Текст книги "Ничего личного. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Сергей Малицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 42 страниц)

– Ага, – скривился Сишек, – А по мне, так ткач этот бабку прикончил, чтобы долг не платить, да под шумок пойлом на месяц вперед запасся.

– Что там? – ткнул рукой Пустой в сторону задрожавших кустов. – Тропа здесь проходит.

– Точно по тропе идем, – нахмурился Файк, – Левым колесом стежку давим. Потом она в холмы уйдет, а пока здесь вьется. Да не должно там быть никого. Мало ли, может, опять собачка или курица лесная. Их ближе к холмам– пропасть, мы без печеной курицы ни одну ходку не оставляем.

– Филя! – коротко бросил Пустой, – Садись за управление. Коркин, пойдем посмотрим.

– Нельзя так вот, опасно, – нахмурился Файк.

– Я слышал, ватажники по одному не ходят? – прищурился Пустой, – А за куст тот кто-то один нырнул. Да и не спрятаться там двоим: тут поросль и колена не достает. И спрятался кто-то мелкий. Чтобы того же Рашпика укрыть, таких кустов с десяток надо. Все сидят на местах. Опасности нет.

Пустой вытащил из-за пояса дробовик и спрыгнул с подножки вездехода. Коркин последовал за ним и отметил про себя, что меч у механика точно под полой длинной куртки, как у отшельника, закреплен. И не только меч, еще что-то.

– Сними ружье с предохранителя, но не стреляй, – прошептал Пустой Коркину, – Иди за мной, след в след. Стрелять будешь, только если я упаду. Понял?

– Понял, – просипел Коркин, сдергивая с плеча тяжелое ружье.

– Что там у тебя, картечь? – спросил Пустой и, не доходя до куста трех десятков шагов, поднял над головой свой странный, несуразный дробовик. – Эй! Кто там спрятался? Выходи. Я механик из Поселка. Со мной Коркин из Квашенки. В машине светлых – Хантик, Рашпик, Файк, Филипп, Сишек, Кобба-отшельник. Если знаешь кого из них, приятель, выходи, не бойся. Если не знаешь – все равно выходи, поговорить надо, все равно в Поселок дороги нет. Зла тебе не будет. Выходи, я тебя уже видел.

Кусты дрогнули. Сначала появился рог лука, потом из молодой листвы вынырнул лепесток наконечника стрелы, а там уж показался и хозяин лука. Сверкнул черными быстрыми глазами из-под серого платка.

– Так это Ярка-недотрога! – закричал из двери Файк. – А я-то думал – как она умудряется мимо меня всякий раз прошмыгнуть? А она просто ходки с мужиками разводит.

Коркин опустил ружье. Ярку-недотрогу он знал. Приходила она к нему, валенки хотела купить для малыша. Маленькая черноглазая сборщица так и не приросла ни к кому, после того как ее мужа порубили ватажники в Мороси где-то у второй пленки. Сама стала ходить за железяками. Сынишку двух лет оставляла у бабки и топала в Стылую Морось. Говорили, что удачливая, или проползала туда, куда никто из мужиков пробраться не мог. Вот и теперь за спиной у нее кроме колчана для стрел висел мешок с добычей.

– Чтобы вас в пленку завернуло, – процедила она сквозь зубы, убирая в колчан стрелу. – Чуть не обделалась. Думала, что пакость уж и между первой и второй завелась. Что, Пустой, у светлых телегу покататься взял? Полудня еще нет, может, рассчитаемся, чтобы мне зря-то не тащить добычу до Поселка?

– А что у тебя? – напряг скулы Пустой. Сунул за пояс дробовик, подошел поближе к стройной женщине.

– Как обычно. – Она сбросила с плеча мешок, распустила завязки, – Медная проволока. Три бухты, две из них в пластике. Есть тросик, кусок в двадцать локтей. Изоляторов десятка четыре. Больше ничего, но хорошо, хоть это взяла. Еле сорвалась: ватага у домов засела. Человек двадцать. Тут на десять монет, я посчитала.

– Точно, – кивнул Пустой, – Хотя я бы мог и больше заплатить. Пластик на проводе хороший вижу – не рассохся.

– В подвал лазила, – гордо выпрямилась Ярка, – В глубокий. Под грязной водой обдирала. Ныряла. Мужички-то поселковые брезгают.

