а часть, узрев выбравшегося из дверей Вотека, перекинулась со стариком несколькими словами да вернулась к своим делам. Старик пошагал к мосту, который был перегорожен на середине воротами, а Коркин присел на изгрызенный и истерзанный когтями и клыками беляков ящик да принялся ворочать во все стороны головой. Серая, туманная пелена четвертой пленки если и не отсекала часть Ведьминой горы, то вставала стеной сразу за нею. Дорога, которая уходила на мост, перед самым въездом на изъеденные ржавчиной стальные листы раздваивалась и узким отростком ныряла вниз, чтобы скрыться за крутым склоном и исчезнуть в пелене на дне очередного распадка у подножия Ведьминого холма. Такие же холмы, пусть и пониже, тянулись на восток, к Волнистому, прячась под черной каймой третьей пленки, а все, что было за ними, покрывала серо-бурой пустыней западная окраина Гари. На юге зеленой стеной стоял страшный лес. Коркин услышал причитания Сишека насчет погрызенных колес, поднялся, осмотрел вездеход, который был не только исцарапан, но и вымазан какой-то слизью, покачал головой и опять уселся на ящик.
Среди обитателей стоянки перед мостом взгляд скорняка сразу же выделил и собачников, и каких-то незнакомцев в чудных одеяниях, и, судя по облику Вотека, обычных поселенцев, до странности похожих друг на друга как раз пестротой одежд и огромным количеством бус и ожерелий на пуках, шеях и даже ногах. Непременные шапки, одежда тоже были прошиты бисером. Как раз эти поселенцы и перестали обращать внимание на машину в первую очередь, тем более что у каждого из них были и более важные дела. Двое стояли у колодца с ведром и цепью, явно не собираясь одарить водой подошедшего Рашпика бесплатно, еще двое точно так же охраняли поленницу дров. Один стоял у пустого кострища и позвякивал треногой с подвешенным на ней котлом. Поодаль с десяток, как их обозвал про себя Коркин, пестряков разложили перед собой на циновках какие-то овощи, зелень, зерна и даже копчености. Остальные пестряки вернулись к палаткам и шатрам, что позволило Коркину определить в них паломников, странников или бродяг. Иными были собачники и похожие на них незнакомцы. Первых было пятеро. Они сидели у собственного костра, что был разложен у входа в залатанный серый шатер. Поодаль переступала с ноги на ногу крепкая лошадка. Коркин даже с расстояния в сотню шагов различал серые линии рисунков на щеках собачников. Все пятеро были или чисто выбриты, или безволосы. Все держали в руках ружья.
Незнакомцы казались их соперниками. Они и стояли со своим шатром, не сшитым, а словно сплетенным из толстых нитей, по другую сторону от вездехода, ближе к мосту. И смотрели скорее на собачников, чем на диковинную машину. Их тоже было пятеро. Вместо бесформенных курток и штанов из грубой ткани они были одеты в неплохую шерстяную одежду, прикрытую сверху то ли пластиковым, то ли кожаным подобием защитного доспеха: округлые шлемы, нагрудники и наплечники так и поблескивали, словно натертые маслом. Но ружей у незнакомцев не было. Их заменяли копья, тесаки и луки, что нисколько не смущало пятерых бородачей.
«Запленочные ближние», – понял Коркин. Те, кто живут за четвертой пленкой, куда уж ближе. Вот как выходит. И здесь люди живут. Да еще путешествуют, торгуют, воюют, плетут украшения, приходят к Ведьминой горе и умеют привыкать к виду чудной машины за пять минут.
– Пять монет! – запричитал внизу Сишек, – По монете за ведро воды и по монете за вязанку хвороста! А вязанки-то! Смотреть не на что! За пять минут прогорит! Пустой! Я смотрю, у них в той стороне отгородка стоит для нужды: если с меня еще и за это монету стребуют – я прямо здесь нагажу, и мне отлить на то, что тут бабы бродят!
