Текст книги "Ничего личного. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Сергей Малицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 42 страниц)

Скорняк лег на край постамента в пяти шагах от отшельника, приложил ружье к плечу, посмотрел в прицел. Пес си– Дел на лошади и смотрел, как его собачники штурмуют купол. Десяток здоровяков окружали предводителя, но он вновь поразил Коркина своим ростом. Только голова у него все-таки была не собачьей. Она напоминала ее лбом, вытянутой вперед ужасной пастью, заостренным контуром ушей, но на ней не было ни волоска. И все-таки лоб Коркина покрылся испариной, ладони вспотели. Он торопливо вытер руки о волосы, вновь поймал в прицел голову, как решил для себя, переродка, дождался, когда тот с недоумением обернется, и нажал на спусковой крючок. Истошный, непереносимый вой прозвучал над площадью! А секундами позже ордынцы и все собачники понеслись к постаменту.

– Я попал! – заорал скорняк. – Я попал пулей прямо в голову, но он хоть бы что! Вы слышали его крик? Слышали?

– Значит, одной пули мало, – отрезал Пустой. – Все пули, что у тебя есть, загони в эту мерзость. К бою!

Бой получился коротким. Кобба встретил ордынцев на ста шагах. Он снес первый ряд всадников почти полностью, проредил второй и, когда конница попыталась откатиться, оставил из полутысячи всадников едва ли сотню, но открытая дверь в основании постамента манила и ордынцев, и собачников, как приманка, перед которой устоять было невозможно. Или страшно, потому что уже не один раз пронзенный пулями Коркина Пес продолжал оглашать площадь истошным криком и гнал, гнал всадников и собачников на штурм. У двери образовалась давка. Собачники поливали гребень постамента дробью. Стрелы не давали поднять головы. Рашпик и Филя обстреливали штурмующих почти в упор, вскидывая дробовики, не глядя, но те продолжали рваться в тесный проем, словно орущий Пес был страшнее смерти. Даже гранаты, которые Лента одну за другой бросала вниз, не могли их остановить. А с лестницы неслись истошные вопли – там бушевало пламя. Пустой стоял на ступенях и раз за разом взводил дробовик, выжигая внутренности основания памятника вместе со штурмующими. Вот уже и Кобба перебрался на эту сторону, чтобы проредить очередью из пулемета потерявших рассудок смельчаков, когда Пустой заорал, что надо отходить.

«Куда отходить?» – не понял Коркин, потому что вставлял уже третью обойму в ружье, но Пес, который стоял в полутора сотнях шагов от памятника уже без лошади и продолжал рычать или реветь и гнать остатки своего войска на штурм постамента, словно и не принял в голову и туловище полтора десятка выстрелов пулями и картечью, все еще был жив.

– Все назад! – зарычал Пустой, выскакивая наверх из прохода с опаленными волосами и дымящейся одеждой, и тут часть постамента рухнула. Обнажились раскаленные, оплавленные камни, взметнулись языки пламени над трупами, и Коркин наконец разобрал вопль Пса.

– Девку мне отдайте, девку!

– Ага, сейчас! – ответила Лента и срезала ослепительным лучом собачью башку с плеч.

Бой прекратился тут же. Уцелевшие собачники бросились бежать, а ордынцев или не оказалось в живых вовсе, или они успели раствориться в окрестных переулках минутами раньше.

– Девку ему, – со всхлипами пробормотала Лента, садясь на камень в показавшейся Коркину оглушительной тишине. – А больше он ничего не хочет? Я слуга Галаду, слуга Галаду. А мне плевать, чей ты слуга. Я зато ничей не слуга. Так и надо. – Она потрясла лучеметом, – Все заряды одним лучом. Но теперь его долго придется заряжать.

– Тихо. – Пустой обнял девчонку за дрожащие плечи, – Зарядим, не волнуйся.

– Как спускаться-то будем? – нервно рассмеялась девчонка, – Ты же, механик, лестницу расплавил! Она теперь остывать будет неделю! Запашок чувствуешь? Жареной со– бачатиной несет!

– У меня веревка есть, – отозвался Кобба, – А вот патронов осталось не так много. Один магазин, и тот неполный.

– Филя ранен! – крикнула Ярка. – И Рашпик.