– Держи, – Пустой снял с пояса кошель, отсчитал десять монет, взял у сборщицы мешок, бросил его высунувшемуся из кабины Файку, дождался, пока Ярка спрячет монеты, и только потом сказал негромко: – Нет больше Поселка, Ярка. Ничего нет. Ни дома твоего, ни матери твоей, ни сына. Все уничтожено. Орда.

14

Пустой приказал выкинуть ящик, в который складывали на первой пленке оружие, постелить на пол одеяло и положил туда Ярку. Когда он сказал ей, что Поселка, ее дома, матери и сына больше нет, она вцепилась ногтями ему в лицо.

Побелела как мел и стала рвать Пустому щеки. Он обнял ее, прижал к себе и стоял, умываясь кровью, разве только зажмурил глаза да стиснул губы. Минуту стоял так, не меньше, пока Ярка не отняла пальцы и не обвисла у него в руках, как выпотрошенный козленок. Так и висела, пока Рашпик и Файк не устроили для сборщицы лежбище в отсеке. Потом Пустой занял место за рулем, а ящер забрался на руки к Файку и, не обращая внимания на недовольное сопение последнего, вытянулся, высунул язык и принялся зализывать исцарапанные щеки Пустому.

– Ты уверен, что у него чистый рот? – с подозрением спросил у Коркина Пустой, потому что попытки уклониться от кисточки языка пользы ему не принесли.

– Зубы я ему не чистил, – пожал плечами Коркин, – но бабка моя сразу его слюну просекла: во все свои снадобья добавлять стала.

– Бабка у тебя, Коркин, была что надо, – согласился Хантик, – Только ее мазями и спасался зимой, в последнюю зиму хватанул прострела, как никогда, а бабки-то твоей уж и нет. Заездил ты ее, Коркин.

– Я просто помогал ей за кров! – возмутился скорняк.

– Не волнуйся, Пустой, – подал низкий голос Кобба, – Рук зря не полезет. Его язык в любом случае чище, чем ногти девчонки. И повторюсь на всякий случай: Рук – не он, а она.

– Вот так, – пробормотал Сишек, вытирая слезящиеся глаза, – То ни одной бабы, то сразу две. Одна – с зубами, вторая – с когтями и луком.

Филя оглянулся. Ярка лежала на войлочном одеяле, свернувшись в клубок, и как будто спала. Ни слезинки не выступило у нее на щеках. И то сказать: ни разу не видел мальчишка Ярку плачущей – ни когда погиб ее муж, ни когда болел ее малыш и она приходила к Пустому, просила десять монет в долг, чтобы заплатить знахарю, ни когда один из сборщиков, которому она отказала в близости, побил несговорчивую вдовушку. Пустой собирался оторвать негодяю голову, да не успел. Заполучил тот стрелу в причинное место как раз возле первой пленки. Ярка-то только через полгода после того случая первый раз в Морось пошла, или и раньше моталась?

– Бабам труднее всего, – проворчал Хантик, – Это только кажется так, что тем, кто низко ложится спать, падать не больно. Бабам все одно больнее. Когда все рушится, на них все падает.

Филя задумался. Племянница того самого одноглазого ткача, о котором вспомнил Хантик, такой же была. Хрупкой, изящной, только взглядом не темным, а синим зыркала и плакала чуть что. Не из-за Фили. Филя ей то монетку подбрасывал, то сладость какую в трактире у Хантика покупал. Она просто так плакала. Идет Филя рядом, она его за руку возьмет – он вздрогнет от неожиданности, а она – в слезы. Или, к примеру, тащит Филя ей и ее бабке туесок меда, хороший такой туесок, ползимы можно с медом из него ягодный отвар мешать, в десять монет, а бабка ее вместо радости – в слезы, а за ней и внучка. А уж за внучкой и Филя. Не на виду, конечно: быстрым шагом прочь из прокопченной избы – и огородами к мастерской. Точно ее крик он слышал в поселке. А не его ли она звала перед смертью?

– Не пережито, но прожито, успокойся, – легла на плечо мальчишки рука механика, – Что, Файк, а в этих холмах ватажники засады никогда не делали на сборщиков?