Баб в самом деле бродило немного – Коркин разглядел трех бабок в бусах, что сидели у тех же палаток, хотя кто мог разобрать их возраст в пестроте одеяний. В любом случае на Ярку, которая, прислушиваясь к окрикам Фили из кабины, помогала Хантику у корзин с едой, глазели куда уж сильнее, чем на машину.
– Бабы тут в цене, – с пониманием поднял лицо к Коркину Хантик. – Ты уж береги Ярку, скорняк, а то украдут.
Лицо недотроги, которое еще не успело посветлеть после пережитого, вдруг покрылось румянцем, и Коркин, в груди у которого разлилось тепло, подумал, что и словом пока еще не перемолвился с Яркой, а вот уж все их сплели друг с другом – словно свадьбу недавно отпраздновали.
Солнце начинало клониться к серой пелене четвертой пленки, подсвечивая ее край, Пустой о чем-то поговорил с двумя пестряками, что стояли у начала моста, потом подошел к запленочникам и перемолвился с ними несколькими словами, свистнул Хантику и передал им из рук подбежавшего Рашпика корзинку, в которой Коркин разглядел несколько глинок. Кобба, накинув колпак на голову, помогал Хантику у костра. Сишек с завистью провожал взглядом уплывающие к незнакомцам глинки. Ярка резала сушеные корни и крошила в котел грибы. Рук посвистывал в отсеке, откуда его не выпустил Филя. Веки Коркина отяжелели, он едва не заснул, вздрогнул, посмотрел на старенький таймер и понял, что сидит на крыше вездехода уже минут сорок и так вымотался за последние дни, что готов уснуть, не бросив в желудок даже горсти зерна.
Между тем от котла начинал уже подниматься аппетитный парок, когда вдруг заскрежетали ворота на мосту и оттуда появился Вотек. Старик пытался бежать, но скорее семенил. Еще не сойдя с моста, он замахал руками и закричал Пустому:
– Механик! Сворачивайся – и вперед, пока хозяйка не передумала. Ты с ней уже через Горника сговаривался, оказывается? Примет только двоих, но на ночевку велела за мостом вставать. Вместе с повозкой!
– В машину! – скомандовал Пустой.
– А как же похлебка? – растерялся Хантик и тут же заорал Рашпику: – У ну-ка быстренько! Дрова в машину, котел тоже в машину, ничего, вернем на выезде, и угольки, угольки подбери! В глинку их клади, в глинку! За все деньги уплачены!
Коркин нырнул в люк, занял место возле Пустого, с облегчением дождался прикосновения Ярки, закашлялся было от дымка, но механик потянул за рычаг, и крыша вездехода поднялась на ладонь.
– Выдержит? – с тревогой спросил Хантик, когда машина выкатила на мост.
– Раньше умели строить, – кивнул Пустой. – Судя по всему, мост потребовался мощный как раз для строительства этой самой… обсерватории. Только уж не знаю, что там сохранилось с давних времен.
– Вот и посмотрим, – проскрипел Хантик.
По сторонам мелькнули стальные фермы моста, Коркин попробовал заглянуть в пропасть, но ничего не увидел, зато разглядел, что лесовики у ворот и на самом Ведьмином холме на вид точно такие же пестряки, как и по ту сторону моста. Вездеход выкатил на похожую площадку, вся разница которой с оставленным торжищем была в том, что палатки заменяли крепкие, пусть и небольшие, каменные домишки.
– Вон место, – показал Вотек на прогал между домами. – Ты иди, Пустой, я растолкую твоим помощникам, что тут и как. Кто с тобой-то?
– Коркин, – бросил Пустой, останавливая машину и забрасывая на плечо мешок, – Старшим остается Филипп. Не Расслабляйся, парень. Знаешь, что делать. Я скоро вер– нусь – надеюсь, до утра нас отсюда не попросят. Пошли, скорняк, не обидят тут твою Ярку. Да она и сама никому себя в обиду не даст.