Мальчишка и толстяк сидели у каменных ног памятника с лицами героев. Дробь собачников посекла им плечи, лица, но глаза ни у того, ни у другого не пострадали. Рук попеременно зализывал раны у обоих, явное предпочтение отдавая Филе.

– Нормально, – постарался улыбнуться сквозь слезы мальчишка, – Сначала вообще боли не чувствовал, а теперь… печет немного. Ничего, Рук справится.

– Ну… – Рашпик с досадой закряхтел, – Если мальцу нормально, то я ныть не буду. А хотелось бы поныть, точно говорю, хотелось бы.

– Будем спускаться, – вздохнул Пустой. – Надо осмотреться. К тому же среди этих, – он кивнул на заполненную трупами площадь, – не было переродков. Думаю, что они еще появятся.

Файка нашел Рашпик. Едва Филя с толстяком спустились вниз и мальчишка ринулся осматривать брошенные ружья и собирать патроны из подсумков собачников, Рашпик заорал диким голосом:

– Тут он!

Файк лежал, прижатый трупом лошади, на полпути между постаментом и куполом светлых. Глаза у него были открыты, но из груди доносился предсмертный хрип. Куртка была изодрана очередью Коббы. Коркин присел рядом, дотронулся пальцами до сереющей щеки. Файк заморгал глазами.

– Зачем, Файк? – спросил Пустой.

– Я – слуга Галаду, – прошелестели сухие губы.

– Чего он хотел от тебя? – спросил Пустой.

– Он хотел, чтобы я ему служил, – ответил Файк и начал искать глазами Пустого, словно потерял зрение. – Хотел, чтобы я следил за тобой, механик. Чтобы привел орду в Поселок. Чтобы гнал тебя до Бирту, чтобы убил светлых. Галаду не нужны светлые. Они мешают, хотя и глупы. И еще… Еще…

– Кто такой Галаду? – спросил Пустой.

– Еще… если я не смогу… Я должен… – Файк захрипел, забулькал кровью, но все-таки произнес: – Убить тебя, механик.

– Нет. – Блеснул клинок.

Кобба вытер лезвие о круп лошади.

– Смотри, механик.

Коркин с отвращением вскочил на ноги. Веселый сборщик Файк уже не был Файком. Руки и ноги его удлинились, и теперь, вместе с уходящей из помутневших глаз жизнью, медленно укорачивались, пряча костяные когти, шипы и шпоры на коленях, локтях, плечах.

– На последний прыжок силы у него были, – мрачно заметила Лента и кивнула Коббе. – А ты, аху, не только хорошо стреляешь, но и владеешь мечом неплохо.

– Ну что же… – Пустой поднялся на ноги, смахнул с ресниц и волос белые точки пепла. – По всем правилам нам осталось встретить еще Ройнага и эту девку без лица.

– Хона ее зовут, – ответила Лента, – Не советовала бы я тебе с нею встречаться. По слухам, она куда искуснее во владении мечом, чем ее бывший правитель Богл. К тому же она действует только наверняка.

– Однажды я смог затянуть ей руки петлей, – усмехнулся Пустой.

– Она позволила тебе это сделать, – той же усмешкой ответила Лента, – Она многое позволяет мужчинам, но при условии последующего приготовления из них какого-ни– будь лакомства.

– Ну… – Пустой поправил на плечах мешок, – В мои планы это не входит.

– А Ройнаг, скорее всего, давно уже спит под боком у какой-нибудь вдовушки в приболотной деревеньке, – заметил Рашпик и с досадой смахнул со щеки слюну Рука. – И правильно делает, кстати.

– Вот. – Покрытый ссадинами и отметинами Филя поднял над головой сразу с пяток ружей. – Есть из чего выбрать!

– Пошли! – кивнул Пустой.

– А они нас не посекут своими лучами? – с подозрением посмотрел на опаленный купол светлых Кобба и потер ладонью грудь, – У меня не самые хорошие воспоминания об этих ребятах.

– Не думаю, – твердо сказал Пустой, – Тем более, как видите, их осталось всего трое. И все трое нас встречают.

Коркин прищурился. У открывшегося в основании купола прохода и в самом деле стояли трое. Один – худой, чернявый, с перевязанной тряпками окровавленной рукой.

Второй – высокий и рыжий. Третья – маленькая и худая навроде Ярки.

– Йози-Ка, Рени-Ка и Яни-Ра, – назвал всех троих Филя.

– Надеюсь, ты оставишь пока все мысли о мести? – повернулся к Ленте Пустой.