– Не было такого, – ответил Файк, с коленей которого наконец-то слез (или слезла) Рук. – Да мы никогда и не ходили одной дорогой. В холмах осторожнее надо быть: там змей полно. Только на машине все одно одна дорога – по руслу ручья. Все остальные стежки больно узки. Ручей сухой уж давно, так что пройдем. Держи левее вон того холма.

– Раньше засады делали, – проворчал Хантик. – Тянули с нашего брата все, что могли. А потом в Мороси свои деревеньки образовались – они к ним и перекочевали. Да и то сказать: что делать с этой стороны Мороси? Дичи нет, суховато. Ручей и тот высох. Все из-за Гари. Да и через пленки не каждому в радость скакать. Хотя кому как.

– В том-то и дело: кому как, – довольно хмыкнул Файк.

– То-то я смотрю, тебя корчило от радости, – покривился Сишек.

– Что это? – спросил Пустой, осторожно спуская вездеход по распадку к желтоватым размывам сухого русла. – Кострище?

– Оно самое, – кивнул Файк. – Тут привал обычно делали. А что? Место открытое, все видно во все стороны. До первой пленки, считай, полдня хода по возврату. Самое то ягодку заварить с медком.

– А на лошадях не пробовали в Морось ходить? – прищурился Пустой.

– До нас пробовали, – пожал плечами Файк, – Не получилось у них ничего. А нам-то что пробовать, в округе одна лошадь у щербатого Толстуна в Квашенке, и то последние годочки дохаживала.

– С лошадьми можно, – не согласился Хантик, – Один у нас ходил. Тебя еще не было, Пустой. Тягал он из Мороси что по хозяйству, опять же спускался между второй и третьей пленкой вдоль Мокрени к реке – там рыбалка знатная. Заматывал кобыле своей глаза и ноздри и вел ее через пленки под уздцы. Пропал потом. По слухам, ватажники его зарубили. У реки деревень много было тогда, там они и обретались. Теперь, говорят, та сторона совсем заболотилась, не проедешь. Между второй и третьей пленкой много чего случается. В любом случае если ордынцы захотят, пройдут они за нами на лошадях. Через первую и вторую пленку так точно пройдут.

– Охота была им в Морось соваться, – буркнул Сишек, – Да и с чего они возьмут, что Пустой не то что в Морось ушел – что он вообще жив? Мастерская-то взорвалась!

– Там и поглядим, охота или нет, – проворчал Хантик, – А уж насчет следов – поверь мне, бражник, ордынец по следам скажет не только кто, куда и зачем пошел, но даже и то, какой у тебя зуб болит. Попадались тут в старое время выходцы из ордынцев – первые следопыты были. Да возьми того же Файка. Уж не знаю, где его шатало до Поселка, а по роже он точно из ордынцев.

– Да хоть из аху, – фыркнул Файк и покосился на примолкшего Коббу, – Если не за клубнями пришел, нечего землю ковырять: ботвой любуйся.

Филя пригляделся, как Пустой переваливает машину через валуны, завязшие в песке, обернулся. Если бы не умерший ручей, и в этом месте холмы бы сходились до узкого распадка, но поток выбил в глинистых берегах русло, окружил себя красноватыми обрывами и даже устлал ложе ручья белым песком. Вот только сухость чувствовалась и на склонах холмов. То, что издали казалось лесом, вблизи оказывалось редколесьем. Еловник рос редко, стволы его были тонкими и кривыми. Трава торчала из сухой земли не гуще, чем волосы на голове Сишека.

– Воды нет? – спросил Пустой.

– Подальше ручейки попадаются, – ответил Файк. – В городке тут за холмами кое-где вода есть по подвалам, но плохая. Пить нельзя. У Вотека колодец есть. Но он не слишком привечает сборщиков. И то сказать – бывали случаи, обворовывали старика. И ведь ничего не боятся: он же, говорят, так может приложить – костей не соберешь.

Пустой замолчал. Примолкли и все остальные. Филя вертел головой, но отвлечься у него не получалось. Незабытая, но затуманенная резня в Поселке после встречи с Яркой словно омылась не выплаканными ею слезами. Филя смотрел на сухие холмы, следил взглядом за протокой, наклонял голову, чтобы взглянуть в небо, в котором не было ни одной птицы, но ему вновь и вновь слышался вскрик племянницы ткача. Электрические системы машины по-прежнему не работали, дышать стало трудно, поэтому взмокший Рашпик встал и открыл верхний люк.