Механик спрыгнул на землю и зашагал по узкой тропке к громаде обсерватории. Коркин заторопился следом, думая о том, что опять не успел переговорить с Яркой, и что глаза слипаются на ходу, и что очень даже чистая и приличная деревенька с этой стороны моста.
– Чистая тут деревенька, – сказал он вслух, прилаживая на плече ружье, – Я посчитал: двенадцать домов, два из них вроде как лавки. Но не все жилые. Огородики за домами. Три колодца продолблены. Однако мы на холме! Это ж сколько долбить надо, чтобы до воды додолбиться! Да еще в камне…
Пустой оглянулся, и Коркин увидел, что скулы механика напряжены, глаза сужены, губы сжаты.
– Чистая деревня, – согласился Пустой, но произнес эти слова так, словно поднимал на спине в гору непосильную тяжесть, – Только давай, Коркин, пока помолчим. Важная у меня встреча, очень важная. Прости, что перекусить тебе не дал.
– Ну так… – смущенно буркнул скорняк и дальше поплелся молча.
Вокруг обсерватории не было ни мусора, ни каких-то сараев или изгородей, что уже немало удивило Коркина. Только в одном месте, в десятке шагов от прикрытого железной дверью входа, был устроен легкий навес, под которым стояла простенькая скамья и сидела простенькая старушка. Седая, худая, маленькая, серая – в цвет серого без единой бисеринки платья, редких волос и посеченного частыми морщинами сухого лица. Пустой остановился в пяти шагах от нее, она, не смотря ему в глаза, а уставившись куда-то в сторону горизонта, сказала негромко:
– Подойди.
Механик шагнул вперед, приблизился, опустился на колени, Бриша протянула руки, ощупала его лицо, и скорняк понял, что старуха слепа.
– Не показывай мне картинку, не надо, – сказала она негромко, продолжая ощупывать лицо Пустого, – Все равно не увижу. О Ленточке говорить не буду – сейчас не буду. Ребяток твоих приму, но не всех: тут у меня только те, кого я разглядеть могу, а у тебя не все такие, не все. Да и тебя разглядеть непросто, хотя даже в том, чего разглядеть не могу, сомнений не имею. Но тебе здесь не место. А вот этот, что с тобой пришел, чистый. Давно таких не встречала. Если не струсит, можешь на него полагаться. Да и струсит – против тебя все равно не пойдет. Но сейчас от него толку мало. Спит почти на ходу. Ты ляг, парнишка, поспи. Где стоишь, там и ляг. Камень теплый. А потом, когда я с командиром твоим переговорю, встанешь и обратно пойдешь. Не просыпаясь. А пока ложись, милый, ложись. И спи, парнишка, спи…
22
Филя еле дождался командира, который вернулся из обсерватории затемно, да еще привел Коркина, что вышагивал с закрытыми глазами, плелся за механиком словно пьяный. Пустой оставил скорняка на попечение Ярки, принял из рук Хантика блюдо с остывшим варевом да пригляделся к помощнику, который присел со своей порцией рядом, только в рот попадал не с первого раза, да и жевал через раз, глаза закатывал.
– Намаялся парень, – как сквозь сон услышал Филя голос Хантика, – Сначала провода тянул к этим… как их… фарам. Зеркало какое-то к стеклу лепил. Потом хлопоты разные, то да се. Потом какой-то дрянью колеса замазывал. Эта ж пакость лесная погрызла их так, словно клинками орудовала!
– Ну, положим, не дрянью, а монтажным плексом, – откуда-то прилетел голос Пустого, затем появилось его лицо, но только для того, чтобы уплыть в сторону, колеблясь и тая во мгле.
Открыл Филя глаза уже на следующий день. С удивлением обнаружил, что раздет до исподнего и лежит на настоящем топчане, накрыт ветхим, но не худым одеялом, сквозь грубую ткань тюфяка бок ему покалывает соломинка, а над головой вместо утреннего неба расположена ладная крыша, собранная из отесанных топором брусьев. Хвала богу, одежда Фили лежала тут же, на грубоватом, но прочном табурете. Оглядываясь по сторонам да прикидывая, что в домишке, окна которого были завешены пропускающей свет мешковиной, ночевал он не один, топчанов стояло еще с пяток, Филя ловко натянул порты, нырнул в рубаху, сунул ноги в сапоги, подхватил лежавший тут же собственный мешок и поспешил наружу.