– На Нотту-Ра твои надежды могут не распространяться, – отрезала Лента.

40

– Это что?

Пустой положил на стол короткоствол. Яни-Ра, которая сидела вместе с Рени-Ка за круглым столом центрального зала светлых напротив механика, Фили, Ленты и Коббы, усмехнулась.

– Твой аху понимает язык светлых?

– Нет, – мотнул головой механик.

– Тогда придется поганить рот языком твоего воспитанника, – скривилась светлая. – Чтобы не тратить времени на перевод. Зачем-то ты ведь захотел посадить за стол аху?

– У него есть вопросы к вам, – ответил Пустой. – Точно так же, как у меня и у Ленты.

– Я уже сказала один раз тебе, механик, – процедила, не стирая с лица презрительной улыбки, Яни-Ра, – на вопросы о твоем прошлом я отвечать не собираюсь. Сходишь к девятой пленке – сам все вспомнишь. Этот предмет – из твоего прошлого. На всякий случай все предметы из твоего прошлого, что у тебя остались, остались по моей воле. Или ввиду их неважности. И говорю я сейчас с тобой по собственной воле. Или ты примеряешь на себя одежду спасителя и ждешь благодарности?

Пустой помолчал, крутанул на столе короткоствол. Яни-Ра продолжала гнуть губы в усмешке.

– Это и вправду предмет из твоего прошлого, – подала голос Лента. – Это пистолет, механик. Так он называется на… нашем языке. Сразу добавлю: твой мешок тоже из твоего прошлого, там он назывался – рюкзак.

– Это я и так вспомнил, – медленно проговорил Пустой. – И язык из моего прошлого я тоже не забыл. Это что такое?

На стол легли два устройства, напоминающих коротко– стволы, но имеющие необычную, вроде дверной ручки, рукоять и темный раструб вместо дула.

– Смотри-ка, – усмехнулась Яни-Ра, – А ведь Йоши-Ка должен был их убрать из твоего мешка. Наверное, забавлялся, смотря, как ты их пытаешься оживить. Или понять их предназначение. Вот, держи, может быть, пригодится.

Яни-Ра бросила на стол черный диск с отверстием.

– Это настройщик. У тебя в руках нейтрализатор. Или тор. Сейчас не настроен. Пока он не настроен, он не заряжается, не работает. Для каждого… мира своя настройка. Сейчас он настроен на… твое прошлое, но ты не там. Надень диск на раструб.

Пустой взял диск, поднял один из нейтрализаторов, насадил диск на дуло. Раздалось тихое гудение. На диске засветился один из штрихов.

– Поверни нейтрализатор вправо до щелчка, – сказала Яни-Ра, – Вот. Видишь, загорелся огонек на стволе. Можешь снимать настройщик. Нейтрализатор уже заряжается. За двое суток может зарядиться на пять импульсов. Но он бесполезен здесь.

– Почему? – нахмурился Пустой, – Для чего он служит?

– Это тоже вопрос из твоего прошлого, – растянула губы в улыбке Яни-Ра. – Но я отвечу. В каждом… мире есть не только его обитатели, но и гости. Гости отличаются от обитателей. Чаще всего они нежданные гости. Или даже тени гостей. Их… изображения, пусть и с элементами материальности. Это устройство уничтожает таких гостей. Выбрасывает их прочь, если это изображения. Уничтожает в пламени, если гости на самом деле материальны. Правда, последнее не всегда. В последнем случае сначала иногда нужно… повредить гостя. Нарушить его целостность.

– Принцип работы прибора? – спросил Пустой.

– Каждый мир имеет свои… вибрации, настройки, – Пожала плечами Яни-Ра, подергала себя за подбородок и рассмеялась, – Тебе ли об этом спрашивать? Ну ладно, не буду тебя мучить. Есть вещи, которые находятся не только в твоем прошлом, но и еще глубже, и мне они неизвестны наверняка.

– Вы… гости здесь? – спросил Пустой, рассматривая нейтрализатор.

– Да, – кивнул Рени-Ка, который до этого не произнес ни слова. – Так же, как и ты, и твоя девчонка…

– Я – ничья! – ударила ладонью по столу Лента.