Постепенно холмы остались позади. Сухое русло побежало к югу, но Пустой повел вездеход на северо-запад. Пару раз машина пересекла полосы черного камня, которые были покрыты трещинами и разломами.

– Дороги, – объяснил Пустой. – Старые дороги, современницы построек, которые вон там впереди. Но теперь по ним вести машину труднее, чем по луговине. Файк, в этом городке вы копались?

– В основном здесь, – согласился сборщик, – Только Уходили к первой пленке отсюда холмами. Но мы бы там проехать не смогли.

– А дом Вотека? – спросил Пустой.

– Проедем по краю развалин, потом вернемся к холмам и миль через пять доберемся, – пробормотал Файк, подхватил висевший на спинке сиденья Пустого бинокль и приложил его к глазам, – Если в городе по-прежнему ватажники, мы их не увидим. Но вряд ли они теперь в засаде. Так, в разведке были, скорее всего. Это Ярка таилась от всех, а остальные сборщики, как правило, ходили толпой. По двое, по трое потом делились, но дорожку толпой старались умучить. Или так, чтобы видеть друг друга хотя бы издали. Два дня сюда, день здесь, два дня обратно, два дня в Поселке. Ватажники должны нас ждать послезавтра. Чего им делать в пустом городе?

Филя присмотрелся к стоявшим у подножия холмов домам. Их было где-то полсотни – если верить вычитанному Пустым в мертвых книгах, поселение едва тянуло на маленький городок, скорее всего, должно было считаться поселком. Домики были двух– и трехэтажными. Ни крыш, ни оконных переплетов не сохранилось, но оконные проемы оставались точно такими же, как на картинках в старых книгах: квадратами с закругленной верхней частью. Когда-то все они были застеклены, и закругленные части украшались витражами из цветного стекла. Немало сборщики перетаскали к Пустому свинцового профиля с разноцветными искрами.

– Волнистый, – бросил Пустой, огибая крайние дома, которые были разрушены особенно сильно, от некоторых оставался только первый этаж.

– Что «волнистый»? – не понял Филя.

– Городок так назывался, – объяснил Пустой. – Наверное, из-за линии холмов за домами. Когда-то в нем жило около трех тысяч жителей.

– Это же пропасть народу! – воскликнул Рашпик.

– Пропасть не пропасть, а в том городке, что лежит в конце долины, жило полмиллиона жителей, – заметил Пустой. – А вокруг Бирту лежат развалины города на миллион жителей. А там, где теперь Гарь, когда-то был город на несколько миллионов жителей. А теперь там пустыня и огромная воронка в ее центре, где и теперь смерть грозит всему живому.

– Пустой, – пробормотал Сишек, – а миллион – это сколько?

– Очень, очень, очень много, – проскрипел в ответ Хантик. – И еще чуть-чуть сверху.

– Что за дым? – спросил Пустой.

– Где? – не понял Файк и опять поднял бинокль.

– Впереди, у холмов. – Пустой прибавил скорость.

– Может, Вотек что кашеварит? – пожал плечами Файк. – Дом-то у него в распадке – не углядим, пока не подъедем.

– Если он и кашеварит, то на очень большом костре, – процедил сквозь зубы Пустой.

Дом Вотека догорал. Бревна, из которых он был сложен, еще пылали, но крыша уже провалилась. Выложенная плоскими камнями дорожка от дома к скамейке под облезлым еловником была покрыта пятнами крови. Тут же валялся мертвый пес и лежали трупы каких-то людей.

– Быстро! – скомандовал Пустой, остановив вездеход, – Коркин, за руль. Как все выйдут, кроме Ярки, двери закрыть и ждать команды. Сишек и Рашпик, на крышу, глаза пучить, ничего не упускать, особенно холмы. Кобба, Хантик, осмотритесь, чтобы крыса в кустах незамеченной не осталась. Файк, проверь с Филей трупы, мне нужен отшельник, но лучше бы вы его не нашли. И смотрите, как они убиты и что это за люди.

– Рук! – крикнул Кобба и что-то приказал ящеру на своем языке.