День только начинался. Вездеход, окруженный толпой лесовиков, стоял в полусотне шагов, и Ярка вместе с Коркиным смывала с него следы лесного нападения. У дома на скамье сидел Хантик, чистил клубни и бросал в котел с водой. У его ног Рук обгрызал какую-то изрядно запыленную кость. Тут же, потрясая пустой флягой, что-то пьяно гундосил Сишек. Кобба сидел поодаль и не торопясь водил по клинку тонким камнем. Рашпик колол на узловатом пне затейливым топором на полешки дрова.
– Где Пустой? – спросил Филя, плеснув из стоявшей тут же глинки холодной воды на ладонь и в глаза.
– Тут недалеко, – пробурчал Хантик и, подмигнув мальчишке, сунул ему блюдо с коричневатой лепешкой, украшенной куском копченого сала и дольками мореного чеснока, – Угощайся. Пустой велел тебя не будить, а то уже все перекусили с утра. Но запивать еду придется водичкой, которой ты умывался. Винцо кончилось.
– Да ладно, его и было всего ничего, – пробурчал Филя, вдохнул запах лакомства и понял, что не на шутку проголодался. – Вино портится – это ж не пойло.
– Пойло! – проворчал Сишек и опять затряс пустой флягой.
– Как тут? – пробубнил Филя с набитым ртом.
– Да никак, – пожал плечами Хантик. – Спокойно пока. Орда за нами не пошла. Или не дошла. Бриша с утра отправляла гонцов в деревни, так они вернулись уже. Не было орды.
– Ты ее видел? – вытаращил глаза Филя. – Эту самую Сухую Бришу видел?
– Нет пока, – плюхнул в котел очередной клубень Хантик, – Ее пока только и видели Вотек, Пустой да Коркин, да и то скорняк не помнит ничего – чуть ли не по дороге к домине этой уснул, спящим, считай, так и вернулся.
– Ты ешь быстрей, Филя, – подал голос, стирая со лба пот, Рашпик, – Помогать надо. Тут кое-кто полночи на посту простоял, а теперь топором машет.
– А ты чего, Рашпик, – не понял Филя, – на зиму тут остаешься? Не многовато ли дровишек для костерка?
– Многовато, не многовато – о том пусть Пустой думает, – проворчал Рашпик, – Наше дело слушать старшего да следить, чтобы в кошельке дыр не было, когда монету выдавать будут. Ты Хантика лучше спроси – зачем дрова?
– А чего спрашивать-то? – удивился трактирщик, бросая последний клубень в котел и смахивая с колен мусор. – Зима, конечно, не скоро, но как же без дров? Их запасать надо, пока продают да пока цена им грош, я сам в тот лес за дровами не ходок. А ты, Рашпик, Филю не тронь! Ему отдельное задание Пустой придумал. И даже определил в помощь Коркина. Ты и вправду, Филя, ешь быстрее, а то скорняк обпомогался уже недотроге – скоро дырку в броне протрет.
– А сам-то он где? – не понял Филя. – Где механик-то?
– Там! – махнул рукой в сторону обсерватории Хантик. – Торгуется, наверное.
– Насчет чего? – не понял Филя.
– А вон, – обернулся Хантик к крепкому домишке, сложенному из известняка, в одной из комнат которого проснулся Филя. – Насчет дома. Покупает. Тут раньше трактир как раз был, так старый трактирщик помер. Сгрызли его, стало быть, в том самом лесу. Полгода уж как.
– Так мы остаемся здесь? – прошептал с надеждой Филя.