– …и этот аху, – как ни в чем не бывало продолжил Рени-Ка, – За этим столом только один абориген – вот этот заклеенный пластырем лесовик, которого ты назвал Филипп. Когда прибор зарядится, ты сможешь сжечь любого из нас, и девчонку, и аху. Но пока только Йози-Ка. Остальных сначала придется ранить.

– Или убить, – усмехнулась Яни-Ра, – Так интересно… разжевывать всякую ерунду и смотреть, как ты пытаешься ее усвоить. Мы здесь не изображения, а во плоти.

– А там, на крыше? – спросил Пустой, – Вы исчезли! И Вери-Ка исчез!

– А ты хотел, чтобы он погиб под клинком ордынца? – поднял брови Рени-Ка.

– Для Твили-Ра это был бы лучший выход, – напомнил грустную весть Пустой.

– Мы еще поговорим об этом… может быть, – поджал губы Рени-Ка.

– Там мы были не сами собой, – согласилась Яни-Ра. – На второй внешней базе мы всегда были… изображениями. Слишком тесный контакт с… дикими обязывал быть осторожными. Нас слишком мало. Поэтому мы были изображениями, энергетическими дублями. Мы называем это состоянием трансляции, наши образы – транспоренами. С высоким разрешением, какими ты видел нас у себя на крыше. Или с низким, какими… ты тоже нас видел. Оглянись. Видишь эти кресла? В кресла, подобные этим, мы садились на первой внешней базе и перемещались туда, куда нам было нужно. Мы даже можем перемещать не слишком большие материальные предметы, как, например, эти нейтрализаторы. И собственные изображения.

– Почему на внешней базе? – спросил Пустой.

– Чтобы следить за тобой, парень, – ответил Рени-Ка, – Пленки Мороси не пропускают наших сигналов. Из-за них была создана и воздушная дорога.

– А для чего служили именно эти кресла? – нахмурился Пустой и посмотрел на Ленту, которая сидела, прикрыв глаза. Бисер пота поблескивал у нее на висках.

– Для того чтобы следить за тобой в твоем прошлом, – процедил Рени-Ка. – Чтобы очищать твое прошлое от всякой нечисти! Твой мир!

– Кто вас просил об этом? – негромко спросила Лента.

– А ты не подумала, что, очищая твой мир, мы спасаем свой? – процедила сквозь зубы Яни-Ра.

– Осталось только понять, отношусь ли к категории нечисти я сам, – задумался Пустой.

– Без сомнения относишься, – ответил Рени-Ка. – Но природу твоей сущности нам так до конца установить и не удалось. На всякий случай имей в виду: вздумаешь воспользоваться нейтрализатором – будь осторожен. Направишь его на себя – ничего не произойдет для тебя, разве только получишь синяк, а вот те, кто стоит рядом, даже твои близкие, окажутся мертвы. Думаю, что это правило действительно для тебя везде.

– То есть он не такой, как я? – воскликнула Лента.

– Механик – такой, как ты, такой, как этот мальчишка, – кивнула на Филю Яни-Ра, – такой же, как мы, и даже такой же, как аху. У него абсолютная совместимость со всеми расами. У него имеется повышенная устойчивость к повреждениям, повышенная реакция. Он завидный экземпляр… в физическом отношении. Хотя, девочка, грех тебе обижаться на собственные таланты – ты ведь тоже здесь оказалась не просто так! Да и мало кто выжил бы в Мороси на твоем месте.

– Об этом мы еще поговорим, – процедила Лента.

– Это что такое? – выложил на стол игрушку-дробовик, магазины к нему и бутыль с шариками Пустой.

– Предмет из твоего прошлого, – с усмешкой парировала Яни-Ра, – Предмет, который мы слегка усовершенствовали. Шарики, которые светятся в темноте или вспыхивают через половину секунды после вылета из ствола, – наша работа.

– Я изучал их свойства, – кивнул Пустой, – Едва не сгорел сам. Это, – он постучал по штриху на срезе дула, – катализатор?

– Можно и так сказать, – кивнула Яни-Ра.

– Вездеход? – вспомнил Пустой.

– Оставлен был тебе специально, – кивнул Рени-Ка.

– Взрыв мастерской?

– Работа Йоши-Ка, – развел руками Рени-Ка. – Хотя это мог сделать любой. Собственно, третья база так и была взорвана. Перенести порцию взрывчатки не труднее, чем нейтрализатор. Для этого даже необязательно перемещаться куда-то самому.

– Зачем? – спросил Пустой.