Филя выскочил из кабины и бросился сначала к собаке. Пес был крупным – размером с козу, не меньше. Его туловище было почти перерублено возле крестца. Но на людях Рубленых ран не нашлось. У трех мертвецов были раздавлены головы, у четырех переломаны ребра. Все они валялись так, словно пытались сойтись в одной точке, у скамьи, но неизвестный великан с огромной дубиной расшвырял их, Размахивая тяжелым оружием во все стороны. Еще один труп лежал возле скамьи – у него была сломана рука и превращена в крошево из костей половина груди.

– Потека среди этих нет, – поднял голову Файк. – Это ватажники. Правда, у них татуировки на щеках странные – собачьи головы. Я таких не видел. Те, что сюда иногда забредают, выкалывают себе просто линии или круги. Все, кроме пса, убиты… непонятно как. У них все кости переломаны!

– Говоришь, Вотек может приложить? – спросил Пустой.

– Говаривали, – удивился Файк, – И то сказать – жил себе один, но никого не боялся. С другой стороны, дед – он и есть дед. Хотя к нему тут все с уважением. Ведун все-таки. Видел то, чего другим не разглядеть. Говорят, приколдовывал. Я, правда, в колдовство не верю, но кое-кто предупреждал, что с Вотеком ссориться нельзя.

– Восемь трупов, – задумался Пустой, – Если Ярка не ошиблась, их еще больше десятка.

– Если эти – те самые, которых она видела в городке… – усомнился Файк.

– Есть след! – появился из кустов Кобба со стрекочущим Руком, – Уходит в овраг в ста шагах. Но вездеход в овраг не пройдет.

– По местам! Быстро! – зарычал Пустой.

Разбойников вездеход настиг через пару миль. Филя вел его вдоль оврага, не приближаясь к краю ближе чем на пару десятков шагов. Пустой и Коркин сидели на крыше. По дну узкого оврага бежали десять человек. Один, что покрепче других, тащил на плече старика. Остальные трусили следом. Одиннадцатый гарцевал на коренастой лошадке в сотне шагов впереди.

– Ты стрелял когда-нибудь в людей? – двинул цевье дробовика Файк.

– Никогда, – признался Филя.

– И я, – засмеялся Файк. – Однако когда-то надо начинать.

– Стой! – крикнул сверху Пустой, когда вездеход обогнал процессию. Он спрыгнул с вездехода, обернулся к Филе: – Снять бы конника, но старика нельзя упускать– Стойте здесь, не дергайтесь, луков у ребят нет. Я с ними поговорю. Мне старик живым нужен. Коркин, смотри за конным.

– Что у него есть? – спросил Файк, когда механик начал спускаться по склону оврага.

– Клинок, дробовик, но он… Такой странный. Вроде игрушки.

Филя не мог отвести взгляда от Пустого. Тот съехал на спине по крутому песчаному склону и пошел, подняв руки, навстречу ватажникам. Процессия остановилась. Здоровяк, который нес ведуна, что-то крикнул, затем бросил старика на песок, выхватил из-за пояса широкий тесак и пошел навстречу Пустому.

– Вот чем была убита собачка, – прошептал Файк. – У Пустого совсем, что ли, в голове пусто? Такого здоровяка надо издали бить, ему одной пули еще и мало будет.

– Не дергаться, – повторил приказание командира Филя и приложил к глазам бинокль.

Здоровяк остановился в десятке шагов от брошенного старика. Девять его собратьев выстроились в линию и тоже вытащили оружие. И тесаки были не у всех. Трое сжимали какие-то ружья. Пустой же продолжал идти вперед, выкрикивая какие-то слова и размахивая пустыми руками. Когда до здоровяка остались пять или шесть шагов, Филя стиснул бинокль так, что корпус его заскрипел. Вот здоровяк замахнулся тесаком, чтобы зарубить наглеца, а Пустой словно и не заметил угрожающего движения, но в последний момент, когда страшное оружие уже пошло вниз, быстро шагнул вперед, выхватил что-то из-за пояса и прямо из объятий здоровяка, который повис у него на плечах, одного за другим положил всех девятерых. Отгремели девять сухих щелчков, повалились наземь девять разбойников. Механик оттолкнул здоровяка и вытащил из его груди сверкающий Клинок, который неизвестно как оказался у него в левой руке.

Впереди застучали копыта. Конник торопился уйти по дну оврага. С вездехода громыхнул выстрел, всадник покачнулся, но тут же ухватился за гриву лошадки и скрылся в излучине оврага.