– Кто-то, может, и остается, – пожал плечами Хантик, – А кто-то и нет. Оно ведь как. Пустой сразу сказал, что тут не останется, но купить дом мало – надо еще и добро на проживание у Бриши получить. Она сама решает, кому можно остаться, а кому нет. А без ее добра только за мостом. Хоть обстройся. Там, кстати, для трактира самое место. Только боязно там…
– Но там же тоже люди? – посмотрел Филя за ущелье, где все так же стояли шатры и палатки, дымил костер, суетились точно такие же люди, как и с этой стороны.
– А в лесу кто? – прищурился Хантик. – Люди… Сдается мне, что, пока не выпустишь потроха наружу, ни про кого точно не скажешь – человек перед тобой или еще кто Да и то…
– А что они там делают? – спросил Филя.
– Да как тебе сказать… – нахмурился Хантик. – Половина жмется поближе к Ведьминой горе, надеется под защитой Бриши отсидеться. Пусть и за мостом. Вторая половина в кулаках медяки да безделушки какие мнет, надеется на помощь. Кто-то исцеления жаждет от недуга, кто-то спросить о наболевшем хочет, кто-то пожаловаться на кого-то. Запленочники, которые в доспехах, за порядком смотрят. А собачники, скорее всего, девку высматривают, которую Пустой ищет.
– Так ее здесь нет? – вспомнил Филя.
– А я откуда знаю? – хмыкнул Хантик. – Меня в ту домину не приглашали, углов я там не обшаривал. Да и Пустой находки не праздновал. Ты бы доедал да за дело брался. Мы-то, конечно, надень еще здесь задержимся. Пустой так и сказал, что завтра дорога продолжится, но дел много. Ты к Коркину подойди, он тебе все разъяснит.
Коркин разъяснять ничего не стал, да и не смог бы. Он продолжал натирать поблескивающие обводы вездехода да не сводил глаз с точно так же уставившейся на него Ярки. Когда Филя окликнул скорняка в третий раз, а потом и вовсе толкнул его в плечо, Коркин вытащил из-за пазухи листок пластика и сунул его мальчишке. Мелким почерком Пустого был выписан список в два столбца добра, которое следовало выгрузить из вездехода и под присмотром Хантика разместить в домике. Судя по списку, Пустой считал сооружение уже своим и не только замыслил открыть в нем новый трактир, но и соорудить тут же мастерскую. Вездеход, оставив в нем набор самых необходимых инструментов, оружия и некоторого запаса пищи, освободить следовало почти полностью. Филя обернулся на Хантика, но тот только развел руками и довольно улыбнулся.
– Ты носи знай, а я уж скажу, что куда класть. Я уж и петли для замков навесил, пока ты спал. Вот и Кобба поможет, тебя тоже ждет. Только начинай с ящиков, что наверху.
Их первыми закрыть надо, а то Сишек с утра опять узлов не вяжет – где только пойло достает? Да один ящик там и оставь. Он еще Пустому пригодится. А еще один разбери да распихай по отсекам в мешках, глинок по пять. Только соломой переложи! Так Пустой сказал!
Филя вздохнул, еще раз толкнул Коркина, который вновь уставился на Ярку, и полез наверх.
Как мальчишка и предполагал, разгрузка вездехода заняла весь день, хотя все дело портил Хантик. Хромой вооружился собственным списком и скрупулезно отмечал едва ли не каждый гвоздь, бормоча при этом, что трактир трактиром, но хотя бы лавочку на той стороне моста поставить будет надо, а то не пойдет торговля. Тем более что Пустой с за– пленочниками отношения вроде бы уже наладил. Хотя бы шатер раскинуть – и то дело. Филя мусолил свой список, открывал отсеки, доставал мешки, ящики, свертки и успевал присматривать за Коббой и Коркиным, которые несли сокровища к Хантику. Хотя вскоре стало не до того: в помощь подошла и Ярка, да и Рашпик, перерубив груду чурбанов, раздраженно плюнул и взялся помогать спутникам. Филя уже сам перестал удивляться, как он сумел распихать по укромным уголкам машины столько добра, когда небо начало темнеть, и он понял, что незаметно пролетел день.