– Понимаешь… – Яни-Ра вновь потерла подбородок, – У тебя есть поразительный талант! Где-бы ты ни оказался, ты тут же обрастаешь друзьями, имуществом, обязательствами, хозяйством. Хорошая черта для твоей будущей семьи, но ужасная для… человека, у которого есть предназначение. Я вообще удивляюсь, что ты добрался до нас.

– Но ты сделал это вовремя, – заметил Рени-Ка. – Мы благодарны тебе.

– Зачем все это? – повторил вопрос Пустой, – В чем мое предназначение? Зачем столько усилий, чтобы следить за мной? Зачем куда-то меня вести? Зачем?

– После девятой пленки, – сухо отчеканила Яни-Ра, – Но скажу сразу еще кое-что. Я ведь понимаю, что ты будешь спрашивать насчет следа на твоей груди? И насчет такого же следа у аху и у девчонки? Так вот, те, у кого этот след был на лбу, прощались с жизнью. Ты спросишь почему? Отвечу. Так было надо.

– А теперь, раз уж мы собираемся отправиться к девятой пленке, – уже не надо? – мрачно спросил Пустой.

– Не знаю, – призналась Яни-Ра, – У меня как раз вопросов еще больше, чем у тебя.

– Это откуда? – положил на стол клинок Пустой.

– Это меч аху, – ответила Яни-Ра. – Остальное – девятая пленка.

– Откуда у меня это? – Пустой выложил на стол брелок-пирамидку с четырьмя гранями – черной, белой, двумя зелеными.

– Это все, что ты хочешь узнать? – улыбнулась Яни-Ра и посмотрела на Коббу, который мрачно переводил взгляд с одного собеседника на другого. – А спросить у своего аху не хочешь?

– Он может не знать, – ответил Пустой. – Он был простым стражником.

– Ой ли? – рассмеялась Яни-Ра, – Если бы он был простым стражником, то получил бы отметину не на груди, а на лбу. Кому нужно сохранять жизнь простому стражнику? Или он не рассказал тебе, что бежал с базы так же, как и девчонка, просто несколькими годами раньше?

– Я всего лишь хотел вернуться домой, – процедил в ответ на взгляд Пустого Кобба, – Лет мне уже много. Я не был дома тридцать пять лет. Мои дети выросли. Мои родители, может быть, умерли. Ради того, чтобы вернуться домой, я готов не только лгать, я готов на все.

– Сейчас ты не лжешь? – уточнил Пустой.

Кобба промолчал.

– Посмотри на это. – Яни-Ра провела рукой по столу, на котором был выгравирован треугольник, сложенный из четырех треугольников, – И на это.

Светильник над столом представлял собой треугольник с тремя лепестками.

– Не находишь, что эти образы схожи с этим… маячком?

– Маячком? – не понял Пустой.

– Да, – кивнула Яни-Ра. – Если ты повернешь кольцо, к которому крепится цепочка, маячок начнет излучать сигналы. Это штучка аху.

– А это картинки светлых? – повел рукой Пустой.

– Согласись, есть нечто общее, – напряженно рассмеялся Рени-Ка.

– Что означают эти треугольники? – спросил Пустой.

– Их четыре. – Рени-Ка взял в руки брелок, погладил грани. – Вещь принадлежит аху, поэтому неслучайно, что в качестве оси миров выступает черный треугольник. Как вы Называете свою родину? – прищурился светлый.

– Киссат, – хрипло проговорил Кобба. – Основание мира. Моя родина – Киссат.

– Вот, – Рени-Ка вновь погладил черный треугольник, – Киссат. Основание мира. Звучит несколько пафосно. Ну не только аху этим грешны. Мы называем их мир дном мира. А наш, – светлый погладил белый треугольник, – его вершиной. Да, ни больше ни меньше. Жагат. Так звучит его имя на нашем языке. Кстати, сами аху называют себя иначе. Они – амел. Что означает то же самое, что и слово «джан» на языке светлых – просто люди. Не удивляйся, механик, именно Кобба когда-то учил меня своему языку. Аху – это слово для всех прочих. На их языке оно означает – чужак. Так что с этой точки зрения за этим столом все аху. Кроме Филиппа.

– Еще два треугольника, – напомнил Пустой.

– Разгон, – потрогал темно-зеленый треугольник Рени-Ка. – Наша беда и боль. Сейчас мы здесь.