– А ведь зацепил скорняк конного, – оживился Файк. – Может, и сдохнет. Но не догоним. Эта часть равнины вся оврагами посечена. Через милю будет поперечина еще глубже этой – шею можно сломать, если свалишься.

– Коркин, за руль! – крикнул Филя и побежал, полетел, покатился кубарем по склону вниз к Пустому.

Тот стоял на коленях возле старика и поил его водой из фляги. Седой и небритый Вотек шевелил кустистыми бровями, глотал воду и, тяжело дыша, с подозрением переводил взгляд с Пустого на Филю, с Фили на вездеход, край кабины которого торчал над склоном оврага, и опять на Пустого.

– Я – механик из Поселка, – верно, в который уже раз повторил Филин покровитель. – Ты должен был слышать обо мне. Меня называют Пустой. Я по твоим заказам передавал тебе ножи, пойло в глинках, серебро. К тебе заглядывал сборщик по имени Горник. Он видел у тебя женщину. Вот ее картинка. Посмотри. Здесь она в детстве. Сейчас она старше. Я ее ищу. Ты понимаешь меня? Ответь, Вотек, для меня это очень важно.

– Пойло с собой есть? – наконец осипшим голосом прохрипел старик. Лицо его покрывали кровоподтеки.

– Филипп! – обернулся Пустой.

– Сейчас! – сорвал фляжку с пояса Филя.

Вотек вытянул губы, поморщился, когда капля крепача упала на разбитые губы, но сделал несколько глотков.

– Вам бы на часик раньше заявиться, – проворчал он. – Пса моего зарубили. Ну-ка покажи еще картинку.

Пустой поднес к его лицу пластик. Вотек прищурился, закашлялся, с трудом отдышался. Потряс головой.

– Похожа. Смотри-ка, маленькая была вроде бы приличной девочкой. А теперь… Ленточкой ее кличут. Лента Соль. Ты бы очень уж не старался ее найти. Эти вот, – он кивнул на валяющиеся вокруг трупы, – тоже за ней приходили. Но им еще повезло… Не успели до нее добраться.

15

Коркин смотрел на Вотека во все глаза. Он до этого-то и сборщиков, что отправлялись то и дело в Стылую Морось, числил по разряду героев, а уж человека, который жил в самой Мороси, так и вовсе видел в первый раз. Пусть даже Морось пока скорняка ничем не удивила, разве только первая пленка напрягла, навела видения с паутиной и сыростью да окатила стыдом с ног до головы. И то сказать, было чего стыдиться. А не было б, так и Коркина не было бы уже давно.

Впрочем, не только Вотека удалось разглядеть: механик приказал собрать оружие с трупов в овраге – хотя что там оружия было? Три плохоньких раздолбанных ружья да с пару десятков никуда не годных ножей и тесаков. Из плохого железа сделанных – это даже и Коркин сразу понял. На лезвиях столько зарубок оказалось, что впору теми тесаками гнилые деревяшки пилить. А вот мертвые были куда интереснее. Мало того что каждый носил на щеках изображения собачьей головы, так ведь еще и с лицами оказалось не все в порядке. Уши у всех десятерых были маленькими, с вытянутыми мочками, а между крохотными узкими глазами высилась такая толстая переносица, что ей бы позавидовал лесной козел. Рогов, впрочем, в спутанных волосах не нашлось.

– Из-за пятой пленки пришли, – проворчал Вотек. – Издалека. Там, говорят, все такие носатые. Пустыня, пыль, с дороги кормятся. Морось – она не только переродков корежит, но и всяких. Ну кроме тех, у кого с мозгами в порядке. А те, у кого с мозгами в порядке, за пятую пленку не лезут. Дай-ка, парень, вон тот мешочек. Там мое барахлишко лежит.

Коркин, которого опять сменил за рулем Филя, стащил со спины здоровяка кожаный мешок и отдал его Вотеку. Старик распустил шнур и тут же принялся доставать из мешка и нанизывать на шею, на руки, на ноги, на каждый палец бесчисленные ожерелья, цепи и шнуры. В последнюю очередь он нацепил на голову вышитую бисером шапочку и подпоясался плетеным поясом, на котором разместил с десяток серебряных рожков.