– Светло-зеленый? – бросил быстрый взгляд на Ленту Пустой.

– Девятая пленка, – улыбнулся Рени-Ка.

– И опять тот же вопрос, – откинулся в кресле Пустой. – Зачем это все?

– Девятая пленка, – повторила Яни-Ра, – Кстати, Коббе тоже не мешало бы освежить память. Он так и не ответил на все вопросы светлых. Может быть, мы узнаем больше, чем знали до сих пор, именно теперь.

– Разреши, – протянул Кобба руку к брелоку. – Сколько себя помню, мечтал подержать его в руке.

Отшельник осторожно взял брелок, поднес его к глазам, погладил каждую из граней, прижал к щеке, посидел так мгновение, закрыв глаза, постучал сложенной гнездом ладонью по груди и с поклоном вернул пирамидку Пустому.

– Я готов идти к девятой пленке хоть сейчас, – сказал глухо.

– Туда мы отправимся завтра утром, – сказал Рени-Ка. – Ночью из-под купола выходить нельзя. Тем более что с твоей помощью, механик, контуры удалось исправить. Ты и в самом деле отличный мастер. У тебя ведь еще что-то есть в твоем мешке?

– Вот. – Пустой вытащил из кармана картинку с красавицей, разгладил ее на столе, – Кто это?

– Нотта, – улыбнулась Яни-Ра.

– Что значит Нотта? – сузил взгляд Пустой.

– Ничего, – развела пальцы Яни-Ра и с усмешкой посмотрела на опустившего глаза Рени-Ка. – Это – пустота. Игрушка. Забава. Симулятор.

– То есть? – не поняла Лента.

– Понимаешь ли, – подняла глаза к потолку Яни-Ра, – мужчины не слишком хорошо переносят длительное воздержание от близости. И что же делать? Ну не обязывать же женскую часть коллектива оказывать плотские услуги мужской, хотя разное случается, разное. К тому же женщины порой и сами… имеют разные потребности. Для этого существует Нотта. У нее, кстати, разные облики – есть и мужской, но вот этот самый удачный. Самый популярный. Представляешь, что такое идеальная женщина? – Яни-Ра перевела взгляд на Пустого, прищурилась. – Пусть даже идеальная копия идеальной женщины. Красивая. С прекрасным запахом. Умная. Все понимающая. Чуткая. Единственная. Готовая к близости именно тогда, когда тебе это нужно. Отвечающая твоим самым причудливым пристрастиям. И что едва ли не важнее всего, исчезающая по первому требованию. Невозможно не влюбиться! Невозможно устоять!

– То есть… – Лента скрипнула зубами, потерла вспотевшие виски, – Она как бы есть и как бы ее нет? То есть за ней – пустота? Ничто?

– Ну почему же! – стала серьезной Яни-Ра, – Необязательно. Есть, точнее, было особое кресло для оператора – удивительная разработка, практически полная гарантия материальности, и в то же время… Правда, не могу его показать, специальный терминал уничтожен, он был в другом ангаре, но поверь на слово, Нотта необязательно была пустотой. Управлять фантомом мог и реальный человек. И сразу отвечу для тебя, девочка: даже использовать этот образ в Другом мире. В качестве охотника за нечистью. В качестве, как мы тут говорим, жнеца, или транспорена. В качестве исследователя. Наблюдателя. Разведчика. Ученого. Транспорен высшего уровня не может управляться только программой.

– А кто был внутри? – спросила Лента, тыкая пальцем в изображение красотки, – Кто был с той стороны? С этой стороны? Кто сидел в этом вашем терминале, когда она…

– Да кто угодно, – пожала плечами Яни-Ра, – Да хоть тот же Вери-Ка или Йоши-Ка. Надо бы посмотреть график, но он тоже уничтожен…

41

Это было так странно – спать под крышей, на постели, а не на топчане. Хотя что Коркин видел в своей жизни? Или топчан для него не был нормальной постелью? Считай, что бабка из Квашенки и приучала его к нормальной жизни, умываться, стелить постель, есть ложкой, чистить зубы, мыть ноги вечером, стричь волосы, ногти. Зачем ей это было нужно? Разве простой работник по дому заслуживал столько внимания? Или он был ей еще кем-то? В деревне, конечно, потешались над Коркиным, а если бы он рассказал, что иногда старуха подходит к спящему скорняку и гладит его по голове, пришептывая какие-то глупости вроде как: «Недолго мне, сыночек, осталось, скоро приду к тебе, жди», – вовсе со свету сжили бы. А ведь он так и не спросил старуху, о ком она горюет. В деревне вроде бы говорили, что детей у нее не было, да что они могли знать, если все помнили ее уже старухой? Теперь уже и спросить не у кого. Или и ему надо так же гладить кого-то и шептать: «Скоро приду к тебе, мама, жди»? Ну, во-первых, он никуда не торопится, во-вторых, мама его вряд ли услышит, а та же Ярка, что опять свернулась клубочком, поплакала о своем да уснула, вовсе подумает, что скорняк разум потерял. Если он у него был, конечно.

А может быть, никуда не уходить? Остаться здесь? Попроситься к светлым в работники? Вместе с Яркой! Вон как, их уже трое осталось, а даже оставшийся купол большой – как они с ним справятся?

Коркин погладил Ярку по голове и вышел в едва освещенный коридор. В его конце моргало электрическими сполохами окно. Коркин зевнул и прислушался: где-то далеко слышалось рычание и скрежет. Он шагнул вперед и в который раз с удивлением посмотрел под ноги. Серое покрытие пола на вид было идеально гладким, но не скользило и гасило все звуки. Кроме вот этого рычания.

Раздумывая о том, правильно ли он сделал, что оставил ружье около Ярки, а не потащил его с собой, Коркин добрел до окна и посмотрел в темное стекло. За окном творился ужас. На едва освещенной площади за восстановленным периметром пировали какие-то твари. Коркин мог разглядеть только силуэты тел, лап, крыльев. Что-то темное и живое смешивалось в клубок, распадалось на части и вновь схватывалось неразличимым комом. Верно сказал Рени-Ка, что утром камни будут уже чисты.

– Ты что, Коркин? – послышался голос Пустого.

Скорняк вздрогнул, повернул голову. На ступенях лестницы в полумраке сидел Пустой. Десятком ступеней выше к стене прижалась Лента.

– Не спится, – пробормотал Коркин, – Да еще эта мерзость человечину перемалывает. Колотит меня. Вот после сегодняшнего колотит. Закрываю глаза – и вижу, как пули всаживаю в Пса, а ему хоть бы что. Что завтра-то? С утра к девятой пленке? Далеко до нее-то?

– Мили четыре, – ответила Лента, – Доедем. У них тут в ангаре одна машинка еще осталась. Механик уже проверил: на ходу.

– Да, я проверил, – кивнул Пустой и зашелестел листом пластика. – Зажигалка есть?

– Ну как же? – удивился Коркин, – Как же без зажигалки? Мало ли – костерок разжечь или еще что.

Полез скорняк за пазуху, достал хитрую приспособу – тот же механик и придумал ее: трубка с прорезью, в ней пластинка и шнурок. Пластинку дернуть, от шнурка разжечь огонь и задуть. Шнурка хватает на сотню костерков. Подарок от Фили.

– Спасибо.

Пустой развернул лист пластика, поднес к язычку пламени. Побежал огонь по краю картинки, загнул ее, зачернил. Затрещал пластик, пошел пузырями, полился на пол.

– Так это же… – растерялся Коркин, узнав картинку с базы.

– Ничто, – покачал головой Пустой и растоптал сапогом пепел. – Пустое место.

– Дурак ты, механик, – подала голос сверху Лента, – Завтра про пустое место будешь говорить, после девятой пленки.

– Но ты же слышала? – обернулся Пустой.

– И что? – Лента презрительно фыркнула, – Может, пустое место, а может, и нет. Отнесись к этому как к одежде. К яркой, дорогой одежде. Дело не в одежде, механик!

– А если под одеждой Вери-Ка? – спросил Пустой.

– А если Твили-Ра? Или Яни-Ра? – усмехнулась Лента, – Не спеши, механик. Спрыгнуть легко, забраться трудно.

– А ты чего не спишь? – спросил Коркин девчонку.

– С Пустым прощаюсь, – буркнула Лента.

– Так вот он здесь, – не понял скорняк, – И завтра здесь будет. Только с памятью.

– Может, будет, а может, и нет, – прошептала Лента. – Может, он, а может, и не он.