– Вот и знакомое серебро, – кивнул Пустой. – Этим ватажников крушил?

Этим, – кивнул Вотек. – Только все рожки разряжены теперь, так что я пока без оружия. Да и то какое это оружие, – вот если бы они кучей стояли, а то ведь ученые: цепью пошли. Да не сразу – сначала вроде как с миром: погадай да подскажи, а потом пса моего рубанули, да… Ну ничего, я тоже их приложил порядком. Видели ведь?

– Видели, да не поняли ничего, – ответил механик.

– Ну если бы все всё понимали, каждый бы ведал, а я бы без работы сидел, – вздохнул Вотек.

– Ты говоришь, Ленточку они искали, – присел на корточки возле старика Пустой. – Зачем она им? И тебя зачем потащили? Куда?

– Откуда я знаю куда? – плюнул Вотек, – Сказали только, что не отпустят, пока Ленточку не найдут. А я откуда знаю, где ее искать? Она и заглядывает сюда редко – хорошо, если раз в полгода, а то и того реже. Только если от Сухой Бриши с каким наказом. Так она и у нее не пасется!

– А кто такая Сухая Бриша? – спросил Пустой, – Не колдунья ли это с Ведьминой горы?

– Она самая, – кивнул дед, – Только секрета-то в том нет, о том любой знает.

– И тот всадник, что ускакал по дну оврага, – он знает, что Ленточку присылала Сухая Бриша? – не отставал механик.

– А ты почему все хочешь знать? – прищурился дед.

– Неведение томит, – ответил Пустой, поднялся, посмотрел на Хантика и Коббу, которые продолжали обыскивать трупы, выгребали из карманов ножи, медяки, на Коркина, который стоял с охапкой тесаков и ружей. Вездеход оставался на краю оврага, на его крыше сидели Рашпик и Файк. Сишек слонялся вокруг машины. Где-то на склоне посвистывал Рук.

– Интересная у тебя компания, – заметил Вотек, с трудом поднимаясь на ноги. – Даже аху откуда-то отыскался – давненько я их не видел. Наслышан я о тебе, механик. Плохого, сразу скажу, не доносили. Только жизнь учит: порой не в том грех, как человек идет, а в том, куда путь держит.

– Так прояснить недолго, – ответил Пустой, – Себя хочу вернуть. Или думаешь, мне имя в Поселке просто так дали?

– И как же ты возвращать собираешься? – прищурился Вотек. – Биться будешь за самого себя или потайное место знаешь, где твое прошлое скрыто?

– Прошлое мое здесь скрыто, – поморщившись, постучал себя по голове Пустой, – В этом я как раз уверен. Другой вопрос, что ключа к собственной башке подобрать не могу. Ничего, отыщется ключик. Биться за него буду. И где искать примерно представляю. И даже предполагаю, кто этот ключ у меня отобрал и где он его проворачивал.

– И где же? – тряхнул бусами и ожерельями Вотек.

– Здесь, – рванул завязки рубахи Пустой. – Видишь метку? У моего аху такая же. Только к нему память уже вернулась. Так он свою тридцать пять лет назад получил, а я-то и пятка с ней не отходил. Не хочу так долго ждать.

– А девка тебе зачем? – наклонил голову ведун.

– Все за тем же, – затянул шнуровку Пустой. – Она зацепка к моему прошлому. Или думаешь, что ее картинка просто так у меня в мешке оказалась? Может, она сестра мне? Или дочь?

– Нет, – помотал головой Вотек, – Для ее отца ты больно молод, для брата – непохож на нее. Но вряд ли она тебе поможет в твоей беде.

– Почему же? – не понял Пустой.

– У нее такая же отметка между грудей ее девичьих, – ухмыльнулся ведун. – Но на память она не жаловалась. С другим приходила: как метку эту вывести. Я вот о чем подумал: а может, ей-то память ее и не нужна? Это вот ты маешься, а другим и дела нет до прошлого. Девке-то кожа чистая важнее. Думаешь, к Сухой Брише в услужение просто так прибилась? Бриша сильнее прочих. Пообещала ей, наверное, шрамы разгладить. Может, и разгладила уже, я к ней в ворот больше не заглядывал, хотя хотелось. Месяца два назад Лента ко мне заходила. Как раз Горник твой мне серебро приносил.