– Не прощайся, Ленточка. – Пустой негромко рассмеялся. – А то со мной часто прощаться придется. Я часто меняюсь. Вот ты Сишека зарубила, а я сразу другим человеком стал. Понимаешь, когда у человека вытаскивают из головы железный штырь, он сразу становится другим. И ведь не меняется при этом!

– А вдруг завтра изменишься? – странным, высоким голосом прошептала Ленточка. – Изменишься, и я опять буду одна.

– Не будешь, – твердо сказал Пустой.

– Там что-то случилось? – не понял Коркин. – Что случилось со светлыми? Филя вышел с этого вашего совета, как будто у него ордынцы мозг высосали. Кобба сам не свой вывалился – сразу спать отправился. Что они рассказали? Кто они?

– Они – гости, – развел руками Пустой, – И мы – гости. И Кобба – гость. А ты, Коркин, – хозяин.

– Где хозяин? – не понял скорняк.

– На земле этой хозяин, – взъерошил волосы Пустой. – Ты, Рашпик, Хантик, Ярка. Вы все – хозяева. Амы – гости.

– Не понял, – признался Коркин.

Зажигалку спрятал, присел на корточки.

– Вот, – Пустой сжал одной ладонью другую.

– Ладонь, – пожал плечами Коркин, – Пальцы. Ты сжал четыре пальца.

– Да, – кивнул Пустой, – Четыре пальца. Вот, – Он вытащил из кармана брелок-пирамидку, – Только не пытайся представить, я и сам не могу. Просто верь. Или принимай к сведению. Есть много миров. Ты ведь видел цветные стекла из витражей? Мне их часто приносили из Волнистого. Так мир один, смотришь через стекло – другой. А теперь пойми: миров много, и они близко, они проходят друг сквозь друга.

Пустой сжал брелок в пальцах, пригляделся к нему и вдруг рассмеялся.

– Миров много, – недоуменно повторил Коркин, – Они проходят друг сквозь друга. Не понимаю.

– Вот. – Сжал ладонью четыре пальца Пустой, потряс брелоком, – Миров много, но пройти из мира в мир невозможно. Почти невозможно. Но миры как единое целое. Они влияют друг на друга, непонятно как, но влияют. Ну вот представь, что ты живешь в городе, у тебя каморка, по соседству живет Рашпик. Вы не видитесь никогда, он ходит через другую дверь, но, когда он топит печь у себя, стена в твоей каморке нагревается. И ты, может быть, никогда не узнаешь, отчего она нагрелась.

– Так я пойду посмотрю, – пробормотал Коркин.

– А нельзя, – развел руками Пустой, – И никто не запрещает, но нет у тебя выхода к его двери. А если ты выйдешь из дома, то окажется, что твоя каморка вовсе этой стеной в бурьян выходит, а стена теплая. Просто Рашпик печь топит в другом мире, а у тебя стена теплая.

– Мудреный ты какой-то, механик, – хмыкнула Лента, – Или Коркина за дурака держишь. Он просто думает медленно, но никак не дурак. Поверь мне как бабе: баба всякого дурака за милю видит. Смотри, Коркин, миров много, но они не просто так вперемешку, а порциями. Ну как косточки в лесном яблоке. Четыре штуки. Тоже не одно и то же, но вместе. Четыре пальца на одной руке, если без большого, четыре грани у пирамидки. Четыре мира в одной кожуре. Между ними кожурки тонкие, а наружу такая, что вовсе не прогрызешь. Понял?

– Четыре мира, – растерянно прошептал Коркин.

– И один из них – это Разгон, – пояснил Пустой. – Второй – мир, откуда пришли светлые. Третий – мир, откуда пришел Кобба, аху. Четвертый – откуда пришли Лента и я.

– Ага, – скривилась девчонка. – Сама я пришла, как же!

– Ну, – наморщил лоб скорняк. – Так ведь нельзя же из мира в мир!

– Нельзя, когда Рашпик печку у себя топит, – вздохнул Пустой. – А вот когда он костер на полу разводит да бросает в него снаряды, что мне из Мороси сборщики тащили… Тогда не просто стенка греется – она трескается. Сто лет назад война была в Разгоне. Сам знаешь. Гарь, Мокрень – все оттуда. Здесь война, а в остальных мирах, что поближе, – беда. У светлых мор, болезни, у аху – того хуже, беда на беде, землетрясения, ураганы. Наверное, и у нас без беды не обошлось, но тут говорят, что одна сторона всегда дальше других оказывается, так что нам вроде как повезло.