– Чем рожки-то заряжаешь? – спросил Пустой, словно и не услышал только что важное для себя. – Бьют они знатно, только в магию и колдовство я не верю. Все должно иметь смысл, на все есть законы природы.

– Ты тайн ни от кого не имеешь или некоторым доверяешь больше, чем кому бы то ни было? – мотнул головой на замершего Коркина Вотек.

– Верю многим, – кивнул Пустой, – Доверяю тоже многим. А вовсе полагаюсь пока только на двоих. На мальчишку белобрысого, что пойлом тебя потчевал, да вот на этого степняка. На Коркина. Просил бы, чтобы он уши зажал, да руки у него заняты. Одного уже три года при себе держу, как себя знаю, да и за этим те же года три, если не больше, наблюдаю. Никакой работы не чурается, а что делает, делает без пригляда, на совесть. Смелости или доблести особой за ним не наблюдал, а доброты больше, чем за кем бы то ни было, числю. Беднота из бедноты этот скорняк, а щедрее многих. Я тут прикинул, он чуть ли не каждую вторую пару валенок за полцены отдавал, а уж каждую пятую точно дарил. Там у меня сборщица в машине спит, Ярка ее зовут, так вот ее малыш, пока жив был, в дареных валенках ходить учился.

– Твоя работа? – притопнул старик подбитыми кожей сапожками.

– Моя, – с трудом шевельнул одеревеневшим языком Коркин. Так и хотелось ему бросить оружие на песок. Но не для того чтобы уши заткнуть, а чтобы щеки, загоревшиеся румянцем, в ладонях спрятать.

– Ну тогда и я тебе поверю, – расплылся в улыбке старик, – Хотя к себе специальной веры не требую, обойдусь как-нибудь. Заряжаю, Пустой, я трубки твои. Как – объяснить не могу, но заряжаю. Вот зайду в пленку – опять заряжу. Да толку с них? На шаг действуют, не больше. Ты вот на это лучше посмотри, – Старик встряхнул руками, показал на ожерелья, – Без этого нельзя по Мороси разгуливать. Только если недолго. А то либо вот такие носы вырастут, либо вовсе в зверя превратишься. У вас в Поселке судачили про чудовищ в Мороси? Говорили, что дыра есть в земле и оттуда всякая пакость лезет?

– Чего только не говорили в Поселке, – развел руками механик.

– Так ты не слушай глупую трепотню, – посоветовал Вотек, – Насчет дыры не знаю, а чудовища все местные. Это Морось их изнутри и снаружи перекорежила. Берегись Мороси, механик.

– Пустой! – заорал Хантик, – Что с трупами делать?

– Оставь их, – махнул рукой Пустой, – Идите с Коббой к машине, мы сейчас. Да, заберите у Коркина оружие. Он поможет старику выбраться из оврага.

Вотек дождался, когда Хантик и Кобба разгрузят Коркина, поднял брови, разглядывая Коббу, кивнул как старому знакомому Хантику, потом перевел взгляд на Пустого.

– Это не овраги, – покачал он головой. – Это трещины. Откуда тут овраги, если дождя почти не бывает? Если и попадаются изредка тонкие ручейки, так и то из тех, что из-под первой пленки выбились. Оттого и народу маловато здесь. Я жил, потому как родом из этих мест. Из Волнистого. Мальчишкой бегал по улицам городка. Все, что сюда накатило, все через меня прошло. Вот и остался. Как выжил, не спрашивай – и сам не знаю. Колодец ведро воды в день давал, мне хватало. Но вроде как жизнь моя в этих местах теперь закончилась. Придется к Брише перебираться. Давно звала, но непросто это – из-под вольницы в ярмо голову пихать.

– Почему же сразу в ярмо? – не понял Пустой. – Ты вон скольких ватажников поломал, а тут одна баба. Пусть даже и ведунья.

– Ведунья ведунье рознь, – нахмурился Вотек, – Да не в том дело. Ярмо не ярмо, а баба к мужскому лбу – все одно как подпорка к столбу. Прислоняется, чтобы опереться, а постоит годик-другой – вот уже оказывается, и столб без подпорки не может, качается, на излом идет. Ладно, не о том разговор ведем. Бриша за третьей пленкой живет. К северу придется взять. Твой путь куда лежит?